Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Летом 78-го по окончанию восьмого класса я в последний раз отправился в лагерь на вторую смену. Старший отряд, старшие друзья все по-прежнему, только с возрастом изменились интересы. Больше внимания стали уделять девочкам. На этот раз с их стороны компания подобралась пестрая. Выделялись девочки из интерната. Они выглядели более взрослыми, были раскованнее, охотней шли на контакт. Среди них я отметил шатенку Катю. Невысокая, хорошо сложенная, несколько похотливая, с нежной кожей, небольшой высокой грудью, изящными руками и грациозной головкой, которую она запрокидывала слегка назад, большими карими глазами, миниатюрными ушками и тонким ротиком со слегка припухшими губками. Ну, просто прелесть!
Мы подружились. Ежедневно после завтрака все отряды шли в лес на прогулку. Там, когда мы - старшие исчезали на речку, вожатые на это смотрели сквозь пальцы: "взрослые, не потеряются".
В этот раз стайкой из семи человек мы заглянули к тому месту Оки, где посередине располагался небольшой островок, густо заросший прибрежным ивняком и чертополохом. На берегу разделись до плавок и купальников, попробовали воду.
- А ты что в таком немодном, словно запеленатая... стесняешься? - обратился я к Кате, окидывая взглядом ее прекрасную фигурку, облаченную в синий, застиранный, закрытый купальник.
- Чего пристал, отвяжись, - резко отрезала катя. Потом, потупившись, смягчилась, - дело не с стеснении, может позже как-нибудь расскажу, не обижайся, ладно.
Поплыли вчетвером, остальные не решились. Что казалось с берега недалеким, в воде словно удалялось. Ближе к середине Оки стало значительно холоднее. Долговязая Юлька повернула назад. Витек за ней. Я снова обратился к Кате:
- Екатерина батьковна может мы тоже на берег греться, ты как?
- В порядке, холода не боюсь, вот только устала немного.
- Тогда держись за плечи, только на шею не дави.
Катька с готовностью переместилась ко мне на спину, Жадно вцепившись.
Я плавал хорошо, с детства привык к воде и без особого труда догреб до островка за двоих. К тому же приятно было ощущать ее прелестные выпуклости, не прикасаться которыми она не могла. Выбрались на берег. Катя с усталости и холода точно к печке прислонилась к могучей кривой иве, ствол которой нагрелся от палящего солнца. До чего же хорошо! Так бы и стояла вечно. Я залюбовался. Точеные ножки, охваченные судорогой, сильные крепкие ляжки чуть-чуть вздрагивающие от озноба, немного выпуклый животик словно звал к себе, а две грудки почти выскакивающие, высокие, с наставленными вперед сосками, опять таки ждали поцелуя. Что я и сделал. Катя не сопротивлялась, только сладко помечтала:
- Костерок бы развести, да кутнуть жуть как хочется.
- Нет вопросов. - Из плавок я достал завернутые в целлофан спички, стенку от коробка и четыре сигареты "Пегас".
- Фантастика!...
Затянувшись, поворошив прутиком в костерке она прильнула ко мне теплым плечом. Руки словно ждали сигнала и начали раздевать и шарить по укромным местам. Катя предоставила полную свободу моим действиям, прикрыв глаза. Насладившись губами и грудью, повозившись с "киской", я повернул шатенку спиной и с удивлением заметил:
- Тебя что, бьют: - темно-бурые полоски на пояснице и попке наглядно демонстрировали следы телесных наказаний.
- А ты как думал? В семье живешь с мамой с папой, а я в детдоме. Там как в колонии для малолеток, свои порядки.
И Катя, моя замечательная катя, такая близкая и нежная поведала мне с детской непосредственностью свою привычную жестокую жизнь.
- Да, нас бьют. И лупят, и секут, и порят. Причем как взрослые детей, так и старшие младших. Бьют за плохие оценки, снижаем показатели. За курение, грубость, просто так под горячую руку. Бывало ночью после отбоя я спальне разболтаешься с подружкой, не заметишь, а тут как тут Матрена, наш куратор. Здоровенная баба с журналом. Как перекинет меня через колено - одной рукой голову прижмет и рот закрывает, а другой задерет ночнушку и давай лупить. Хорошо, если ладошкой, а то когда под "шефе" может и прутьями из веника. Да со злобой и приговорками.
Особенно любила застукать после бани, когда мы разомлевшие, пристраивались покурить в очередь через форточку - эти следы, она же мне и оставила. Я отказывалась в лагерь ехать. Летом у нас лафа. Персонала мало, детей тоже. Можно с местными черкизовскими погулять и даже к себе пригласить, если тайно... А этой бендерше приспичило "поезжай да поезжай". Я ей нахамила потом, а она привязала меня к детскому столику, как рабыню какую-то и отходила ремнем по заднице. А вообще-то как нам здорово достается! Федор Михалыч, зам. директора, когда вечером дежурит, а мы шумим, уводит нас по одной из спальни в спортзал. Там включит свет, разденет полностью молча и привяжет кисти рук к шведской стенке, у которой все поперечины деревянные сломаны. Как начнет пороть длинным узким ремнем сложенным вдвое, уклониться можно только в сторону стены. А она холодная и близко, сиськам и коленкам студено с одной стороны, а с другой стороны жопка огнем горит пока он хлещет. Да еще высокий, как попу не подставишь иной раз и по пояснице закатит и по ребрам, а там знаешь как больно. Потом к зеркалу подойдешь, а по всей спине полосы длинные и не проходят долго-долго. Но все равно от "Достоевского" получать гораздо лучше и менее унизительно, чем от Матрены или от своих.
А знаешь, как нас прописывали? В 9 лет нас восемь девочек перевели с Метрогородка на Черкизовскую. А там своя компашка, свои правила и девчонки постарше. Они нас вмиг скрутили. В первый же вечер, когда кастелянша ушла устроить прописку. Спальня была с подъемом в конце, что-то наподобие сцены со ступеньками. И вот наверх поставили кресло, в нем села Шахиня, основная среди девчонок, положила ногу на ногу. Нас раздели до трусов и заставили медленно на карачках подниматься по ступенькам к креслу. А с двух сторон девки секли нас влажными скрученными полотенцами, отпускали "горячие и холодные морковки". Когда ползешь на четырех точках, жопа вверх невольно оттопыривается и бить очень удобно. попробуй как-нибудь. Двум из нас, которые попробовали сопротивляться, скрутили руки, спустили трусы и стегали по голой, таща за веревки вверх. А там мы должны были целовать ногу Шахини в знак покорности. Я, помню, унижения не выдержала, молодая была еще, непривыкшая, полезла драться на Шахиню. Тогда девки подсекли меня, повалили на табуретку, растянули за ноги за руки и начали вчетвером бить попеременно, каждый раз моча морковки в воде. Шахиня подначивала:
- Так ее, так! Вдарь разок не поперек, а вдоль, чтоб хром лопнул.
- Так она в штаны накладет?!
- Не ебет, сама и слижет!
Особенно было больно, когда попадали концом морковки. Задница и так горела, а в этот момент на нее словно кто-то кипятком плеснул. Только боль утихла, какая-то "милосердная" снова сплеча с оттяжкой как хлестанет. Их бесило, что я молчала.
Постепенно боль притупилась, все помутилось, поплыло. И когда взялась пороть Шахиня, я уже плохо помню, как она привязывала к концу морковки алюминиевую кружку... Очнулась в медпункте. Мои же истязательницы меня и лечили. И хотя подружки сообщили взрослым, никто наказан не был. Там этим никого не удивишь.
А сейчас прижмись ко мне, милый. Целуй, люби, я хочу забыться и не о чем не беспокойся, сегодня можно все...
Что было дальше в словах передать сложно. Одно скажу, девственность свою я потерял классно. Только лучшему другу посоветую такое наслаждение!

После той, первой, страстной поездки на остров мы теперь гуляли в открытую. Целоваться, правда, прятались. Я просил презервативы у вожатого нашего Димы, не дал, сволочь. Пришлось обходиться без них, как говорится, на свой страх и риск. Хорошо Катюша была в этом деле опытная, обошлось без последствий. У дачников украли маленькую лодку-ялик и катались на остров одни.
Родителей попросил в письме оставить меня на вторую смену. Мол, белье в прачечной постирали, а продукты-гостинцы в родительский день привезете. Согласились. Все шло хорошо, последнее лето детства оставалось в памяти, как удачное лето. И только в последний день второй смены, когда заключительный концерт, праздничная линейка, вечерний костер... Катька мне изменила с Витьком. Не знаю, по какой причине, подозреваю, что и причины не было, просто девочка оттянулась. Через "доброжелателей" узнал, что они вроде, как и переспали.
Дальше пересменка, лагерь опустел. На три дня остались из всех отрядов только 4 ребят, в основном интернатские, и четверо взрослых. Наступила лафа. Делали, что хотели. Курили в открытую. Питались, правда, почти всухомятку, но это ерунда. Насчет Кати следующее: я дулся, она терпела, выжидала, а потом подошла. Предложила поговорить, чтоб никто не мешал - лучше на нашем острове.
В лесу нашли спрятанный ялик. Я поднял его на голову. Катя взяла весла и дощечки для сидения. Еще немного ... и мы на острове. Расположились как в первый раз с костерком. Закурили. Начала повеселевшая Катя.
- Прости же, ну прости, - скулила она, - вертихвостка я, знаю. Не ты первый об этом говоришь. Ну что мне сделать, чтоб простил. Я на все согласна, - тут она кокетливо расстегнула верхнюю пуговку легкого летнего халатика.
- Это не раскаянием, это удовольствием пахнет. Ты же заплатить должна и надолго запомнить, что можно делать, а что категорически нельзя.
- Поняла, - кивнула догадливая Катерина, - ты просто хочешь меня наказать. И я даже предполагаю, как, недаром недавно с открытым ртом слушал, когда я о синяках рассказывала. Да?
- Верно. Выпорол бы с удовольствием, а ты считаешь, не заслужила?
- Заслужила-заслужила, а как же. Пори, ладно. Тем более что ты мне как родной. А давай это разыграем? Будто ты - строгий отец, а я - непослушная дочка. Давай?
- Если хочешь играть, играй. Я все буду делать по серьезному.
- И я по серьезному. Боли не боюсь, стыда не испытываю. Мне догола раздеться или только там?
- Неужели догола сможешь, а если кто заглянет?
- Ты спятил? Кто сюда заглянет,... "он же памятник", - и широко улыбнулась, - Крамарова помнишь, голова садовая, "доцент - ты не прав". - Строгость в момент улетучилась. И я решил пусть идет, как идет.
- Раздевайся, как хочешь, только поскорей. - Она словно ждала сигнала. Скинула с себя все, вплоть до носков и, представ во всей красе, ласково обхватила мое набухшее сокровище. Наши языки начали яростно распутничать.
- Может сначала полюбимся, а потом отлупишь... Хотя нет. Ты сейчас долго не востребованный, одним разом не обойдешься. А потом разомлеешь, силы уйдут и ... одним удовольствием меньше. Я вообще считаю, чем ругаться, дуться весь день, нервничать по пустякам, а нервные клетки самые драгоценные, они не восстанавливаются, лучше выпороть. И тебе хорошо - вроде как успокоился, и мне - немного больно, зато добрые отношения восстановлены за пять минут.
- Пять минут, а ну-ка ложись, - мне надоела ее болтовня, - "восстановим добрые отношения"!
Я поставил Катюшу на колени, голову и руки пригнул к своим ногам. Получилось, что ее колени и ступни упирались в землю, а задок оттопырился вверх. Держа в руках длинный упругий прут, я взмахнул им в воздухе, пробуя свои силы. Катькина попка вздрогнула и напряглась. Я принялся стегать по голой попе, и тут же яркий багровый рубец пересек нежную белую плоть, немного погодя, Катя, словно по привычке, громко и протяжно завыла.
- Не надо, папочка. Ой, не буду, ой! Зачем... за что... любименький, не надо!
Казалось, что она действительно считает, что ее бью не я, а какой-то мифический папа. Меня ее бабьи причитания раззадорили. Не поверите, но я тоже проникся мыслью, что я не я, а чей-то строгий отец. Катя играла так натурально, что и я вошел невольно в роль.
- Пусти, дорогой, не буду, не буду, честно..., ну отпусти... Ну послушай, Андрюш, не так сильно-то.
- Поговори мне, - и из меня бы получился классный актер.
Я наяривал - будь здоров. Первые удары она извивалась, но старалась сохранять неудобную позу. Упрашивала во весь голос, но из роли почти не выходила.
- Ай-ай-ай! Прошу Вас, не надо больше, не могу... терпеть не могу, бо-ль-но.. пусти же, ну пусти, хоть за что бьешь-то?
Затем мы подустали, объявили перерыв.
- Андрюша, давай теперь так. Я много раз себе представляла, что если бы у меня был родной папа, то он был бы добрым. Но когда я нашалю, он бы брал пояс от маминого халата, связывал мне руки. Голову мою засовывал между своих ног. Крепко сжал, и я была бы как в тисках. И бил бы он меня не розгой, а ремнем, длинным и узким. У тебя не такой, - окинула она взглядом мой морской с блестящей выпуклой пряжкой в виде якоря.
- Я захватила, у Соньки сперла на время, вот какой мне нравится. - достала из пакета новый красивый замшевый ремешок в виде пояска.
- И тут про наряды не забываешь, - я пощупал его на сгиб, - крепкий и гибкий к тому же.
- Давай так, а?
Упрашивать ей долго не пришлось, и порка продолжалась в новом качестве. Опять таки 5-6 ударов она встретила достойно, а потом началось.
- До смерти засечешь, бессовестный!
- Вот тебе за "бессовестного".
- С ума сошел, следы будут, опомнись!
- А где "папочка", с кем говоришь, дурында?
- Сам дурак... ой больно, серьезно больно. Пусти. Разве родные так бьют?
- Вот тебе за "дурака"... вот за шашни с Витенькой. Хорошо было, хорошо?
- Хорошо... ой больно, нет плохо, плохо. Он ничего не умеет еще, только лижется, мелкота плюгавая... Тебя одного люблю, милый, тебя одного... ой-ой-ой!
- Что-то я не пойму кому говоришь, мне или папочке?
- Тебе, тебе злыдень..., - отпусти шею, больно.
- Вот тебе за "злыдня"!
- Только шею, больше ничего...
Задница ее к этому времени представляла жалкое зрелище. Видимо, увлекшись, я не рассчитал силу ударов. Рубцы пересекали все ягодицы и даже заходили вглубь к анусу. Изредка гибкий ремень огибал всю Катькину задницу и доставал письку, и тогда она наиболее громко вскрикивала и крепче сжимала ляжки и попку. А потом разжимала их и нежный розовый клитор, словно магнитом манил меня к себе. Иногда сложно было понять, стонет Катя от боли или от сладострастия. Я снова устал и отбросил ремень.
- Амба!
Она осела. Я погладил ее исстрадавшуюся попу, затем рука инстинктивно опустилась ниже. Нахальный мой палец полез в щель. Катя только плотнее прижалась к "обидчику" и повернула в мою сторону голову. Уста наши сомкнулись в страстном поцелуе...
Оторвавшись и, несколько погодя, я спросил:
- Что ты чувствовала, когда я порол?
- Сладкая истома овладела моим телом в конце. И соединившись с адской болью, заставила трепетать мое избитое тело, а самый конец был восхитительным и я готова его повторить, но уже в ином варианте. Приблизься снова ко мне...
Крепкое трение, которое я производил с большим проворством, распалило Катю. Она исступленно задвигала бедрами, помогаю мне все глубже и глубже проникнуть в трепетный треугольник наслаждения. Вскоре член стал казаться мне раскаленным стержнем, и я впал в блаженный восторг. Когда же полилась густая теплая жидкость, с молниеносной быстротой сигнал от киски к мозгу заставил кончить и ее. И это был апогей испытываемого двоими блаженства.

* * * * *

Пересменка закончилась быстро. Снова лагерь наполнился ребячьим визгом и вездесущей малышней. Опять бесконечные очереди: в столовую, в умывальник, в баню и т.д. Прошел слух, что приехала новая группа детдомовских. Их разместили в соседнем отряде. А вечером Катерина на танцах сообщила главную новость:
- Шахиня - здесь!

Август выдался в Мещере жарким. На третий день - наполнили бассейн. Там я и познакомился с некоронованной королевой. У бассейна на нее указала Катя.
- Вот она, Шахиня. Виду не показывай, что мы близко знакомы. А с ней подружись.
- Зачем?
- Потом узнаешь...
Я присмотрелся, небольшого роста девушка приближалась и мое восхищение возрастало. Тугие налитые груди, которые Шахиня с достоинством несла впереди, бросались в глаза в первую очередь. Затем сладкий упругий животик, смуглая привлекательная кожа, крутые бедра, рельефный восхитительный зад, маленькая ножка и узкая щиколотка. Опустившись в воду, она поймала мой взгляд и ласково улыбнулась, обнажив жемчужные зубки. Далее последовало представление. Она демонстрировала на воде все, что умела, все стили, как умеет ловко нырять и наперегонки, и многое-многое другое. Изредка поглядывала в мою сторону и бросала отрывистые команды. Девочки вокруг нее беспрекословно слушались. Наконец устала, вылезла.
Сквозь мокрый купальник, напоминавший вторую кожу, я смутно различил маленькие соски, призывно зовущие очертания темного треугольника между ног. При этом сжигающая страсть стала такой сильной, какую не испытывал дня два. Я застыл и мной овладело сильнейшее искушение. В мгновенье ока я подхватил Катьку за руку, забыв о предосторожности, и скорей-скорей в палату. Затащил ее к себе, на дверь продел швабру, чтобы не мешали. Партнерша у меня была чудо. Все понимала с полуслова, а здесь и слов не потребовалось.
Несмотря на недоуменное лицо, она скинула с себя все в таком бешеном темпе, будто собиралась установить мировой рекорд по раздеванию. Овладел моей красавицей, оставив ее молящий, молчаливый протест без внимания. Покрывал ее соски целым шквалом страстных поцелуев, отчего они тут же превращались в тугие, твердые и влажные. Стон адской похоти вырвался из моей гортани. Конвульсии сотрясали все тело, а бедра задергались. Катя пришла в себя, обвила меня руками и ногтями впилась в мою попу, приближая ее к себе. Обжигающая жидкость запульсировала в моем "малыше" и излилась по назначению. Я погрузился в наиприятнейшее состояние облегчения, удовлетворения и истомы. Сел на кровать, нащупал пачку, жадно затянулся. Задержал дым, затем выпустил его, едва раскрыв губы.
- С ума сошел. Брось курить, а войдет кто. Пошли на улицу. Вышли на свежий воздух. Приятно.
- Ты сумасшедший, Андрюша. У меня же там все сухо. Разве можно так быстро?
-Ты разве не кончила?
- Кончила, конечно. Но чего мне это стоило. А ты темпераментный.... А теперь вот что. Иди к купальне и познакомься с Шахиней, ее Динарой зовут.
Уговаривать меня не надо было. Сполоснувшисъ над раковиной, я побежал. Шахиня сидела на травке, поигрывала камешками и бросала их в воду.
- Каракош, каргылащ, матур кыз, - рассыпался я в комплиментах.
Она с удивлением подняла маленькую головку.
- Вам знаком язык великого Салавата.
- А что, в точку попал? Это немногое, что я знаю из тюркского. Какое-то время моя семья жила в Стерлитамаке. А ты давно в Москве?
Мы разговорились. Собеседник она была интересный, а как человек - странная. В ней уживалось несовместимое. Познания из многих областей, но не глубокие. Словарный запас поражал крайностями. С одной стороны сыпала длинными ветвистыми предложениями. Чередовала прямую речь, гиперболы, цитаты. А с другой - нет-нет да и проскочит матерное словцо, а то и целое блатное выражение. В Шахине боролись две силы: когда-то полученное хорошее воспитание и теперешняя среда. Последнее одерживало вверх. Ну и, наконец, венцом беседы стало сильное сексуальное влечение к этой кошке.
В тихий час, когда лагерь опустел, в укромном месте Катя устроили мне допрос и сама поделилась сокровенным.
- Это хорошо, что ты ей понравился. Шахиня не каждого подпускает. Дружи, разрешаю. Но, чтобы ничего серьезного, не прощу. А поступим мы так: завтра в лесу ты с ней уединишься. Ну, скажем в их шалаш. Шуры-муры, туда-сюда, поцелуетесь, разденешь, ну чего тебе объяснять. А тут и я нагряну. Скрутим, и уж я отольюсь на басурманке. Места живого не оставлю на чернявой. А ты мне поможешь? Не вороти, рожу, не вороти. Так надо, Андрюшенька. Знаешь сколько она, змеюка, крови нашей попила? То-то. Считать не пересчитать. Да на меня весь детдом молится будет, если я ей ребра пересчитаю. Помоги, родной.
Ну, как тут можно не согласиться, раз весь детдом просит.

Назавтра все шло по задуманному, но до поры-до-времени. Шахиня действительно пошла за мной, но не сразу и подав знак своим. По дороге, после двух-трех поцелуев, она беззастенчиво запустила мне руку в штаны. Стала методично щупать, как бы изучая мой эпицентр страсти с неподдельным любопытством. В шалаш мы влезли уже разгоряченные. Здесь ее язык так впился в мои губы, что стало тяжело дышать. Я удивился вторично: разве может человеческий язык быть таким горячим и колючим? Это очень, ну очень возбуждало. Особенно когда эта проворная часть погрузилось в то место, где у мужчин, как правило, расположен источник могучего желания. Приятно покусывая его зубками, она быстро довела меня до вершины наслаждения. Ураган чувств пронесся, и я взорвался оргазмом. Теплая жидкость заполнила маленький ротик Динары. Чуть погодя, ощущая свой долг, я принялся ласкать Шахиню. Но ей не повезло. Лохматая голова просунулась не вовремя сквозь ветки и испортила все дело.
- Айда, Динара, айда. Гяуры наших бьют за курут.
- Кишкерма, - выругалась девушка, - якши. Извини, жян, - это она мне.
Обе чернявки скрылись. Я лениво потянулся, заковырял палочкой между зубов. Какое то время спустя, появилась Катюша.
- Черт побери, не получилось. Наши драку затеяли, за то, что сыр в столовой не поделили. Я думала это отвлечет их от вас. Получилось наоборот. Они без своей атаманши ни одну драку не выигрывали. А с ней нашим не одолеть. Ладно, завтра попробуем на острове... Ты то как? Я то гляжу в порядке, сволочь. Небось, кончил уже, гад. И когда ты успеваешь на всех фронтах. А чем завтра привлекать станешь?
- Будь спок. Али я не весел, али не красив...Заряды найдутся, была бы цель. Вот как ты переправишься, раз на ялике мы будем?
- Лодку найму, там внизу по течению...

Но реальность опять внесла свои коррективы. Завтра не получилось. После массовой драки нас остерегались отпускать на прогулку. И через день тоже и через два. Наши отряды теперь разводили по всем мероприятиям. Смена подходила к экватору, когда наш п/л в полном составе уехал на спортивную летнюю ежегодную Олимпиаду в соседний "Горизонт". Остались только мы, в качестве дежурных, и тот, кто приболел. Выдался удачный момент. Ни о каком дежурстве, понятно, не могло быть и речи. Взявшись за руки, я и Динара галопом понеслись к реке.
Во время гребли как следует рассмотрел мою спутницу. Гибкая, по-модному стильно всклоченная она была обтянута в тонкое черное платье, подчеркивающее все ее анатомические подробности. В этом наряде Динара казалось еще стройней и выше.
В лодке она молчала и только часто улыбалась чуть влажными губами и как мне показалось чуть подрагивала, может быть от возбуждения. На острове, не удаляясь от берега, я стянул платье с ее высоко стоящих грудей, а она только лениво подняла руки, позволяя мне снять его полностью. Затем я потянулся к застежкам белого лифчика, который буквально лопался, пытаясь удержать молодую бушующую плоть. Освободившись из плена, ее грудки гордо выпрыгнули и затряслись под собственной тяжестью. Обнаженный великолепный бюст манил к себе чарующей игрой белизны и загара, а розовые соски призывно подпрыгивали при каждом вздохе.
Я припал к Динаре, обвился как лиана, лаская ее всю. Розовые губки внизу налились от умелых прикосновений. Теплые бедра размякли и раздвинулись во всю ширь, словно приглашая, ознакомиться с самым сокровенным, что скрыто между ними. Подвижное тело девушки подалось вверх, прогнулось. В этот момент нас ничто не смогло бы разодрать. Как сиамские близнецы, мы представляли единое целое, и вскоре остров наполнился высоким гортанным криком блаженства, высшего наслаждения, что подарила нам Природа...
Какая же молодец, моя Катя! Она скрежетала зубами, била кулаком о землю, но сдержалась, не расстроила нашу любовь в этот час. Спустя минут 15-20 она появилась с веревками наперевес. Я откатился, а между девочками завязалась борьба. Катька душила, а Динара ухватилась за верхнюю и нижнюю челюсти и раздирала сопернице рот. Поняв, что проигрывает, моя сильно коленом ударила башкирку в левую грудь. Та охнула, опустила руки. Второй удар коленом по подбородку и нокдаун.
Не давая опомниться, Катя перевернула Шахиню на живот и опутала веревками руки. Подтащила к дереву и в позе на коленях - пристроила к стволу.
- Победа! Ну, щас я отыграюсь, паскуда.
И ловко принялась ногами охаживать Динару по ребрам, а затем лбом о дерево.
- Диджал (предатель), - понеслось в мою сторону, - кагар хуккан (будь ты проклят).
- Ах. ты ругаться на моего. Андрюшеньку. Hу, держись, сучара. Андрей - мой друг, кунак, по-вашему. Ты его не тронь.
С этими словами Катька обломала молодые побеги с дерева. Со злостью очистила их от листьев и похвасталась розгами перед лицом Шахини.
- Вот видала. Сейчас надеру тебе жопу до мяса, будешь на своей шкуре знать, как над нашими издеваться.
Потом оглядела, задумалась и перевязала Шахиню по-новому. Стянула короткими кусками щиколотки и колени, а также запястья и локти. Подтянула руки к ногам. Затем перехватила одним шпагатом талию и ляжки. Шахиня получилась спеленатой, полностью обездвиженной, к тому же зад ее оказался выпяченным и готовым к употреблению. Но Кате этого мало. За шею и плечи она приторочила жертву к дереву, а между губами завязала толстую веревку.
- Помычи мне.
Полюбовавшись работой, снова принялась за дело. Динара в это время зажмурила глаза и уткнулась головой в ствол. Картина была шикарной. Хорошенькая девушка с тугой, круглой, атласно-гладкой попкой в такой позе, желание высечь возникнет у кого угодно. А Катю в это время надо было видеть. Раскрасневшаяся, разгоряченная, она торжествовала.
Неожиданно ее руки стремительно опустились вниз, сильно хлестнув прутом по напряженной выпуклости зада. Резкий жалящий шлепок гулко разнесся, благодаря разряженному воздуху. Динара попыталась взвизгнуть, но через веревку получилось действительно подобно мычанию.
- У-у-у-м.
- А, не правится, гадина. Вот, тебе, вот... почувствовала каково.
Второй обжигающий удар последовал за первым навстречу рывку попы вверх и мгновенно осадил ее. Потом еще и еще...
Динара оторвала голову от дерева. Ее глаза вытаращились, испуганно-удивленная гримаса исказила лицо.
- Ага, больно, сучка, больно, - радовалась детдомовка, - ну получай, морда нерусская, получай.
Голова у Шахини завертелась, задергалась в такт подпрыгиваниям задницы. Взгляд перешел на молящий, но выговорить что-то членораздельное по-прежнему не могла. Она дергалась и корчилась от боли, но разве Катьку остановишь. Та секла с азартом, то быстро-быстро, то с расстановкой, дергая розгу на себя. Лицо у поротой стало темно-багровым и опять я поймал себя на мысли, что оно похоже на задницу. Там также все изгибы и просторы окрасились в ярко-красные тона. Местами проступили синие рубцы. Видно было невооруженным взглядом, что ее нежное мягкое место не приучено к розгам и ей действительно приходится туго. Единственное отличие, что слез на заднице не было, а спереди они полились ручьем. Из последних сил она рванулась из плена, но веревки удержали, и Шахиня окончательно поняла, что проиграла. Катя не унималась.
- Помнишь, как ножку тебе целовала, а как морковки мне отпускали. За все ответишь, каждой клеточкой своей, каждой щелочкой. Получай... я и бутылку найду, мы тебя еще и на рога поставим... это только цветочки, кобылка сраная... семечки. Ни один нехристь замуж не возьмет. В перестарках навечно останешься, ха-ха.
Зад у Динки полыхал. Тонкие, но глубокие полоски уже перешли на поясницу, бока, запестрели на ляжках. А Катя все не унималась, секла и секла в одном положении, как заведенная, только изредка наклоняясь за новыми розгами. Не чувствовала усталости ее спина, которая изогнулась, т.к. маленькая Шахиня, да еще в таком положении, была явно неудобной мишенью. Кожа от натянутого состояния и жестких постоянных ударов не выдержала. Посредине попы от наиболее частых попаданий рубец просек кожу насквозь. Кровь начала заливать нижнюю половинку и ноги. Запахло уголовщиной. Я вмешался.
- Ну, будет. Катя, будет. Натешилась, оставь ее.
Облапив подружку, я с трудом оттащил ее от дерева. Она выронила розгу и осела. От перевозбуждения слезы полились и у нее.
- Нет, ну ты представляешь, получилось! Пять лет ждала и вот - получилось. A теперь будь, что будет... Хотя, я совсем забыла, Наташа, выходи.
Совершенно неожиданно из-за кустов появилась подружка Катькина с фотоаппаратом. Они засуетились. Спустили путы. Катя задрала подол, стянула трусы с себя и ткнула Динару головой в свою письку. Защелкал аппарат.

- Только постарайся, чтобы моя рука не вошла. Будто она сама, без принуждения… Вот теперь, Динарочка, ты у меня на крючке. Будешь залупаться, всем покажу, какая ты ковырялка и подлиза. Съела!
С Шахиней стало плохо, нелегко расставаться с властью. Нашатырь привел ее в чувство, и мы стали собираться.
На ялик погрузились девчонки, а я поплыл рядом. Слушая, как переругиваются детдомовки, две из которых гребли, а третья полулежала на боку, я поймал себя на мысли:
“А лето-то прошло."
Последнее лето детства, а много ли оно напоминало детство? Пожалуй, что нет. Передо мной разыгрались такие страсти, что иной и во всей своей взрослой жизни не встретит.