Отправлено: 07.04.19 11:48. Заголовок: Благодетель.

Этот рассказ написан г-ном Олегом при моем скромном соавторстве.
Хотя Олег не является Участником данного Форума, но я публикую рассказ с его любезного разрешения.
Предыдущие жалобы были вызваны исключительно незаконными действиями Участника под ником Прораб.

Дисклеймер
Все события и герои рассказа являются вымешленными. Любое совпадение считается случайным.

Благодетель

Истинная смерть внутри – в сердце,
и она сокровенна;
ею умирает внутренний человек.
(прп. Макарий Египетский, 67, 130).

Слабый керосиновой свет освещал изголовье постели. Ваня Молчанов, десяти лет от роду, продолжал лениво поеживаясь, кутаться в одеяло.
- Ванюшка, чай состынет, - добродушно бурчал отставной коллежский регистратор, Григорий Молчанов.
Мальчик с явной неохотой погрузил ноги в лохмотья лисьего меха, много лет назад служившие матери шубой. Глядя на то, как ребёнок в полутьме нащупывает домашние туфли, Григорий не сдержал улыбки.
- Папка, - укоризненно бросил Ваня.
- Ну будет кукситься, - отшутился Молчанов старший, а про себя, не сдерживалось, добавил "Весь в покойницу".

Ваня был его единственной радостью и одновременно, его наказанием. В нем Григорий видел то себя маленького, ещё не озлобленного на мир, то покойную жену - статную дворянку, что совершила ошибку, влюбившись в простого коллежского регистратора и презревшая ради него Свет.
Любовь продлилась недолго. Измученная серостью мещанской жизни, сложной беременностью и угасающей любовью к " плебею Гришке", светская красавица потеряла интерес к жизни и позволила болезни взять над собой верх.
В погоне за постоянными впечатлениями для родного ребенка, Молчанову не хватало средств. Тогда он откинул в сторону свои принципы и Божьи заповеди и, начинавшись бульварных цинично-сатирических романов, не побоялся устроить натуральный рассадник крепостного права. Благо матерей, готовых за пару грошей спихнуть нежеланное чадо "на воспитание", в губернии Н. оказалось более, чем достаточно.

Говорят, чужое горе помогает заглушить собственное. Так произошло и с Молчановым. Отправляя очередным утром заморенных голодом, не по погоде одетых воспитанников "христарадничать", Молчанов снимал с себя груз ответственности за то, что не смог стать хорошим отцом. Со временем, Григорий научился питаться чужими слезами, но Ваня...Ваня был не такой.

- Папенька, - голос сына вывел Молчанова из горестных размышлений, - опять в лавку меня пошлешь?
Вместо чая, Ваня протянулся к ивовым прутьям, вымачиваемым в бадье. Достав один, Ванька начал вертеть его, изучая со всех сторон.
- А ну брось это! Нечего тебе к....этому, - в присутствии сына Молчанову никогда не удавалось выговорить слово " розги", - прикасаться!
Сын послушался не сразу, продолжая рассматривать нехитрое приспособление. В конце концов, он крепче обхватил рукою, и замахнувшись, высек на ни в чем не повинной левой ладони яркую полосу.
- Больно, - жалобно выдавил мальчик.
- Зачем так?! Дурья твоя башка... - Григорий поспешил приложить к царапине смоченное в холодной воде полотенце. - Хорошо хоть, не до крови.
Видя, как во время молитвы (Молчанов ни разу не пожалел о том, что начал обучать сына грамоте по Псалтырю), Ваня непроизвольно касается левой ладони, у Молчанова защемило внутри.

- Наталка! Наталка, подь сюды!
В дверном приёме появилась статная молодая кухарка.
- Чего надобно, барин? - недовольство свела брови Наталка.
- Чего-чего? Баранки тащи. К чаю.
- Так баранки намедни закончили-с, - хищно ухмыльнулась кухарка, - Сами ведь говорили-с.
- Что значит закончились?! - глядя на сына, утро которого явно не задалось, Григорий сделался зол на отсутствие на столе столь любимых Ваней баранок, на самого себя, а больше всего на своенравную кухарка Наташку.
- Так это к Илье Петровичу топать надобно, - не унималась Наталка.
- Да хоть к черту на куличики! - начал закипать Молчанов, - Чтоб баранки на столе были!
- Я, барин, порой вашего папеньку не понимаю, - обратилась Наталка к притихшему Ване, у которого даже не возникало вопроса, почему вчера баранок была полная ваза, а кончились, - сам с собою бранится...
- У-у-у....Баба, - погрозил вслед уходящей Наталке горе-отец.

- Батюшка, не нравится мне тетка Наталья, - воспользовался моментом Ваня, - меня на днясь в лавке обвели, а Наталья...
- Что Наталья?! - Григория заколотило.
- Ничего. Бранила только, - закончил мальчик, - злая она.
- Злая...- растерянно повторил Григорий, смакую это слово на языке, - А кто, Ванюшка, нынче не злой? Бакалейщик не злой? Отец твой не злой? Царь батюшка не злой? Али, - Молчанов перешёл на шепот, - Сам Господь Боженька не злой?
Прежде чем Ваня успел возразить, Григорий добавил:
- Это только ты, Ванюша, у меня добрый. И матушка твоя доброй была. Только ведь, - Григорий помрачнел, - добрым людям тяже всех приходится.

- Ванюш... Ты... Вставай живее. В лавку к дядьке Якову сходить надобно. Фунт сахару купить, мучицы два фунта, соли...
- Зачем к дядьке Якову? Это же, папенька, на другой конец города идти. Зябко на улице. Чего бы в ближний трактир не сходить? Там тётка Марфа тоже торгует.
- У тетки Марфы все на пару копеек дороже выйдет. Мы, чай, не богатеи какие - деньгами швыряться. Давай, давай, Ванюш, чай допивай и иди.
Молчанов чувствовал, что начинает закипать. И даже на своего драгоценного Ванюшку. Что тот начал спорить с ним, не желая тащится на дальний конец города.
Успокоить Григория мог только поход к воспитанникам. Но для этого нужно было отослать сына как можно дальше и на долгий час.
Не нужно сыну даже удумать, зачем он туда ходит, и что там делает. Молчанов с нетерпением начал стучать ногой по деревянному полу. Ваня недоуменно и даже обиженно посмотрел на отца, но залпом допил остывший чай и стал одеваться.

Ванюша долго обувался и завязывал платок - на улице стоял трескучий мороз. В платке он стал похож на девочку, но это его мало смущало.
Он все думал: «Спросить или нет? Тятя добрый, не может быть, чтобы эти...веточки... для того самого были. Али для того все же? Не, не станет тятя грех на душу брать. Он ведь из доброты своей приютил горемык. Кормит, поит их, одежу даёт какую никакую... Любовь к Боженьке прививает... Только чего тогда... То малец какой, то девка из его воспитанников глаза красные трет да ревет тихонько в той комнате, где они ночуют?"
Ванюша выпрямился и рывком отчаянным выпалил:
- Тять, а для чего ты веточки каждую неделю режешь?
Он не мог выговорить слово "розги", "сечь" и "пороть". Сердчишко его отчаянно сопротивлялось даже мысленно произносить эти слова по отношению к любимому батюшке - такому доброму и заботливому.
Сейчас батюшка мне все объяснит, что это все лишь для баньки натопленной, и станет все ясно.
- Это, Ванюша... - Григорий замолчал, мысленно думая, что ответить сыну, - Ты не думай про это, сынок. Не за все думать и спрашивать можно. Есть такое, чего не велит Боженька спрашивать...Тебе одно знать надобно - батюшка любит тебя больше жизни и никогда не обидит.
Ваня доверчиво смотрел на отца и почувствовал, как у него отлегло от сердца.
"Не, не для...того. Тятя добрый. Может, он корзину сплести надумал. Да, точно, корзину", - Ваня окончательно успокоил себя мыслями о корзине.

Когда Григорий шёл в коморку воспитанников, с каждым шагом он все более преображался. Плечи распрямлялись, шаг делался чётче и тверже, да и весь он казался выше и больше. Куда исчез тот мягкий Григорий, что несколько минут назад говорил с сыном тихим голосом - с поникшими плечами, сутулый и близоруко щурящийся? Сейчас это был властный и сильный мужчина-Хозяин.

На контрасте с комнатой Молчановых, воплощающей роскошь мещанского убранства, затхлая каморка маленьких нищих была сравнима с детской тюрьмой. Григорий, не церемонясь, одним рывком за ухо поставил на ноги мальчонку лет осьми, продолжавшего беззаботно дремать, несмотря на появление всеобщего "Благодетеля". Остальные воспитанники, опасаясь впасть в немилость Молчанову, принялись наскоро строится и поправлять скудное платье.
Не спешил только Григорий, чинно разворачивающий составленную с вечера еженедельную грамоту. Поправив монокль (Молчанов всегда был аккуратистом), он с надменным видом принялся зачитывать сводные данные.
- Васька-Хворый -три гривенника...Васька Белый - пять гривенных...Оська Тараканов...
Двадцать восемь мальчишек и девчонок вздрагивали каждый раз, когда Дяденька оглашал новое имя. Те из ребятишек, что были помладше, шмыгали носом и терли красные от горя глаза.
-Высечет! - Шептал Колька, которому с подаяниями свезло куда боле Васьки и Оськи вместе взятых, - Меня...высечет.
-Петка Рыжий и Галинка Мамаева! - рявкнул Молчанов, которому под конец зачитывания собственноручно составленной грамоты сделалось уже невозможным изображать надменную холодность.
Облегчённо выдохнув, воспитанники продолжали все так же стоять, попустив головы и ожидая дядюшкиных приказов. Побелевшая с ног до головы Галинка, сделала несколько робких шажков по направлению к Благодетелю. Перепуганного вусмерть Петьку вытолкнули вперёд приятели.

- Видит Боженька, я вас недостаточно облагодетельствовал? - стиснул предательски жужжащие кулаки Молчанов.
- До...Достаточно, дя-дядюшка, -пропищала Галинка, наученная Молчановской заповедью "коль спрашивают, надобно отвечать"
- Не ходил, не лелеял? - в предвкушении наказания, Молчанову не терпелось закончить этот столь же неприятный для него разговор. Однако, в таком деле спешить нельзя - кабы другим воспитанникам повадно не было.
- Хо...Холили...дядюшка...ле-лелеяли… - Выдавила Галинка.
- А может, где словом не добрым задел или жестом не ласковым? - Прошипел Григорий.
- Нет...Нет, дядюшка, - Подала голос Галинка.
- Тогда что же вы Благодетеля своего, больного, между прочим, человека, не уважили? А, Петрушка? - Обратился Григорий к мальчонке, у которого зубы свело от страха. - Молчишь...Стыдно стало? А меня обижать, не стыдно?!
- Сты-ы-ыдно, дяденька-а-а! - Разрыдалась Галинка, - О-о-й, ка-а-к стыдно-о...
Последовав её примеру, Петька залился горючими слезами.

Переминающаяся с ноги на ногу Галинка представляла собой рослую девицу с начинавшими наливаться формами. "А хорош улов", - живо смекнул Молчанов.
- От тебя, - Григорий дернул девку за подбородок, заставляя прекратить стенания, - Никакой помощи не дождешься! Лентяи! Не благодарные! Но ничего... Я добрый, я зла не держу, - шипел Молчанов, глядя в выразительные, но омраченные горем очи Галинки. - Я для вас, чертей стараюсь. Людей из вас сделать хочу, чтоб ни меня, ни себя не посрамили!
Дождавшись, когда речь достигнет нужного накала, Григорий зло оглядел воспитанников и, наконец-таки, отпустив Галинку, Молчанов продолжил:
- Ничего...Ничего.... Будет с тебя толк, уж я озабочусь. На воскресную ярмарку сведу, на аукцион перед мамками выставлю. Будет польза...Не мне, так артельным.
Галинка уже не рыдала, лишь украдкой айкала и ойкала, смахивая слезинки. Сердечко бедной, но целомудренной и богобоязненной девицы отчаянно сжималось со страха оказаться в таком стыдном месте, о котором она доселе боялась даже помыслить.
- Будет вам впредь наука! Всех вас, девок, в дома терпимости сошлю! - Усердствовал Молчанов.

С малым и тощим Петькой предстоял иной разговор.
- Гляжу, ты, малец, простых вещей не уразумеешь?
Григорий схватил мальчонку за шиворот, за что Петька в кой-то мере был ему даже и благодарен - ставшие ватными ноги в минуту отказывались ему подчиняться.
- Я в твоих летах все уразумел, - с нарастающем удовольствием принялся безжалостно трясти Петьку Молчанов, - а ежели я что не уразумел, покойный Мой Батюшка - Царства Ему Небесного - розги брал и вразумлял!
Ни в силах вымолвить ни слова, Петька обреченно гундосил, чем ещё больше озлил своего Благодетеля.
- Ты, негодник, в добавок ко всему, речь человеческую позабыл?! Ну да ничего... Я на тебя розог не пожалею. Разом припомнишь! - При слове "розог", тонкие губы Молчанова расплылись в скользкой и злобной ухмылке. Он уже не обращал внимания ни на съехавший монокль, ни на расплывающихся в мутные кляксы воспитанников. Одно он видел отчётливо - короткий взмах, рассекающий тонкую кожу, капли крови, попавшие на персидский ковёр и отчаянный вопль...Отнюдь не Петькин, а Покойного батюшки. Того самого, что сек отрока Божия Гришку. Сек нещадно, каждое субботнее утро. А нонче, отрок Гришка Барином и мужчиной стал и может высечь, выпороть до крови и воплей: "Дядюшка, прости Христа ради! Смилуйся! Не сяду завтра! Больно!"

Довольный в целом собой, Григорий волоком потащил обмякшего Петьку в хозяйскую комнату, намеренно широко распахнув двери. Завидев знакомую бадью, негодник Петька, разом обрёл дар речи:
- Дядюшка-а....Родненький...Сми-илуйся! - Заверещал Петрушка, - я впредь буду-у усе-ерднее милостыньку буду проси-ить.
- А как же, будешь, - Григорий швырнул мальчишку на промерзлый древесный пол, - стоит вас, чертей, высечь, сразу по целковому, а то и по два носить начинаете!
Глядя на то, как Молчанов отбирает прутья потолще и подлиннее, Петька предпринял последнюю попытку избежать утренней порки.
- Дядюшка-а, а Никитка с городовы-м....разгова-аривал, - предательски вырвалось из уст Петруши.
- Как с городовым?! - подскочил на месте Григорий, крепче сжимая розги. Петьке стоило большого труда вынести обезумевший, поглощенный местью, взгляд Благодетеля.
- Божусь, дядюшка, - для пущей убедительности, Петька возвёл ладони к образу Божьей матери, - пред ликом Святым Божусь!
- Я ему покажу разговоры... - Змеиным голосом зашептал Молчанов, предчувствуя жестокую расправу, - Я его отучу разговоры вести....
- Городовой Никитке пятак подал, так он его от Вас, Дядюшка, утаил, - продолжил Петька, ни разу не смутившись и не покраснев. По-своему, Петруша дорожил дружбой, но раболепный страх пред разъярённым Молчановым вытеснили из Петьки совесть и сострадание.
- Постреленок! Бес! Июда! - продолжал выкрикивать Молчанов ругательства, - живо Никитку сюда!
Обрадованный Петька подскочил и понесся было за бывшим, теперь уже, приятелем.
- Постой, Петрушка, - привычным жестом, Молчанов оправил монокль и молвил, почти ласково, - смышленый ты малец, Петрушка. Учиться тебе надобно...
Сам не знамо почему, Молчанов поощрял в воспитанниках подлость.

Петька прибежал в камору, где Никитка сидел, подбрасывая в ладони заветный пятак, что дал ему городовой... Талисман...
- Ты это... К дядюшке иди...
- Зачем? - С испугом вскинулся Никитка.
-Зачем, зачем... Кличет он тебя... Иди - иди...
Никитка обречённо встал, оправил на себе рубаху...
- Ты это... Не говорил ничего барину за... тот пятак? ...
Петька искренно побожился - да ну ни в жисть! Ты иди, иди... Барин то кличет!!
В голове у Петьки родились мысли... И что Никитку сейчас выпорют, и что поделом ему, булку маковую то ведь сам слопал, Ирод такой... И правильно сделает Дядюшка, что выпорет его...
Петька сглотнул голодную слюну и подумал: «А ежели я завсегда Дядюшке говорить буду - что, кто и как? Может, меньше пороть меня будет?"

Выйдя во двор, Ванюша нечаянно залюбовался снежинками, опускающимися на шапки редким прохожим. Такие чистые и хрупкие, с неповторимыми узорами, они плавно кружились в воздухе, а приземляясь, таяли, превращаясь в посеревшие снежные копья.
Тятенька говорил, что снежинки - это слёзы ангелов, замерзающие в пути. "Тятя, разве ангелы могут плакать? - удивился тогда Ваня, сидя на коленях у батюшки - ведь на небе, у Боженьки, ангелы целыми днями играют и резвятся..."
- Ангелы, Ванюша, оплакивает своих родных, - мечтательный взгляд отца был направлен куда-то вдаль, - хотя душа ангела отправляется на Небо, сердце его остается на земле.
- Папенька, а ангелы нас видят?" - под звуки трещащих в печи поленьев, Ваня крепче прижался к отцу.
- Видят, Ванюша...Все видят. - Григорий ласково потрепал сына по голове.
- Тогда… - Ванечка решительно сжал кулачки. - Я буду таким сыном, что матушке никогда не придётся за меня плакать!

Проходя мимо только начавших распахивать ставни и двери пекарен и мастерских, Ваня невольно заглядывался в окна. Вот на него смотрит литая императорская армия - почти такая же, как дома. Не хватает разве что генерала. А вот - музыкальная шкатулка, резная, с кружащимися в вальсе гусаром и рыжеволосой барышней - такую батюшка подарил прошлой осенью, только она, где-то в сундуках затерялась. Взор Вани упал на уменьшенную копию английской железной дороги. "Надобно папеньке показать", - смекнул про себя Ванюшка. Он рос благовоспитанным мальчиком, и никогда не клянчил игрушек - чудеснейшим образом, папенька всегда угадывал, о чем грезит его Ванюша.
- Ой, чего это я? - Опомнившись, Ваня сам себе устыдился. - Надо ведь не о материальном, а о духовном... Вон, например, о том, какой у меня тятенька великодушный. Сам не богат, а сирот горемычных, привечает. А все потому что у батюшки за род людской сердечко болит...

Не мешкая боле, Ваня развернулся и направился было в лавку, как чей-то тоненький, жалобный голосок порушил ход его мыслей:
- Пода-а-йте Сиротке на пропитание-е, - пищала завернутая в лохмотья нищенка, на пару годков младше Ванюши.
Дрожа от стужи, девочка протягивала раскрасневшуюся ладошку каждому встречному прохожему.
Молодой денди, завсегдатай ночной таверны, пошатываясь и жуя на ходу папироску, при виде нищенки загоготал, чем страшно напугал несчастную девочку.
Горничная, выгуливающая в столь раннее время барыневу болонку, едва завидев маленькую попрошайку, поджала припудренный носик и свернула за переулок.
Дворник Никифор, усердно сметающий снег в одну кучу, бурчал себе под нос: "Выметалась бы ты отсюда подобру, по здорову. Ишь, покоя от вас, молчановских, нет".
- Барин, будь добр, подай сиротке на пропитание… - Почти утратившая надежду нищенка тронула Ваню за край шубейки.
Необычайно щедрый и сострадательный Ванюша вынул из кармашка деньги, которые папенька выделил на поход к дядьке Якову. Весело забренчали монетки в руках у нищенки. Девочка и сама на миг будто преобразилась, одаривая Ваню своей улыбкой.
В этот момент она была мила и хороша собою, несмотря на запачканное сажей детское личико и не покрытую голову. Но тут же, будто бы спохватившись, потупила взгляд.
- Да ты не робей, - подбодрил девочку Ваня, - замерзла?
- Угу, - простуженно выдавила из себя побирушка.
Недолго думая, Ваня обернул вокруг шеи девочки свой платок, оставшись в одной ушанке.
"Ничего. Тятенька у меня добрый. Он бранить не станет. Кабы не тетка Наталья... А и пущай бранится," - мысленно утешил себя Ванюша, разглядывая совершенно красные от мороза крошечные ладони девочки.
"Что я, не хлопец, коли ругани пужаюсь? - Ваня принялся стягивать с себя рукавицы. - Да я мудрей поступлю. Я тетку Наталью, кабы сильно не бранила, слушать не стану... Буду пред собой железную дорогу представлять!
- Спасибо, барин, - нищенка хотела было броситься Ване в ноги.

- Мир, чай, не без добрых людей, - с самими добрыми побуждениями принялся наставлять Ваня, - Кто сам в жизни терпел, тот страждущих в беде не оставит. Вон батюшка мой, с лихвой горя хлебнул, ан не озлился, не ожесточился. Нонче сиротам кров-пищу даёт, да Закону Божию поучает.
Без рукавичек ладошки почти сразу же окостенели. Но почувствовавший прилив гордости за отца, Ванюша будто не замечал морозца.
- Добрый барин, скажи имечко своё, - взмолилась преисполненная благодарности нищенка, - Я Катюшку-сестрицу умолю за тебя и за батюшку твоего словцо пред Боженькой замолвить. Катюшка раньше при матушке жила, каждый божий день в церковь ходила.
- Не надобно за меня молиться. А вот к тятеньке моему приходи. У батюшки домишко маленький, да сердце большое. А коли сердце большое, то и места всем найдётся. Тятя ни мальцам, ни девицам в приюте не отказывает. Он всех любит, да о всех заботиться, - временами Ванюша даже и ревновал тятю к воспитанникам, - Правду молвлю, приходи. Улица Мещанская, домишко невысокий, синий - издали узнаешь. Как зайдешь, спроси у кухарки господина Григорий Иваныча Молчанова.
- Молчанова? - Девочка икнула и попятилась назад. - Уж не того ли самого Молчанова, которому дядька Федор грозит продать?
- Лжет он все! Чай не крепостное право, чтоб можно было человеком, как товаром распоряжаться! - Ваня гневно топнул ножкой, разметя снег в разные стороны. - А папенька мой широкой души человек. Он не то, что дворнягу никогда не обидит, он слова-то злобного никому не скажет!
- Так ведь... - Нищенка осеклась на полуслове.
- Ну? - Вскинул брови Ванюша.
- Не серчай на меня, барин… - Взмолилась девочка. - Да я сама от тех, что к дядьке Федору от Молчанова убегли, слышала, как он по три дня кряду голодом морит, да порет почем свет...
- Папенька? Да не может быть! - Внутри Ванюши закипела ярость на маленькую девчонку. - Как смеет она такие сплетни грязные повторять, светлое имя батюшки позорить? Впрочем, чего с неё взять, с дурехи? Баба она есть баба.
Образ любимого батюшки никак не вязался со словами "морить голодом" и "пороть". Это все злые, завистливые домыслы. Папенька никогда не... Но чего он тогда от него, единственного сына, утаивает? Вон, прутики эти... Неужели и вправду для...

Сломя голову, Ванюша ринулся домой. Сейчас он воочию увидит тятю и убедится, что все эти лукавый за нос водить пытается, да люди не хорошие, не православные на папеньку наговаривают. И станет Ванюше стыдно и совестно, до слез, пред родимым батюшкой! И кинется Ванюша папеньке в ноженьки и попросит у него прощения. А Тятя серчать вовсе не станет. Обрадуется Ванюшиному возвращению, да велит кухарке самовар ставить. И будут они чай с баранками пить и людской глупости дивиться!

Он бежал, не разбирая дороги, проваливаясь валенками в лужи под незаметным и предательским тонким льдом. Валенки отяжелели, промокли, но Ваня этого не замечал. Быстрее!
Подбежав к дому, он рванул на себя задубевшую ручку двери и понесся вглубь тёмных комнат.
Едва не сшибив по пути Наталью, неожиданно для себя прокричав ей - поди прочь, он, ничего не слыша, ворвался в комнату Батюшки. Его мозг, затуманенный разговором с самим собой, не услышал визга и крика, доносившегося из батюшкиной комнаты и не заметил зловредной и довольной ухмылки Натальи.

Ваня рванул на себя дверь... И остолбенел... Никитка, батюшкин воспитанник, робкий мальчишка одним с ним годков, стоял на коленях, без портков, зажатый батюшкиными ногами. Ваня видел только лицо Никитки, красное, в слезах... И батюшкину спину, с рукой, мерно вздымавшейся с зажатой... той самой… веточкой.... И опускающейся. Каждый раз, когда… веточка… опускалась, Никитка страшно дергался, глаза выпучивались, словно хотели вырваться из орбит, рот его распяливался, и из него рвался визг: «Барин, не надо! Аааайййй! Смилуйтесь!!! Ооооййй! Больнооооо!"
А Батюшка словно и не слышал. Помилуй, Господи! Да и Батюшка ли это??? Какой-то чужой человек! Чужая спина и чужая рука, как механическая кукла, что они намедни видели на ярмарке, все поднималась и опускалась! С той веточкой, из которой Батюшка корзину должен был плести!
Ваня замер, не в силах шевельнуться!

Ваня вдруг неожиданно сам для себя, стряхнув оцепенение, бросился под ноги к Григорию и закричал: «Тятя! Не пори Никитку! Меня! Меня лучше выпори! Не надо его розгами! Пожалей!". У Вани словно прорвалось что-то в душе, и язык сам, поневоле, стал прокрикивать те запретные слова, которые ранее у него даже в мыслях под запретом были. Теперь они выплеснулись легко и свободно. В головке его все окончательно оформилось. Веточки - это розги, которыми Батюшка порет воспитанников. Когда в лавку его отсылает.

Ноги Григория поневоле разжались от тычка сына в его ноги и поясницы. Никитка, пользуясь моментом, на коленях пополз прочь, из-под ног Григория, так, как и был со спущенными портами.
Молчанов обернулся: "И тебя выпороть? Это мы сейчас! Оформим!"
Руки его трястись, глаза безумно горели, ещё разгорячённые поркой беззащитного ребёнка. Лицо кривилось в злобной гримасе. Сам, не отдавая себе отчета и потеряв окончательно разум, Григорий стал остервенело рвать с сына шубейку. Сорвал шубу и стал стягивать с сына штаны.
Ваня не сопротивлялся в какой-то обреченной покорности забрать на себя вину несчастного Никитки и принять за него наказание, только глаза его удивлённо следили за судорожными движениями человека, которого до сегодняшнего дня он любил и почитал, как отца....

Вдруг Григорий неожиданно обмяк. Что с ним? Что он делает? Почему перед ним на полу, почти без портов, почти совсем раздетый, лежит его Ванюша? Его кровиночка драгоценная?
Григорий пошатнулся, все еще не в силах осознать происходящее. Две его сущности - Молчанова-отца и Молчанова-хозяина, мгновение назад слились в одно безобразное целое.
Его сын - покорный и напуганный - полулежит пред ним в ожидании кары, все ещё ни в силах до конца осознать, что отец - глубоковерущий и обходительный - способен занести над ним руку. Григорию сделалось погано и больно, за родное дитятко, которое покойница завещала баловать, пальцем не тронуть...

- Ваня... Ванюша... Золотце моё... Свет мой… - Григорий упал пред сыном на колени, не в силах сдержать горестные рыдания.
Будучи охвачен чувством отчаяния, Григорий не замечал ни ехидной ухмылки Наталки, застывшей на время в дверях, ни Никитки, глотавшем слёзы обиды и зависти.
- Ванюша, ты прости меня, дурака! - Молчанов протянулся к сыну, желая прижать его к отцовской груди и баюкать, как в младенчестве. - Ванюша...Я ведь... Помнишь, тогда, в баньке, ты про...царапины стародавние выспрашивал? То, Ванюша, и вправду медведь был... Только не такой, каких на ярмарке в клетке возят... А в....человечьем обличьем Медведь…

Со стыда, Григорий закрылся руками, растворяясь в собственном несчастье и горе. Происходящее было сравнимо со страшным сном. Бедный его Ванюша, слишком добрый и наивный, увидел воочию человека (человека ли то?), от которого Григорий более всего стремился его уберечь…
Григорий ощутил на своём разгоряченном, покрытому бисеринами пота, лбу детскую прохладную невинную ладошку и вдруг, неожиданно сам для себя, заговорил быстро и отрывисто.
- Ведь у меня, Ванюша, не такой Батюшка был! Злой он был! Меня драл почём зря и тётушек твоих! Из-за того и счастья у нас у всех в жизни нет! Убил он что-то в душе моей детской! А потом и вовсе из дома родного выгнал! Маялся я, как горемыка бесприютный! Вот и поселились у меня в душе демоны чёрные и злые! Когда весь свет белый возненавидел! Пока матушку твою не встретил! Святую! Что снова путь мне к Богу и доброте указала. И тебя мне подарила, самую великую ценность в жизни моей! А душа моя так и не возродилась окончательно! Совсем она в отрочестве убита была! Намертво! Вот и бывает у меня, что бесы злые верх берут иной раз! Ты, Вынюшенька, держи душу мою во Свете, чистоте и доброте! Держи! Только ты сие можешь! Молю тебя!
Рука сына начала ласково гладить седую отцову голову.
- Хорошо, Батюшка! Я смогу! Ведь мы вместе, вдвоем с тобою, будем против этого всего злого мира....

Григорий почувствовал физически, как душа его очищается от всей скверны, что была в нем и легче ему, и свободнее, настолько, что взлететь прям без крыльев может, на одной только сыновней любви... И так хорошо и светло ему стало, что сидели они с сыном на полу, прижавшись друг к дружке, что никто иной им в этом мире не надобен был... Все лишние были...
Незамеченная ими Наталка все стояла в дверях и злобно кривила злые губы...