Отправлено: 10.10.21 21:15. Заголовок: Ирина Мышковая. "Мальчики не плачут".

Мальчики не плачут

Ирина Мышковая

<...>

БЛИ-И-ИН! Два часа прошло!!! Как так-то? Я же помню, что на полчаса задержаться
решил, чтоб к трем успеть, когда мама домой придет! Но потом - провал в памяти.

Я как увидел, сколько сейчас времени (у нас в школе часы электронные над
входом), прям замер от ужаса, где стоял. Как будто с разбега на стену налетел и
расплющился об нее в лепешку. Стою, глаза выпучил, дышу как собака:
вдох-выдох-вдох-выдох. Так мне вдруг холодно стало - до костей пробрало. И не
потому, что мокрый насквозь, а на улице мороз. А просто представил, что меня
дома ждет. Аж руки затряслись.

Рванул я к сумке, взял телефон, а там десять пропущенных. И в ватсапе сто
сообщений, мол, ты где, убью. Радость от снежков это "убью" сразу и убило. Как
пулей. Бдыщ - и нет. А есть один холод. И внутри, и снаружи. Как будто Карась
мне снежков еще и внутрь накидал... Не зря же вот говорят "примерз к месту". Я и
примерз. Смотрю в телефон и не вижу ничего - пятно белое. Сердце колотится, в
ушах отдает. И понимаю, что минутки убегают, а с места сдвинуться не могу. Точно
примерз. Всем собой. Насквозь.

Вот если бы что-нибудь случилось срочно, что меня по-настоящему бы убило. И
домой не надо было бы идти. Упал же на Челябинск метеорит! Что стоит еще одному
на школу нашу упасть, их же там миллиарды в космосе! Или лучше мне на голову.
Чтобы мокрого места не осталось. Только прямо сейчас! Пожалуйста!!!

Стою, смотрю наверх, а там, конечно, никакого метеорита. Даже снег больше не
падает. Смеркается потихоньку. И понимаю, что еще больше времени уходит, а все
никак не двигаюсь.

Но пора! Пора двигаться-то! Уже чувствую, что с каждой секундочкой у бабки там
еще один инфаркт случается. Стотысячный. И слышу прям, как папа с мамой орут. Я
неделю назад в музыкалке на полчаса задержался, так они орали как ненормальные:
"Шлялся, поди, с бандитами малолетними, глаза б тебя не видели" и "Еще раз
опоздаешь - убью". Не знаю, про каких они бандитов. Да еще малолетних. И это вот
полчаса, а не как сейчас. Два!

Что же они теперь сделают? По-настоящему убьют?

Нет, правда, могут убить? Глаза как раз видеть не будут тогда.

Заныло все внутри, слезы в горле забулькали. Оборачиваюсь - пацаны сумки уже
свои похватали и разошлись. Как и не было нашей снежной битвы, и Карась меня
никуда не звал. А вроде это я сам, как дурак, в снегу извалялся и стою теперь,
капаю.

Пошел домой. Ну а что делать? Мороз, ветер еще ледяной. Куда деваться? Иду и
прошу про себя, чтобы дорога не заканчивалась. Чтобы все время идти, но не
приходить. Куда там! Двадцать метров - и дорога. Перешел - машины гудят, торопят
- уже аллея перед Надькиным домом. А за Надькиным - мой. Путь этот никак не
растянешь. А в обход страшно идти. И тянуть страшно, и не тянуть - еще страшнее.
Я уж и шажочки пытался поменьше делать, и ногу за ногу зацеплять, и по парапету
идти как по канату над пропастью. Ничего не помогает. Все равно к подъезду
приближаюсь.

Только перед самым домом слегка повезло: рабочие из люка провода вытянули и
полдвора огородили. Ну, я вокруг дома. Можно было, конечно, по палисаднику, но я
решил: пойду через гаражи, поживу лишние три минутки.

Ну все. Подъезд мой. Руку к домофону еще поднял, вот честно. Посмотрел на нее
еще с подозрением - моя ли рука? Слишком тяжелая. И двигается странно. Не
сгибаясь. Хотя сколько раз я этой рукой в домофон тыкал? Миллион?

Я надеялся, пока подниматься буду (на лифте не поеду специально), придумаю, что
дома сказать, чтобы не убили. Ну или хотя бы отдышусь. Но, как только нажал код,
дверь сама собой распахнулась, чуть мне нос не отрубила. Я успел отскочить, а
она, дверь эта, как громыхнет о перила! По всему двору эхо пошло: "У-у-у-у-у".

А за дверью - мама. Шуба прямо на халат надета, ноги хоть и в сапогах, но под
сапогами голые. И белая вся. Смотрит на меня и молчит. Жутко молчит, как будто у
нее во рту что-то кошмарное и она это держит. А если откроет рот, то это что-то
оттуда вырвется и вцепится в меня. Типа гигантской змеи или ядовитых пчел.

Никогда мне так страшно не было. Аж в голове загудело.

И я от страха как давай скорее кричать маме, пока она свой рот не открыла и пчел
не выпустила. Кричу, сам не понимаю, что кричу. Лишь бы не замолкать. По ходу
историю придумываю, чтобы не дать ей заговорить.

Типа "шли мы с Надькой вместе домой, а у нее перед домом люк открыт, вон он,
мам, там сейчас его рабочие закрывают, а тогда никто не работал. Снегу навалило,
мы болтали с Надькой и люк не заметили. И провалились, мам! Там невысоко, но
вылезти нельзя. Мы не сильно ушиблись, мам! Стали звать кого-нибудь, а никто не
идет! Мы там час целый сидели, мам, слышишь, пока Надькин папа нас не нашел. Он
с работы возвращался и услышал. Надька, чтобы вылезти, мне на плечи встала, а
папа ее на землю лег и вниз руки протянул. И достал ее из люка. А потом за
веревкой сбегал и меня вытащил, как альпиниста. Мы, пока там сидели, промокли и
замерзли, мам. И телефон там в траншее этой не ловит, поэтому я не звонил и на
твои звонки не отвечал - только сейчас пропущенные увидел. Мам, давай домой
пойдем, мне холодно очень, мам".

Тут я уже плакал.

Не знаю, почему я так раскис. Видать, пока говорил, внутри все снежки Карасевы
растаяли и слезами потекли.

У мамы глаза из круглых обратно в узкие превратились. И она снова стала
смотреть, как обычно на меня смотрит: с прищуром. А прищур этот означает одно:
не поверила ни одному слову.

Молча меня за шиворот схватила и потянула в квартиру. А как втащила в коридор,
сразу папе Надьки позвонила. И всю мою историю изложила подробно. Почти слово в
слово.

Я застыл на пороге, с куртки текло, а мама стояла спиной и с дядь Колей
разговаривала.

Дядь Коля, слышно было, смеялся громко, и мама смеялась, мол, да, фантазер,
писателем будет. Мне даже показалось, что мама больше не сердится, что она
сейчас повернется, улыбнется мне и скажет это приятное слово: "Фантазер". А еще
по голове погладит и отправит в ванную переодеваться.

Вот именно. Фантазер.

Она тепло с дядь Колей попрощалась, как с лучшим другом, позвала на чай. Потом
ко мне повернулась. Смотрю, а она не белая, а уже красная как помидор. Как ей
удается за десять минут три раза цвет поменять?

Но додумать я не успел, потому что мама рот открыла, а оттуда не пчелы и не
змеи, а хуже. Ор до небес. И что я идиот. И что бабушка таблетки пила, чтоб
инфаркт не разбил, и что мама во все больницы позвонила, и что уже бабушкины
таблетки пила, и что папе звонила на работу, и что папа тоже на таблетках. Но в
основном, конечно, что я дебил и мозгов у меня нет и что я их смерти хочу.

У меня внутри опять все заледенело. И снова пошевелиться не могу. Примерз, как
на школьном дворе, хотя дома стою. Дома же тепло должно быть?

Мама все кричит, а я хоть и стараюсь слушать, но почему-то не могу. Как будто
это не мама, а море шумит. Все слилось в шум этот. От него голова потяжелела и
заболела сразу. Стою и через боль думаю: если она искала меня, если в больницы
звонила, почему же к школе не пошла? Но не могу спросить. Вообще говорить не
могу нормально.

Слышу вроде со стороны, что шепчу еле-еле: "Мамочка, мамочка, не кричи, я не
хочу твоей смерти, я только в снежки поиграть хотел, мам".

И плачу опять.

Мама замолчала, губы сжала в ниточку, да как убежит в комнату, да как хлопнет
дверью так, что с полки шапки посыпались!

Я постоял еще, носом пошмыгал, сам не знаю, чего ждал. Вообще - нет, знаю. Чтобы
мама из комнаты вышла и не кричала, а про снежки послушала. Но она не вышла. За
дверью слышно стало, что она теперь с бабкой говорит. Ну, как говорит - кричит.
И бабка там приглушенно "ох" да "ах". Поди, опять про инфаркт.

Побрел я в ванную. Снял с себя джинсы-носки и все мокрое, в душ залез теплый,
меня от этого тепла и воды, как плотину, прорвало. Стою реву. Хорошо - в душе не
поймешь - где из трубы струя, а где из меня. Все вода.

Проревелся. Вылез. Ушел в комнату. Там вспомнил: сейчас же еще папа с работы
приедет. Опять плакать захотелось. Только слез не осталось - один гудеж вокруг
носа и шум в голове, как будто из душа не вылезал. Я в коридор выглянул, а тут и
папа дверь открывает. Тоже белый. Заразное это, что ли, - белеть?

Мама услышала, что он с работы вернулся, - выскочила от бабки. Папа
поздоровался с ней очень вежливо. От так с незнакомыми людьми обычно
здоровается, например с теткой какой-нибудь в магазине. Вот и маме:
"Здравствуйте!" И спрашивает, мол, где этот идиот был. Как не про меня. Ну, мама
всю историю про люк и Надьку папе выложила, а сама на меня даже не смотрит, все
"он" да "он". Меня что, нет, что ли? Хотя вот же я. Стою рядом.

Папа на меня не взглянул. Покивал, разделся и с мамой ушел. И дверь закрыл. А
через пять минут вернулся. С ремнем.

Я сначала даже не понял зачем. Меня раньше никогда ремнем не били. И вообще не
били. Орать - орали, обзывали - это да. Ну, это у всех так вроде. Кого-то и
ремнем еще бьют, а меня вот никогда. Но, видать, решили, что зря.

Я и шага сделать от двери не успел. Папа меня развернул за плечо да ка-а-ак
стеганет! Больно - жуть! Я дернулся, но у папы рука железной стала и к моему
плечу привинтилась. Я закричал, завертелся, не вырвешься. Папа бьет наотмашь,
ремень свистит, я кричу: "Папочка, папа, не надо, не надо, пап, пап, не надо!" А
сделать ничего не могу. Только руки завел назад, чтобы ремень по ним попадал. Но
по рукам оказалось еще больнее: они ж голые, а задница хоть в штанах. Ну, папа
хлещет, я ору, слезы опять полились. Как только набрались так быстро? Короче,
отпустил папа мое плечо, оттолкнул от себя и ушел. И дверь закрыл.

Теперь гудело во всем теле, не только вокруг носа. А зад прямо жгло, как будто
там костер развели. Тут уж я ничего не ждал - сразу в свою комнату поплелся и на
кровать лицом к стене. На бок. На спину-то не ляжешь. Думал, что слез уже не
осталось - сколько же можно? Глядишь, весь вытеку. Но оказалось, что еще как
осталось - целое море! Как полились - не остановишь.

Лежу я, прижав лицо к стене, и реву. Надеялся, если лицо сильно к обоям прижать,
слезам некуда течь будет и они прекратятся. Ни фига! Текут по шее, по ушам,
находят дорожку. Я сначала злился, что никак плакать не могу перестать, а потом
на злость сил уже не было.

Плакал я долго. Слезы всю шею намочили и в майку впитываться начали. И весь я
как-то быстро ослабел. Как после физры, когда отжимания сдавал: сидишь на
скамейке и встать не можешь. Вот и я так. Только лежу. Хорошо хоть не на физре -
вставать не надо.

Минут через десять слышу: шаги. Я, когда в комнату свою заходил, прикрыл дверь,
но не закрывал: мне не разрешают закрывать. Всегда врываются или мама, или бабка
и с порога кричат: "Ты чего закрылся, тайна у тебя, что ли? Не может быть от нас
тайн! Чего тут делаешь? За уроки садись!" Они обычно одно и то же кричат, только
слова по-разному переставляют.

Вот и сейчас дверь распахнулась, аж об шкаф стукнулась. А за дверью - обе: и
мама, и бабка. Я хотел сделать вид, что сплю, но еще не наплакался, плечи у меня
трясутся и нос свербит - хочешь не хочешь, всхлипываешь.

- Вот, полюбуйся - рыдает теперь! - проговорила мама и, наверное, на меня
показала, я на дверь не смотрел.

- Ну и пусть рыдает, - добавила бабка, - побольше поплачет, поменьше пописает.
Тоже мне, артист. Как врать - это он быстренько, а как отвечать за свое вранье,
так рыда-а-а-ает он.

- Да-да-да, - вторила мама, - то, что вместо занятий шлялся непонятно где, - это
еще цветочки. Но вот врать - это уж слишком. Единственное, что я никогда не
прощу ему, - это вранье!

И дверью - хлобысть!

От этого удара слезы моментально закончились. Как будто мама дверь не в комнату,
а в меня захлопнула. И все. И ни слезинки. Как отрезало.

<...>