Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Затмение

Олег внезапно почувствовал в груди страшную пустоту. Смотрел на светящийся экран смартфона и даже зачем-то проводил по нему пальцем, словно стараясь стереть слова сообщения, присланного сыном: «Па, я не могу подвести ребят. Мы едем на Валуй. Я уже в электричке. Не волнуйся и не сердись».

Точно такую же пустоту он ощутил, когда два года назад в отупении горя видел, как падали снежинки на мраморно застывшее лицо Лены. Падали – и не таяли. Она ушла от них – двух самых лучших в мире мужчин, как любила говорить, – быстро: онкология не оставила надежды. Когда он прижимал к себе вздрагивающую от беззвучных рыданий голову Егора, к уже привычной нежности, которая словно согревала ладонь от ощущения мягких, тёплых волос сына, примешивалось чувство страха за эту единственную оставшуюся у него теперь родную маленькую жизнь.

Егор оттаивал от горя быстрее: учёба, компьютерные игры, бассейн, мальчишеская дружба, а потом и первая влюблённость делали своё дело. Ему исполнилось пятнадцать, и в нём всё явственнее проявлялись черты самого Олега: сила характера, упорство. Всё чаще, глядя на Олега «его» карими глазами, Егор отстаивал своё право на самостоятельность: он сам будет отвечать за свою учёбу, сам решать, с кем дружить, где и с кем отмечать день рождения.

В общем-то, Олегу это даже нравилось: мужик растёт. Контролировать, решил он, нужно принципиальные вещи, а не мелочи. Частенько по вечерам Егор заходил в комнату Олега и, забираясь с ногами на кресло, говорил с ним обо всех своих мальчишеских делах: о проблемах с английским, подарке для девочки, личном рекорде в плавании, новой компьютерной игре.

Три дня назад Олег, вернувшись с работы, зашёл в комнату сына. Сдавали очередной объект, а это всегда нервы, усталость, но здесь – в полутёмной комнате, освещённой лишь экраном компьютера, за которым Егор делал уроки, – было тихо и тепло. Олег нежно потрепал сына по тёмным волосам, дал лёгкий подзатыльник, заставив обернуться улыбающееся кареглазое лицо, с удовольствием опустился на мягкий диван, оставшийся ещё со времён егорова детства: на матерчатой обивке – смешные клоуны, разноцветные шары.
- Па, в субботу ребята из географического кружка собрались на Валуй. Можно я тоже пойду? С нами Назар идёт, всё будет ок!
- Назар – это кто? – выплывая из усталости, спросил Олег.
– Наш учитель географии – Назар Петрович.
– Куда, повтори, идёте?
– На Валуй.

Олег вспомнил знакомое название: в студенческие годы он тоже ходил в поход на эту возвышающуюся над узкой полоской реки и безбрежным океаном леса каменную глыбу. Почти скалу. Вспомнил крутой подъём, резкий обрыв и дух захватывающую красоту. Вспомнил радость покорения после напряжения подъёма. Вспомнил – Лену. Они учились в одной группе, и в поход тогда пошли вместе. Будто живая картина появилась перед глазами: он стоит почти на самом краю обрыва, а Лена, побледневшая от испуга за него, старается побыстрее нажать дрожащим пальцем кнопку фотоаппарата. Молния полыхнула в мозгу, и Олег скорее не сказал, а припечатал: «Нет!»

Он умел говорить так, что повторять не приходилось – ни на работе, ни дома. «Я знаю этот Валуй – поход далёкий, подъём сложный. Ты же плаванием занимаешься, а не альпинизмом». После отцовского «нет» Егор обычно больше не настаивал, знал, что бесполезно, но тогда, три дня назад, он, не отводя взгляда, тихо проговорил:
– Я уже пообещал ребятам, что пойду. Они будут на меня рассчитывать.
– Ты не имел права что-то обещать, не поговорив со мной! Ты не идёшь – предупреди всех. Егор, я считаю разговор законченным! – громко хлопнув дверью, Олег вышел из комнаты сына.

За три дня, опять погрузившись в запарку работы, Олег уже почти забыл об этом разговоре. И вот теперь – светящийся экран смартфона: «Я уже в электричке… Не волнуйся… Не сердись…» И – пустота в груди, которая ощущалась почти физически. Весь этот день Егор посылал отцу сообщения, фотографии: переправа через речку, каменная тропа и, наконец, небольшая площадка на вершине Валуя, словно парящего над безбрежным океаном леса. Егор стоял там же, где и Олег когда-то, – на самом краю. Пустота в груди росла, и к позднему вечеру, когда тихо повернулся во входной двери ключ, она была уже почти невыносимой.

Когда Егор, стараясь не шуметь, проходил через коридор в свою комнату, из кухни вышел отец. Егор слегка вздрогнул от неожиданности, замер, держа в руках походный рюкзак, но, быстро справившись с волнением, заговорил виноватым голосом: «Па, прости, я всё тебе сейчас объясню! Я…» Он не договорил: отец, жёстко взяв сына сзади за шею, втолкнул в комнату. Егор выронил рюкзак и, едва успев повернуться к отцу, был с силой отброшен на диван. Никогда в его пятнадцатилетней жизни отец не поступал с ним так.

Ошеломлённый, Егор молча смотрел, как отец расстёгивает пряжку ремня, неспешным широким движением достаёт его из петель брюк. Эти движения – размеренные, спокойные, расчётливо-холодные – словно гипнотизировали Егора, даже и не помышлявшего о сопротивлении. Лицо отца было непроницаемым, закрытым, человеку с таким лицом было бессмысленно что-то говорить, объяснять, и потому просьба о прощении замерла внутри Егора. Он с ужасом понял, что сейчас получит свою первую в жизни порку. До белизны в костяшках подросток сжал обивку дивана, словно пытаясь слиться с ним в одно целое, но это не помогло: теми же размеренными движениями отец расстегнул на джинсах Егора молнию, вырвал из петель лёгкий ремень и, взяв сына за руку выше локтя, повернул, так что Егор оказался животом на диване, а ногами на полу. Когда джинсы с боксёрами были спущены вниз, подросток почувствовал одновременно прохладу на обнажённом теле и горячую краску стыда на лице. Он даже вздрогнул от унижения, никогда до этого даже не мыслимого. «Па», – выдавил он из себя и тут же услышал звук воздуха, рассекаемого чем-то тонким и гибким. Боль прихлынула не сразу, но когда она вспыхнула, Егор судорожно дёрнулся всем телом и зажмурил глаза. Первым бессознательным порывом было – вскочить, броситься прочь, но отец предупредил это движение, встав одним коленом на спину мальчика, а левой рукой прижав его руку к дивану.

Потеряв возможность хоть как-то себя защитить, Егор забился в панике, заколотил сжатыми пальцами ног по полу, но новые вспышки обжигающей боли выхлестнули все чувства и мысли. Мальчик рефлекторно задерживал дыхание во время удара и ловил ртом воздух, пока рука с ремнём поднималась и вновь опускалась, но воздуха всё равно не хватало. В начале порки Егор сцепил зубы, чтобы не кричать, но вскоре уже не мог удерживать коротких стонов, а потом и вскриков. И долго, бесконечно долго от конвульсий тела после каждого удара на матерчатой обивке дивана прыгали перед глазами смешные клоуны, разноцветные шары.

Олег вовсе не собирался бить. Да, в течение всего дня копилась злость, но чтобы взяться за ремень – такого и в мыслях не было. Вечером он сидел на кухне, курил, время от времени подходил к окну, всматриваясь в светящиеся глаза равнодушных домов. И даже тогда, когда в свете фонарей он с облегчением увидел знакомую фигурку Егора, когда услышал поворот ключа в двери, а потом тихие шаги сына по коридору, был лишь сильный эмоциональный порыв гнева, который мог бы – да! – вылиться в желание вырвать из петель ремень и лупцевать, лупцевать, лупцевать – без отчёта и разбора. Однако первые же движения насилия: толчок в комнату, а потом на диван – словно подняли невидимые шлюзы, и страшная пустота, комком давившая в груди, затопила всё существо Олега. Он увидел перед собой карие глаза будущего мужчины, почувствовал волны его страха – и пришло почти первобытное желание покорить, сломать, утвердить своё лидерство. Движения стали спокойными, отточенными, ни красные полоски на теле Егора, ни его стоны-всхлипы не пробивались в сознание. Олег чувствовал под коленом остроту мальчишеского позвоночника, ощущал содрогания тела от боли, видел темнеющие пятная пота на футболке сына, но затмение не рассеивалось. Было уже какое-то удовольствие ощущать в руке кожу сложенного вдвое ремня и холодноватые прикосновения металла пряжки.

«Нееет! Не надо! Больно! Папа!» Егор уже давно не называл Олега «папой», заменяя стремительно-лёгким «па». Олег перестал бить, захватил спутанные волосы сына и повернул его голову набок. Ко лбу Егора прилипли тёмные прядки волос, а в красных от слёз глазах метался страх.

Кулак Олега, сжимавший волосы сына, разжался, ладонь почувствовала привычную мягкость и утонула в ней – осторожно, нежно. Но в ту же секунду, со всей обжигающей очевидность, Олег понял, что Егор этой нежности уже никогда не поверит.