Отправлено: 02.04.17 14:12. Заголовок: Лида

Лида


-1-
- Да уж, Сергей Николаевич, попали Вы, прямо скажем, в историю. Шутка ли, самого великого князя вызвать! Что же теперь - из ротмистров гвардии да в казачьи есаулы?
Пшенников поставил чашку и не спеша отер салфеткой усы.
- Как видите, Николай Ильич. Времена нынче такие, подлые. Ну да каковы князья, таковы и времена. Спасибо, что из службы не выключили, а Отечеству я и в казаках послужу.
- Казаки – звери, - вдруг раздался с дальнего конца стола тонкий девичий голос.
-Лида! – тут же одернул ее Николай Ильич, - ну что ты несешь!
- Я правду говорю, - упрямо произнесла девушка, - третьего дня сама видела, как они на Знаменской рабочих нагайками лупили. Чистые звери и есть.
- Лидия Николаевна, - миролюбиво произнес Пшенников, - поверьте, что казаки и сами не рады тому, что их заставляют жандармским делом заниматься. Но Вы же видите, что творится вокруг. Хотите, чтобы эта сволочь Ваш уютный домик с мезонином как дачу Петра Аркадьевича взорвала? А ведь это очень просто даже может быть, папенька-то Ваш – фигура заметная, и немалое число этих негодяев сейчас благодаря ему тачку на Сахалине катает.
- Рабочие здесь не при чем, они справедливости требуют.
- Справедливости? Они «Долой самодержавие» кричат и террористов прячут!
- Оттого и кричат, оттого и прячут, что по-другому это Ваше самодержавие не пронять. Оно Вас, вон, из гвардии вышвырнуло, а теперь Вы же его от рабочих и защищаете!
- Лида, замолчи немедленно! – вскочив из-за стола и отчаянно жестикулируя, закричал Николай Ильич, - как ты смеешь так разговаривать с будущим мужем?!
- А знаешь, папа, я передумала, - с грохотом отодвигая стул, дерзко сказала девушка, - я не пойду за Сергея Николаевича.
С этими словами она выбежала из комнаты. Несчастный отец в растерянности то смотрел ей вслед, то переводил недоуменный взгляд на Пшенникова, которому в какой-то момент стало его жалко.
- Николай Ильич, не волнуйтесь Вы так, - попытался успокоить его офицер, - это просто время такое безумное. Тут и люди постарше-то порой не знают, за что ухватиться, а молодежь так просто кипит всеми этими идеями о всеобщей справедливости. Пройдет это, не переживайте. А сейчас позвольте мне откланяться, служба.
- Сергей Николаевич, голубчик, Вы уж простите ее, она обязательно, обязательно одумается и извинится перед Вами!
- Да я и не сержусь нисколько, - улыбнулся Пшенников, - не тревожьтесь, все будет хорошо.
Но ничего хорошего так и не случилось. Через три дня Сергей Николаевич получил письмо, где бывшая невеста объявляла ему о разрыве отношений и просила более у них не бывать. Как не пытался бывший ротмистр отнестись к этому событию философски, выходило это у него с трудом. Вдруг он ощутил, что девушка эта значила в его жизни больше, чем он мог себе до того представить. Недели две он был не здоров, но характер пересилил. «Ну и черт с тобой, - подумалось ему, - нахлебаешься еще со своими пролетариями!»
-2-

- Ва-а-а-хмистра убили! – раздался вдруг откуда-то со стороны Забалканского заполошный вопль хорунжего из первого взвода.

Стоявший подле гауптвахты Пшенников, выругавшись, дал шпоры лошади, и, буквально разрезая суетливо разбегавшуюся с Сенной толпу, стал продираться сквозь толчею. Еще недавно кипевшая рынком площадь пустела на глазах. Наспех похватавшие свой скарб обыватели стремительно разбегались по окрестным переулкам, а более любопытные лезли на крыши лабазов, чтобы посмотреть на разгон манифестации. Увенчанные кумачовыми полотнищами, успев присоединить к себе по дороге студентов Техноложки, которых легко было узнать по серым фуражкам, колонны рабочих плотными коробками шли от Московской заставы и уже успели перебраться через Обуховский мост, буквально сметя слабый полицейский заслон, бестолково пытавшийся жидкой цепочкой из десятка конных городовых преградить им путь. Но дальше, выстроившись поперек проспекта фронтом в две шеренги, стояли донцы, встретившие их нагайками. Демонстранты не остались в долгу, тут же ощетинившись дрекольем, а из глубины их колонн в казаков полетели камни. Когда Пшенников, наконец, продрался через площадь, здесь уже вовсю кипел бой.

- Что тут у вас? – спросил он у подскочившего сотника.
- Ломят, Ваше благородие, что есть дури, - ответил тот, - Ващенку вон покалечили. С этими словами он кивнул в сторону лежавшего на снегу вахмистра, над которым возился фельдшер.
- Живой? – спросил медика есаул.
- Живой-то живой, да только глаза как не бывало.
- Как же его угораздило?
- А с витнем вперед выскочил, хотел метателя свинчаткой огреть, совсем сволочь обнаглел, чуть не в упор булыжники кидал, да сам на лесину и наскочил.

Подле вахмистра лежала тяжелая, из оплетенного троса камча с зашитой на конце пулей. Сотник вожделенно на нее покосился.

- Нам бы всем такие, а то выставили с одними хлопушками. От них толку чуть, одна видимость. Два витня на взвод – разве ж дело?

Тем временем становилось все жарче. Уже поднаторевшие в таких передрягах донцы держались молодцами, плотно сбив строй колено к колену, и, привстав в стременах, каждую новую волну нападавших встречали дружным свистом нагаек. Разъяренная толпа с воем откатывалась, но почти сразу норовила навалиться вновь, продолжая забрасывать казаков камнями и поленьями, уклоняться от которых становилось все тяжелее. Строй изгибался, извивался, но стоял на месте прочно и непоколебимо. Уставшие станичники менялись местами с теми, кто стоял во втором ряду лишь затем, чтобы отдохнув, в свою очередь сменить товарища. И все же силы были неравны, и долго выдержать в таком противостоянии было немыслимо.

Откуда-то подскочил жандармский полковник. Пшенников молча козырнул.
- Молодцами держитесь, есаул! - крикнул тот.
Вместо положенного по уставу «рады стараться», бывший ротмистр мрачно покосился на него.
- Долго не удержимся. Прошу разрешения атаковать с третьим взводом.
- С ума сошли! – ахнул полковник, - и думать забудьте! Никакой крови! Я лично перед генерал-губернатором отвечаю за спокойствие столицы!
- Спокойствие? – холодно переспросил Пшенников, показывая на беснующуюся толпу.
- Чепуха, это горячие головы! Сейчас охолонут и разбегутся!
Но разбегаться никто не собирался. Разъяренные стойкостью и угрюмой решимостью станичников, колонны зверели с каждой минутой. Вдруг прозвучал выстрел.
- Что это, есаул?! – закричал полковник, - Ваши?! Кто посмел?!
- У нас нет патронов, - спокойно ответил ему Пшенников, - приказано было оставить в казармах.

Выстрелы были из толпы. Сначала стреляли поверх голов, надеясь напугать и смешать фронт, но обстрелянных донцов этим было не взять. И тогда стали бить на поражение. В центре строя вдруг вздыбилась с отчаянным ржанием рыжая кобыла, и тут же есаул увидел, как зажимая простреленную грудь, из седла повалился казак. Десятки рук уже тянулись к нему, выхватывая из строя и затаскивая еще трепещущее тело в середину колонны , калеча и срывая с него амуницию. В воздухе раздались торжествующие крики, но ответом им был дружный казачий свист, и тут же несколько станичников бросились в колонну отбивать товарища. Боевая плеть из всех была лишь у старого урядника, гвоздившего ею сейчас направо и налево. Под его ударами люди валились как подкошенные, по рядам демонстрантов прокатился многоголосый стон, и этого минутного замешательства оказалось довольно, чтобы из рук озверевших пролетариев удалось вырвать едва живого казака, окровавленного и в разодранной шинели. Через миг его уже бережно положили на снег рядом со стонавшим вахмистром.

- Сотник, третий взвод сюда, быстро! – не колеблясь более ни минуты, приказал Пшенников.
- Не сметь! – закричал полковник и тут же охнул, схватившись за руку. На рукаве серо-голубой жандармской шинели быстро расплывалось кровяное пятно. Есаулу было не до него, от Вяземской Лавры на рысях уже подлетал вызванный взвод.
- Шашки вон! – не останавливая их разбега, скомандовал тот, и восторженный свист донцов был ему ответом.

Минуту назад твердо стоявший казачий строй раздался в стороны, но прежде чем в прореху успели ринуться манифестанты, навстречу им со свистом и гиканьем, на полном аллюре вынесся свежий взвод, сверкая смертоносной сталью обнаженных клинков, которым тут же нашлось вдоволь работы. Передние ряды колонн оказались мгновенно смяты , а сами они вдруг смешались, сбились в тесную неуправляемую кучу, и наконец лопнули, брызнув в разные стороны сотнями разбегавшихся, обезумевших от ужаса людей, не помышлявших более ни о чем, кроме собственного спасения. Казаки неслись следом, работая уже больше нагайками, чем шашками. Пшенников приказал трубить дробь атаке лишь после того, как весь проспект до Фонтанки оказался очищен. К его удивлению, убитых и раненных на снегу осталось не много.

- Ваше благородие, - услышал он голос сотника, - а с пленными что делать?
- На черта они нам, пусть бы себе бежали, - ответил есаул.
- То есть как – пусть бежали?! – раздался визг жандармского полковника, рану которого уже успели перевязать, - это же государственные преступники! Они стреляли в блюстителей закона!
Пшенников посмотрел на него с плохо скрываемым презрением.
- В казаков моих они стреляли, - холодно произнес он, - но коли преступники, так и забирайте их себе, на то Вы и полиция.
- И заберу, - продолжал кипятиться полковник, - как только из тюремного замка стражу пришлют. А пока, есаул, раз уж Вы сегодня в карауле, извольте поместить их на гауптвахту.
-Слышал? – сквозь зубы процедил бывший ротмистр, обращаясь к сотнику, - Ну так исполняй, что велено.
Арестованных было десятка полтора, в основном – фабричные рабочие и несколько случайно затесавшихся студентов. С удивлением Пшенников заметил и двух женщин. Одна была крепкая высоченная бабища лет тридцати в пуховом платке и рваном полушубке, второй оказалась …Лида.
-3-

- Ну и откуда Вы здесь, мадемуазель? – спрыгивая с лошади и подходя к ней, спросил есаул, - из любопытства случайно замешались в толпу и не смогли выбраться? Что ж, случается.
- Я же говорил, что она – провокатор, - злобно произнес стоявший с краю чахоточного вида рабочий со всклокоченной рыжей бородой. Сверкнув исподлобья в сторону Лиды бешеными глазами, он презрительно сплюнул себе под ноги.
- Молчать! – рявкнул на не него офицер и, растолкав мешавших ему арестантов, взял девушку под руку, - Пойдемте отсюда, это неподходящее для Вас общество.
Конвой уже было расступился перед ними, когда раздался вдруг тонкий писклявый голос все того же рыжебородого мужика.
- А я вот объявление, может, хочу сделать!
- Кольцов, уйми его, - не оборачиваясь, приказал уряднику Пшенников и тут же услышал сочный звук удара. Но чахоточный работяга и не думал униматься.
- Ваше благородие, пошто лупцуете-то?! Она ведь в казаков стреляла, стерва, даром ,что из благородных!
- Молчи, сволота! Нешто сам видал? – тут же оборвал его голос второй задержанной.
- Видал! Не буду я молчать, что ж мне теперь из-за институтки этой на каторгу идти что ли?!
Пшенников замер. Резко схватив девушку за запястье , он повернул ее к себе.
- Это правда?
Вопросы были излишни, мгновенно наполнившиеся слезами огромные голубые глаза девушки говорили сами за себя.
- Ваше благородие, да Вы в муфте-то у ней гляньте, там он, пистолетик-то!
Есаул почувствовал, что, несмотря на холод, спина его покрывается испариной. Молча он протянул руку. Тут же на его раскрытую ладонь упал дамский браунинг. Пшенников понюхал ствол, оттуда резко тянуло пороховой гарью, а в выщелкнутой обойме не хватало двух патронов. С минуту он ошарашенно смотрел на Лиду, потом убрал в карман оружие и выпрямился.
- Клянусь Вам, я стреляла в воздух, - прошептала девушка.
- Это Вы расскажете следователю, я же ничем не могу Вам помочь, - глухо произнес офицер, - честь имею, мадемуазель.
Резко повернувшись на каблуках, Пшенников вскочил в седло и не оборачиваясь, поскакал в сторону гауптвахты. Следом конвой повел арестантов.
-4-

Остаток дня прошел спокойно. Высланный есаулом разъезд добежал до самой Средней Рогатки, нигде не встретив никаких признаков беспорядков. Лишь возле Новодевичьего, с Горячего поля в них бросили несколько камней, но то были окрестные мальчишки, раззадоренные сегодняшним делом, ловить которых среди куч дурно пахнувшего мусора было бессмысленно. Для острастки щелкнув пустыми затворами, казаки прибавили рыси и быстро миновали скверное место.

Чувствовал Пшенников себя отвратительно. В его голове совершенно не укладывалось случившееся, а главное, чуть не впервые в своей жизни, он не знал, как поступить. Поначалу он хотел было послать вестового в дом к Извольским в надежде, что Николай Ильич как-нибудь вызволит дочь благодаря своим судейским связям, , но потом представил себе беспомощное и подавленное лицо ошарашенного таким несчастьем старика, и передумал. Он решил, что должен сам как-то помочь Лиде, но ничего путного в голову ему так и не приходило. Нет, разумеется, он мог просто взять и вывести ее из караулки, никто из казаков не посмел бы ему возразить и уж точно никто бы не стал жаловаться на него начальству. Он уже почти решился, но тут вернулся фельдшер, отвозивший раненных в Мариинский госпиталь, и сообщил, что Ващенко плох, а раненный в грудь казак и вовсе навряд ли выживет.

Чертыхнувшись, Пшенников выгнал писаря из комнаты дежурного и заперся там один, щедро плеснув себе в чай коньяку. Так он просидел почти до вечера, разрываясь между сочувствием к глупой девчонке и яростью по отношению к ее поступку. Поняв, что не сможет на глазах у своих казаков вот так вот взять и сподличать, он стал было думать об адвокате Симоновиче, которого ненавидел весь монархический Петербург именно за то, что тот умудрялся вытаскивать всю эту революционную шушеру из самых разных передряг, и которого сам Пшенников не раз грозился повесить. Но тут вдруг прибежал из околотка надзиратель с известием, что стражи не будет, и его начальство просит Пшенникова своими силами отконвоировать арестантов в Литовский замок.

- Черт-те что! – возмутился тот, - и так без четвертого взвода стоим, так еще и сюда людей дай!
Но деваться было некуда.
- Кольцов! – крикнул есаул.
Тут же появился старый урядник, исполнявший по выбытии Ващенки обязанности вахмистра.
- Бери полувзвод, стреноживай арестантов и веди их в Литовский.
Урядник, было, козырнул и крутанулся на пятках, но у дверей замешкался.
- Что тебе еще?
- Всех, что ли, вести, прикажете?
-Нет, через одного! Что глупости спрашиваешь?
Старик смущенно кашлянул.
- И девушку, с которой Вы разговаривали, тоже?
Сергей Николаевич резко встал из-за стола и подошел к нему.
-А что она, особенная что ли?
Урядник еще больше покраснел, не решаясь говорить прямо.
- Из благородных, она, нешто мы без понятия, - осторожно произнес он, стараясь не сказать лишнего, но одновременно намекая офицеру, что его участие к девушке не осталось им незамеченным.
- Так что же с того? Ты пистолет у нее видел?
- Пукалку-то эту? Ваше благородие, да не она в казаков стреляла-то, нешто мы не видали? Стреляли двое из наганов, мы их сразу и заприметили. Они уж оба на Екатерингофке, одного Митька Корзунов срубил, другого я, прости Господи, свинчаткой приголубил. А барышня эта так, из озорства в воздух палила. Вы в глазки-то ей гляньте, разве ж такая сможет в человека живого выстрелить?

 Отправлено: 02.04.17 14:13. Заголовок: Пшенников почувст...

Пшенников почувствовал, что жизнь снова поворачивается к нему лицом.
- Сам видал?
- Истинный крест, - осенил себя знаменьем старик.
- Ну и что ты предлагаешь- то?
- Да мы тут с казаками помозговали, и решили что бог ты с ними, пусть себе топают восвояси.
- С ними?
-Ну да, вторая-то бабонька тоже вроде как не виноватая, за толпой увязалась. Ну ее-то мы поучим немножко, а так бы тоже отпустить хорошо.
Что значит это казацкое «поучим» Пшенникову было хорошо известно. Впрочем, возражений на сей счет у него никогда не было. Сословная неприязнь ко всяким полицейским и судейским делам всегда была в нем сильна, а кроме того большинство таких манифестантов казались ему скорее обманутыми глупцами, чем опасными преступниками, куда скорее заслуживающими порки за свою дурь, чем каторги. Он хотел было уже одобрить казачий приговор и тем покончить с делом, когда вдруг ощутил неожиданно сильное желание воспользоваться этой ситуацией по-своему. Мгновение он боролся с искушением и даже испытал какое-то чувство неловкости, но, все ж таки искушение победило.

- Ладно, - сказал он вполголоса, - отпустить их я не могу, как ты понимаешь. Но ежели в замок доставишь не всех, то спросу с тебя не будет, и отблагодарить не забуду. И еще - раз уж собрались учить, так учите обоих. Понял, что ли?
Урядник смущенно улыбнулся.
-Как не понять, Ваше благородие? Все сделаем, наше дело казачье.
- Только с барышней там сам пригляди за всем, чтоб по уму все было.
- Чай не без разумения мы, все справим, не сумлевайтесь!
С этими словами он повернулся и тут же выскочил за дверь.
Пшенников довольно потянулся до хруста в суставах, одернул китель и пошел накидывать шинель.
- Листратов! – крикнул он сотника, - остаешься за меня, я пока пикеты пойду объехать, что ли.
Стараясь опередить урядника и не столкнуться в коридоре с Лидой, которую уже вот-вот должны были вывести вместе с остальными арестованными, есаул с крыльца запрыгнул в седло и дал лошади шпоры.
-5-

- Уехал, никак? – спросил у сотника вновь просунувшийся в дверь комнаты дежурного урядник.
- Унесла нелегкая, - ответил тот, -раньше чем через час не вернется. Что сказал-то?
- Сказал обоих учить.
- Надо же, из благородных, а понятие имеет. Девку выгораживать не стал. Давай их сюда, что ли. Остальных-то отправил, поди?
- Отправил с Карповым, он казак справный, доведет.
Минут через пять в комнату втолкнули обоих арестанток. Урядник вошел следом и запер дверь.
-Ну, бабоньки, что мне с Вами делать –то прикажете? – поднимаясь из-за стола и разводя руками, подчеркнуто миролюбиво произнес сотник.
- А что положено, то и делайте, - глухим и довольно безразличным голосом ответила ему баба в рваном полушубке.
- Положено вас с остальными под караул отправить для предания суду. Да только вот казаки вас жалеют. Что, говорят, им в остроге да на каторге горе мыкать, всыпать бы да отпустить восвояси.

Тихо стоявшая до этого момента в углу Лида резко вскинула голову. Лицо ее, еще минуту назад совершенно бледное, вдруг окрасилось багровым румянцем.
- Я дочь прокурора Извольского, - твердо произнесла она, - меня нельзя пороть.
Сотника если и смутили ее слова, то вида он при этом не подал.
- А ты что скажешь? – обратился он ко второй задержанной.
- А я спасибо скажу, - ответила та все таким же безразличным тоном, - у меня дома четверо и мужик уж три года как в Нерчинске кайлом машет.
- И что тебе, дуре, дома не сиделось? – встрял в разговор урядник.
- Все пошли и я пошла, чай не из другого теста сделанная, - ответила ему баба, - погорбатился бы ты с мое на мануфактуре за гроши, да штрафов пол-получки с тебя бы удержали, так и сам бы пошел, когда бы на хлеб не знал где взять. Так что отпУстите драную - и на том спасибо.
- Что Вы такое говорите, за что благодарите их? – закричала Лида, - Они же права не имеют так зверствовать! Вы же не сделали ничего, Вы правды добивались, у Вас дети голодные! Расскажите все адвокату и Вас на поруки завтра же отпустят!
Баба повернулась к ней с горькой усмешкой.
- Глупая ты, тебя может быть и отпустят, коли батюшка прокурор. Как говоришь, зовут-то его? Извольский? Вот он самый Федора моего Васильевича на пять лет на рудник и определил за две книжки каких-то да пачку бумаженций этих, что студенты сегодня в народ бросали. Вот уж кто зверь-то, и на деток, что без кормильца остались, не посмотрел. Так что мне к нему попадать не резон. Казаки хоть спину выстрочат, да до дому и отпустят. Чай не изверги какие, почем зря душегубствовать не станут. Ну тебе-то это все куда понять, вы, баре, на все свое разумение имеете, хоть вроде и крещены в одну с нами веру.
Сотник подошел к Лиде и в уперся в нее тяжелым, укоризненным взглядом.
- Надо же, какие теперь у прокуроров дочки-то бывают. Думаю, что батюшке Вашему интересно будет узнать, что его дочь ранила жандармского полковника.
- Я целилась в другого, - глухо произнесла Лида.
- Вот дела, - развел руками урядник, - это в есаула нашего, что ли? За что ж Вы его?
- За то, что он зверь и такими же зверьми командует, которые народ бьют. Ведь это он приказал Вам меня выпороть?
- Совсем Вы, барышня, ума лишились, - укоризненно покачав головой, вымолвил сотник, - разве такое приказывают? Это вон Петр Акимыч Вас пожалел, - тут он кивнул в сторону урядника, - взял грех на душу, когда Сергею Николаевичу солгал, что дескать самолично видал, как Вы в воздух палили. Еще и побожился в том, да просил Вас отпустить. А Сергей Николаевич меж тем карьерой ради вас рискует, а то еще и сам под суд угодить может. А ну как запомнил Вас тот полковник да розыск начнет, отчего Вас вместе со всеми в замок не доставили? Ну да коли Вам милее острог, так воля Ваша, так тому и быть. Кем бы там папенька Ваш не служил, да только вряд ли он Вам здесь помочь сумеет.

-Глупая, что чинишься! – выпалила вдруг до того смирно стоявшая в углу баба,- казаки дело говорят. Святая простота, думаешь, в остроге тебя за милую душу примут да спасибо скажут? Вон, Кирюха рыжий, как жаренным запахло, так в одну минуту тебя сдал, потому как чужая ты ему и всем нам. Что ты в деле нашем, рабочем ,понимаешь? Иди к своим, да лучше батюшке своему расскажи, как мы живем, может в другой раз и пожалеет кого.

Ошарашенная ее отповедью Лида вдруг сползла вдоль стены, и, замерев в этой неудобной позе, закрыла лицо руками.
-Ладно, барышня, - произнес сотник, - Вы тут поразмышляйте, а мы пока делом займемся. Слышь, ты, бойкая, зовут-то тебя как?
-Катериной, - откликнулась баба.
- Ну давай, Катерина, готовься что ли.

С этими словами он отодвинул от стены скамейку.
Баба скинула полушубок, оставшись в сатиновой, изрядно залатанной кофте, которую тут же спустила с плеч вместе с рубахой. Едва глянув ей на спину, урядник аж присвистнул – от плеч до самого пояса всю ее покрывали уродливые бугрящиеся рубцы, давно заросшие, но оттого не менее жуткие.

-Это кто ж тебя так?
- Да мастер цеховой поучил, за то, что чан с краской вовремя с огня не сняла. Ничего, выхворалась, а так бы мне и вовек не расплатиться, убытку-то рублей на двести вышло.
- Вот Вам, барышня, где звери-то, оказывается, - обращаясь к Лиде, сказал сотник, - разве ж у нас на Дону кто станет так бабу калечить? Это же вовсе без ума и совести быть надо, а еще, поди, православным себя зовет.
- Немец он, - ответила Катерина, - Карлом Ивановичем кличут.
- Ну, немец, он может. Без понятия, народ-то, людишек не жалеют совсем. У нас в мирное время и казака-то по спине лупить не станут, а тут баба. Ну что стоишь-то, чай мы не немчура какая, заворачивай подол да ложись.

Баба тяжело наклонилась, подхватила с полу край юбки и потащила его наверх. Исподнего на ней не было, высоко задранный подол рубахи обнажил широкие полные бедра и крепкий тугой зад. Завалившись на скамейку, баба подсунула руки к лицу и замерла.

-Ну, - сказал сотник, беря со стола нагайку, - сама-то выдюжишь, или вязать тебя надо?
-Да уж как-нибудь сдюжу, - ответила та, - сколь терпеть-то мне?
- Да уж полсотни заслужила. Готова, что ли?
Катерина чуть поерзала на скамье, обхватила руками край доски, громко вздохнула и обмякла.
-Сразу видать, не в первой, - похвалил сотник и тут же, со всего маху вытянул ее поперек молочно-белого зада.
Баба дернулась было, но тут же снова опустилась на место.
- Гумно широкое, есть, где разгуляться, - бесстыдно разглядывая ее, с чувством произнес сотник, и тут же вытянул снова. Вторая полоса вспухла рядом с первой, но нигде не пересеклась с ней. – Не бойсь, Катерина, баба ты ладная, красоты я тебе не попорчу. Шкура целая будет, к Пасхе все сойдет.

Стараясь ровно и размеренно класть удары, казак раз за разом взмахивал нагайкой, и в такт его движениям Катерина лишь мотала из стороны в сторону головой, не издавая ни единого стона. Собранные в кичку длинные черные волосы ее теперь разметались по плечам и по сторонам скамейки.
- Да ты не молчи, что ли, легче будет, - подсказал стоявший у изголовья урядник.
- Не могу, стыдно, - выдохнула в промежутке между ударами Катерина, - барышня смотрит.
- Как есть, дура! Тебе-то что?
-Не могу, - повторила та и в очередной раз подавила готовый сорваться с губ крик.
Всыпав положенное, сотник отер со лба пот и сунул нагайку за голенище.
- Крепка, ты Катерина, уважаю, - сказал он миролюбиво, - и хороша, к тому же, прямо влюбился я в тебя. Коли навестить захочу, примешь ли?
- Что ж не принять, - глухо ответила баба, поднимаясь со скамейки и оправляя одежду, - одна я сейчас. Коли рублем от щедрот одарите, так и вовсе довольна буду.
-Ну, бывай что ли, может и сыщу тебя. Да только в другой раз не попадайся, больше не пожалею, вдвое против нонешнего всыплю.

Выходя за дверь, Катерина быстро наклонилась к Лиде, в безмолвии наблюдавшей всю эту сцену.
- Не чинись девка, ляжь. Хуже будет.

Щелкнув замком, сотник повернулся к Лиде.
- Так что же, барышня? Туда, - показал он на скамейку, - или в замок?
На девушку невозможно было смотреть. Бескровные губы ее дрожали, как и скрещенные на груди руки, с побелевшими судорожно сжатыми пальцами.
- Василь Степаныч, - шепнул ему на ухо урядник, - не ляжет она так, а силком не годится. Дай я сам с ней попробую, я старик, со мной сраму меньше.
-Ну ладно, управляйтесь тут сами, - хмыкнул сотник и вышел.
Кольцов присел на скамейку.
-Что делать-то думаешь? – обратился он к Лиде.
Та, не поднимая глаз, только покачала головой.
-Дел-то ты натворила, девонька. Мыслимое ли дело, ведь на человека умыслила, да еще на такого, который тебя любит без памяти. Нешто я сразу не понял? Он, как только увидал тебя там, на площади, чуть разума не лишился. Ведь стоптать тебя могли и в толпе, и казаки лошадьми, а то бы и под шашку попала. А разве ж он виноват, что народ бунтует? Видала, как нам досталось сегодня? Лупили нас чем не попадя, а мы и стрельнуть не моги, и за шашку не схватись. Коли молодцы эти, что с вами были, пальбу не устроили бы, так бы до вечера и отбивались. Это Сергей Николаич-то зверь? Да если б не он, пол-взвода сегодня покалечили б эти доброхоты, за которых ты ратуешь. Разве ж можно против царя-батюшки бунтовать да за революцию кричать? Придет она, эта революция, все ж кровью умоемся, брат на брата пойдет!
Лида поднялась и уселась рядом с ним. Слез уже не было, простые и искренние слова старика несколько успокоили ее, хотя губы и руки все еще дрожали.
- Почему они так со мной? – тихо спросила она.
- Чужая ты им, верно Катерина тебе сказала. А всякой твари Божьей на своем месте быть надобно. Нешто без тебя не разберутся?
- Товарищ Красин говорит, что сейчас никто не имеет права оставаться в стороне от страданий народа.
-Дурак он, товарищ этот. Разве ж через бунт народу облегчение может выйти? Кто других на кровь подбивает, тот сам первый злодей и есть. Ты вот стреляла сегодня, а нам грех на душу брать пришлось, сколь душ загубили. А разве ж мы виноваты, разве ж своей мы волей? И то сказать, что ж нас то вы не жалели, мы чай тоже не нехристи какие. У Ващенки на руках семеро, и кто он теперь, без глаза-то? Титов у матери один сын, да трое девок у нее, кому ж пахать-то теперь? Выхворается ли, не знаю. Что ж мы, не народ что ли, аль креста на нас нету?
Лида сидела молча, обхватив голову руками и спрятав лицо в коленях.
-Отвернитесь, пожалуйста, - вдруг произнесла она.
Урядник поднялся и отошел к низкому окошку, забранному тяжелой железной решеткой.
-Лавка-то грязная больно, ту уж пальтишко свое там постели, - не оборачиваясь, сказал он.
Какое-то время за спиной у него слышалось шуршание и шорохи, потом скрипнули половицы и все замерло.
-Готова, что ли? – спросил Кольцов. Не дождавшись ответа, он повернулся.
Лида лежала на скамейке ничком, завернув юбку так, что подол скрыл ее с головой. Приспущенные панталоны открывали такую картину, что старый казак уж присвистнул. Глянув на тонкую талию и крепкие, почти мальчишечьи полушария, тонкую, шелковистую кожу которых то ли от холода, то ли от волнения, сплошь покрывали мурашки, урядник отложил в сторону нагайку и потащил поясной ремень.
-Такую красоту и пятнать-то жалко, - буркнул он себе под нос, - Дома-то пороли когда? – спросил он Лиду, подступаясь к скамейке. По мотанию головы он понял, что нет.
- В первый раз, выходит? Ну ничего. Как Катерина-то укладывалась видала? Вот так же киселем распустись и лежи. Дай-ка я тебя на всякий случай чресседельным-то прихвачу, а то еще метаться начнешь, только хуже сделаешь.
Обхватив талию девушки широким ремнем, казак затянул сбоку узел.
- Теперь терпи, девонька, чай заслужила. Да покричи, в том сраму-то нет, когда дерут.
С этими словами он положил первый удар.
-Мама! – вскрикнула девушка и дернулась так, что скамейка заходила под ней ходуном.
- А маме-то пораньше бы тебе подумать, так и зад бы цел был, - спокойно сказал старик и снова взмахнул ремнем.

Все дальнейшее слилось для Лиды в какой-то жаркий кошмар, оставшийся в ее памяти отдельными всполохами. Она помнила как кричала и металась, помнила спокойный голос старика, считавшего удары, помнила как все вдруг неожиданно кончилось и как крепкие мозолистые руки, отчего-то пахнувшие дегтем, долго гладили ее по голове. От этих прикосновений жизнь словно возвращалась к ней, и все ее существо, еще вот только минуту назад растоптанное, униженное и разбитое на мелкие куски, снова возрождалось и хотело жить.

А потом урядник вывел ее, заплаканную и укутанную платком по самые брови, черным ходом мимо караула, чтобы никто не видел ее такой, и здесь же, на Садовой посадил в чухонскую вейку. Легкие санки стремительно неслись к Троицкому мосту, а Лида, с удовольствием подставляя лицо потокам морозного воздуха, с каждой минутой все более приходила в себя. Еще не понимая в чем дело, она вдруг ощутила в себе что-то совершенно новое, ранее неизвестное, а может быть просто крепко забытое. Чувство это поднималось откуда-то изнутри теплой приятной волной, вытесняя все прочее, заставляя забыть и то, что еще недавно казалось ей величайшим несчастьем в жизни, а вместе с ним - и всех этих товарищей, рыжих Кирюх и Катерин.

Отец сам открыл ей дверь.
- Боже мой, где ты была? – вскричал он, - взгляни, который теперь час!
- Прости, папа, я задержалась на службе у Сергея Николаевича.
-Как? – удивленно выдохнул Николай Ильич, - вы все же помирились? Он простил тебя?
- Еще не знаю,- ответила Лида, - но думаю, что теперь он просто обязан это сделать.
-6-

- А дедушка был красивый, - произнесла девчушка лет восьми, одетая в школьное платье с пионерским галстуком на шее. Из овала фотографии на надгробии на нее смотрел не старый еще мужчина в военной форме.
- Да, моя хорошая, - ответила ей пожилая дама лет семидесяти, с красивой прической и необыкновенно ровной для своих лет спиной, - даже не верится, что его уже десять лет как нет, а я все еще зачем-то живу.
-Ты живешь для меня, - строго сказала девочка и взяла бабушку за руку.
- Конечно, солнышко, я просто забыла, прости меня, - рассмеялась та и, оставив на гранитной плите букет фиалок, обе они не спеша двинулись по аллее к выходу из лавры. Яркие солнечные блики отражались от слюдяных вкраплений на камне, надпись на котором лаконично гласила:

Генерал-майор
Пшенников Сергей Николаевич
1879 -1948