Сообщение: 1711
Зарегистрирован: 28.01.13
Откуда: Россия, Новосибирск
Рейтинг:
4
Отправлено: 22.09.13 17:09. Заголовок: В. Крапивин. Журавленок и молнии
......
– У меня мама тоже добрая, – тихо отозвался Горька. – А отец, он… когда какой. Если настроение хорошее: "Айда, Горька, на рыбалку". Если что не так, скорее за ремень… Хорошо, если сгоряча за широкий возьмется, он только щелкает. А если всерьез, то как отстегнет узкий от портупеи… Знаешь, как режет… Журка не знал. Он этого никогда не испытывал. Бывало в раннем дошкольном детстве, что мама хлопнет слегка и отправит в угол. Но чтобы по-настоящему, ремнем, Журка и представить не мог. Он бы, наверно, сошел с ума, если бы с ним сделали такое. Даже если в какой-нибудь книге Журка натыкался на рассказ о таком жутком наказании, он мучился и старался поскорее проскочить эти страницы. И потом всегда пропускал их, если перечитывал книгу. А Горька, ничего, говорит про такое спокойно. С печалью, но вроде бы без смущения. Конечно, в темноте, ночью, когда рядом человек, с которым завязалась, кажется, первая ниточка дружбы, легче говорить откровенно. Видать, наболело у Горьки на душе, вот он и рассказывает. Но… нет, все равно не по себе от такого разговора. И чтобы изменить его, Журка спросил: – Твой отец военный? – Милиционер. Старшина… Он на ПМГ ездит. Машина такая с патрулем: передвижная милицейская группа. – Бандитов ловит? – Бывает, что и ловит, – равнодушно отозвался Горька. – Это же опасно… – Бывает и опасно, – все тем же голосом сказал Горька. – Один раз ему крепко вделали свинчаткой. Неделю лежал в больнице… Я в те дни был как вольная птица. Мама, если не при отце, меня зря не гоняет… – Он, видимо, спохватился и объяснил: – Рана-то не опасная была, только сотрясение, но не сильное… Ну что, спать будем, ага?
……
Дома Журка, не снимая грязных ботинок, прошел в свою комнату и бухнулся на диван. Лежал минут пятнадцать. Потом сжал зубы и заставил себя сесть за уроки. Открыл тетради и учебники. Даже начал писать упражнение по русскому. Но не смог. Лег на стол головой, охватил затылок и стал думать, что скажет отцу. А может быть, ничего не говорить? Нет, Журка знал, что не выдержит. Сколько горя накипело в душе за последние два часа. Жить дальше, будто ничего не случилось? Тут надо, чтобы нервы были, как стальные ванты на клиперах… Да и зачем притворяться?.. Только надо сказать спокойно: "Я думал, ты мне всегда правду говоришь, а ты…" Или сразу? "Эх ты! Значит, родному отцу верить нельзя, да?" Нет, тогда сразу сорвешься на слезы. Они и так у самого горла… А в общем-то не все ли равно? Исправить ничего уже нельзя… Отец пришел, когда за окнами темнело. Открыл дверь своим ключом. Щелкнул в большой комнате выключателем. Громко спросил: – Ты дома? – Дома, – полушепотом отозвался Журка. – А чего сидишь, как мышь? – Уроки учу… – В темноте-то? В очкарики захотел? Журка молча включил настольную лампу и стал ждать, когда отец войдет. Но тот не вошел. Шумно завозился в прихожей, расшнуровывая ботинки и натягивая тапочки. Потом сказал: – У мамы опять был. К субботе точно выпишут. "Это хорошо", – подумал Журка. Но это никак не спасало от беды, и он промолчал. Не дождавшись ответа, отец спросил: – Из еды что имеется? – То, что днем. На кухне… Журка услышал, как отец загремел крышками кастрюль. Кажется, рассердился: – Холодное же все! Разогреть не мог? Журка поднялся. У него замерло в душе оттого, что близился неизбежный разговор. Холодно стало. Он дернул лопатками, коротко вздохнул и пошел к кухонной двери. Встал у косяка. Отец зажигал газ. – Я не успел разогреть, – отчетливо сказал Журка. – Ты что же, сам-то ничего не ел? – с хмурым удивлением спросил отец. Поставил на горелку сковородку и начал крошить на ней холодную вареную картошку. – Нет, – отозвался Журка. – Мне было некогда. Не оборачиваясь, отец спросил с добродушной насмешкой: – Чем же это ты был занят? Небось, оставили после уроков двойку исправлять? – Нет, – сказал Журка негромко, но с нажимом. – После уроков я был в том магазине… куда ты сдал книгу. Равномерный стук ножа о сковородку на секунду прервался, и только. Застучав опять, отец небрежно спросил: – В каком это магазине? Чего ты плетешь? Но Журка уловил и сбой в стуке ножа, и неуверенность в отцовском голосе. На миг он пожалел отца. Но эта жалость тоже не могла ничего изменить. Журка помолчал и сказал устало: – Не надо, папа. Там же фамилия записана в журнале… Отец оставил в сковородке нож и повернулся. Выпрямился. Посмотрел на Журку – видно, что с усилием, – но через секунду сказал совсем легко, с усмешкой: – Ну и что теперь? Журка отвел глаза и горько проговорил: – А я не знаю… Сам не понимаю, что теперь делать. И подумал: "Вот и весь разговор. А что толку?" Но разговор был не весь. Отец вдруг шагнул на Журку: – Ну-ка, пойдем! Пойдем-пойдем… Журка, вздрогнув, отступил, и они оказались в большой комнате. – Смотри! – Отец показал на стоячее зеркало. – Оно было в магазине последнее! Я вытряхнул на него все до копейки! Нечем было заплатить грузчикам! Эти ребята поверили в долг до вечера… Где я должен был взять деньги?.. У тебя этих книг сотня, я выбрал самую ненужную, там одни чертежи да цифры! Ты же в ней все равно ни черта не смыслишь! – Смыслю, – тихо отозвался Журка и не стал смотреть на зеркало. Вовсе там не одни цифры. И не в этом дело… – А в чем? В чем?! – закричал отец, и Журка понял, что этим криком он нарочно распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы получилось, будто не он, а Журка во всем виноват. Чтобы самому поверить в это до конца. – Ты не знаешь… – проговорил Журка. – Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала… Да не деньгами дороже! – Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как… как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь! Журка опять подумал, что все-все книги отдал бы за то, чтобы сейчас они с папой вдвоем жарили картошку и болтали о чем-нибудь веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было бесполезно. Отец стоял какой-то встрепанный. Чужой. На широких побледневших скулах выступили черные точки. Это были крупинки пороха: в детстве у отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда въелись в кожу… – Вбил себе в голову всякий бред! – продолжал отец. – Нахимов!.. Из-за одной заплесневелой книжонки поднял крик! – Это ты кричишь! – сказал Журка. – Сам продал, а теперь кричишь… Я ведь спрашивал, а ты сказал "не брал"! – Да! Потому что связываться не хотел! Потому что знаю, какой бы ты поднял визг! Тебе что! На все наплевать! Мать в больнице, денег ни гроша, а ты… Вырастили детку! Двенадцати годов нет, а уже такой собственник! Куркуль… – А ты вор, – сказал Журка.
Он сразу ужаснулся. Никогда-никогда в жизни он ни маме, ни отцу не говорил ничего подобного. Просто в голову не могло прийти такое. И сейчас ему показалось, что эти слова что-то раскололи в его жизни. И в жизни отца… "Папочка, прости!" – хотел крикнуть он, только не смог выдавить ни словечка. А через несколько секунд страх ослабел, и вернулась обида. Словно Журка скользнул с одной волны и его подняла другая. Потому что никуда не денешься – был магазин, была та минута, когда он, Журка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все смотрели на него… И все же он чувствовал, что сейчас опять случилось непоправимое. Опять ударила неслышная молния. Не мигая, Журка глядел на отца. А тот замер будто от заклинания. Только черные точки стали еще заметнее на побелевших скулах. И так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением: – Ах ты… – И, взмахнув рукой, качнулся к Журке. Журка закрыл глаза. Но ничего не случилось. Журка опять посмотрел на отца. Тот стоял теперь прямой, со сжатыми губами и мерил сына медленным взглядом. У него были глаза с огромными – не черными, а какими-то красноватыми, похожими на темные вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках мелькнула радость. И Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же уловил причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем! Подумаешь, какая-то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел сказать такое! Отец проглотил слюну, и по горлу у него прошелся тугой кадык. Ровным голосом отец произнес: – Докатились… Мой папаша меня за это удавил бы на месте… Ну ладно, ты не очень виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще не поздно поправить. Он зачем-то сходил в коридор и щелкнул замком. Вернулся, задернул штору. Ослабевший и отчаявшийся Журка следил за ним, не двигаясь. Отец встал посреди комнаты, приподнял на животе свитер и деловито потянул из брючных петель пояс. Пояс тянулся медленно, он оказался очень длинным. Он был сплетен из разноцветных проводков. Красный проводок на самом конце лопнул и шевелился как живой. "Будто жало", – механически подумал Журка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется, по правде. Он заметался в душе, но не шевельнулся. Если броситься куда-то, постараться убежать, если даже просто крикнуть "не надо", значит, показать, будто он поверил. Поверил, что это в самом деле может случиться с ним, с Журкой. А поверить в такой ужас было невозможно, лучше смерть. Отец, глядя в сторону, сложил пояс пополам и деревянно сказал: – Ну, чего стоишь? Сам до этого достукался. Снимай, что полагается, и иди сюда. У Журки от стыда заложило уши. Он криво улыбнулся дрогнувшим ртом и проговорил: – Еще чего… – Если будешь ерепениться – получишь вдвое, – скучным голосом предупредил отец. – Еще чего… – опять слабым голосом отозвался Журка. Отец широко шагнул к нему, схватил, поднял, сжал под мышкой. Часто дыша, начал рвать на нем пуговицы школьной формы… Тогда силы вернулись к Журке. Он рванулся. Он задергал руками и ногами. Закричал: – Ты что! Не надо! Не смей!.. Ты с ума сошел! Не имеешь права! Отец молчал. Он стискивал Журку, будто в капкане, а пальцы у него были быстрые и стальные. – Я маме скажу! – кричал Журка. – Я… в детский дом уйду! Пусти! Я в окно!.. Не смей!.. На миг он увидел себя в зеркале – расхлюстанного, с широким черным ртом, бьющегося так, что ноги превратились в размазанную по воздуху полосу. Было уже все равно, и Журка заорал: – Пусти! Гад! Пусти! Гад! И кричал эти слова, пока в своей комнате не ткнулся лицом в жесткую обшивку тахты. Отец швырнул его, сжал в кулаке его тонкие запястья и этим же кулаком уперся ему в поясницу. Словно поставили на Журку заостренный снизу телеграфный столб. Чтобы выбраться из-под этого столба, Журка задергал ногами и тут же ощутил невыносимо режущий удар. Он отчаянно вскрикнул. Зажмурился, ожидая следующего удара – и в тот же миг понял, что кричать нельзя. И новую боль встретил молча. Он закусил губу так, что солоно стало во рту. Нельзя кричать. Нельзя, нельзя, нельзя! Конечно, отец сильнее: он может скрутить, скомкать Журку, может исхлестать. А пусть попробует выжать хоть слабенький стон! Ну?! Домашнее воспитание? Не можешь, зверюга! Журка молчал, это была его последняя гордость. Багровые вспышки боли нахлестывали одна за другой, и он сам поражался, как может молча выносить эту боль. Но знал, что будет молчать, пока помнит себя. И когда стало совсем выше сил, подумал: "Хоть бы потерять сознание…" В этот миг все кончилось. Отец ушел, грохнув дверью. Журка лежал с минуту, изнемогая от боли, ожидая, когда она хоть немножко откатит, отпустит его. Потом вскочил… В перекошенной, кое-как застегнутой на редкие пуговицы форме он подошел к двери и грянул по ней ногой – чтобы вырваться, крикнуть отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и разнести все вокруг! Дверь была заперта. Журка плюнул на нее красной слюной и снова размахнулся ногой… И вдруг подумал: "К чему это?" Ну, крикнет, ну, разобьет. А потом? Что делать, как жить? Вместе с отцом? Вдвоем? Жить вместе после того, что было? Журка неторопливо и плотно засунул в дверную скобу ножку стула. Пусть попробует войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли, влез на подоконник и стал отдирать полосы лейкопластыря, которыми мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на пол и тут заметил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота. – Котик ты мой, – сказал Журка. Сполз с подоконника и, беззвучно плача, наклонился над Федотом. Это было здесь единственное родное существо. И оставлять его Журка не имел права. Он вытряхнул на пол из портфеля учебники, скрутил из полос лейкопластыря шпагат и привязал его к ручке портфеля – как ремень походной сумки. В эту "вьючную суму" он посадил Федота. Кот не сопротивлялся. – Ты потерпи, миленький, – всхлипнув, сказал Журка и надел портфель через плечо. Потом отворил окно, достал из-за шкафа специальную длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку в зубы и выбрался через подоконник на карниз. Стояли серовато-синие сумерки. Моросило. Сырой воздух охватил Журку, и он сразу понял, как холодно будет без плотной осенней куртки и без шапки. Но наплевать! Журка плотно взял веревку повыше узлов, а пояс надевать не стал. Лишняя возня – лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать с Федотом на боку будет труднее… Ладно, он все равно прыгнет! Не в этом дело… А в чем? Почему он замер? Потому что понял вдруг, как это дико. Он уходит из дома, из своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает нисколечко, какая дальше у него будет жизнь. Еле стоит на такой высоте, в зябких сумерках, на узкой кирпичной кромке… "Мир такой просторный для всех, – вспомнилось ему, – большой и зеленый, а нам некуда идти…"
В эту сторону пойдешь — Горе и боль, В ту сторону пойдешь — Черная пустота. И мы бредем, бредем по самой кромке… «Куда же нам идти?..»
"К Ромке!" – неслышно отдалась под ним пустота. Словно кто-то снизу шепотом подсказал эту рифму. Такую простую и ясную мысль… "А что? – подумал Журка. – Головой вперед, и все". Вот тогда забегает отец!.. Что он скажет людям, которые соберутся внизу? И что скажет маме?.. Да, но мама-то не виновата. И у нее уже никогда не будет никого другого вместо Журки. Он же не маленький, знает, что из-за этого она сейчас и в больнице… Да и Федота жалко – тоже грохнется. Хотя его можно оставить на подоконнике… Но… если по правде говорить, такие мысли не всерьез. А если все-таки всерьез? Страшно, что ли? Нет, после того, что было, не очень страшно. Но зачем? Если бы знать, что после нашей жизни есть еще другой мир и там ждут тебя те, кого ты любил… Но такого мира нет. И Ромки нет… Ромка есть здесь – в памяти у Журки. Пока Журка живой. Значит, надо быть живым… Журка толкнулся и перелетел в развилку тополя.
Спускаться по стволу было трудно. Мешала боль. Мешал портфель с Федотом и суконная одежда, срывались жесткие подошвы ботинок. Это не летом… В метре от земли ботинки сорвались так неожиданно, что Журка полетел на землю. Вернее, в слякоть. Он упал на четвереньки и крепко заляпал брюки, ладони и лицо. Зато Федот ничуть не пострадал. При свете от нижних окон Журка попробовал счистить грязь. Но как ее счистишь? Он взял портфель с Федотом под мышку и, вздрагивая, переглатывая слезы и боль, вышел на улицу. Фонари горели неярко, прохожих было мало. Никто не остановился, не спросил, куда идет без пальто и шапки заляпанный грязью мальчишка с таким странным багажом. Видно, у каждого встречного хватало своих дел и беспокойств.
Отправлено: 19.10.13 15:01. Заголовок: SS пишет: Получает..
SS пишет:
цитата:
Получается, что все таки пытался объяснить. Может объяснил, а тот все равно не мог удержаться.
Может и пытался.Только вот что и как? Объяснял, возможно, только запугиванием .На что мальчик тупо и далдычил "Больше нет буду".Это основные слова запуганных детей, которые плохо понимают, о чем вообще речь и что именно "не надо делать".
Отправлено: 19.10.13 15:39. Заголовок: Вообще нет определен..
Вообще нет определенных рецептов для всех родителей со всеми детьми.. тут нужен индивидуальный подход, но при этом помните:
цитата:
— Ко всему надо подходить философски. С пониманием законов природы и общества. По этим законам почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепку, без того не проживешь. Иначе жизненный опыт останется неполным…
жизненный опыт у каждого ребенка должен быть полным .
цитата: — Ко всему надо подходить философски. С пониманием законов природы и общества. По этим законам почти каждый хомо сапиенс в детстве хотя бы раз получает крепкую трепку, без того не проживешь. Иначе жизненный опыт останется неполным…
жизненный опыт у каждого ребенка должен быть полным .
Оказывается, это все таки было мнение не самого Крапивина, а только его героя. Как можно понять их последних цитат, большинство детей из его отряда не наказывали.
В.П. Крапивин "Бронзовый мальчик" О порке за курение:
*** – Это весной было. Дед унюхал и говорил: "Выдеру по всем правилам". А я говорю: "Это не выход. Давай лучше вместе бросим – ты и я. Ты давно собирался..." Он подумал и говорит: "Видать, судьба. Давай. Все равно когда-то надо..."
У меня с жены сыном так было. Я никогда перед тем серёзно не пробовал бросать. Когда знаешь что не имеешь права подвести, это совсемь другой стимул. А он хочет доказать что способен равнятса с тобой. По сей день он не курит, а уж свойх детей воспытивает.
Отправлено: 20.10.13 12:39. Заголовок: SS пишет: Оказывает..
SS пишет:
цитата:
Оказывается, это все таки было мнение не самого Крапивина, а только его героя. Как можно понять их последних цитат, большинство детей из его отряда не наказывали.
Мне кажется, СС, всё же наказывали, но к счастью, не ломали.. Сломать ребенка легко, потом не восстановишь только...
Деиствительно, сломать ребенка легко. Хотя... Разные бывают дети. А теперь, если разрешите, снова Крапивин, и снова "Бронзовый мальчик", другие 2 отрывка. Первый:
Пришла пора возвращаться, и я понял, что главная трудность впереди. До той минуты я был почему-то уверен, что ветер ближе к полудню сменится на обратный. Но тот и не думал меняться. Мало того, держась прежнего направления, он сделался сильнее, пошли волны с гребешками. Под моим самодельным парусом, в лодке без киля и думать было нечего идти навстречу ветру зигзагами, в лавировку. Да я и не умел тогда… Я отважно начал грести к дому, но скоро понял, что путь этот мне совершенно не под силу. Двенадцать верст против волны и ветра! Страх меня охватил тогда нешуточный. Но возвращаться на Шаман я не мыслил: это означало бы нарушение обета и могло накликать на тебя несчастье. Сквозь охватившую меня боязнь пришло все-таки здравое решение. Спасение было одно: идти к ближнему берегу, до которого около версты. И я погреб. Этот путь тоже дался мне с трудом, стоил сорванной кожи на ладонях. Лодку сносило, сильно качала боковая волна, плескала через борт, могла и перевернуть. И все же я выгреб. Спрятал лодку в кустах, заранее зная, что придется признаваться, чтобы вернуть ее хозяину. Быть лодочным вором я не мог и помыслить, это же не подстаканник стащить из собственной кладовки. А дальше начался пеший путь вокруг озера. Я представлял его с трудом и только понимал, что это не меньше пятнадцати верст. Чтобы не сбиться с пути, шел берегом, через лес, всякие буераки, болотистые ложбины и каменные горки. К счастью, на полпути, где к озеру подходила проселочная дорога, увидел меня знакомый садовник с соседней дачи. Может быть, помнишь, горбатый дядька Филипп. Он ехал из деревни Павлово. Окликнул, поохал, усадил на телегу и доставил докторского сына прямо к даче. Встрепанного, чумазого, в перепачканной матроске, изодранных чулках и с оторванной подошвой сандалии. А дома была уже, конечно, паника. Папа и наша кухарка Федосья метались по всей округе в поисках. Тревожились и соседи. Как же: исчез еще до завтрака, не появился к обеду. Я, успевши уже отдохнуть в телеге, встретил расспросы и гневные упреки с мужской сдержанностью и суровой покорностью судьбе. Не стал принижать свой подвиг ложью и признался про все: про лодку, про унесенную ветром простыню и про дальнее плавание. Только о Бронзовом мальчике ничего не сказал, объяснив свою экспедицию жаждой приключений. Папа, убедившись, что я невредим, перешел от испуга и радости к исполнению необходимого родительского долга. Пересиливши природную доброту, он объявил, что на сей раз мне следует отправиться в сад и самому срезать подходящий к случаю прут. Я обмер, но сжал зубы и пошел. И добросовестно выбрал двухаршинную хворостину, поклявшись себе, что не пикну во время отцовской кары. Так же, как молчал Том Сойер, когда принял на себя наказание, предназначенное Бекки. Это была еще одна моя жертва. Перед лицом судьбы, которая распределяет в мире добро и зло, я своими страданиями надеялся убавить твои, как бы перекладывая их долю из одной чашки весов в другую. И загадал опять: ежели свое первое в жизни знакомство с розгою снесу без стона и слез, это будет залогом того, что тогда уж ты выздоровеешь непременно. Судьба, однако, на сей раз милостиво освободила меня от нового испытания, прислав спасение в лице твоей мамы. Текла Войцеховна приехала из города с сообщением, что тебе гораздо лучше. Узнавши о приключении и увидевши зловещее орудие возмездия, она решительно взяла меня под защиту, к удовольствию папы, который уже, несомненно, сам искал повода для амнистии.
И второй: Даниил Корнеевич потер щеки с чуть заметной медной щетинкой. — Однако ты, наверно, и раньше читал героические книжки… — Разумеется. Но раньше я не ощущал такой взаимосвязи. — М-да… А теперь, значит, осознал. И сразу неприятности. Слушай, но это же несправедливо! Ты защищал свое достоинство, и тебя же сделали виноватым! А с уроков выгонять вообще запрещено. Саня шевельнул плечами: такова, мол, наша действительность. — Знаешь что? Морской антиквариат подождет. Давай-ка поедем в твою школу и расставим нужные акценты. У меня есть полномочия… — Не стоит! Папа сходит и сам… расставит. — Не боишься папы? — Ни в малейшей мере, — сказал Саня слегка надменно. — Папа всегда вникает в суть дела. Папа вникал. И если даже Саня оказывался виноват, дело кончалось беседой, не более. Лишь единственный раз в жизни, когда Саня решил, что курево укрепляет мужской характер, и попался на первой попытке, папа позабыл о современной педагогике, стал сдергивать с себя чахлый клеенчатый поясок. Саня перепугался тогда не столько за себя, сколько за отца: до какого же состояния он, Санька, довел кошмарным поступком папу, если тот пошел на т а к о е д е л о! И во время суетливой и неумелой воспитательной процедуры он жалобно просил: «Папочка, ты только, пожалуйста, не волнуйся…» Короче говоря, случай был совершенно нехарактерный для семейства Денисовых.
Кстати, Крапивину 14 октября исполнилось 75 лет. И он продолжает писать. И еще: "Бронзовый мальчик" -для тех, кто не знает - это своеобразное продолжение "Мальчика со шпагой". Главные герои, конечно, другие, но прослеживается дальнейшая судьба Сережи Каховского и Данилы Вострецова.
Спасибо, Лана.Да, бедные наши папочки.Что им только приходится выносить, воспитывая нас. Ладно, если хоть дети это понимают и ценят, а то ведь большинство...такие неблагодарные.
Отправлено: 22.10.13 16:09. Заголовок: LaNa пишет: Саня пе..
LaNa пишет:
цитата:
Саня перепугался тогда не столько за себя, сколько за отца: до какого же состояния он, Санька, довел кошмарным поступком папу, если тот пошел на т а к о е д е л о!
Вот то почему-то очень понятно мне. Что если меня собрались пороть - то как же это я плохо поступаю, раз опустился уважаемый мной человек до такого...
Отправлено: 22.10.13 17:02. Заголовок: SS пишет: LinaV пиш..
SS пишет:
цитата:
LinaV пишет:
цитата: Кроме того, сам Крапивин понял, что это папа сломал мальчишку.. что вот такой поступок - это результат "воспитательных" воздействий майора. Он боится, легко подчиняется силе, не может обратиться к отцу или другому взрослому за помощью..
А что, если реже наказывать - не будет бояться? Я действительно хочу разобраться.
Да бросьте вы всё это. Сломать можно разными способами, совсем необязательно поркой. Только не надо ломать. Надо наказывать за проступки.
Отправлено: 29.10.13 18:42. Заголовок: И снова Крапивин. &#..
И снова Крапивин. "Колыбельная для брата"
Первый год жизнь в доме протекала безоблачно для всех, в том числе и для Митьки. Он лазил на захламленный чердак (днем, конечно), зимой строил во дворе крепости, летом играл с приятелями в прятки – было где. И не подозревал, какие тучи собираются над его курчавой головой. А Митькины папа и мама тем временем закончили геологический факультет и в сентябре должны были отправиться в экспедицию. Родители Надежды и Виктора жили далеко, мама Геннадия часто болела и возиться с двоюродным правнуком не могла. Обалдевшего от неожиданной беды Митьку устроили в интернат. Митька прожил в интернате четыре дня и все это время безутешно горевал о доме. На пятый день он сбежал. Отец, мать и примчавшаяся следом воспитательница три часа уговаривали Митьку покориться судьбе. Митька сперва говорил "не…". Потом просто молчал, мертво вцепившись в рычаг на чугунной дверце у печки-голландки. Тащить Митьку в интернат вместе с печкой воспитательница отказалась и ушла, грохнув дверью. Митькина мама затравленно вздрогнула и убежала следом. Доведенный до полного отчаяния отец отстегнул от походного планшета ремешок и сложил вдвое. – Ну и пусть, – шепотом сказал Митька. – Все равно не поеду. Он не вырывался и не пытался защититься, но от крика удержаться не смог. Крик услышал со двора Геннадий. Он ворвался в комнату, взял в охапку папашу-геолога и швырнул в угол на стул. Затем сказал, что если еще раз узнает про такое дело, то заставит бездарного родителя сожрать этот ремешок вместе с защелками и кольцами. Митькин отец посмотрел на Геннадия, на зареванного, встрепанного Митьку и едва не заревел сам. Он сообщил, что готов съесть дюжину ремней, и не таких, а флотских, вместе с пряжками, если ему скажут, что теперь делать. Менять профессию? Вернуть в институт дипломы? Повеситься? Сорвать экспедицию? Посадить Митьку в рюкзак и взять с собой? Или, может быть, благородный заступник сам готов полтора месяца нянчиться с ненаглядным двоюродным внуком? Геннадий вышел из себя и сказал, что, черт с ними, готов. Потому что от таких родителей Митьке проку, что от вороны пенья.
Отправлено: 29.10.13 18:47. Заголовок: И второй отрывок из ..
И второй отрывок из Крапивина. Долго сомневалась, надо ли его здесь выкладывать. Не совсем по теме, но... судите сами. "Семь фунтов брамсельного ветра"
Илья был тогда еще школьник, в одиннадцатом классе. Шел он с уроков и, как назло, один, без приятелей. На углу Октябрьской и Паровозной остановили его двое в сизом камуфляже и с автоматами. — Тормози, школяр. Документы… У Ильи какие документы, из школы идет парнишка. Он так и сказал. — Паспорт надо всегда иметь при себе. Не слыхал? Илья сказал, что не слыхал. Да еще дернуло его за язык: — На кавказца я вроде не похож… Они посмотрели на него, друг на друга. — Это мы выясним, на кого ты похож… Куда идешь? — В книжный магазин. — Читатель, что ли? — хмыкнул старший сержант с белесыми глазами и подбородком шире лба (о нем еще будет речь, а пока пусть называется Мордастым). — Читатель, — согласился Илья. — Разве нельзя? — Ты повозникай! Сейчас скушаешь очки и будешь не читатель, а разъе…ль. — Вы какое имеете право так… — начал Илья (потом сам признавал, что была это великая глупость; с ними — о правах!). — Интеллигент, — гоготнул Мордастый. — Небось декларацию прав знаешь. Идем… — Куда? — Для выяснения… — Никуда я не пойду! — Это была, конечно, вторая глупость. Они заломили ему локти и легко, будто сноп соломы, поволокли в отделение. Приговаривая при этом о сопротивлении сотрудникам правопорядка, которые при исполнении… Отделение было почти рядом. Илью впихнули за решетку (ну, прямо как в кино, говорил он потом), но скоро привели в какой-то кабинет. Там кроме Мордастого и его напарника (худого и белобрысого) были пожилой морщинистый старшина и молодой офицер (кажется, младший лейтенант). Но они почти сразу ушли, офицер при этом сказал Мордастому: — Ты, Панкратьев, это… по обстоятельствам. Мордастый Панкратьев слегка поржал. Белобрысый сел за стол, придвинул бланк. — Фамилия, имя-отчество, год рождения. Илья сказал. — Не кособочься, прямо стой, когда отвечаешь, птенчик… Адрес! Илья сказал адрес. — А чем докажешь? — спросил Мордастый, зевнул и потянулся. — Давайте, я маме позвоню… — Позвонишь потом в морг. Чтобы забрали отсюда. А пока не хрюкай. — Но задержанный имеет права позвонить! — Может, тебе еще адвоката? — опять зевнул старший сержант Панкратьев. — Раздевайся… — З-зачем? — Для досмотра! Шмотки на стул и руки по швам! Они и правда заставили его раздеться. Не знаю уж, до пояса, до трусов или совсем… (Я многого не знаю точно, мне ведь это известно даже не со слов Ильи, а со слов мамы: он рассказывал ей, а она потом уж мне и, наверно, не все…). — А это что! — злорадно завопил Панкратьев. — Давно кололся последний раз, козёл?! У Ильи на вене был след от иглы, он только накануне сдавал кровь из вены, для анализов, которые требовали в военкомате. — Это же в поликлинике! — В …, а не в поликлинике! У кого отовариваешься, гнида?! — Неправда! Я докажу! — Докажи, докажи… Гашкин, погляди у него в карманах, нет ли пакетика с дурью? Наверняка есть… Белобрысый Гашкин охотно оставил протокол и покопался в Илюхиной одежде. И, конечно, отыскал белый крохотный пакетик с порошком… — Ну и все, — с удовольствием сообщил Панкратьев. — Остальное, как говорится, дело следствия. Лет на пять окажется мальчик без мамы, пора привыкать… Илья говорил потом (опять же маме), что после этого он почувствовал себя как в полусне. Или даже в бреду. Будто все это не с ним, а какое-то дикое кино… Панкратьев вдруг поскреб мясистый подбородок. — Хотя можно и так… Гашкин, есть у нас какой-нибудь недавний «висячок»? — Разве что киоск на Фрунзенской?.. — Вот и в жилу!.. Ну-ка руки по швам я сказал! Где был позавчера в двадцать один ноль-ноль! — Дома был… — Про то, что дома, это мамочке расскажешь. А здесь — то, что было по правде! С кем ломали киоск на углу Фрунзенской и Блюхера?.. Да быстро, с-сука!!! — вдруг заорал он. — А то оторву … и сожрать заставлю. Собственным поносом умоешься, читатель долбаный! Неизвестно, правда ли они хотели приклеить Илье какое-то дело с киоском или с «дурью». Может, просто решили поразвлекаться с беззащитным очкастым «ботаником». Илья тем более этого не знал. А Панкратьев опять шепнул что-то Гашкину и с хохотком, спокойно спросил Илью: — Видишь в углу вон тот предмет? В углу стояла хоккейная клюшка. — Эту штуку, — сказал оскалясь Панкратьев, — засовывают неразговорчивым пацанам в то самое отверстие. Рукояткой вперед. И по-во-рачивают. И мальчики становятся разговорчивыми… — Он шагнул в угол, хотел, было, взять клюшку, но вдруг словно передумал, ушел за дверь и поманил оттуда Гашкина. Тот сказал Илье «стоять» и тоже вышел. Дверь они прикрыли. Илья говорил потом, что он в тот миг очнулся. Секунду стоял неподвижно, потом схватил стул и засунул его ножку в ручку двери. И кинулся к телефону. К счастью, телефон был с прямым выходом в город. — Это база? Валентину Ивановну Мезенцеву, пожалуйста!. Это сын звонит, срочно!.. Мама, меня забрали в милицию, ни за что! Просто так, на улице, в седьмое отделение, на Октябрьской! Издеваются! Позвони кому-нибудь! Их начальству, что ли! Или дяде Косте! Скорее!.. Дверь дергали и били. Орали. Илья бросил трубку, подождал, когда на несколько секунд перестали ломиться, выдернул стул, сел на него. Они ворвались, сразу сбили Илью на пол, ударили ногами, потом подняли, ударили снова, в поясницу. Но он уже не боялся. Он даже не понимал, что они ему кричат, брызгая слюнями в лицо. Он ждал… и дождался. Удивительно громко затрезвонил аппарат. Гашкин взял трубку. Мигнул. Протянул трубку Панкратьеву. У того слегка похудела мордастая рожа. — Да… так точно… У нас… Так точно, товарищ п’полковник… Это же в целях профилактики, по указу… Но ведь откуда же мы… Есть, товарищ п’полковник… — Он обернулся к Илье. — Сразу не мог сказать, что ли? — Что сказать?! — Чей ты есть сын… Одевайся. Гашкин, помоги парнишке… Щас отвезем домой. — Обойдусь, — сказал Илья. Потом он признался маме, что испугался: увезут куда-нибудь и головой в прорубь. Чтобы концы в воду. Недаром ведь был недавно очерк про ментов-отморозков которые сперва избили полковника ФСБ (не знали, кто он), а потом нашли у него в кармане документы и пристрелили в лесочке, чтобы не отвечать… — Да ты чё, Илья, — уже по-приятельски заприхахатывал Панкратьев. — Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного… Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.
Отправлено: 29.10.13 21:39. Заголовок: LaNa пишет: Сразу н..
LaNa пишет:
цитата:
Сразу не мог сказать, что ли? — Что сказать?! — Чей ты есть сын
LaNa пишет:
цитата:
Ты обиду не держи, это служба наша. Отвезем, как велено, это подполковник Будимов приказал, из областного… Услышав про Будимова, Илья слегка успокоился.
Вот такие вещи больше всего меня бесили и бесят в Советско-Российской действительности. "Чей ты сын". То есть одному всё можно и ему ничего не будет, а другого можно ни за что... Эх, напишу, как нибудь в подробностях, как в 86-м, я кличку "Ракша" заработала - мента покусала, заступаясь за друга Для тех, кто забыл, кто такая Ракша - мать-волчица из "Книги джунглей" Киплинга. Помните: "Пусть это будет мой последний бой, но я не отдам тебе человеческого детёныша, Шер-Хан!"
Сообщение: 1991
Зарегистрирован: 28.01.13
Откуда: Россия, Новосибирск
Рейтинг:
4
Отправлено: 30.10.13 09:04. Заголовок: LaNa пишет: Отец, м..
LaNa пишет:
цитата:
Отец, мать и примчавшаяся следом воспитательница три часа уговаривали Митьку покориться судьбе. Митька сперва говорил "не…". Потом просто молчал, мертво вцепившись в рычаг на чугунной дверце у печки-голландки. Тащить Митьку в интернат вместе с печкой воспитательница отказалась и ушла, грохнув дверью. Митькина мама затравленно вздрогнула и убежала следом. Доведенный до полного отчаяния отец отстегнул от походного планшета ремешок и сложил вдвое. – Ну и пусть, – шепотом сказал Митька. – Все равно не поеду. Он не вырывался и не пытался защититься, но от крика удержаться не смог. Крик услышал со двора Геннадий. Он ворвался в комнату, взял в охапку папашу-геолога и швырнул в угол на стул. Затем сказал, что если еще раз узнает про такое дело, то заставит бездарного родителя сожрать этот ремешок вместе с защелками и кольцами.
Спасибо за интересные отрывки, Лана. Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав?
Отправлено: 30.10.13 09:37. Заголовок: SS пишет: Ну и как,..
SS пишет:
цитата:
Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав?
Оба по-своему правы. Написано же - доведенный до отчаяния. Готов был даже на эмоциональный разрыв с сыном. А это все же серьезное испытание, отцу не доставляет удовольствия порка, а в данном случае не порка, а избиение, собственного ребенка.
цитата:
Митькин отец посмотрел на Геннадия, на зареванного, встрепанного Митьку и едва не заревел сам. Он сообщил, что готов съесть дюжину ремней, и не таких, а флотских, вместе с пряжками, если ему скажут, что теперь делать.
Вот и ответ. Только посочувствовать этому человеку.
И итог. Сын не взят, потому что нельзя реально. Вот если бы он взял сына, тогда я сказала бы, что взрослый не прав был..
Отправлено: 30.10.13 12:52. Заголовок: SS пишет: Ну и как,..
SS пишет:
цитата:
Ну и как, форумчане, кто по вашему тут прав?
SS пишет:
цитата:
А при "нормальной" порке нет эмоционального разрыва? В чем тут разница? Мог ли отец в данном случае применить "нормальную" порку?
А какая тут может быть "нормальная"? "Нормальная" может быть только заслуженной. В чём сын виноват то? В том, что в интернат не хочет? Спасибо, этот Геннадий выручил, а то и вправду - непонятно, что делать. Хоть ремень жуй. Выбор тоже ужасный : или с профессией (наверняка любимой) распрощаться, людей подвести (экспедицию сорвать) или с сыном на разрыв пойти. Не дай Бог такого выбора никому.
Отправлено: 30.10.13 13:42. Заголовок: SS, ты правильно г..
SS, ты правильно говоришь...Вот мне очень не хотелось расставаться с близкими, в частности, с мамой. Но все моё детство состояло из разлук. Вначале в ясли в 10 месяцев. Потом постоянно в детсаду, летом на даче с детсадом. И я прекрасно представляю себе, что если бы моим родителям надо было бы "из-за работы" отдать меня в интернат, я бы в возрасте Митьки даже и не посмела бы возражать. Я росла с мыслью: работа моих родителей, в частности мамы - это самое главное! И уж никак не я! Это даже смешно и стыдно наивно полагать, что мои "мелкие, детские, глупые" интересы и мое нежелание разлучаться с мамой может иметь какое-нибудь значение в маминых поступках и действиях...А то, что я все время скучаю и чувствую себя одиноко в разлуке с мамой - так это потому, что я "странная, не такая как все, вот другие дети любят и детсады и лагеря и т.д., ибо Великая Родина и Родная Партия нам обеспечивает счастливое детство!!!! А я, такая нехорошая, это вот не ценю." дальше у меня начиналась рефлексия типа: вот родилась бы я мальчиком - все было бы намного проще, я бы так часто не плакала, не скучала и не огорчалась бы по пустякам, как сейчас. У меня всегда было бы хорошее и ровное настроение..."
Все даты в формате GMT
1 час. Хитов сегодня: 3927
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Для тех, кто забыл, кто такая Ракша - мать-волчица из "Книги джунглей" Киплинга. Помните: "Пусть это будет мой последний бой, но я не отдам тебе человеческого детёныша, Шер-Хан!"
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
