Отправлено: 28.07.23 00:01. Заголовок: Рома Забавный. Про моего друга!

Рома Забавный.


Про моего друга!



25 марта 2014 г.

Его зовут Ромкой! Меня – Артемом. Мы жили в соседних дворах в частном секторе, вернее через один двор в городе в полмиллиона жителей на берегу Азовского моря – Мариуполе.
Ромка на два года старше меня. У него серо-голубые глаза, русые волосы, которые в юности потемнели до каштановых, и спортивное телосложение при среднем росте.
Мы знали друг друга с самого малолетства. Наши родители дружили друг с другом. Я часто бывал у него дома в гостях, а он у меня. У меня есть сестра Катя – ровесница Ромки. Они и я учились в одной школе, но в разных классах.
Он сначала дружил с ней, пока я был еще достаточно маленьким и нашу с ним знакомство и дружбу я помню лет с пяти, когда немного подрос и мог сам бегать к нему в гости. Потом, в основном, девочки стали дружить только с девочками, а мальчики только с мальчиками.


Хочу сразу отметить, что это я впервые пишу подобного рода рассказ-воспоминание, и прошу относиться, поэтому, не сильно придирчиво к моему творению. Рассказ будет состоять из ряда отдельных эпизодов воспоминаний, которые запали мне в память. Хочу заверить читателя, что все, что здесь написано – происходило на самом деле, я мог упустить лишь некоторые незначительные детали, которые за давностью лет стерлись с памяти, однако от этого рассказ ни сколько не потерял сути. Лишнего я не добавлял и не придумывал, и фантазиями не занимался.

У Ромки отца не было, как я поначалу думал, вернее, конечно он был, физиологический, но я его не видел никогда и он, по-моему, тоже. Его мать, как я потом узнал, с ним развелась еще до его рождения, и он уехал жить в другой город в соседней области к другой женщине. Потом я стал замечать у них дома неизвестного дядю – он то был, то пропадал. Как оказалось позже – это был его отчим, который работал моряком и частенько надолго уходил в моря.

Отчим был строг с Ромкой, строго воспитывал его, но был справедлив, как Ромка сам считал. Они жили достаточно обеспечено, у них был дом, была квартира в двадцати минутах ходьбы от дома, где они тоже время от времени жили и куда я тоже приходил в гости, была машина и дача, которая тоже была недалеко от нашей дачи в одном дачном поселке. Частенько Ромке дарились дорогие подарки.

Когда мне было лет пять, и я приходил к Ромке в гости, он частенько по дому бегал голышом. Я тогда не придавал этому значения и не обращал никакого внимания. Но, как оказалось потом, это было частью наказания. Дело в том, что иногда у него в качестве наказания забирали всю одежду и не пускали на улицу играть несколько дней, но разрешали мне и другим приходить к нему домой в гости. Для похода в школу, в то время, когда он был наказан, ему давали только школьную форму – штаны, пиджак, рубашку, галстук, обувь и носки, а для похода в магазин – только шорты и обувь летом, зимой, разумеется, теплую одежду. Но по возвращении, он сам, без напоминания, все снимал. Так частенько и бывало. Потом, как то я пришел к нему в гости, родаки меня впустили в дом и я увидел Ромку стоящим в зале в углу голым на коленях с поднятыми руками за головой. Он всхлипывал и его зад был немного красным. Ромку выпороли. Я хотел уйти, но его родаки наоборот, усадили меня за стол и предложили конфеты и еще что-то там, и приговаривали, мол, смотри Артем, что бывает, если плохо себя вести в школе.
Я им тогда помню, ответил, что я еще не учусь, что мне в школу только в этом году идти, а они типа – это тебе на будущее, когда пойдешь, что бы хорошо себя там вел. Ромка стоял, я лопал конфеты, но мне было как то не по себе и скучно, я все время порывался уйти, но меня не отпускали.
Потом меня спросили, хочу ли я сок, я ответил, что хочу, тогда отчим позвал Рому и приказал ему принести его мне. Он встал с колен, побежал на кухню и принес мне стакан сока. Он стоял возле меня, пока я пил, но отчим опять крикнул на него, что это он, мол, стоит, что его место в углу, его наказание еще не закончилось.

Ромка, повесив нос, опять плюхнулся на коленки в углу и поднял за голову руки. Так прошло полчаса, может больше. Ему, наконец, разрешили повернуться и попросить прощения, стоя на коленках и дать обещание, что такого больше никогда не повторится, после чего ему разрешили встать и сразу приказали убрать здесь все со стола, потом его послали убирать у себя в комнате, так и не дав одеться.

Я пошел вместе с ним. Мы болтали у него в комнате, пока он наводил у себя порядок, я ему немного помогал убираться. Я заметил, что у него не только попа была красная, но и коленки тоже. Я его пожалел, спросил, «Сильно больно?», на что он ответил, что да, больно, особенно когда его пороли, но еще больнее ему было стоять, не двигаясь, на коленках после часа стояния.

Оказалось, что он до моего прихода уже полтора часа простоял в углу. Правда стоял он всегда коленками на чистом деревянном полу, если стоял дома или на даче, или на мягком линолеуме, если стоял в квартире и ему никогда ничего под коленки не сыпали, ни гречку, ни горох, ни соль, как это бывает в других семьях.
Если Ромке нужно было по нужде сбегать в туалет, пока он стоял на коленках, то он спрашивал разрешения и ему разрешали сходить, но после возвращения он должен был опять начать стоять заново, предыдущее время не считалось. Поэтому иногда получалось, что он стоял в углу по три и более часа. Подобные эпизоды мне частенько приходилось наблюдать у него дома.

С другой стороны его дома жил его сосед Мишка, на год старше меня и на год младше Ромки. Мать Мишки работала детским врачом, и мы частенько малыми играли в больницу в его саду за гаражом. Как и почему мы один раз додумались в такой игре засовывать камешки в попку, я не знаю, но Мишку позвали обедать и мы так с камешками между ягодиц и разошлись по домам. Когда я ел, зазвонил телефон, к трубке подошел мой отец, потом позвал меня и приказал снимать штаны. Я тогда сильно испугался и начал уже реветь, думая, что меня тоже сейчас за что - то будут пороть, как и Ромку. Я ревел, но не раздевался, тогда он сам стянул с меня шорты и трусы, повернул, наклонил меня и достал с попы камешек. Он спросил, что это такое и зачем, но я сквозь слезы ничего не мог ответить. Он врезал мне подзатыльник, прочитал нотацию и отправил опять кушать.

(По правде сказать, меня тоже иногда пороли и ставили в угол, но не всегда голым и не всегда на коленки и значительно реже, чем Ромку.
Иногда меня пугали Ромкиным отчимом, мол, добалуешься, отдадим тебя на воспитание в его семью. В ответ у меня только появлялись слезы и мольбы не делать этого и обещания, что я исправлюсь.)

В тот раз для меня этим и закончилось, в отличие от Ромки. Как Мишкины родаки узнали, что мы камушки туда засунули, я не знаю, но они сразу позвонили моим и Ромкиным родакам. Может Мишка сам проговорился, может, ерзал на стуле, пока сидел и ел и его родаки что то заподозрили (мне тоже было не очень удобно сидеть с камушком, но я это принимал как часть игры и терпел). Короче, Мишку после этого не пустили гулять, я пошел к Ромке, но услышав во дворе Ромкины крики и мольбы о прощении, я понял, что его порют, и порют именно за это и я не решился зайти к ним. Ромка после этого еще неделю был наказан.


А батя Мишки работал каким-то чиновником, он отвечал за спорт во всем городе и как-то достал летом на нас троих бесплатные путевки в спортивный лагерь «Металлург», что находился неподалеку от села Юрьевка на берегу Азовского моря в живописном месте с сосновым бором на берегу.

Нам эта новость очень понравилась. Мне тогда было не более девяти лет. Нам сказали, что мы будем в отряде пловцов. Привез нас его батя на машине уже поздно вечером в лагерь и нас разместили втроем в свободной трехместной комнате на втором этаже двухэтажного корпуса.

Утром объявили по радио подъем. Я с Ромкой с перепугу быстро одели плавки, шорты, майки, носки и кроссовки и выбежали на улицу. Там толпилось несколько групп пацанов. Мишка завошкался в комнате.

Найдя группу пловцов, мы пошли за ними на берег моря вниз к подножью горы, на которой находился этот лагерь. На берег вела лестница из нескольких сот ступенек. Посередине лестницы нас догнал Мишка и сказал, что мы, оказывается, записаны и поселены не к пловцам, а к борцам, и нам надо возвращаться, так как нас ждут возле корпуса. Мы вернулись. Нас ждала группа разновозрастных коренастых пацанов, от семи до шестнадцати лет, собранных из нескольких спортивных школ города, человек сорок, или больше, и два тренера. Проведя небольшую инструкцию и сказав, что вечером они все нам разъяснят, нас отправили на кросс вокруг огромного пшеничного поля, которое находилось за воротами лагеря. Надо сказать, что это было ужасно для меня. Я задыхался, ноги гудели уже к середине поля. Я с Ромкой и Мишкой еле дополз обратно до корпуса. Мы пришли последними, нас опять все ждали. Потом последовал завтрак, тренировка, игра в футбол, обед, сонный час, опять тренировка и опять кросс, но только уже не по полю, а по пляжу босиком и в плавках! Это оказалось еще хуже! Ноги вязли в песке и от этого еще больше уставали! После песчаного кросса нам разрешили полчаса покупаться в море.

Наконец этот первый трудный день для нас закончился, после ужина было свободное время до отбоя. Оказалось, что лагерь уже работал два дня, а мы немного опоздали в него, от этого нам эти путевки, наверное, и достались бесплатно. Затем было построение перед отбоем.

Наш корпус стоял на окраине лагеря, возле проходной с забором. Между корпусом и забором лагеря, среди высоких деревьев и кустарников было небольшое асфальтированное поле для игры в мини футбол, где у нас и проходили построения перед отбоем. За день мы уже узнали у пацанов распорядки этого лагеря.

Оказывается, для стимулирования кросса, каждый вечер, пацана, пришедшего последним на утренней и вечерней пробежке, ставили перед строем и били по попе тапком, количество ударов определяло время опоздания от основной группы, выражаемое в секундах.

Также по жопе получали и те, кто в чем-то другом провинился за день. Последним в тот день приполз до финиша Мишка, лишь на пару метров отстав от нас. Ему сказали выйти из строя, поставили лицом к нам и немного нагнули. Тренер снял тапок и стал бить по Мишкиной заднице прямо через спортивные трусы. Потом вызвали по очереди меня с Ромкой и также перед строем всыпали за то, что утром мы заставили всех долго ждать.

Надо сказать, что для меня это было не столько больно, сколько неприятно получать по жопе перед всем строем. А Ромка, наверное, вообще эти удары не воспринимал всерьез.


Следующие несколько дней на вечернем построении мы частенько так же получали по заднице, пока наши ноги не много не привыкли к таким нагрузкам и не так стали болеть. Мы перестали прибегать последними.
По жопе тогда стали получать более мелкие пацаны, или те, у которых не хватало дыхалки и был лишний вес. Тогда эти пацаны пошли на хитрость. Они стали подкладывать в трусы тетрадки, надевать на себя все трусы и шорты что у них были и все, что можно было натянуть на жопу и приходить на построение в джинсах. Тренера это быстро прохавали и с тех пор ужесточили дисциплину и заставили всех бегать утренний кросс вокруг поля только в спортивных трусах, а тренироваться только в одинаковой спортивной форме - трусах, майке и кроссовках, которые всем выдали в начале смены, и только в столовую и во время свободного времени разрешали одевать что угодно.

На построение перед сном все выходили тоже только в одинаковых спортивных трусах. И более того, что бы ни у кого не возникало впредь желания одевать под спортивные трусы обычные трусы, или подкладывать под них что либо, тренера стали заставлять спускать трусы до щиколоток, когда кого - то перед строем били тапком. Но это обстоятельство никого не смущало.
Как рассказывали пацаны, так их частенько били на тренировках в спорт школе. И я и Ромчик с Михой не раз тоже оказывались перед строем стоять голышом, когда по каким-то причинам заслуживали тапком по заднице. Потом уже, под конец смены, старшие пацаны сказали, что ну его нафиг так бегать сломя голову наперегонки, что будем теперь бегать вокруг поля кучно и иногда отдыхать, и кому прибегать последним – будем выбирать по жребию или по очереди. Тогда мы стали даже купаться всей толпой в небольшом ставке, что был за полем. Там нас никто не видел. Мы быстро стартовали, как всегда, от корпуса, пока не скроемся за поворотом метрах в восьмистах, потом не спеша добегали до ставка, сбрасывали трусы и несколько минут купались, потом брали трусы в руки и шли пешком, пока не высохнем, потом начинали не торопясь бежать и под конец опять мчались все сломя голову.
Трусы мы одевали уже на полпути назад к корпусу, кто то даже уже перед самым корпусом. Прикольно было, когда мимо нас, толпы голых пацанов, проезжала какая-нибудь одинокая грузовая машина. Все начинали улюлюкать и что-то выкрикивать в след машине и показывать задницы.

Пацан, которому выпал жребий, естественно притормаживал и ненамного приходил позже. Но это не касалось вечернего бега по песку – там было все честно, так как на пляже было много людей и он просматривался с горы, и получал вечером по заднице отставший пацан.

Еще у нас был прикол: случайным образом по жребию разбивались все пацаны на две одинаковые по количеству участников команды и устраивались соревнования в какой-либо спортивной игре, например в футбол. Одна команда снимала майки, другая играла в них. После окончания игры выстраивались опять две команды в две шеренги по росту друг напротив друга. Проигравшая команда поворачивалась спиной к команде победителю и предоставляла свои попы под удары другой команде. Каждый член выигравшей команды снимал кроссовок и со всей силы бил им по попе напротив стоящего игрока проигравшей команды.
Количество ударов определялось количеством проигравших очков. Били, как и на вечернем построении, обувью по трусам, а как стали на построении спускать трусы, то и там тоже стали их спускать. Благо, у нас, борцов, было несколько своих площадок и футбольных полей для всяких спортивных игр и тренировок в тенистом лесу на горе недалеко от лагеря и там нас никто не видел. Подобные соревнования устраивались каждый день перед обедом.

Когда мы немного подросли, после очередного Ромкиного наказания, я его спросил, как он все это терпит, не стыдно ли ему быть все время голым несколько дней, пока он наказан? Ведь к ним в гости часто приходили соседи, друзья Ромки и его одноклассники и другие люди (почтальон, например) и видели его голым, но ему не разрешали даже вставать с угла, если он там в это время стоял, или прикрываться, или уходить в другую комнату. Даже наоборот, их заводили в ту комнату, где Ромка отбывал наказание, стыдили его, показывая на его выпоротую красную попу и рассказывали, за что он наказан.
Он ответил нехотя, что он, мол, может поделать, что его так с самого детства наказывают и что он уже попривык немного к этому от безвыходности.
Так его жизнь и продолжалась. Его наказывали за каждую двойку, а иногда даже тройку, за замечание по поведению в дневнике, за разные шалости, за разбитую вещь, за опоздание домой и за многое другое, что его отчиму не понравится.


Правда, когда его отчим был в рейсе, его не пороли, и его попка отдыхала несколько месяцев. Его мать могла только поругать его, поставить в угол, запретить гулять, отобрав одежду, или пожаловаться отчиму, когда тот появлялся, но никогда сама его не порола. Частенько я видел его голым в углу на коленках с учебником в руках, он читал и что то учил, или он стоял на коленках возле табуретки и что то переписывал. Это значило, что он исправлял двойку по какому-то предмету, и вставать ему разрешали только после того, как он все сделает и выучит и кто-то проверит его уроки.
Особенно плохо ему удавались русский и украинский языки и литература, иностранный язык, а также учить стихи и ему приходилось часами стоять это все зубрить. Зато с математикой и физикой он дружил. Как Ромка однажды рассказал, у него было два периода в жизни, как проклятие: он целый месяц никак не мог исправить двойки по природоведению в третьем классе (они тогда тундру проходили) и по геометрии в седьмом (когда только начинали учить всякие аксиомы-они до него не доходили, а вот с теоремами у него было просто).
Мне было жалко тогда на него смотреть, он учил, старался, но учительница в начале урока его поднимала, спрашивала, садила и опять ставила двойку! Ромка тогда чуть на уроках не начинал плакать от несправедливости! Он все рассказывал, чуть ли не слово в слово, но его не дослушивали и ставили в дневник двойку. Он тогда месяц жил без настроения! А то! Несправедливость в школе, за что дома за это его же еще и пороли каждый день!

Мы с Ромкой были хорошими друзьями, но иногда и ссорились, как и все. Как то летом, мы заигрались и в какой - то дурацкой игре мы начали бить друг друга, сначала понарошку, потом все сильнее и сильнее, и потом уже со всей силы. В конце концов, Ромка отвесил мне такой поджопник ниже задницы, что это меня сбило с ног, мои ноги улетели вперед и вверх и я упал прямо копчиком на асфальт. Было ужасно больно, я разревелся и убежал домой в слезах и соплях. Мне тогда было лет десять, ему, соответственно, двенадцать.
Дома родаки посмотрели на мой ударенный в кровь копчик, мой батя разозлился, взял меня за руку и повел к Ромке к нему домой. Увидав нас с порога, он скрылся в доме. Мой батя стал кричать и ругаться, мол, где этот негодяй, но Ромка не выходил из дома. Как потом оказалось, он закрылся в туалете, вставив швабру в ручку двери. Тогда мой отец рассказал, что произошло, его отчиму и показал мою окровавленную задницу ему.
Я ревел не переставая. Я тогда очень зол был на Ромку. Его отчим попытался его выманить из туалета, но он не выходил и молчал. Тогда отчим дернул дверь посильнее, она сорвалась с петель, ручка отлетела, швабра сломалась, но внутри никого не было – Ромка вылез через форточку во двор, а оттуда через соседский сад убежал на улицу.
Ромка с перепугу залез на шиферную крышу в виде скворечника старой четырех этажной сталинки, что была через дорогу и оттуда все наблюдал. Он был очень испуган и боялся возвращаться домой. Представляю, что ему стоило перебороть свой страх и вернуться домой, зная, что его там ожидает.

Короче, вернулся он очень поздно, когда уже стемнело. Естественно его выпороли и запретили гулять на долгое время. На следующий день, позвонил телефон, нас позвали к ним, и я с батей опять пришли к Ромке домой. Он стоял голым в углу на коленках с руками за головой и тихо рыдал, его попка была уже не столько красного, сколько сизого цвета.
Его отчим приказал ему подойти ко мне на коленях и попросить прощения. Ромка опустил руки и на коленках подошел ко мне. Не поднимая глаз, он тихо пробурчал что то, прося прощения, но его отчиму это не понравилось, он подошел к нему, запрокинул его голову и приказал, смотря мне в глаза четко попросить прощения.
Его глаза были красные и в слезах. На лице читалась боль и унижение. Но он сумел внятно попросить прощения. Его отчим даже предлагал взять мне ремень и всыпать еще Ромке по заднице, что бы моя боль и обида была отомщена.
Кажется, я тогда не мог ничего ответить и, по-моему, даже запрятался за спину отца, так мне была не приятна эта сцена. Короче мы ушли, я был немного сконфужен увиденным.
Уже потом, где то через месяц, когда мы снова помрились, он мне рассказал, что его тогда пороли всю неделю, каждый день, утром и вечером, и еще он стоял в углу на коленях по два часа до и после порки! Ужас! Как он тогда это все вытерпел?
Особенно ему досталось тем первым вечером, когда он вернулся домой, и еще он тогда провел в углу всю ночь, стоя на коленках. День его пороли за то, что он ударил меня так, что я упал на асфальт, второй день пороли за вышибленную в туалете дверь, еще день за сломанную швабру, еще день за сломанную ручку на дверях, еще день за то, что залез без спроса на старую крышу дома, еще день за то, что он проявил малодушие и подвергся страху и сбежал, побоявшись справедливого наказания, и еще несколько дней за что - то там еще.

---

 Отправлено: 28.07.23 00:03. Заголовок: Я тогда несколько дн..

Я тогда несколько дней не ходил к нему в гости, пока, как то не встретил его, идущего с магазина с поникшей головой. Его коленки были красными и немного набухшими. Я попытался с ним заговорить, но он ничего не ответил мне, кроме того, что я ему больше не друг. Я смотрел ему в след и из-под его коротких шортиков были видны следы его жестоких порок! Но время все лечит, особенно детские обиды и через месяц мы уже дружили, как и прежде, вспоминая все происшедшее с усмешкой как страшный сон.

Еще Ромку частенько заставляли летом трудиться на даче. Дача у них была большая, несколько соединенных участков по шесть соток. Там было много фруктовых деревьев, большой огород, лужайка с травой, небольшой добротный домик, где можно было жить и зимой, сетчатый забор по периметру, заросший диким виноградником и другими кустарниками, через который можно было заглянуть вовнутрь сада, только раздвинув руками заборную растительность.
Там вся его семья и проводила большую часть летнего времени. Его мать любила делать всякие компоты, повидло, закатки и соленья на зиму и Ромке приходилось много лазить по деревьям и огороду, собирать разные плоды. Работал он на даче всегда в одних шортах и босиком. Так и по деревьям удобнее лазить и майку не порвешь, да и позагорать можно, пока в огороде копошишься. Я ему тоже частенько в этом помогал.
Также в его обязанности входило поливать и пропалывать огород, подметать дорожки, бегать в магазин, убираться в доме и мыть машину. Машину Ромка мыл всегда голышом, что бы не испачкать и не намочить шорты, после чего принимал душ в огороде и одевал свои шортики. Его семья весь год почти и питалась с этого дачного участка.
Если его отчиму что-то не нравилось, когда Ромка ленился и что-то не успевал делать, или делал не правильно, или в чем то другом провинился, и Ромке полагалось наказание, то его пороли прямо в саду. Отчим вырывал лозину с какого-нибудь куста, Ромка снимал шорты, бросал их рядом на траву и становился лицом к дереву голышом с поднятыми руками на него. Его пороли свежей розгой только по попе, и Ромка почти никогда не кричал, а все переносил молча. Может, ему было стыдно, если соседи услышат его крики, или боялся добавки розог, но он молчал.
На даче его никогда в угол не ставили, ни до, ни после порки. После этого он поворачивался к отчиму лицом и просил прощения, обещался исправиться и работать усерднее и если его обещаниям верили, то его опять заставляли работать дальше, но уже одеваться не давали до конца дня, или несколько дней и он работал голым все это время. Это означало, что он все еще наказан, должен еще больше стараться, иначе ему могут опять запросто всыпать еще больше и гулять ему, соответственно, нельзя.
Если его не прощали, когда он уж очень сильно в чем то провинился, то после порки розгой отчим отправлял его в заброшенный конец участка, где росла высокая крапива, они ее специально там выращивали, он срывал голыми руками несколько стеблей, прибегал и давал ее отчиму, а сам опять становился к дереву. Тот брал крапиву его шортами и уже ей продолжал стегать Ромку, но уже не только по заднице, но и по спине тоже. Крапива, загибаясь, доставала до Роминова живота и груди, плечам, бокам, рукам и ногам тоже. После чего он бросал крапиву на землю, Ромка становился перед ним коленками на нее и выслушивал нравоучение несколько минут и опять просил извинения. После чего ему разрешали встать. Ромка поднимался, уносил лозину и крапиву в компостную яму и продолжал работать голышом, с красным и в пупырышках от крапивы телом и в слезах.
При этом Ромке не разрешали после крапивы принять душ до вечера, и он терпел оставшиеся на нем жгущуюся пыльцу и остатки ее листьев, прилипшие к потному его телу.


Я на даче почти все время гулял с тамошними пацанами и мы частенько пробегали мимо и заглядывали к ним на участок через забор, раздвигая руками зеленую растительность, вплётшуюся в забор, посмотреть, что там происходит. Так мы и были несколько раз свидетелями Ромкиного наказания. Иногда мы видели его работающего в шортах, иногда голым, иногда подвергающегося порке лозиной или крапивой. Если его отчима не было видно, и Ромка работал в шортах, мы через забор звали его гулять. Как то пацаны стали подшучивать над ним и кидать через забор в него камушки, играясь и зовя погулять. Он стал тоже отбрасываться кусочками земли по нам.
Но это увидел его отчим, когда выходил из дома. Он накричал на Ромку, что тот не работает и швыряется землей в забор, и мы видели, как Ромка по его приказу снял шортики и стал к дереву, его сильно выпороли лозиной по загоревшей попе прямо при нас, всыпав ему двенадцать ударов, или больше, и он проработал голышом до конца дня. А когда ему разрешали пойти погулять, то мы бегали на местную небольшую речушку, впадающую в Азовское море, где прохлаждались все пацаны этих дач.

Ромка бегал на даче везде в одних шортах и босиком, его родаки считали, что это полезно для здоровья, его вообще воспитывали в спартанском духе, хотя в городе он, конечно, обувал какие-то сандалии и одевал иногда майку. Он занимался в разное время немного вольной и классической борьбой, каратэ, дзюдо, самбо, несколько лет кунг-фу и ушу, боксом совсем мало (он его не любил, как и футбол, баскетбол, волейбол и хоккей), бегом, в детстве гимнастикой и легкой атлетикой, плаванием, стрельбой, любил велоспорт. А вот морским многоборьем, греблей на веслах и парусным спортом он занимался с четвертого класса до окончания школы. Он всегда участвовал в городских и областных школьных соревнованиях по бегу, особенно после спортивного лагеря, и олимпиадах по математике и информатике.
А вот музыкой, пением и танцами ему было не интересно заниматься, хотя его и водили на такие кружки, потому что все родители видят в своих чадах будущих гениев. А купался Ромка на речке всегда голышом, потому как трусов у него никогда, почему то, не было, кроме плавок для плавания в бассейне. Даже в школу он ходил без них, что вызывало всегда сальные шуточки его одноклассников, когда он переодевался на физкультуру, или в бассейне, особенно если были видны следы от ремня на его попке. Хотя Ромка и считался довольно сильным пацаном и имел уважение и некоторый авторитет в классе, он никогда не лез в драку первым. Оно и понятно: зная, как его воспитывали, он просто боялся полезть на рожон и боялся последствий, потому как его сначала пороли, а потом разбирались.

Кстати, так и бывало несколько раз в его жизни, когда Ромка давал по заслугам негодяю, вруну, ябеде или вору, а потом это все перекручивалось и доносилось в точности до наоборот его классухе или того хуже, сразу его родакам. Однажды, когда ему было где то лет тринадцать, в его классе на уроке кто то взорвал петарду, подбросив ее под его парту. Учительница спросила, кто это сделал, но все молчали, она обвинила Рому, но он заявил, что это не он. Тогда она спросила: «А кто?». В ответ была тишина. Тогда она сказала, что весь класс будет наказан из-за этого. Тогда одна дура, которую звали Оксана, встала и заявила, что это сделал именно он, что она видела сама.
Ромка сопротивлялся и пытался доказать, что это не он, но учительница поверила, почему то именно этой девчонке, которая, кстати, была на плохом счету у всего класса и у учителей тоже, была двоечницей, ябедой и с заносчивым характером.
Ромка не понимал, что происходит: его, почему то наглой ложью обвинили в том, что он не совершал, и никто из класса не заступился за него, что бы восторжествовала справедливость.
Более того, он сам и весь класс видел, кто бросил эту петарду, но все дружно согласились с ее показаниями, кивая на Рому и не выдавая настоящего виновника.
Все это произошло так стремительно и быстро, что Рома стоял посреди класса, опешив и не зная как дальше себя вести. Учительница вышла из класса. Слезы обиды подкатывали к Ромкиным глазам. Вдобавок ко всему, эта дура подошла к Ромке и при всем классе отвесила ему пощечину, заявив, что так настоящие пацаны не поступают.
Соответственно последовала запись в дневник Ромчика, вечерний звонок его родакам со всеми вытекающими последствиями. Конечно его тем же вечером выдрали как сидорову козу, как он не старался доказать свою невиновность, но его отчим поверил больше его учительнице, и добавил еще ремня якобы за то, что он не признает свою вину и пытается выкрутиться.
После этого вопиющего несправедливого случая Ромкино мировоззрение поменялось, он перестал доверять всем и особенно стал с опаской относиться к женскому полу, никогда им не верил и вообще, старался обходить их стороной.

Но время шло своим чередом. Мы взрослели. Мы любил с ним летом кататься по городу на великах, когда Ромка был не на даче. Мы катались достаточно далеко для нашего возраста, хотя ему тогда уже и было лет четырнадцать, а мне двенадцать, мы доезжали так далеко, что были в той части города, где никогда еще не бывали. Это было достаточно занимательно и познавательно, открывать каждый день для себя что-то новое, катаясь с утра до поздней ночи. Как то по телеку показали документальный фильм про призыв на военную службу, как призывники проходят медкомиссию, про их быт и условия службы. Надо сказать, что там были достаточно откровенные сцены, где взрослые парни лет шестнадцати совершенно голые и босиком ходили по разным врачам по коридору военкомата, немного стесняясь посторонних людей, медсестер и врачей, прикрываясь папками, которые были у них в руках. Меня это завело. Кстати, среди наших сверстников в то время ходили упорные слухи о том, как проходят подобного типа медкомиссии. Думаю, подобная тема будоражит умы и воображения всех пацанов, которым предстоит пройти впервые медкомиссию в военкомате. На следующее утро я предложил Ромке поиграть в медкомиссию. Оказалось, он тоже смотрел дома этот фильм и согласился. Мы поехали на великах в заброшенный парк, который недавно обнаружили, где была густая растительность и люди появлялись достаточно редко. Хотя я Ромку и видел часто дома голышом, даже когда у него стали расти волосики на лобке, мне все равно, почему то захотелось увидеть Ромку голого опять. Мы заехали в заросли кустов, бросили велики. Ромка стал первым играть роль врача. Мы представляли, что он сидит за столом, а я, постучавшись, вошел к нему в кабинет. Он мне начинает приказывать сначала показать язык, померять температуру, потом снять майку, он как будто бы слушал меня через трубку, потом он приказал снять с себя шорты, а потом и трусы. Я снял. И стоял перед ним абсолютно голым. От осознания этого у меня встал мой в то время еще безволосый членик. Ромка со знанием дела подошел, начал осматривать, щупать живот, грудь, спину и ноги, заставлять то попрыгать, то побегать, то встать в разные позы, залупить писюн. Потом мы поменялись ролями. Я оделся и сел на бревно, представляя, что я сижу за столом. Ромка зашел за куст, как бы вышел из кабинета. Постучавшись, он вошел и представился: «Призывник Роман прибыл для прохождения медицинской комиссии». Я стал приказывать ему выполнять те же действия, что и он мне приказывал. Я осмотрел его язык и рот, потом приказал ему снять с себя майку и послушал его грудную клетку, заставляя то дышать, то не дышать. Потом снять босоножки, что бы осмотреть его подошвы. Потом я сказал ему снять с себя шорты. Он снял. Под ними, как всегда, трусов не оказалось. Он стоял передо мной полностью голым по стойке «смирно» с руками по швам. У него тоже стоял член, ставший уже обрастать немного волосиками. Я подошел к нему, и тоже стал, как и он, осматривать и ощупывать все вблизи - живот, спину и ноги. Он также становился по моей команде в разные позы, прыгал на одной ноге и приседал, как и я. Надо сказать, что следов на попе от порки у него на тот момент не было вообще – отчим уже два месяца был в рейсе. Потом игра как будто бы закончилась и Ромка, не одеваясь, предложил и мне раздеться и позагорать на солнышке голышом. Я разделся и уселся на травку возле Ромки. Ромка никогда еще так близко до этого момента не видел меня голым, не считая спорт лагеря, потому как и на речке я купался и загорал в трусах, как и многие другие мальчики, но не все, некоторые купались, снимая для этого трусы, а потом одевали. Мы стали болтать то о том, то о сем. Потом я его спросил, откуда он знает, как проходит медкомиссия, что он так классно играл роль врача? Он ответил, что у них уже была медкомиссия в этом и в прошлом году, но не в военкомате, а в школе. Врачи разместились в актовом зале по кругу и туда классухи водили отдельно всех мальчиков, а потом и девочек всех его параллельных классов по отдельности.


Всех пацанов заставляли раздеваться до трусов и оставлять вещи на лавочке у дальней стены и проходить по очереди всех врачей по кругу. Я, зная, что он трусов не носит, спросил, а как же он был? Он ответил: «Как, как – так! Никто же не предупреждал, что будет медкомиссия, я бы хоть плавки бы взял из дома свои, а так пришлось голышом проходить». «И как все прошло?» - спросил я. «Нормально», ответил он, «врачи ничего не сказали, а пацаны все и так в классе знают, что я трусов не ношу». «А как же классуха? Она тебя видела?», «Да», «Голого?», «Да», «И что?», «Да пофиг. Она меня и дома видела несколько раз голого, когда приходила к нам в гости по каким-то там делам, а я в углу стоял и когда работал по дому наказанный тоже». «И она ничего не сказала?». «Нет, она знает, каким методом меня воспитывают. Я по ее вине тогда и был наказан. Не поставь она мне тогда двойку, я не был бы наказан». «Так вы уже два раза в школе в актовом зале проходили комиссию?», спросил я. «Не, это в первый раз там. Год назад врачи сидели в школьном мед кабинете, их было меньше и они там все поместились. Нас туда водили. Но только там мы заходили по три человека и раздевались за дверью». «Ты и там был голышом?». «Да, тогда всех пацанов нашего класса заставляли раздеваться догола». «Почему? Нас только до трусов раздевали за дверью, а внутри кабинета врачиха только просила перед ней показать ей писюн, мы даже трусы не снимали, а только тянули за резинку вниз, как в туалете для поссать», сказал я. «Ну у вас это была не медкомиссия, а просто сидела одна школьная врачиха и проверяла всех. Нас тоже так каждый год с первого класса проверяла она. А в прошлом году уже было несколько врачей с военкомата и кто-то из пацанов из параллельного класса, которые проходили перед нами, отказался снимать трусы в кабинете перед женщиной хирургом. Тогда позвали физрука и трудовика, которые стянули трусы с того пацана, потом они стояли перед входом в кабинет и заставляли всех пацанов уже прямо перед входом раздеваться догола, что бы у врачей не было проволочек и комиссия прошла быстрей» - ответил Ромка. «Блин, значит, у нас тоже в этом году начнется медкомиссия из несколько врачей. Интересно, нас тоже заставят раздеваться догола перед кабинетом?». «Наверное. Если будет такая же ситуация. Артем, а тебе не все равно? Тебя не лупят, как меня, следов на жопе от порки у тебя нет. Чего тебе стесняться то?». «Ром, это ты привык быть голышом и что бы на тебя все смотрели, а я так не могу».
[…] Тогда я его спросил, как давно он этим занимался? Он сказал, что не больше полугода. Оказалось, что мы почти одновременно сами научились дрочить, не признаваясь друг другу, хотя у нас была разница в возрасте два года. Ему особенно нравилось этим заниматься, смотря на картинку в учебнике истории, где был изображен голый мальчик спартанец, вытягивающий занозу из ноги и еще какие - то картинки с голыми мальчишескими фигурами. «Прикольно, - ответил я, - вот бы посмотреть!». «Я могу тебе показать, только, Артем, никому не говори». «А чё тут такого? Это же просто учебник!». «Да, но только я выдрал страницы с картинками и текстом, где это все было, потому как учебник я сдал в конце учебного года». «А, понятно, ладно, не скажу. Ну, так покажешь?» «Да, когда будем у меня дома». И он потом показал. Я посмотрел картинки и прочитал этот параграф, где описывалось, как в древности воспитывали мальчиков спартанцев, как их родители отдавали в спартанскую школу, когда им исполнялось семь лет, как их заставляли везде ходить голыми и босыми, спать на циновках, которые они должны были сплести голыми руками, обходиться долго без пищи, тренировали физически и приучали переносить боль, голод и холод, обучали разным наукам, а по субботам их пороли розгами на лавке до крови, а иногда и до смерти, если мальчик кричал во время порки.
Прочитав это, я, спустя некоторое время, понял, что Ромку именно так почти и воспитывали. Он всегда обходился минимум одеждой, где можно, ходил босиком, он занимался всякими силовыми видами спорта, пороли, правда, его дома и в квартире только ремнем, на даче его секли розгой и крапивой, и при этом ему всегда запрещали кричать, за это ему добавляли.

Единственно, Ромка никогда голодом не страдал, питался он хорошо, и зимой тепло одевался, и спал он на обычной кровати, правда, всегда голым, даже когда мы были вместе в спортивном лагере.
«Прикольно, прям как про тебя написано» - сказал я, начиная немного ему завидовать. «А то, - загордился Ромка, - я теперь и сам стал понимать, что меня почти так и воспитывали и закаляли, как тех мальчиков спартанцев, будущих воинов».


После того случая и прочитанной статьи я стал немного по-другому к Ромке относиться, стал больше уважать его, что ли. Мне стало понятно, почему он не бунтует и воспринимает свое жесткое воспитание как должное. Он мне стал еще более интересен и привлекателен. Наша дружба еще больше окрепла.
[…]Потом наступила осень, мы пошли в школу, стало холодать, и его отчим вернулся опять из рейса. Мы стали реже видеться и перестали совсем ездить в тот парк. Но я скучал за Ромкой. После школы я иногда поджидал его, когда закончатся у него уроки, что бы вместе возвращаться домой. Мы болтали то о том, то о сем. Если Ромка не был наказан, и ему не надо было срочно возвращаться домой, то мы могли немного прогуляться вместе по улочкам нашего городка, зайти в сквер, посидеть у фонтана, а иногда даже сходить в кино или прогуляться до моря. […]

Как-то, встретив Ромку после школы, он мне сказал, что опять схлопотал пару по литературе. Мне жутко захотелось опять посмотреть, как будут его пороть. Я проводил его домой, а сам, не дойдя до своего дома, постояв пару минут, решил пойти к нему. Я позвонил в звонок, дверь открыл его отчим, у него в руке уже был Ромкин дневник. «Извините, можно мне у вас побыть, а то я ключи забыл взять, а у меня дома никого нет, что бы открыть дверь, а нам много задали учить и я не успею потом все выучить, можно я у вас немного уроками позанимаюсь?» – соврал я. «Проходи, конечно, Артем. Вот видишь, Роман, как твой друг за учебу переживает, в отличие от тебя, лентяя и двоечника!» - ответил он, провожая меня в комнату. Усадив меня в зале за стол, он продолжал разбираться с Ромкой. Тот стоял с поникшим взором посреди комнаты в школьной форме, но уже босиком. «Почему же ты стих не выучил, что, так трудно вызубрить несколько строк?». «Я учил и все рассказал учительнице, но она поставила мне пару». «Да ну, вы посмотрите на него! Он учил! Ну, тогда расскажи и мне!». Ромка, всхлипывая и запинаясь, начал рассказывать что-то, но было понятно, что он его не выучил до конца. «А ну на учебник, марш в угол и выучи, как полагается», - завопил он на Ромку, кинув учебник на стол. Ромка, продолжая всхлипывать, подошел к шкафу, открыл его и стал перед ним раздеваться. Сняв с себя школьные брюки с рубашкой и положив в шкаф, он подошел к столу, где лежал учебник. Я все это время наблюдал за происходящим, не отрывая от него глаз, доставая свои учебники и тетрадки на стол. Поймав мой взгляд на себе, он как-то застеснялся, невольно его руки потянулись, что бы прикрыться, но вспомнив, что ему этого делать нельзя, опустил руки вниз, на его щеках появился румянец, а член его начал немного набухать. От этого он еще больше стал стесняться и его член уже встал в боевую готовность всего за пару секунд. […]
После этого Ромка, схватив учебник, повернулся и встал на коленки в углу с учебником в руках, и начал учить. Его отчим вышел в другую комнату. Мы остались одни, но никто не посмел нарушить молчание. Так, в учебе, прошло минут сорок. Затем зашел отчим и спросил Ромку, выучил ли он. Он ответил, что да. Тогда отчим приказал рассказать ему этот злосчастный стих. Ромка, закрыв и положив учебник на пол, повернулся к нам лицом и, стоя на коленях, начал опять пересказывать стих.
Но у него не сильно хорошо выходило, хотя и лучше, чем в первый раз, он запинался и путался в строчках. Его член так и продолжал стоять с открытой головкой, с каким он встал в угол. В конце концов, его отчима взбесило его запинки и путаница. «И ты говоришь, что учил его?! Ты и сейчас даже его еще не выучил! Когда ты уже перестанешь врать, гадёныш, когда возьмешься за голову и будешь нормально учиться, когда перестанешь приносить домой двойки?!» - орал он на него.
Ромка стоял с опущенными в пол глазами и ничего не отвечал. Отчим встал, подошел к тому же шкафу, где Ромка оставил всю свою одежду, взял оттуда ремень, сложил его вдвое, и, намотав на руку, наклонил Ромку вниз так, что тот встал на четвереньки, локтями на пол, и стал стегать его по голой заднице.
Ромка всхлипывал, стонал, прогибался, тяжело дышал, но не кричал. С каждым ударом его попа становилась все краснее и краснее. Он всыпал ему около десяти сильных ударов. Ромку всегда пороли сильно, но никогда до крови не доходило, даже когда его на даче пороли свежей розгой, его попа была в красную полосочку, иногда долго не проходили синяки с нее, но никогда в кровь его не драли.
Потом отчим остановился, бросил ремень в кресло, и, приказав Ромке продолжать учить стих, опять вышел из комнаты.
Ромка приподнялся с локтей, его член уже не стоял, а просто висел, головка почти закрылась, глаза были в слезах, и, вытерев рукой сопли и слезы, опять взяв в руки учебник, не поднимая на меня глаз, он вернулся на прежнее место в углу спиной ко мне и уткнулся в книгу. Еще минут пять слышались его всхлипывания, которые потом прекратились.

Прошло еще полчаса или больше. Опять зашел отчим и стал проверять Ромкин стих. Ромка, также стоя на коленях лицом к нам рассказал стих. Теперь его член просто висел с полностью закрывшейся головкой. В этот раз у него получилось намного лучше. Отчима это удовлетворило. «Ну вот, можешь ведь, когда надо! Чтобы завтра же исправил двойку!», сказал он довольным голосом, но опять взялся за ремень и подошел к нему. У меня отпала челюсть, ведь Ромка так хорошо все выучил, и его опять будут пороть? За что? Но на лице у Ромки удивления не было видно.

---

 Отправлено: 28.07.23 00:04. Заголовок: Он сам уже без прика..

Он сам уже без приказа наклонился и встал на локти, как и в первый раз. Ромка снова получил десять ударов тем же ремнем. Отчим сказал, что это ему за ложь и самоуверенность, что надо всегда соотносить свои силы, и если ты не уверен, выучил ты или нет, то надо считать, что ты не выучил и продолжать зубрить до тех пор, пока не будет полная уверенность. После чего, повесив ремень обратно в шкаф, он приказал ему делать остальные уроки, но только хорошо делать, что бы такого впредь не повторялось.
Ромка ответил, - «хорошо», и, став с колен опять в слезах, взял свой портфель. Я думал, что теперь мы сможем с ним уйти в его комнату, но он, достав другие книги и тетрадки, вернулся в угол и опять встал на коленки, придвинув к себе табурет, что бы на нем писать. Я понял, что он теперь не встанет, пока все его уроки не будут сделаны.
Я не знал, как мне теперь поступать, уроки я все уже свои успел сделать, и мне становилось скучно, но уходить мне не хотелось. Полистав свои учебники, я дождался, пока Ромка доделает свои остальные уроки и их проверит его отчим. Благо, домашнего задания у него было в этот день не много, и где то через час Ромка был уже со мной в своей комнате. Одеться ему так и не разрешили, сидеть он не мог, поэтому примостился голышом на корточки на своей кровати.
Я сел на его стул у его стола и стал расспрашивать, почему отчим залуплял его головку, и почему ему было от этого больно. Он мне стал рассказывать, что его отчима как-то вызвали в прошлом году в школу после очередной медкомиссии. После этого Ромку на несколько дней дольше, чем обычно, стали держать при наказании голышом и запретили дрочить. Доказательством того, что он не дрочил был его постоянный стояк, не красный член и, разумеется, чистая простынь после сна. Через пару дней воздержания, во время наказания, у Ромки был почти постоянный стояк, и ему приказывали теперь все время залуплять член, чего он особенно стал стесняться, и ему это было больно. Теперь ему приходилось везде быть не только голышом, но и со стояком с открытой головкой. Оказалось, что у Ромки выявили какую-то болезнь, связанную с его членом, когда головка не полностью открывалась. И действительно, я тоже припомнил, что Ромка никогда при наших с ним совместных дрочках не залуплял полностью член, а лишь приоткрывал немного. Он у него открывался полностью, и то с трудом, только при невставшем члене. Я никогда этому значения не придавал и не обращал внимания, хотя у меня головка открывалась легко и свободно, не смотря на то, что я был младше его на два года. И Ромку тогда предупредили, что если он не будет этого терпеть, то ему придется сделать операцию на члене, что бы головка легко и полностью открывалась. И Ромке пришлось терпеть с некоторых пор теперь и это. Через полгода эта болезнь у Ромки прошла, головка стала легко и свободно открываться, и ему стало легче – его перестали заставлять все время ходить с открытой головкой, лишь иногда, в качестве профилактики. Да и сам Ромка, казалось, повзрослел и возмужал. Учиться он стал лучше. В четверти пропали тройки. Его стали реже наказывать.


Пришла зима. К Ромке в госте на зимние каникулы приехал его новый двоюродный брат из Киева. Он был моим ровесником и его звали Назар. Просто брат Ромкиной матери недавно женился на женщине, у которой уже был сын.
Ромка с семьей в это время жил на квартире, в которой, наконец-то, завершили ремонт. Назара прислали одного, его родители не смогли отпроситься с работы. Мы познакомились, я тогда все свободное время проводил с Ромкой и часто был у него в квартире. Так уж получилось, что игравшись на второй день приезда Назара в зале, мы стали в шутку драться подушками. Назар подушкой зацепил вазу, и она упала с трельяжа, разбившись вдребезги. Прибежала его мать с кухни на звук и с негодованием спросила, кто это сделал. Я сказал – «не я», Назар тоже выпалил «не я», Ромка почему-то промолчал. Тогда она отвесила Ромчику подзатыльник, выругала его и послала в угол со словами «А ну, марш в угол!», дожидаться, пока его отчим не вернется с города, где он был по каким-то делам. Ромка сбросил с себя футболку и спортивные штаны и голышом подошел к углу возле входной двери в коридоре и встал на коленки, держа руки по швам. У Назара, видя это, чуть челюсть не стукнулась о пол. «А вы чего уставились, идите лучше делом займитесь, почитайте книги, что вам задали на каникулы, а то разбаловались тут» - накричала на нас с Назаром его мать. Мы убежали в его комнату. Назар начал меня расспрашивать, чего это Ромка разделся догола, и почему у него под штанами не было трусов. Я стал ему объяснять, что так Ромку с самого раннего детства воспитывают, ставя голого в угол на коленки, что многого ему не разрешают и запрещают, например, носить трусы и дрочить. Что теперь его, скорей всего, сильно выпорют. Назар слушал и не верил. Оказалось, его самого никогда не пороли и никогда догола не раздевали в качестве наказания. Его только ставили в угол, но одетого и стоял он на ногах.
И он еще никогда никого из пацанов не видел голым, как и его самого. Правда он Ромку уже успел вчера вечером и сегодня утром увидеть голого, когда тот раздевался перед сном в темноте и вставал утром с постели (он даже заметил утренний стояк у Ромки), потому как спали они, мало того, что в одной комнате, так еще и в одной кровати, потому как другой просто не было. Благо, у Ромки была большая широкая кровать, и у каждого была своя подушка и свое одеяло. Он тогда еще и удивился, почему это Ромка спит голым, потому как сам он спал всегда в трусах и майке.
Он спросил об этом Ромку, но тот ответил, что ему так удобней и привычней. И еще он думал, что его родаки шутили, когда, отсылая его сюда, говорили, что если он не будет хорошо себя вести, то его могут здесь выпороть.


Думал, что так они его просто пугали, что бы он здесь всех слушался и не баловался. Потом вернулся отчим, позвал нас всех. Опять спросив, кто это сделал, и, услышав то же самое от нас с Назаром и молчание от Ромки, он приказал Ромке лечь на диван, а сам взял ремень из шкафа. Ромка лег на живот, согнув руки в локтях под себя и отвернув к стенке лицо. Ромке опять досталось ни за что где-то двенадцать сильных ударов ремнем, после чего его опять оправили в угол, а нас в комнату читать. Ромка с мокрыми глазами подошел в тот же самый угол и встал на коленки с красной попой, теперь держа руки за головой, что бы нельзя было ими дотрагиваться до попы. Зайдя в комнату и закрыв за собой дверь, я спросил Назара, почему это он опять соврал, зная, что Ромку за это выпорют. На что он ответил, что он, мол, дурак, что ли. Я ему сказал, что это все же он разбил вазу. Он ответил - «ну и что». Мне стало жалко Ромку и обидно за него, я вцепился в Назара и мы стали драться, упав на пол и катаясь кубарем по нему.
На шум возни пришел отчим, и, взяв каждого из нас рукой за шкирку, разнял нас. «Ну, признавайтесь, кто разбил вазу?» - спросил опять он, поняв, из-за чего мы деремся. Назар, с перепугу, первым выпалил «Рома». Моя рука на такую несправедливую ложь сама выскочила вперед и, достав до Назара, ударила его по лицу. У того показалась капелька крови на губе. Потом отчим адресовал тот же вопрос и мне.
Я понял, что в такой ситуации играться в партизанов недопустимо. «Это не Ромка, честно, верти мне, это он», сказал я, указывая на Назара. Тогда он швырнул нас как котят, сказав, что наше место тоже в углу. Мы оба упали в коридоре, не далеко от того места, где стоял Ромка. Я не знал, как поступить. Я не был против того, что бы постоять немного в углу в знак солидарности с Ромкой, но я не знал, в каком виде мне надо в нем стоять и как. Но, поднявшись на ноги, замешкавшись, я уловил строгий взгляд его отчима на нас, и моя рука опять сама потянулась расстёгивать ширинку моих брюк и снимать футболку.
Мне было страшно и неловко, и вместе с тем я понимал, что тоже в чем то провинился. Хотя бы даже за то, что допустил своим молчанием несправедливого наказания своего друга, зная и прикрывая настоящего виновника. Не говоря уже о том, что если Ромкин отчим сообщит моим родителям, что я затеял драку в их доме, и, к тому же, избив до крови Ромкиного брата, то мне тоже дома несдобровать.
Меня, может, и не так сильно высекли бы, как Ромку, но мозги бы все вынесли своими нравоучениями и гулять запретили бы надолго наверняка. Короче, стянув с себя футболку, штаны и носки, и оставшись стоять только в трусах, я опять, с надеждой взглянул на него, но, поймав его пронизывающий взгляд, сразу понял, что этим делом не закончится и мне придется стянуть с себя и трусы.
Я чувствовал, как мои щеки наливаются краской от стыда, но послушно снял их, кинув их на другую свою одежду на стуле, и остался стоять голышом. Прикрывшись руками, я подошел к углу и встал там. Но, услышав его строгий голос «Артем!», я сам опустился на коленки возле Ромки.
В это самое время Назар поначалу и не думал раздеваться и становиться в угол, но, смотря на меня и получив затрещину, что-то бурча про себя, тоже стал с неохотой раздеваться. Раздевшись и опять получив подзатыльник, потому как тоже не хотел снимать трусы, он опустился на коленки неподалеку от нас носом к стенке. Нам сказали постоять так и подумать, кто как не правильно поступил. Мне было поначалу стыдно и унизительно, даже стоя лицом в угол я прикрывался руками, потом боль в коленках затмила стыд. Мы простояли около часа, коленки у меня стали так сильно болеть, что я стал ерзать и переминаться с ноги на ногу, от чего стало еще больнее стоять.
Но я терпел, думая о Ромке, и о том, как он это все, бедный, терпел с самого детства. От боли в коленках у меня стали проступать слезы, но я старался не плакать. Зная, что после угла обычно происходит, я уже ждал порки и молил Бога, что бы она поскорее бы началась, ибо стоять стало уж совсем невмоготу. Взглянув на Назара, я понял, что он испытывал такие же страдания и думал также.


Наконец отчим позвал Назара первого лечь на диван. Тот стал умолять и упрашивать не пороть его. Но отчим, сказав, что его родители специально прислали его на воспитание сюда, потому как он дома стал невыносим, и что по нему давно уже плачет хороший ремень, стал пороть его. Тот визжал как свинья и брыкался как баран. После десяти ударов он спросил его, все ли тот понял. Он признался во всем и просил прощения, обещал никогда больше не врать и ничего в их доме не разбивать, после чего его опять отправили в угол.
Тот, рыдая, в соплях вперемешку со слезами на лице отправился в угол, не понимая, почему его опять туда отправили, думая, что его еще не простили, и будут еще пороть. Ромке он разрешил встать и прибрать осколки, все еще лежавшие в стороне, а затем отправил его в свою комнату. Затем настала моя очередь. Он позвал меня и сказал, что моя вина в том, что я затеял драку, при этом разбив губу Назару, а так же в том, что я своим первоначальным молчаливым согласием тоже причастен к вранью, из-за чего пострадал невинный человек.
Я, стоя перед ним по стойке «смирно», глядя в пол, сказал, что я согласен и полностью принимаю и осознаю свою вину. «Хорошо, - сказал он, - тогда одевайся и иди домой, а я позвоню твоим родителям и сообщу им о твоих проделках».
Я замешкался. Я не ожидал такого поворота дел. Я уже вовсю приготовился получить порку ремнем, а тут на тебе, иди домой, а там неизвестно что еще будет. «Не надо звонить им, пожалуйста» - стал упрашивать я. «А что же ты прикажешь мне с тобой делать? Ты понимаешь, что ты заслужил более сурового наказания, чем просто стояние в углу? Нет уж, ступай домой, и пусть теперь твои родители еще немного тебя поучат, что такое хорошо и что такое плохо!» - сказал он.
«Пожалуйста, не надо, - умолял я, - уж лучше здесь… - не ожидая сам от себя, вымолвил я».
Он смотрел на меня пристально с минуту. «Пожалуйста…» - опять выдавив сквозь слезы, сказал я, став перед ним на колени и сложив руки как при молитве. Он ничего не ответив мне, махнул головой, показывая на диван. Я встал с колен и улегся.
Надо признать, что рука у него была тяжелая. Он бил, как и Ромку всегда, и Назара сейчас, с перерывами между ударами, давая телу прийти в себя после удара, а наказуемому восстановить дыхание. Мое желание продержаться без крика, как Ромка, улетучилось после третьего удара, после седьмого удара я пожалел, что напросился на порку в этом доме, после десятого у меня потемнело в глазах… но, слава Богу, все закончилось.
Ничего не слыша, что мне говорят, я встал, доковылял до угла и опять встал на коленки, положив руки за голову, как и Ромка всегда после порки. Задница онемела и горела одновременно. Все время так и подмывало ее погладить, что бы хоть как то унять боль. После получаса стояния, попа немного отошла, а коленки опять с новой силой заявили о себе. Я терпел из последних сил. Ромка в это время все убрал и ушел к себе в комнату, все еще находясь без одежды.
Наконец отчим опять прочитал нам лекцию, мы опять извинились и нам разрешили встать и удалиться в детскую комнату. Ромка лежал у себя на кровати на животе и о чем-то думал, держа книжку перед собой. Мы тоже также пристроились на кровати, потому как сидеть не представлялось никакой возможности. Так мы и провели остаток дня до вечера, молча и ни о чем не разговаривая. Я чувствовал, как Ромка был обижен на Назара и меня.
Я вернулся домой, когда уже стало темнеть. Его отчим тогда не сообщил ничего моим родителям. Спал я ту ночь, лежа на животе.

После того случая у меня выработалось отвращение к Назару. На следующее утро я опять пришел к Ромке в квартиру. Он был уже одет и уже не так на меня дулся. Назар опять стоял в углу с красной попой и в слезах. Ромка объяснил, что его наказали за то, что он сегодня с утра без спроса оделся, хотя его еще не простили. Я подошел к его отчиму и сказал спасибо, что тот ничего не сообщил моим родным. Потом я попросил у Ромки прощения за вчерашнее, на что он ответил, «ладно, проехали».
Мы с Ромкой в тот день тихо игрались в его комнате, пока Назар отбывал наказание. В тот день Назара больше не пороли, но в угол ставили, и одеваться не давали, а заставляли делать разную мелкую работу по дому – накрыть стол, подмести, помыть пол и посуду и т.д. Пока мы с Ромкой ели за обеденным столом, он стоял в углу в коридоре, так что нам его было постоянно видно. Он почти все время плакал. Только на следующий день ему разрешили одеться и мы все вместе пошли играть на улицу.
Назар пробыл у Ромки все каникулы и собирался уже уезжать, но тут с Киева сообщили, что все школы закрыты в связи с эпидемией гриппа еще на пару недель, и он остался здесь дальше жить. Мы с Ромкой стали ходить в школу. Мать и отчим целыми днями пропадали по делам в городе и Назар был дома сам. Он успел пересмотреть все фильмы и переиграть во все компьютерные игры, что были у Ромки. Но потом случился еще один случай, о котором мне потом рассказал Ромка.
Он опять схлопотал пару в начале четверти по русскому языку и его, как обычно, наказали на несколько дней. Теперь Ромка после школы незамедлительно направлялся домой, а так как никого из родителей не было до позднего вечера дома, то они возложили на Назара обязанность следить за Ромкой, что бы тот вовремя приходил из школы и занимался уроками. Тогда Назар вконец обнаглел! Он заставлял Ромку делать уроки, стоя в углу, хотя они были вдвоем дома, иначе он обещался сказать его родакам, что тот уроками не занимался. И Ромке приходилось стоять на коленках и делать, как если бы его родаки были дома.

[…] Но, как говориться, Бог шельму метит. Назар стал приезжать все каникулы к нам в город на море. Летом, ввиду того, что у Ромки было много дел, связанных с тренировками, соревнованиями, сборами, репетиторами и подготовительными курсами, то на даче к работе стали привлекать Назара. Вот уж где там ему доставалось! Он-то ничего делать не умел, был ленивым и любил врать! Там его и воспитывали, приучая к труду. Теперь я на даче его стал очень часто наблюдать через забор, работающего голышом и с красной попой. Иногда Ромка приезжал на выходных туда помочь в огороде. Родители Назара заметили, что их чадо стало более воспитанное от пребывания в семье Ромки, перестало дерзить, стало лучше учиться, научилось хоть что-то делать своими руками. В общем, они приветствовали методы воспитания Ромкиного отчима.

Ромка вырос настоящим хорошим человеком. Окончил школу, правда тройки по языкам ему так и не удалось победить. Поступил в мореходку учиться. У нас она называется Азовский Морской Институт Одесской Национальной Морской Академии (АМИ ОНМА). Правда он после первого курса перевелся на заочное отделение, а потом еще и в саму Одессу, что бы чувствовать себя более самостоятельным и взрослым, потому как пороть его не перестали даже после окончания школы, а продолжалось воспитание еще и на первом курсе, пока он жил с родаками.
Хоть его теперь пороли куда более реже, ему это все равно не нравилось. Очень сильно и жестоко его выдрали, когда он напился первого января 2012 года и порвал куртку. Последний раз, по-моему, его пороли, когда он пять месяцев учился в вечерней автошколе, получал права на вождение категории «ВС», учась на первом курсе мореходки, когда ему уже было восемнадцать лет. Они тогда каждый день решали по несколько билетов по правилам дорожного движения. Всего было восемьдесят билетов. В каждом билете было двадцать вопросов, одна ошибка – «четыре», две ошибки – «три», более двух «не сдал». Там ежедневно велся дневник за подписью преподавателя, который представлял собой один разграфленный листок, на котором, собственно и решались билеты. Всего за время обучения надо было прорешать по три раза все восемьдесят билетов. Дневники потом сдавались директору автошколы после ее завершения, а так они все время находились у учащихся. Его и стал проверять его отчим. За каждый не решенный билет его дома ждала порка. Также отчим заставлял Ромку досконально зубрить правила дорожного движения и пересказывать ему, за что ему тоже влетало, когда Ромка что-то не выучил. Правда, Ромке это пошло только на пользу. Из сорока учащихся только трое сдали экзамен с первого раза в автошколе, в том числе и Ромка. Экзамен заключался в том, чтобы решить два билета по двадцать вопросов каждый за десять минут, при этом допускалась всего одна ошибка в билете. Если ошибок вообще не было, экзамен считался сданным. Если была допущена хотя бы одна ошибка в двух билетах, или по одной ошибке в каждом билете, то выдавался третий билет, в котором допускалась тоже только одна ошибка. Всего было допущено к сдаче экзамена в ГАИ около пятнадцати учащихся по результатам трех добавочных пересдач экзаменов в автошколе. Теорию на компьютере в ГАИ сдали всего десять человек, которые и были допущены к сдаче вождения, хотя там и допускалось две ошибки в двадцати вопросах. А вождение с первого раза сдало всего пять человек, в том числе и Ромка.
Теперь он в период между сессиями, которые у него один раз в год, ходит в моря на практику. Говорит, что ему это очень нравится. Сейчас у него жизнь началась, как говорится, «с корабля на бал». С рейса приезжает на учебу, с учебы сразу уходит в рейс. Иногда мы с ним видимся, когда он приезжает на пару дней к нам в город, но совместными дрочками мы, почему-то, перестали заниматься еще до окончания его школы. Теперь при встречах мы об этом не вспоминаем. Пока что он ходит кадетом, но я верю, что у него светлое будущее и у него все в жизни получится!!!

https://ficbook.net/authors/683556

---

 Отправлено: 21.08.23 22:58. Заголовок: Джеки , ваш коммента..

Тоже из исторических произведений, в том смысле что сильно не новых...

---