Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

История моего приятеля, мною добавлена «тематическая» часть. Писал с руки, без редактуры, так что не ругайтесь сильно за опечатки. Потом полирну, на досуге. Погнали.

— Дети! — Тамара окинула взором напоследок свои дачные владения, — Будьте умничками, вернусь через неделю — постарайтесь за это время дачу не разнести )

— Ма, ну ты что?

— Знаю я вас… И, будете вино пить, держите себя в руках. Постарайтесь получить удовольствие, а не напиться как свиньи.

Мы с Маринкой переглянулись и недоуменно посмотрели на Тамару Васильевну: мы? Вино? Да мы никогда, вы что?! (на самом деле нет, но очень хотелось выглядеть детками-паиньками хотя бы на прощание).

Нам по четырнадцать и мы с Маринкой на самом деле друзья, сошедшиеся на общей любви к альтернативной музыке, легкой выпивке и ночным посиделкам. Уже месяц мы зависаем на маринкиной даче, куда нас любезно пригласила пожить её мама, и за этот месяц мы оба чувствуем, что дружба начинает перерастать во что-то большее. Для нас обоих это неизведанная книга взрослой жизни, страницы которой мы с опаской приоткрываем, боясь разрушить сложившуюся идиллию. Как новый захватывающий роман иногда хочется открыть на середине чтобы узнать, что же произойдет с главными героями, так и нам иной раз хочется дать волю своим чувствам, нырнуть в омут с головой, но мы с опаской отходим от края обрыва, берем себя в руки и неспешно читаем главу за главой.

— Димон, а ты чё Маринку-то уже эта опа?

— Колян, отвали, мы друзья!

— Ну и дурак! Она тёлочка-то что надо!

— За базаром следи, слышь. Тёлочки на поле пасутся!

— Да пошёл ты! Мы со Светкой отрываемся, когда её родаков нет, и это о#еннно, скажу я тебе!

— Так я тебе и поверил!

— Дело твоё…

Да и даже если так, думал я про себя, пусть делают что хотят, а с Маринкой мне и сейчас отлично. Круто будет, конечно, если наша дружба выльется во что-то большее, но очень не хочется её разрушить, поэтому форсить отношения и «подкатывать яйца» я уж точно не буду.

— Да, —Тамара уже завела машину и, опустив стекло, выдавала последние инструкции, — Теплицу открывать и закрывать не забываем, полив дважды в день, утром и вечером. Баню не топите, сожжёте ещё, в доме душ есть.

Тамара Васильевна, главный врач местной больницы, хотя и проводила на даче положенный двухмесячный отпуск, не утратила профессиональный интерес и собралась на трехдневную конференцию в соседний город, а потом заодно навестить родственников, живущих неподалеку. Рассчитывая примерно на неделю отсутствия, Тамара щедро набила едой холодильник, написала три листа инструкций (ох, кто бы ещё научился читать почерк врачей!) и выдав парочке последние указания отправилась в путь.

Вписка! Да, настоящая недельная вписка! До этого и раньше родители, бывало, уезжали на день два, но то в квартире, это совсем другое. А тут — дача с огромным участком и отличным домом в полном нашем распоряжении! Мы поверить не могли своему счастью!

Первый день мы и правда были детки-лапочки: заботливо поливали огород, ухаживали за теплицей, я по-хозяйски нарубил дров (зачем? ну, надо же было себя занять «мужской» работой), постриг газон; чай с пряниками на закате и канал Дискавери перед сном. Чинно-благородно, как в лучших домах.

На второй день, немного осмелев, Маринка предложила приготовить что-нибудь вкусное и под это дело открыть бутылочку вина. Вышло идеально: запеченный цыплёнок с овощами, по бокалу совиньон-блан, радио «Джаз» из колонок. Разговоры ни о чем и обо всём на свете, подростковые секреты на ушко.

Блин, какая Маринка всё-таки классная! Не модельная красавица, но и не уродина, сообразительная, но не задротка, легка на подъем и за словом в карман не лезет. Так легко и приятно с ней, настолько, что и не хочется пока чего-то большего. Зачем, если мы и так отлично проводим время?

Третьего дня решили мы наконец вылезти из нашей дачной идиллии до ближайшей речки: прогуляться, освежиться, посмотреть какие новости «на раёне».

— Димас, чо внатуре? И чо молчишь?! Ну ты ваще, как не родной! У него вписка, а он шифруется!

— Колян, спокуха! Не у меня, а у Маринки, она хозяйка. А во-вторых, ты Тамару Васильевну знаешь, наведем дестрой — она нам головы оторвёт!

— Думаю, пострадают другие части тела, — вполголоса прокомментировала Маринка.

— Мариш, ну, давай затусим! Мы уберёмся, всё чики-пики будет, слово пацана! — Колян жил на соседней улице в большой семье с бабушками, дедушками, «мелкими» братьями и сестрами и в его мире наша вписка была просто нереальной мечтой. А его хулиганский нрав вечно не давал покоя ногам и той части тела, что является их продолжением: регулярные порки беспощадным отцовским ремнем, казалось, его только закаляли и раззадоривали. Он без малейшего стеснения, бывало, хвастался всем подряд: «Ух, вчера отец ремнища дал, жопа аж до сих пор звенит! Но я всё вытерпел, даже не пикнул! Недельку теперь надо тише воды — ниже травы, по напоротой жопе если чо п#$ец больно будет»

— Коленька, знаю я твоё чики-пики, — закатывая глаза отвечала Марина, — опять самогоном с Михасем нажретесь и весь участок мне бычками закидаете, фу!

— Ну Мариш, ну ты чо, в самом деле. Мы только пивка немного, а курить ни-ни, ты ж знаешь, мне за сиги батя жопу в кровь исполосует!

— Угу, можно подумать, это тебя когда-то останавливало!

— Да не, щас как-то не охота, я ему тут намедни сдуру тачку ободрал, он мне за этой пряхой так у#$бал, до сих пор на животе сплю!

— Ух ты, покажи!

— Ну ты чо, поротой жопы что ли не видела?

— Ну не хочешь — как хочешь…

— А если покажу — пустишь на вписку?

У Маринки было игривое настроение, ей хотелось взять пацана «на слабо», да и, по правде сказать, подростковая сумасшедшинка просилась разбавить нашу «семейную» идиллию чем-нибудь повеселее.

— Посморим...

— Ну так на, смотри, — Колям решительно дернул вниз плавки.

Зрелище нашему взору предстало впечатляющее: на фоне перекрестной темного красного цвета росписи, видимо, офицерским ремнем, проступали тяжелые сине-зеленые отметины после обработки пряжкой.

— П$#деееец! Я б сдох, наверное! Да, мужик!

— Ничо, жопа крепче будет! Ну чо, пацан сказал — нацан сделал! Мадам, теперь ваш ход!

— Мадемуазель!

— Пардон!

— Короче. Бери свою Светку и вечерком дуйте к нам, мы пока жрать что-нибудь сообразим, Димасик шашлык замаринует, я каких-нить салатов нарубаю. И чтобы Михася я у нас не видела, а то начнётся опять, он оторва еще похлеще тебя!

— Ну Мариш, не по-пацански так вообще-т поступать, он всё же корешок мой как-никак. Да ты не ссы, он с Натахой придёт, она ему бухать не даст, утащит его шуры-муры если чо.

— Я сказала…

— Ну Мариш, ну что ты блин, — было ощущение, что Колян, не проронивший и слезинки под самой суровой поркой, сейчас натурально разрыдается

— Короче, мальчики. Во-первых, вход только с девочками. Во-вторых, никакого самогона! В-третьих, никаких сигарет! Увижу бычок — об жопу тебе его потушу, усёк?

— Усёк!

— Мы погнали домой, часиков в семь ждём. И передай своему Михасю: увижу самогонку — разобью бутылку об его дурную башку!

— Будет сделано!

— Чао.

Без четверти семь вымотанные, но страшно довольные с собой, мы с гордостью осматривали «по-взрослому» накрытую поляну: стол, накрытый белоснежной скатертью с ровными рядами тарелок, серебро приборов, блеск кристально чистых бокалов, шампанское в специальном ведерке со льдом, блюда на любой вкус и цвет и, в довершение картины, огромная ваза в центре стола с пышным букетов свежесорваных цветов. Рядом на мангале уже доходил шашлык, наполняя идиллическую картину нереальным ароматом.

— Вааааууууу! — Раздалось из-за калитки. А вот и первые гости — Маринка, ну ты вааащееее! Собирались пивка попить, а тут прямо королевский прием! Ты нереальная! Димасик, повезло ж тебе с женой!

— Колян, не начинай, умоляю!

— Ладно тебе, скромничать!

Светка резко одернула бойфренда за рукав, еле слышно шыкнув. До Коляна, наконец дошло, что и правда не время для его подъе#ок, хотя бы пока.

— А мы вот пивка принесли...

— Покажи ка, покажи.

— Не боись, на вас тоже взяли!

— Сдалось мне твоё пиво! Я не за этим смотрю!

— Обижаешь! Я ж тебе слово пацана дал, никакой самогонки! Вот, на, смотри, два пакета только с пивом и закуси по мелочи! Бабка всякий солений дала, да пирогов, тащи на стол!

Простая деревенская еда удивительно гармонично дополнила стол, разбавив слишком пафосную картину теми грубыми штрихами, которые придают полотную жизни и завершенности.

— Блин, жрать охота, где этого черта носит! — Не успел проговорить Колян, как услышал сзади окрик Михася.

— Сам ты чертила, слыш!

— Миха!

— Колян! Светка! Димасик! Мариша! Дарова, братва! Ну, смотрю у вас тут авторитетненько всё, по-взрослому! Красава, ху#е!

Рубленые черты лица, гнездо волос и огромные кулаки органично сочетались с такой же грубой неотесанной речью Михася, состоящей преимущественно из ненормативной лексики. Он был всего на пару лет старше нас, но его широченные плечи, желтые от сигарет зубы, тяжелое лицо с недоверчивой ухмылкой рисовали вместо подростка — тертого, видавшего виды мужика. Родители его были горькие пьяницы, поэтому с раннего детства он был предоставлен сам себе, присматривал за младшей сестренкой, тащил как мог домашнее хозяйство, кое-как зарабатывал на жизнь, перебиваясь с халтуры на халтуру. Простой как палка и надежный как лом, вроде гопник-гопником, но было что-то в нём такое, подкупающее своей простотой и естественностью, настоящий русский мужик, соль земли!

— Так, ну вы тут мажоры, смотрю, шампанское, вино всякое; я, уж простите, деревня, вин ваших не люблю…

— Не ссы братан, я пивка нормально затарил, — прервал страдания Михася Колян.

— Ну, пивка так пивка, сойдёт для начала…

— Я тебе дам, для начала! — шикнула на него Маринка.

— Не баись, всё пучком, бл# буду, — немедленно заступился за лучшего друга Колян.

— Димастый, чо ворон считаешь, открывай шампанское, пьем за хозяйку!

— Ну, Маринка, за тебя! Ты самая о#$ительная хозяйка на свете, бл# буду! — произнес короткий, но убедительный тост Михась.

Под шампанское (ну или под пиво, кто шампанского не признавал) пошли легкие закуски, нарядно сервированные искусными маринкиными руками, потом закуски поплотнее под белое, вкуснейший шашлык с овощами-грилль под каберне-совиньон, потом.. А потом выпивка закончилась. Оставались разные дорогущие бутылки в «тещином» баре, да початая, непонятно откуда взявшаяся бутылка водки в холодильнике.

— Мариш, чо, совсем-совсем ничего нет?

— Бл# буду, — передразнивая парней бросила Маринка, — Ну, не считая этой водки початой. Да, пацаны, сразу говорю, — тронете материны бутылки в баре — убью! Потому что потом меня убьет за них она. Понятно выражаюсь!

— Йес мэм! — отчеканил уже изрядно кривой Колян.

— Можно и водочки, если хозяйка не против, — сдержанно процедил Михась.

— Да я-то что против, у нас всё равно её не пьет никто, пей, только не ужритесь, смотрите, — доставая приятно запотевшую бутылку из холодильника предупредила Маринка.

— Госпади, чо там пить-то, — усмехнулся Михась, — давай, Колян, по маленькой! Дамы?

— Не, мы пас, сорри! — хором отозвались девчонки.

Улетевшая за четверть часа бутылка водки только раззадорила ненасытную парочку, порождая в буйных головах планы о продолжении банкета.

— Колян, может, сгоняем по-быстрому?..

— Я бл#$дь вам дам «сгоняем»! — рявкнула Маринка. Кто за ворота выходит — обратно не заходит, понятно?

— Мариш, ну чо ты так сразу!

— Мишенька, ты уже датый сидишь, а друг твой, прости, закадычный, так вообще лыко не вяжет. Хорошо бухать, з#$бали! Мих, ты вроде типа взрослый мужик, с головой как-никак, ты пойди в зеркало глянь на себя. Ещё пара стаканов — и будешь как твой папаша. Оно надо тебе?

— О, братва, а давайте баньку замутим!

— Бл$#, ты е#$нулся что ли? Хочешь мне дом тут на х.. спалить? Мать за баню, сказала, жопу под хохлому мне распишет, если узнает. Стопэ, блин!

— Тамара… мммм

— Васильевна!

— Во! Тамара Васильевна только через четыре дня приедет, не боись! А я баню у себя каждую неделю топлю, уж поверь, понимание имею.

Мы с Маринкой тоже были изрядно датыми, несмотря на то, что пили исключительно вино и, как нам казалось, в умеренных количествах, поэтому сопротивляться Михасю, отстаивающего идею бани с упорством проходческого щита, не было ни сил, ни в конце концов желания.

— Ладно, иди топи, хер с тобой, — нехотя согласилась Маринка, — только перед этим запомни, а лучше заруби себе где-нибудь, как там всё было и чтобы после сделал всё так же! Понял?!

— Мариш, ну что ты как с маленьким! — Михась с энтузиазмом пса, отпущенного с поводка после долгой неволи, понесся заниматься банными делами.

По правде сказать, мы оба не то, чтобы любители бани, нас вполне устраивал имеющийся в доме душ, баня же была экзотикой: так, можно пару раз в год, и то если в гости приезжали любители этого дела. Тем более, разумеется, у нас не было никакого опыта приема бани «навеселе» и понимания вероятного эффекта от этого идиотского и опасного сочетания. Опуская все подробности отмечу лишь, что через час-полтора всех развезло настолько, что никто уже не заморачивался полотенцами и прочими нормами приличия, зависая в парной и предбаннике в чем мать родила без малейшего стеснения противоположного пола.

— Народ, а куда Колян-то со Светкой делись?…

— Да небось в доме х#$вертятся, — ехидно ответила Натаха

— Натах, — моментально нашёлся Михась, — может нам тоже, это опа, ну, того этого?

— Слышь, герой-любовник, пойдем домой спать уже, — лениво отвечала Натаха, там заодно разберемся что там у тебя «эта» и «опа».

— Ну как скажешь… — протянул Михась.

Как-то он легко согласился, — подумал я остатком сознания, — а может и правда пойдут, ну и слава богу, пусть валят, всё к лучшему.

— Ладно, ребятка, спасибо за полянку, вы самые п#$датые друзья, честное пионерское! — отчеканил Михась

— Нашёлся пионёр, епт, — ухмыльнулась Натаха, — пошли уже, ребятам спать пора. А, ну вы только этим там не мешайте, пусть уж нарезвятся

— Да х.. с ними, мы если что и в предбаннике поспать можем.

Странно, вроде, Михась свалил, а почему тогда его рожа висит надо мной? Или это сон? Или он рожу забыл? Не, погодите, как рожу забыл? Так ведь не бывает, чтобы сам ушёл, а рожу забыл… Шестерёнки сознания никак не хотели цепляться одна за другую, несмотря на мои титанические усилия...

— Димасик, ку-ку! Это я, Миха!

— Миха, епт, ты ж вроде свалил?

— Свалил, да не свалил, пойдём, что покажу.

По дороге из предбанника к беседке Михась мне врубил в ситуацию, что мы с Маринкой продрыхли в предбаннике пару часов, за это время Колян со Светкой успели «навертеться» и подремать в доме, а Михась с Натахой сгонять за литрухой самогона и намутить разной закуси.

— Боже, дайте мне сдохнуть, — была единственная четкая мысль в моём воспаленном мозгу.

— Димааасииик! Пивааааасик! — моему взору предстал абсолютно голый колян с бутылкой пива в одной руке и зажигалкой в другой

— Бл#, вы ещё и пива взяли, черти ё#$ные…

— И не только, — отрапортовал с пионерским задором Колян, закуривая сигарету

— П#$дец

— Ладно тебе, Димастый, гуляй, пока Маринка не видит

— Этим чертям проще отдаться, чем что-либо объяснить… Будь что будет, гори всё огнём, е$#сь всё конём… — подумал я и сделал неловкий глоток пива.

Пивная горечь, с непривычки, чуть не пошла в обратном направлении, но потом, на удивление, как-то стало легче, и второй глоток зашел уже не так тяжело. А третий — вообще как родной. Голова постепенно прочищалась и наступало, до селе мне незнакомое, «бл#$дское настроение», как его называл видавший виды Михась. Или второе дыхание. Или которое оно там уже по счету?

Между первой и второй, как говорится, наливай ещё одну, — разница была только в том, что у нас с девчонками счет был на бутылку пива, а у парней — на стаканы самогона.

На третьем заходе во мгле участка, со стороны бани, послышалось какое-то движение а вскоре из мглы начала проявляться фигура свежепроснувшейся Маринки, передвигающаяся как сапер по минному полю.

Едва открыв засанные глаза Маринка моментально проснулась от увиденного: двое девчонок и трое парней, абсолютно голые, с сигаретами в пьяных рожах и стаканами в кривых руках. Бутыль самогона, возвышавшаяся над гладью стола как одинокий ферзь, была контрольным в голову.

— Вы А-Х-У-Е-Л-И с-о-в-с-е-м?!!! — Из последних сил выдавила из себя Маринка

— Не ссы пдруга, всё убрём, мы тут эт, ршли чутьчуть эта … ик … ну пасидеть вот с пацанами… и дэушками.. вот.. не серчай пжлста… — заплетающимся языком промямлил Колян

— Я тебе бл.. посижу сейчас, алкаш е#$чий! Я тебе так сука сейчас посижу, а потом тебе ещё батёк твой тоже так посидит, что ты потом сам нескоро посидишь, понял, мудак бл…?!

— Тсссс — Михась, в отличие от нас всех, пить умел, и после определенного количество выходил на плато пьяной меланхолии, на котором мог держаться стакан за стаканом, — Мариш, ну прости, зай, мы сейчас всё уберём и уйдём, лады? Вот уже собираемся, вот смотри, вот только по стакан допьем и всё будет чики-пики

— Знаю я твоё «чики-пики», — передразнивая огрызнулась Маринка.

Разумеется, не тут-то было. Михась, как я уже говорил, он сука простой, но настырный. И эта его настырность, вкупе с неподдельной простотой, умеют эффект убеждения как у асфальтоукладочного катка.

Отказавшись наотрез пить самогон, Маринка нехотя поплелась в мамин бар, достав не глядя бутылку коньяка и, пытаясь сохранить остатки приличия, налила себе на донышке в огромный коньячный бокал...

Это были последние хоть сколько-нибудь четкие отрывки моей памяти, а дальше — туман войны…

***

После долгих шести часов дороги, Тамара наконец вырулила на свою улицу и, сразу как-то про себя отметила несколько странный вид своих владений. Издалека деталей ещё видно не было, но что-то явно было не так..

— Ерунда, переутомилась, всё, последние двести метров и долгожданный отдых! Может, дети что приготовили, жрать хочу, как волк.. Надеюсь, они были лапочками, — с такими мыслями она подъехала к воротам, и…

Милейшая интеллигентная женщина слегка за сорок, кандидат медицинских наук, главный врач районной больницы, любящая мать и старшая подруга своим «детям», от увиденного Тамара Васильевна могла думать исключительно на языке портовых грузчиков.

— П#$дец, — раз за разом проносилось в её голове.

Придя в себя через пару минут, Тамара из последних сил припарковала машину и, с опаской открыв дверь, вышла осматривал потрепанные владения.

Взору представала картина в духе живописи руин эпохи раннего классицизма: верхний уровень полотна был представлен разнообразным женским бельем, свисавшим с веток деревьев, и мужскими трусами, отвечавшими за покрытие кустов. На главном плане — беседка, со стеклянным ежиком из бутылок внутри. Фоном всему этому служил ковер из бычков, выстилавший пространство вокруг беседки подобно лепесткам сакуры во время японского фестиваля.

С опаской приблизившись к беседке Тамара сразу же пожалела о содеянном: стеклянный ёж был милым безобидным существом на фоне тех деталей, что до пора до времени скрывались за стенками: некогда белоснежная скатерть, словно древняя географическая карта, была покрыта коричневыми пятнами, происхождение которых стало понятно по лежащей рядом бутылке, когда-то хранившей двухсотдолларовый коньяк. Эта карта, правда, скорее походила на инопланетную, будучи богато утыканной черными кратерами от сигарет.

Не сразу переварив увиденное, Тамара набиралась мужества на очередной отчаянный шаг: посмотреть, что происходит внутри дома. Впрочем, шаг этот несколько упрощала открытая дверь, зияющая бездной неизвестности.

Дом, на удивление, оказался относительно целым, не считая гор грязной посуды, заблеванных полов и, вишенкой на торте, двумя голыми телесами, сплетенными в замысловатый клубок на тахте.

Так, ну вроде дышут, значит живы, уже неплохо, — холодный разум постепенно брал верх над эмоциями. Наверняка трахались по пьяни, в принципе, возраст уже позволяет, главное, чтобы Маринка не залетела. Ладно, с этим разберемся, постинор, если что, товар не дефицитный.

Осматривая помещения дома с этими мыслями, Тамара зацепилась боковым зрением за окно, выходящее в сторону бани. Бл#$, они ещё и баню топили, совсем с ума сошли. Ладно, спокойно, баня вроде цела, хотя бы снаружи.

Это было последней каплей: достав из бара чудом уцелевшую бутылку коньяка, Тамара налила себе щедрый бокал, и, сделав большой глоток, стала рыться в шкафу в поисках сигарет.

— Надеюсь, хоть сигареты мои не скурили… — Вообще, Тамара не имела этой вредной привычки, но на нервяках могла позволить себе сигаретку-другую, когда никто не видел. Но теперь, что уж стесняться, сгорел сарай — гори и хата! И ТАмара закура прямо в доме, что в нормальное время было совершенно невообразимо.

— Ма-ма… Мама? А ты это уже?… — Заплетающимся языком промямлила сквозь сон Маринка.

— Здравствуй, дочь!

— Мама, ты куришь?

— С тебя пример беру!

— С меня? А я это, я ниче, я ж не курю..

— Сказки будешь кому-нибудь другому рассказывать. Видела картину маслом? Ну так выйди — посмотри, небось, половину не помнишь.

Сквозь туман памяти в маринкиной голове начинали нехотя проступать детале, каждая из которых приводила в ужас воспаленное от похмелья сознание.. Так, баня.. самогон.. но я не пила его.. но что-то пила, иначе почему так херово.. коньяк? Да, точно, коньяк, будь он не ладен… Ужас в голове дополнила картина на яву: Маринка догадывалась, что там «не всё гладко», но увиденное превзошло все ожидания.. Господи, пусть меня мать убьет сразу.. Или повесит.. Или пусть отрежет мне жопу — зачем она мне после того, что она наверняка с ней сделает… — думалось в тяжелой девченочьей голове..

— Маам, а ты ж вроде собиралась на неделю?..

— На неделю? Чтоб вы мне тут нахер вообще всё разнесли? Вас на день оставить нельзя! «На неделю», — передразнивая дочь ответила Тамара.

— А как ты узнала?

— Мать, она, знаешь ли, всё знает. Материнское сердце чувствует, знаешь, так говорят?

— Да лааадно..

— Прохладно! Андрею нужно было срочно уехать по делам, поэтому визит к нему я отменила и решила с утра из отеля сразу домой. Ехала, блин, к вам, скучала, думала как там мои любимые детки, думала, встретят меня чем-нибудь вкусным. Встретили… — произнесла, всхлипывая Тамара, и чтобы совсем не разреветься сделала очередной глоток коньяку, для верности затянувшись сигаретой.

— Мамулечка, ну милая, ну прости, умоляю! Я сама не знаю, как так вышло, ну честно. Ты бы видела, какой стол мы вчера накрыли...

— Видела-видела я ваш стол, — с горькой ухмылкой перебила дочь Тамара.

— Ну мамуль, ну прости, я сука последняя, знаю. Сама не пойму, в какой момент что пошло не так.. Но я, конечно, виновата сама во всём, я согласна. Я поступила как последняя дрянь.. Делай со мной что хочешь, только не плач, прошу...

— Что с тобой делать решим попозже, давай буди своего кавалера и чтобы к вечеру дом и участок были в том виде, в котором я вам их оставила. А потом поговорим.

Разбуженный «кавалер» не отличился оригинальностью, повторив как по нотам «выступление» подруги, потому рассказ нисколько не потеряет и без этого описания.

Ужасно муторное дело — наводить порядок: мыть посуду, драить полы, приводить в порядок участок; но занятие этим с похмелья вполне претендует на видное место в энциклопедии древнекитайских пыток. Ни живы, ни мертвы, мы с Маринкой как могли восстановили прежний шик и блеск и с долгожданным облегчением плюхнулись в кресла беседки на «файв о клок» с маман.

— Ну-с, — начала Тамара Васильевна, — неспешно разливая чай и прикуривая сигарету. Придя в себя внешне, внутри Тамара по-прежнему не находила себе места, несмотря на несколько доз «успокоительного» в составе коньяка и сигарет.

— И что с вами делать? Дети, на скатерти это не написано, уж поверьте.

— Тамара Васильевна…, — заикаясь начал я.

— Да-да, Дим, я тебя внимательно слушаю.

— Нам очень неловко и мы…

— Дим, — перебила Тамара, — я всё это уже слышала и задала другой вопрос. Что вы там, простите, сдуру нах$#вертели, я уже поняла. Я спрашиваю: что делать с вами? Есть предложения?

— Тамара Васильевна…

— Я уже сорок три года Тамара Васильевна, ты можешь ответить на простой вопрос?

В воздухе повисла неловкая пауза.

— Окей, тогда давай думать вместе. Лишать вас денег или каких-то удовольствий — бессмысленно, вы тут и так на моих харчах живёте, горя не знаете. Ну, в самом деле, не сажать же вас на хлеб и воду? — усмехнулась Тамара, — Хотя, может и следовало бы.

— Дим, давай с тобой вот о чем подумаем: если бы ты не был бы мне как родной, я бы прямо сейчас позвонила бы твоей матери, выложила бы ей всю картину и отправила бы тебя на все четыре стороны. Справедливо?

— Угу

— Угу. А теперь скажи мне честно, чтобы дома с тобой сделала Татьяна Михайловна, если бы узнала во всех красках о вашей прекрасной вечеринке?

— Ну она бы, наверное, меня это.. вы..

— Давай, смелее. Чтобы она эта?

— Выдрала бы меня, — выдавил я.

— Как выдрала бы?

— Наверное, сильно бы выдрала… — ответил я, покраснев.

— Ремнем по голой попе?

— Да…

— А скажи, правильно бы она поступила, если бы вот за это, выдрала бы тебя ремнем по голой попе как сидорову козу?

— Наверное правильно...

— Ты сомневаешься?

— Да нет..

— Ну так наберись смелости и прямо ответь!

— Да, правильно!

— Отлично!

— То есть, вину ты признаешь и считаешь, что наказания заслуживаешь?

— Признаю, да.. Заслуживаю

— Молодец, уже неплохо

— А теперь скажи мне, а сообщники твои, вот, например, подруга дней твоих суровых, — Тамара повернулась к Маринке, — Она тоже виновата? В той же степени?

— Ну, наверное да...

— А раз виновата в той же степени, значит, и наказания заслуживает того же?

— Ну, я не знаю.. Она всё-таки девушка..

— «Де-вуш-ка», — передразнила Тамара, — А что, у девушек попы нет что ли?

— Есть

— Так в чём проблема тогда? Дочур, а ты что скажешь?

У молчавшей всё это время Маринки не было никаких сил продолжать «допрос» и она решила сразу «с места в карьер» — Да, мама, я тоже этого заслужива. Нас двоих нужно сильно выдрать. Ремнём. По голым попам. Прости.

— Отлично, вот мы и разобрались. Татьяне Михайловне мы звонить не будем, ей и без того стрессов на работе хватает. Выгонять я тебя тоже не собираюсь: я вижу, что вам хорошо вместе и не собираюсь портить мешать вашим отношениям. Кстати, насчет отношений, Марин, у меня потом к тебе отдельный разговор будет. Ну, сейчас не об этом. Марин, полагаю, пятьдесят сильных ударов ремнем будет достаточным искуплением твоей вины? Что скажешь?

— Да, мама…

— Дима, так как я не твоя мама и, в принципе, трогать тебя права не имею, ты можешь вовсе отказаться от наказания, выбор на твоей совести. Маме я в любом случае ничего не скажу, поэтому можешь отделаться легким испугом. А можешь получить наравне с подругой. Или, впрочем, сколько скажешь…

— Тамара Васильевна, да нет, мы оба виноваты, если ей пятьдесят — ну, значит и мне…

Маринка уважительно посмотрела в мою сторону и, мне показалось, слегка подмигнула.

— Не боишься? Выдержишь?

— Постараюсь…

— Ну раз мы обо всё договорились — Марин, выбирай ремень, пусть это будет на твоей совести, и идите в предбанник готовиться…

Порывшись в шкафу Маринка достала тонкий плетеный ремень, в тот момент больше похожий для меня на ядовитую змею.

— Мариш, ты уверена? Этим ремнем будет очень больно, поверь, пороть буду не жалея..

— Да мама, я уверена. Я повела себя как последняя дрянь…

— Марин, пожалуйста, не надо никогда себя оскорблять.. равно как и окружающих.. Ты никакая не дрянь, ты умная девочка и моя любимая дочь. Просто ты провинилась и должна наказанием искупить вину, с чем ты сама согласна.

Боже, как всё же мудрая женщина… Если когда-нибудь… то о такой тёще можно будет только мечтать… Как будто прочтя мои мысли, Маринка вернула меня с небес на землю:

— Димк, что размечтался, пошли готовиться вину искупать!

По дороге в предбанник я удивленно поинтересовался у Маринки:

— Ничего себе, смотрю, у вас тут целый ритуал с поркой, как в старину..

— Глупый! — рассмеялась Маринка, — Да никакого ритуала, просто на диване или тахте пороться неудобно: одна половинка остается недопоротой, а второй, наоборот, достается черезчур. А в предбаннике на скамейке гораздо лучше: можно равномерно напороть с каждой стороны, только и всего!

— Гениально, — с усмешкой отметил я.

— Помоги, — Маринка по-хозяйски взялась за край лавки, — Давай, хватай и поставим её в середину, чтобы с обеих сторон нас было драть удобно, — всё это она говорила таким тоном, как будто собиралась клеить обои, а не получать обжигающие удары маминого ремня.

Сложив ремень пополам, Маринка подошла к лавке с каждой стороны, примерясь для удара и оценивая, досточно ли места для замаха, — Так, чуть-чуть вот сюда, о, всё, теперь отлично!

— Я первая пороться пойду, лады?

— Как скажешь, дорогая ) А это очень больно будет?

— Да п#$здец! Тебя что, ремнём не драли?

— Не, драли, конечно, но уже давненько, а плетеным — всего пару раз, может. Помню, чуть не помер тогда

— Фигня-война, выдержим, никуда не денемся. Он супер болючий, зато от него почти нет следов, можно через пару дней хоть в бассейн идти, не светя следами. Кстати, раз тебя давно не пороли, ты полтинник-то вытерпишь?

— Не знаю… А ты?

— Ну, я вообще терпеливая, буду изо всех сил стараться. Короче, если совсем невмоготу будет — попроси мать сделать паузу, может не откажет. Только не ори, умоляю, не хватало ещё всем соседям знать, как нам тут задницы полируют.

— Постараюсь...

— Ну что дети, готовы, — в двери предбанника появилась Тамара Васильевна, — Кто первый — попку готовим и укладываемся. Друг друга во всех местах вы уже видели, поэтому, думаю, порка друг при друге вас не смутит

— Конечно нет, так даже лучше — проворно ответила Маринка, через секунду спустив шорты с трусами и устраиваясь поудобнее на лавке.

— Не спеши, доченька, устраивайся получше, придется немного потерпеть...

Маринка, по-деловому устаивалась на лавке, как будто пришла на массаж, а не на порку, с улыбкой еле слышно напевала под нос:

— Наша попка крута, не боится кнута…

— А она его пробовала?, — усмехнулась Тамара.

— Ну, плетеный ремень тоже почти кнут, если уж на то пошло, — философски заметила Маринка.

Обернувшись, Маринка подтянула наверх футболку, убедившись, что вся её восхитительная попка целиком оголена и готова для встречи с маминым ремешком.

— Мам, я готова!

Подойдя к лавке попеременно с каждой стороны, Тамара неспеша, явно со знанием дела примерилась для удара, и, наконец, сделав резкий взмах, уверенно опустила полоску ремня на дочкину попку.

Удар был сильным, но Маринка лежала как ни в чем ни бывало, разве что поморщилась слегка. Затем последовало ещё несколько хлестких точных ударов, покрывших белоснежные маринкины полушария восхитительным узором следов.

— Какая терпеливая девочка, — восхищался я, представляя одновременно себя на её месте, — Я бы уж точно стонал, а она — ни звука, только зажмуривается после каждого удара.

Дамы, тем временем, прошли «экватор», и было уже хорошо видно, как Маринке всё труднее и труднее даётся её героическое терпение. Девочка лежала из последних сил, стиснув зубы и вцепившись в край лавки до белизны пальцев. Тамара же, с невозумутим видом, без малейшей тени злости на лице, продолжала методично обрабатывать ягодичные места любимой дочери.

— Дим, — еле слышно прошептала она, — встань рядом и смотри мне в глаза, мне так проще терпеть будет.

— Дочь, может паузу сделать?

— Спасибо, мамочка, продолжай. Я потерплю.

— Как скажешь, — ответила Тамара, нанеся особенно болючий удар в то место, где ноги переходят в попу.

От шока полоснувшей её боли, Маринка открыла рот, но, ценой неимоверного усилия, удержалась от крика. Переведя дыхание она посмотрела мне прямо вглаза, боже, какой это был взгляд! Взгляд не девчонки-подростка, но женщины, достойно принимающей заслуженные муки. Взгляд, твёрдый, как сталь: я выдержу, я всё вытерплю. Только, пожалуйста, смотри на меня.

Понимая, что дочь терпит из последних сил, Тамара перешла к обработке менее чувствительных мест, не желая доставлять дочери унижения от криков боли.

— Молодчина! — Тамара переложила ремени в обе руки, показывая, что порка закончена, — Мужественная девочка!

— Спасибо, мамочка! — Маринка, переведя дух, поднималась с лавки.

— На здоровье, доченька! — Тамара повернулась к дочери, приглашая её в материнские обьятия. Маринка, не надевая шорт, буквально прыгнула в объястия Тамары, попутно покрывая её горячими поцелуями.

— Мамочка, мамуля, ты у меня самая-самая замечательная! Спасибо тебе за всё. И прости меня, пожалуйста.

— Мариночка, всё, всё хорошо, ты прощена, я люблю тебя, доченька.

Простояв с минуту в объятиях друг друга, мать с дочерью синхронно повернулись в мою сторону, как бы вопрошая «А почему до сих пор не на лавке?».

Как бы я ни храбрился, но не смог отыскать в себе и грамма той легкой решительности, с которой Маринка ложилась под ремень. Нехотя, я еле-еле стянул джинсы, и, на ходу нехотя стягивая трусы поплелся в сторону места наказания.

— Дим, ещё не поздно передумать, — с улыбной произнесла маринкина мама, — и мама твоя точно ничего не узнает, даю слово.

— Димк, ты полтинник-то выдержишь? — с сочувствием спросила Маринка, — можно ведь меньше.

— Ну уж назвался груздем, как говорится, — прокомментировала Тамара.

— Мам, ну он давно непоротый, давай ему тридцать хотя бы, а двадцать я за него отлежу, я выдержу!

— Ну уж нет! — рявкнул я и принял исходное положение, — Готов!

— Ну, раз готов, держись!

И, отработанным движением, Тамара обрушила первый удар на мои полушария.

Господи, как же больно! Мама меня дома иногда порола ремнем, но в тех порках не было и малой части той невероятно резкой обжигающей боли, что я ощутил при первом же ударе. Было такое чувство, как будто я только что попой разгрыз каенский перец!

Следующий удар не заставил себя долго ждать, а потом ещё, и ещё. Ощущение были как при пролете мимо сверхзвукового истребителя: сначала ты видишь самолет, и спустя несколько секунд тебя накрывает громовым ударом. Так и здесь: три довольно быстрых удара и через секунду лавина нереальной переполняющей боли, с криком рвущейся изо всех сил наружу.

Из последних сил я подавил этот крик, позволив ему лишь страшной гримасой отразиться на моём лице.

Маринка, сидя у моего изголовья, смотрела мне прямо в глаза, поглаживая своей нежно ладонью мои руки.

— Терпи милый, терми мой мальчик. Знаю, очень больно, но надо, надо потерпеть, ради меня, потерпи, пожалуйста.

Эти слова открыли во мне второе дыхание, и следующая серия ударов зашла уже легче. Всё та же жгучая сумасшедшая боль, но, всё же такая, которую можно подавить в себе, проглотить крик, задвинув его глубоко-глубоко.

Не было ни малейших сил считать удары, но я надеялся, что мы где-то в районе «экватора». Исполосованная попа горела огнем, зудела адским зудом, а мама (в тот момент Тамара была для меня абсолютном эквивалентом родной матери) с врачебным хладнокроиев продолжала методично покрывать мои ягодицы всё новыми полосками.

Безумно, невыносимо хотелось закрыть попу руками, но я из последних сил удерживал себя, вцепившись вместо этого в край лавки. Ещё сильнее хотелось соскочить с лавки, удрать прочь это этого беспощадного ремня, но это было бы полнейшим позором и я держался как мог, из последних сил.

Где-то на тридцатом ударе силы окончательно иссякли и, из всех возможных позоров, я решил что хотя бы стонать — будет наименьшим из них. Едва открыв рот, я увидел увидел обращенный прямо на меня взгляд Маринки. И сейчас это был совсем другой взгляд, не тот, что при её наказании: это был теплый, пллный любви взгляд, её красивые большие глаза смотрели прямо на меня, повторяя, — милый, держись, я с тобой, вместе мы обязательно выдержим, ещё немного, ты обязательно справишься.

И, в ответ на мою попытку открыть рот, чтобы хотя бы так выплеснуть часть переполняющей меня боли, Маринка едва заметно поднесла палец к губам:

— Тсссс… Тихо, тихо, пожалуйста, мой милый, Держись, ты можешь…

И в ответ на этот жест, полный поддержки и сострадания, и взгляд, полный любви, я окончательно осознал, что наша дружба окончательно переросла в нечто большее. И это «нечто» называется — любовь. И эта любовь даст мне силы выдержать любое испытание, вытерпеть любую боль, потому что эта любовь взаимна, я в чувствовал это, и эта взимность давала нам общие силы пройти достойно испытание до конца.

Ну вот и всё, дети. Вы молодцы, мужественно приняли, что заслужили, горжусь вами.

— Мам, а в углу с голой попой надо стоять? — игриво поинтересовалась Маринка.

— Глупышка, ну ты что, ну какой угол? Пойдёмте ужин готовить…