|
| постоянный участник
|
Сообщение: 81
Зарегистрирован: 11.11.07
Рейтинг:
0
|
|
Отправлено: 11.05.09 18:14. Заголовок: Н. Дементьев, "Простите меня, люди".
Вот, нашёл в одном страом журнале: Наша старушка-учительница Дарья Трифоновна, проверяя мою тетрадь по чистописанию, ласково улыбнулась мне: — Тихий и старательный ты мальчик, Сережа Максимов,- а урок снова небрежно выполнил. Не сердись, но придется уж мне написать об этом твоим родителям,— и она красными чернилами написала в дневнике, что мои роди¬ тели должны обратить внимание на уроки по чистописанию. Будь я постарше да похитрее, я бы или вовсе не показал дневник отцу, или выбрал бы момент, когда он бывает расслабленно-добрым после выпивки. А тут я приготовил дневник заранее, а до этого показал его еще маме, и она непонятно сказала, глянув на меня: «Покажи отцу, покажи: пусть и он позабо¬тится об учебе сына». И вот отец — еще злой и хмурый — не успел закурить свою ежедневную трубку, сидя в кресле, как я протянул ему дневник: — Дарья Трифоновна вам с мамой написала... Он скривил губы, но дневник у меня из рук все-таки взял, раскрыл его, прочитал запись Дарьи Трифоновны и стал глядеть на меня. Я стоял перед ним, чувствуя, как боюсь его все сильнее, даже во рту у меня горько сдела¬лось... Лицо отца медленно бледнело, а губы хищно растягивались, совсем по-собачьи обнажая зубы. Я уже понимал, что он сейчас будет бить меня так, как он умеет: не торопясь, очень больно и с удовольствием, что ли... Знал, что мне надо убежать, но не мог даже пальцем двинуть: глядел и глядел ему в глаза, не отрываясь, как, говорят, кролик смотрит на удава, приготовившегося прогло¬тить его. И вот отец неспешно, ничуть не боясь, что я убегу, протянул руку и удобно взял меня двумя пальцами за ухо, даже ласково погладил его для начала... Я заплакал со страху, такими нестерпимо-уверенными были все движения отца, откровенно-удовлетворенной его улыбка... — Перевоспитывайся, сынок, перевоспитывайся,— вкрадчиво проговорил он, улыбаясь еще шире и удовлетворенней, и начал сжимать ухо все сильнее своими стальными пальцами, пока его будто огнем не обожгло, а в висках у меня не заломило...— Проси прощения, дурак!..— И отец, потянув книзу за ухо, поставил меня на колени. - Папочка... Миленький... Дорогой... Прости... Я больше никогда!..—] плакал и просил я. — Как сле-ду-ет пов-то-ри!..— хрипло выговорилось у него. Мама только застонала, стоя рядом со мной, не решаясь остановить отца. И я почему-то не мог попросить ее о защите. — Снимай штаны! — Отец все не отпускал мое ухо; я кое-как расстегнул их, спустил.— Дай ремень! — все командовал он; я вытянул его из петлей брюк, подал ему.— Раз! Считай! — Отец вдвое сложенным ремнем, пряжкой на конце его, пронзительно-больно полоснул меня по голому заду. — Ай! — вскрикнул я и поспешно повторил: — Раз... — Два! Ну!.. — Два, ну... Ай!.. Я оказался будто в каком-то кошмаре... Огнем полыхало ухо, насмерть сдавленное стальными пальцами отца... Ломило в затылке и стучало в висках... И тут же резкая, точно кипятком их обожгло, боль в ягодицах, элек¬трическим разрядом проходившая по всему телу... Командный голос отц. и моя боязнь пропустить счет, сбиться... Не помню, сколько ударов я насчитал, когда мама подхватила меня на руки, крикнула отцу: — Изверг!..— И стала меня целовать. Назавтра в школе меня дразнили ребята: ухо так распухло, что сделалось. как лопух... Дарья Трифоновна спросила: — Показал отцу дневник? — и кивнула на ухо. — Ага. Она взяла меня за руку и свела в медпункт, а там медсестра заставила меня и штаны снять, чтобы убедиться, ограничилось ли дело одним ухом. Я почему-то все не мог заплакать, а Дарья Трифоновна только сказала: — Не бойся, Сереженька, больше я тебе в дневник писать не буду. Я так боялся отца, что действительно стал учиться лучше, чем до этого. И поэтому, и потому, что уже тогда я любил оставаться один, чтобы никто мне не мешал, никто меня не тревожил. А главное, мне кажется, потому, что всегда подвыпивший по вечерам отец даже не заходил ко мне в комнату, если знал, что я готовлю уроки. И вот я сидел за столом, чувствуя спиной плотно и на¬дежно закрытую дверь, из-за которой доносились голоса отца и матери, звуки телевизора, и делал уроки, решал даже впрок задачи, а случалось — и читал, тщательно прикрыв книгу учебником. Месяца через два или три у меня уже были только отличные отметки, а поскольку я и на переменках не шумел, и на уроках дисциплины не нару¬шал, Дарья Трифоновна постоянно ставила меня в пример другим... И так продолжалось до шестого класса, когда я не то взбунтовался, не то просто хуже стал учиться назло отцу.
|