Отправлено: 07.04.24 07:23. Заголовок: Когда с ремнем знаком не понаслышке

1. О себе

Родители у меня были строгие. Убеждены, что вместо 1000 слов и 100 повторений лучше раз 10 по попе.
Нет, я не виню их сейчас.
Тогда – да, больно, стыдно, обидно, зло. Казалось, что часто несправедливо ко мне, безжалостно.
Теперь понимаю: строгость была, возможно, излишней, но все же полезной - от многих дуростей уберегла.
У меня сыновья. Двое. Разница - 8 лет. Порка обоим знакома не на словах.
Конечно, кто-то скажет: как же так, неужели свое детство не сделало противником ременной педагогики?
Опыт детства и помогает, и останавливает. Если перегибаю, что, честно скажу, бывает порой сгоряча.
В целом порка для меня – это инструмент высшей меры наказания и внушения. Когда уже край, когда по-другому никак.
Но обо всем по порядку, однако…

* * *

Помню себя лет с 3-4.
Лежу на отцовском или материнском колене. Ноги родительскими ногами зажаты. Правая ладонь шлепает, левая за предплечья придерживает. Визжу, ногами дрыгаю, попой виляю. А толку… Особенно если отцовской мускулистой пятерней...
Затем – угол. Лицом к стене.
Отстоял 1 час – прощения просить, извиняться за то, за что наказан, обещать не делать так больше.
Теперь можно к себе в комнату. Проплакаться, попу потереть. Она обычно горячая, помидорно красная. Наказывали всегда только по голой. Как для шлепки штанишки и трусики к коленям родительской рукой сдернуты, так и в углу стоять, и прощения просить. О стыде, впрочем, не думаешь. Ведь и после долгого часа в углу больно даже трусики натянуть.

* * *

6 лет.
Пошел в школу. Традицией стали еженедельные, в субботу, проверка дневника и порка, без которой крайне редко обходилось.
Родители не только двойку, но и тройку считали причиной для наказания. Потому что двойка – тут вроде как природной соображалки могло не хватить, а тройка – это явно лень, торопливость сбежать к друзьям во двор, нежелание напрягаться ради старательной учебы.
Любое учительское замечание о поведении, особенно высказанное на родительском собрании, – это тоже повод выпороть. А попытка оправдаться, объясниться – это хитрость и вранье.
Тогда же наказание стало исключительно отцовским делом.
Для порки теперь я вставал в гостиной позади тяжелого деревянного стула и перегибался через спинку, вытянув ноги и уцепившись руками в передний край сиденья.
Ладонь заменил ремень – плетеный, толщина - в мизинец, ширина - в три пальца.
Штаны и трусы должен все также к коленям спускать. И в углу потом со спущенными все тот же час стоять. И прощения просить.
Когда отец применил ремень впервые, шлепки ладонью показались поглаживанием. Уже после первого хлестка я выпучил глаза и задохнулся, а после 3-5 ременных укусов отчаянно визжал и дважды попытался вскочить. Сильная рука отца прижала к стулу. Попа получила дополнение к назначенным 30 ремням: 5 за первый подскок и 10 - за второй. После третьего вскока, предупредил отец, порку начнет заново…

* * *

В 12 лет, когда уже довольно большой как бы, судя хотя бы по появившимся в интимных местах волоскам, порка переместилась в мою комнату. Теперь мама этого не должна была видеть.
Поставил меня отец в коленно-локтевую на кровати. Так больнее. Но и пороть, считал отец, надо, чем старше, тем строже.
В разгар порки я завалился набок - уж очень больно. Отец стащил на пол, зажал между ног. Теперь прилетало не только по попе, но и по ногам, и между виляющих ягодиц.
Дергался я так, что штаны с трусами слетели. Орал до хрипа.
Мама все же заглянула. Просила отца сжалиться. Он велел не вмешиваться, уйти. Правда, всыпал еще немного и отпустил.
В углу я стоял в гостиной. На виду у смотрящих телевизор родителей. Без штанов и трусов.
В следующий раз, видя сразу расставившего ноги отца, я жалобно попросился на кровать.
Отец кивнул, но штаны с трусами приказал снять совсем. Порол строго и долго. Как будто испытывал. Я визжал, дергался. Залил кровать слезами, соплями. Колени разъезжались. Но выстоял. Очень уж страшно было опять на полу оказаться.
Отбросив, наконец, ремень, отец помолчал пару минут, глядя на меня – сжавшегося, ревущего, ухватившего судорожно ладонями попу.
- Че лежим? Угол ждет! Или добавки?
Я вскочил. Утер слезы и сопли футболкой. Давя всхлипы, заковылял к двери.
Отец хмыкнул.
- Стой!
Испуганно обернулся. В грудь ткнулись кинутые отцом трусы и треники.
- Надень. Но задница – голая!
Так отстоял я свой час в углу гостиной.

* * *

Мне 14.
Как-то вечером выпоротый, отстоявший с голой попой в углу и отпущенный к себе в комнату, услышал родительский разговор.
- Леш, Мишка не малыш уже. Совестно ему так-то… Ладно ты или Васька твой… А я? Да и Ленка щас опять забегала… А если Маринка с нею зайдет?
Елена Аркадьевна – подружка мамина. Василий Федорович – муж ее, отцовский друган по гаражу. Марина – дочь их, красавица, отличница. Годом меня младше. Этажом ниже живут.
Не один раз уже было такое. Дядя Вася, тетя Лена, а то и вдвоем придут с делом каким или потрещать по-соседски, а я в углу. Ничем не докажешь, что не случайно так получается. Но слышно же им визг у себя, в квартире этажом ниже… И заходят почти после каждой порки…
Дядя Вася глянет, покачает отцу головой вопросительно-осуждающе, взъерошит мне затылок понимающе-ободряюще. И все.
Тетя Лена так и сверлит меня, голопопого, краснозадого. Пока мама в кухню не уведет почаевничать.
- Не малыш? А косячит детсадовски! Хотя знает, что будет, – отрезал отец – Ишь, совестно! Совестно – это ему должно быть. Вот повзрослеет, за ум возьмется – посмотрим. А пока через задницу только едва доходит – и в углу будет, и пусть спасибо скажет, что не вовсе бесштанный. А что видят все задницу драную – так сам виноват.
- Ну, Леша…
Дальше я не слушал. Как отец ведь сказал, так и будет. Эх!

* * *

15 мне.
Дает себя знать возраст. И пиво. И сигареты. И гулянки поздние с девочками. И расплата всякий раз до хриплого рева.
За курево небывало получил дня через три после днюхи. Не углядел. Мама куртку, вусмерть затасканную, без спросу забрала в стирку. А там пачка начатая сигаретная…
Ух что было! Уж на что я к поркам привычен, но тут отец драл, как ни одной козе сидоровой в страшном сне не виделось. Какая моя комната… Какая кровать… Едва узнал про курево - сразу за загривок, между ног себе. Треники, трусы сорвал одним махом с треском. И ремень заменил скакалкой.
До крови выдрал. Три дня пластом на пузе валялся. Попа иссиня-черная была. А как оклемался – он пачку мне, и курить, пока не закончатся. Хорошо, штук шесть всего там оставалось. Проблевался только. А 20 было бы… Без того, впрочем, хватило - за 50 уже, а табак на дух не выношу.

* * *

Почти в 16 это случилось в последний раз.
В чем причина? Да кто ж его знает…
Может, я повзрослел, поумнел, понял ценность нормальной жизни и что это не жестокая прихоть родительская, а пусть и такая вот, суровая, но забота о моем будущем. Чтоб не съехал с катушек по дурости, не сломал себе жизнь чем-то, за что в 16 и за решетку загреметь можно. Соблазнов-то уже много, взрослым себя чуешь, а мысли о последующей неизбежной ответственности, не только в виде отцовского ремня, приходят то и дело запоздало.
Родители - отдаю им должное - тоже понимали, что я не мальчишка уже.
За ремень отец брался, конечно. Все так же строго. Но уже всегда один на один. И без вставаний в угол. Тем более с голым задом.
До теперь всегда был долгий разговор и с ним, и с мамой. Нет, не «разбор полетов», не ругань. Спокойное, вдумчивое обсуждение. С упором, что у меня своя голова на плечах и настанет день, когда мне только самому о себе думать, самому свою жизнь строить, самому за все отвечать. И что ответственность эта будет несравнимой с ремнем по заду.
Теперь отец с мамой уже не скупились на 1000 слов. И для меня отцовское «Иди к себе. Готовься» уже не было отсылкой на Голгофу. Тем более иной раз стоишь голышом на мослах, ждешь, чтобы поскорее уж, а там и забудется, а он зайдет, глянет, хмыкнет…
- Самому-то перед собой не стыдно? Не совестно? Здоровый лоб, а все дуркуешь. Думаешь, жопу надеру, заживет - и чего бы по новой не куролесить?
Что тут скажешь… Выпорол бы и дело с концом. А он душу в клочья!
- Слазь! Нечего обиженкой задницу клячить. Оденься. Полы мыть марш. Не все ж матери горбатиться.
Если все же порол – это было не унизительной экзекуцией, а болезненным искуплением. С каждым разом постепенно исчезали былое ощущение обиды, стыд стоять перед ним на карачках, подставляя голую попу. Стыдно было за то, что я опять по дурости своей накосячил. И все чаще, натягивая штаны на болезненный зад, я сам себе строго приказывал не давать поводов для такого.
Что было причиной, повторюсь, не знаю. Может, родительские разговоры. Может, мои самоедские упреки. Но пороли все реже. Потому что поводов было все меньше.
А в день 16-летия, когда я задул свечи на праздничном торте, отец вытащил из кармана так хорошо знакомый ремень и порезал на мелкие части…

2. Марина

Да, та самая девочка-соседка. Перед которой я всегда очень смущался, ведь она знала о моих наказаниях. Которой был благодарен, ведь ни разу не пришла с родителями, когда стоял в углу поротый. Которой был признателен за тактичность в расспросах о случившемся, помощь с уроками (отличница же, напомню), укрывательство известных ей моих косяков. За сочувствие и попытки подлечить.
Не удивляйтесь! Как-то так незаметно случилось, что при всем смущении и стыде Марина стала мне родным человеком. Ей открывал то, в чем никогда не признался бы никому другому. Перед ней впервые сам спустил штаны, признав, как хреново досталось.
- Леша, ты так кричал! Тебе очень больно сейчас? Вот. «Спасатель». Заживляет быстро… Ну чего ты? Мы одни дома. Никто не увидит. Никто не узнает.
И она сидит на диване. Я лежу на ее коленях. Втирает прохладную мазь. Треплет ласково волосы, уговаривает потерпеть минутку.
В начале она отворачивалась. Не хотела смущать обзором лишнего. Сама краснела, смущаясь. Дрожали руки, роняя тюбик.
В 14 лечение стало влечением. Мы посмотрели глаза в глаза. Она обняла меня. Я поцеловал ее…
Марина. Моя любовь. Моя жена.

* * *

Детей мы долго не заводили.
Родители наши удивлялись. У нас же такая Любовь! С детства неразлучны.
А мы не обсуждали с Мариной этот вопрос. Обходили стороной, не сговариваясь.
Это сейчас я понимаю.
Мы боялись. Мы не хотели.
Нет! Мы мечтали о детях. Мы замечали завистливые взгляды друг друга на семьи с детьми во дворе, в метро, на улице.
Мы боялись стать такими, как мои родители. Марину-то никогда не били. Она была принцессой для мамы и папы.
Я боялся, что гены и опыт дадут себя знать. Я не сдержусь, если что.
Марина говорит, что боялась себя. С одной стороны, вон какой муж у нее. Жесткое было у него детство. Но пошло на пользу. С другой – возьмется, не приведи Господи, за ремень… Она не знала, как поведет себя при этом. Одобрит или осудит.
Так. Заболтался ты, Михаил Викторович. Ближе к сути…
Два сына у нас, напомню. Красивые. Желанные. Любимые.
Жаль, опасения подтвердились. Не совсем так, как мы думали.
Рад, что не по худшему варианту.
Горд. Я не самый плохой отец. Не я хвалюсь. Пацаны уверены в этом.
Надеюсь. Настанет день. Оба назовут лучшим папой. Скажут без лести, лукавства и вранья.
А пока…

3.1. Алексей. Первый раз

Лешка – первенец.
Досталось первый раз лет в 5.
Пришел я с работы, а дома непривычно тихо. Жена из кухни вышла хмурая.
- Что тут у вас?
- Истерику в магазине устроил. Машинку ему подавай! Орал, на полу валялся. Дурой злой обозвал. Ну, представь только!
- Где он?
- В гостиной. В угол поставила. Предупредила: отец придет - выпорет.
Оп-па! Это же Маринка. Она же знает, как меня. Она же жалела очень, сочувствовала, с уроками помогала, косяки прикрывала. Чтобы не слышать лишний раз мой визг. А тут…
Ну, вот он. Носом к стенке за шкафом. Худенький, мелкий. Носом шмыгает…
Сели с женой на диван.
- Леша, подойди.
Не идет. Молчит.
- Леша! Что я сказал?
Маринка губы поджала. Руками развела. Сам видишь, мол, как тут с ним.
Вытащил за шиворот к дивану. Упирается. Но куда ему со мной тягаться…
Стоит. Молчит. Взгляд в пол уперт. Губы кусает. Футболку теребит.
- Что это было в магазине, Леша? У тебя мало игрушек?
Говорю спокойно, почти ласково.
Смотрит исподлобья. На мать косится. Молчит.
- Будешь молчать – тебе же хуже. Ты и так виноват очень. Ладно… Черт с ней, с машинкой. Ты скажи, как ты посмел маме такое сказать? Маме!
Молчит.
И вдруг взрывается.
Выпрямляется. Сжимает кулаки. Дрожит. Смотрит прямо, ожесточенно.
- Машинку хотел очень. Красивая! Дешевая! Она не разрешила! – все больше распаляется, краснеет, почти кричит, уверенный в несправедливости. – Да, злая! Да, дура!
- Леша! Ты что говоришь?! Почему кричишь? Это же ты виноват! Не мама. Не я. Ты! На полу валялся посреди магазина. Кричал. Обзывался. Из-за какой-то машинки. У тебя шкаф игрушками завален. Мы ничего никогда для тебя не жалеем. Мы тебя любим. А ты? Что ты сейчас творишь?
- Ну и что?! Выпорешь. Она сказала. А ты всегда ее слушаешь!
- Леша!
- И ты злой! Машинка... Красивая! Дешевая! Почему нельзя?
Ну что вы хотите от пятилетки? Конечно, он боится, но храбрится, сам себя своими словами и криком убеждает в своей правоте, кормит свою обиду, уверен в неизбежности наказания, после которого ему будет еще хуже. Но ему уже все равно. И потому – все в штыки. Что-то бормочет сам себе. Плачет. Давит всхлипы. И – убегает в угол!
Марина смотрит на меня испытующе. Знает, что я не смогу с ним так, как со мной когда-то. Но одним выражением лица, позой, взглядом требует этого.
Я понимаю, что и ему нужна встряска. Истерит? Так ведь клин клином вышибают. Ему это нужно. Переключится на другое. Успокоится. Потом снова поговорим. А сейчас…
Встаю. Вынимаю из джинсов ремень. В два шага подхожу. Хватаю за шиворот. Встряхиваю, как куклу. Тащу на центр комнаты.
Он ошеломлен. Испуган. Сжимается. Не сопротивляется. Всхлипывает. Тяжело дышит.
Ну как вот я его… Блин!
Рука чуть не роняет непроизвольно пряжку сложенного вдвое ремня.
Смотрю на Марину. Она сидит каменной статуей с застывшим лицом. Всем видом показывая: слабак, слюнтяй, не мужик!
Наклоняю Лешу. Зажимаю между ног шею.
Он падает на колени. Прикрывает руками попу.
Завожу ему обе руки за спину, сжимаю левой ладонью. Вздергиваю.
Мальчишка пытается вырваться. Снова сгибает ноги к полу.
Вынуждаю встать. Рукой с ремнем сдергиваю к коленям его домашние шортики вместе с трусиками. Ремень задевает при этом ягодицы и бедра. Откляченная голая попа сжимается.
Ремень взлетает и оставляет на худощавой белой ягодице темно-красную полосу.
Лешка подается вперед, вжимаясь мне в ноги.
Полоса на другой ягодице. И снова на первой.
После пятерки визжит. После десятки рыдает. Еще несколько – и…
- Аааааййййй! Папа!
- Уууууййй! Больно!
Уже помидорная, вспухшая попа виляет, уворачиваясь, сжимается-разжимается. Ноги елозят по полу. Руки вырвались из захвата, бьют меня по ногам. Шорты с трусами болтаются на щиколотках.
Почти 20.
- Ааааайййй! Не буду!
- Оооооооойййй! Простите!
Влупляю 20-й. Беру за шиворот, ставлю на ноги. Он хватается за ягодицы. Лицо красное, в дорожках слез и соплей.
- 20 было за истерику в магазине. Сейчас в углу постоишь. За обзывания получишь потом.
Заходится в плаче.
Встряхиваю. Отвожу в угол.
- Стой смирно и молча. Думай о своем поведении.

* * *

Кухня. Дверь открыта. Лешку видно. Чтобы не было соблазна нарушить, что сказано.
Сажусь за стол. Закуриваю.
- Водки дай! Что с ужином?
Марина подает графин, стопку. Достает из холодильника миску с винегретом. Банку соленых огурцов. Режет колбасу.
- Горячее – борщ и котлеты с пюре. Все готово, Миша. Остыло… Подогреть?
Выпиваю. Смотрю хмуро.
- Так надо было, Миша. Ты же видел, слышал его. Это надо гасить сразу, - а руки дрожат, гремят сковородка, кастрюля.
- Оставь. Помолчи.
Жена поджимает губы. Садится.
Наливаю вторую. Как вода!
Закуриваю. Тут же тушу.
- Марина! Ты! Как? Зачем?
- Миша! Не кричи!
- Лешке тарелка где? – уже тише, конечно. Дверь открыта. Он почти все слышит.
- Миша… - никогда не видел ее в таком раздрае.
Третья рюмка. Ни в одном глазу.
- Че там? Котлеты? Пюре? Собери. Воду, сок налей. На стол зачем? На поднос.
- ???? – взлетают удивленно-вопросительно брови.
Тушу сигарету. Встаю. Беру поднос.
- Тут сиди, - обнимаю ее. – Молчи, ладно? Не встревай. Не мешай, пожалуйста!

* * *

- Леша?
Молчит. Смирно стоит лицом в стену. Напряжен. Ключицы вон как выпирают!
Поднос - на стол. Гремят тарелка, стаканы.
Он слегка обернулся. Испуганно. Непонимающе. А кушать-то хочет!
- Леша, иди ко мне.
- Еще? Да? – голос срывается.
Сползает по стенке в сжавшийся, прикрывший голову руками комок.
Подхожу осторожно. Присаживаюсь. Беру ласково за руку. - Ты чего? - кладу руку на плечи. - Не еще. Не буду.
Обнимаю. – Леша… - поднимаю.
- Леша…
Тыкается в грудь. Обвивает ручонками.
- Папа! За что? Почему?
Глажу трепещущую в рыданиях спину.
- Больно! Стыдно! Папка!
- Ну все-все, родной мой. И ты так не будешь. И я не буду… - давлю в груди вздох. - Надень трусики. Вот. Пойдем!
Конечно, куда ему стул… Сажаю на колено. Глажу волосики. Даю воды.
Зубы дребезжат о стекло. Проливает. Придерживаю стакан.
Смотрит затравленно. И боится. И ласки хочет. Истерики не хватало опять!
Придвигаю тарелку. Зачерпываю пюре. Подношу к губам. Прям как младенцу.
Ест! Давится. Но успокаивается.
- Папа…
- Сам давай. Ты же большой. На-ка вилку. Котлетку… Вкусно, малыш?
- Ддддаааа…
- Кушай-кушай! – осторожно ссаживаю с колена, глажу попку.
Поперхнулся. Обернулся. Испуган.
Черт!
- Не бойся. Больно?
- Ддддаааа.
Обнимаю за плечи. Целую в затылок.
- Пойдем. Умоемся. Зубки почистишь. Да?
- Да, папа.

* * *

В коридоре кидаю взгляд на жену.
Сидит. Смотрит. Ладони кусает. Голова тыкается в стол.
В ванной включаю воду. Регулирую, чтоб потеплее, не горячо.
- Давай-ка, Леша! – снимаю футболку, не отпуская плечо. – Вот. Хорошо… Трусики.
- Ап! - ставлю в ванну. Поливаю.
Он расслабляется. Ручкой держится за меня. Поднимает глаза. Зареван. Круги под глазами.
Улыбается!
- Ап! – и он на полу. Заворачиваю в полотенце. Беру на руки. Брыкается. Но как-то игриво: большой, мол, уже, ты чего, пап…
В его комнате достаю из комода чистое. Одеваю.
- Ложись, Леша. Баиньки!
Прикрываю одеялом. Целую в лоб.
- Папа… Прости! – и снова в глазах слезы.
Прилег рядом. Обнял.
- Я тоже виноват. Извини, - шепчу на ухо.
Укладывается, укутывается.
- И я не буду так больше, папа. И ты не будешь. Да?
Щелкаю по носу.
– Спи, мой хороший, спи!

* * *

- Успокоился, Марина. Уснул, как младенец.
- Миша! Ты мой герой. Ты папа отличный. А я…
- Не шуми. - улыбаюсь. – Разбудишь.
Отставляю графин.
- Убери! Ты же знаешь. Не пью.
Она обнимает за плечи. Целует. Отстраняется.
- Прости, Миша. Я не хотела. Не подумала. Завелась! Как он? Сильно?
- Жив будет.
- Дурак! Я же мать!
- Даааа? А кто ж давеча…
- Миша… Я виновата. Сама понимаю. Мой косяк! Ты-то чего?
- Ничего, Марина. Дай слово только, что никогда…
- Ты будешь решать. Всегда. Клянусь!
- Он все понял. Просил прощения. И я извинился перед ним. Ты утром не забудь тоже. И это… Машинка какая? Купи завтра. Вместе подарим. Ясно?
- Конечно. Не дура же все же! – улыбнулась робко. – Прости меня. Лешка простит, я надеюсь.
- Ну все. Утром посуду помоем. Трудный был день. Спать пора.

3.2. Алексей. Скрытая двойка

10 Лешке.
Не отличник. Не двоечник. 3… 4…
5, как, впрочем, и 2, редко.
Я и сам-то за ум классу только к 6-му взялся. Потому 4 – доволен, 5 – молодчина, 3 – мог бы постараться, Леша, ты же умный, все можешь, если хочешь…
2… Знаю-знаю, какая картинка рисуется. Ан нет.
Всегда выясняю причину.
Если трудно ему с предметом, как с математикой, к примеру (весь в меня – гуманитарий) – помогаю, разъясняю, вместе пошагово задачки проходим. Ставлю задачу и срок исправить оценку.
Если поленился, захотел с мальчишками на улицу, а не с учебником корпеть, в компе с игрушкой залип, а не с ручкой в тетрадке – никаких друзей, игр, улиц. Неделю. Две. Месяц.
Исправил оценку быстро, без напоминаний маминых домашку делает первым делом, аккуратно, без успею еще, да так сойдет – хорошо, снизим арест вполовину, было 2 часа на прогулку обычно – стало 4.
- Но помни: возьмешься за старое – всю четверть дома сидеть будешь.
Действует!
Кривится, дуется, жалуется, просит. Но подчиняется. Потому что понятно же все. Знает, что сам себе хозяин. Что заработает – то и получит. Отец ни с минусом, ни с плюсом никогда не обманывает!
Однако, что это опять сплошной панегирик себе, родителю, воспитателю…
Было!
За двойку было.
Один раз. Рад, что Лешке хватило. Сумел не обидеть, не ожесточить. Достучаться сумел. Жаль, стучать пришлось не словесно, правда... Он понял. Осознал. Принял. Такого не делает больше.
Важно!
Досталось ему не по факту оценки. За попытку уйти от ответа. Скрыть. Не нарваться на домашку вместо гуляшки. Соврать, в общем.
Нарвался. Спонтанно-бездумно. Глупо. На первый тогда месяц ареста. И ремень.
Редкий случай. Считаю себя абсолютно правым. Никаких сожалений. Повторится – и я повторю. Двойной дозой! Надо будет – тройной! Какими бы при этом остракистскими эпитетами не хлестала по ушам Марина, как бы не пепелила возмущенно-молниеносным взглядом.
Да ладно тебе, Миша… Все знают уже: ты строгий, требовательный, но справедливый и добрый. Кончай самоедское словоблудство.
Вспоминай подробно, как дело было. На ус, может, кто намотает, не на мушку тебя - за пример возьмет. Или крестово распнет. Как заслужишь.
Ты честный. Не ври! Ни другим. Ни себе.
Вперед!

* * *

- Чего молчишь? Говори! Как придумал такое? Подсказал кто-то, да? А ты и рад!
- Папа! Не знаю… Боялся!
- Боялся? Чего? Что я, отругал бы тебя, избил?
- Месяц! Дома сидеть. Не хотел.
- Всего-то? Леша! Ну, да. Да! Не одна неделя. Месяц. Но я честно предупреждал. Ты согласился. Ты обещал. И что? Вот так вот? Страницу вырвал – двойки нет. Гуляем! Так, да?
- Я думал… Федька так делал…
- Болван! Двоечнику завзятому веришь. А отец типа дурень, не заметит старый хрыч?
- Миша! Ну что ты? Так-то зачем? – решилась прервать судилище Марина. – Леша не это хотел сказать.
- Не лезь! У нас договор. Забыла? Или, как ему вот, наплевать?
- Миша!
- Марина!
- Отлично! Ухожу. Делай, что хочешь.
- Ты! Ты его всегда защищаешь! Ты его распустила. А щас? – меня понесло. – Руки Пилата ? В кусты? Сам разгребай?!
Ответом шваркнула дверь. Аж хрусталь в шкафах зазвенел.
- Папка…
Он так и стоит. Позабытый в пылу ссоры. Теребит край школьной рубашки. Боясь лишний звук, лишний жест.
Не думал, что так буду похож на отца. Когда он со мной вот так. С мамой. Но я распален. Я похож на быка на корриде.
Ужас! Это сейчас я понимаю. А тогда…
- Что, паршивец?! Соврать и то не умеешь толком!
Слезы.
- Дурак я. Не буду так. Никогда, - сиплый шепот взрывается воплем. - Прости! Пожалей! Никогда так не буду! Слышишь?
- Не верю! Врун! Негодяй! – рука рвет из брючных шлевок ремень. – Штаны!
Рыдает.
- Ннннеееет! Не надо! Ты обещал! Ты соврал!
- Что?!
Хватаю за шиворот. Тащу. Бросаю через подлокотник кресла. Срываю брюки, трусы…
- Аааааааайййй!!! Уйяяяй!!! Кккккххххрррр!!!
Хлопает дверь. Взлетающую ежесекундно руку хватают, заламывают.
- Миша!!! Зверь!!! Нелюдь!!!
Кровавый туман в глазах рассеивается.
Лешка лежит пластом. Багрово-синий от талии до колен. Не шевелится!
На саванно-белом лице Марины пылают адским огнем глаза.
Ремень выпадает. Ноги не держат. Забытье.

* * *

- Папка?
- Леша?!
Нахожу себя в кресле. Том самом. Вновь картинки мелькают. Сменяются лицом Марины.
- Леша, воды дай! Быстрее! Плохо папе!
- Папочка… - сует стакан в губы, всхлипывает.
Собираюсь с силами. Привстаю. Подушка подпирает спину.
- Марина… Я… Леша?
- В порядке он. Выдрал небывало. Это да, – приобнимает, смотрит в глаза испытующе. - Что это было, Миша?
- Озверел. Морок какой-то… Как в детство окунулся. Не понимаю…
- Не надо. Не думай, Миша. Полежи. Лешкой займусь.
Отстраняю жену. Тяну руку.
- Лешенька!
Подходит. Одет. Зареван. Бледен. Спокоен вроде.
- Тут я, папа, – берет за руку. – Тут.
- Испугался? Очень больно? Прости!
- Нормально, папа. Как заработал, - улыбается смущенно. – Вот, - спускает брюки, под трусами полосато, темно-красно, но бескровно. Хмурится. – Не тебя, отец, за тебя, папа, испугался.
- Не хорохорься, Леша! – прерывает Марина. – Марш на диван. Намажу. А то посинеешь. – А ты лежи, - оглядывается на меня. - Не думай ничего. Приходи в себя. Потом все. Завтра.

* * *

Слава богу, кончилось все хорошо. И Лешка дня 3 кривился только, присаживаясь. И меня прав родительских не лишили, в дурку не сунули. Толковый отец, отметили. Не увлекаться только совет. Психотравма детская, объяснили, аукнулось вот от нервов. Таблеточек прописали.
Больше такого не повторилось пока. Тьфу-тьфу. Если младший, Ромка не доведет. Тот еще оболтус.
Позже об этом.
Сейчас вот ценно что.
- Ты не волнуйся, папа, если косяк какой. Не ругайся. Нельзя тебе! По жопе дай. Без нервов. Как следует. Ты ж за дело только лупишь. Значит, я дурак, раз косячу. Ну так и лупи. Не волнуйся только. Ладно? Я потерплю! Я сказал тебе, что ты врун. Ты обещал не пороть, а порешь. Я был неправ. Я тебе обещал не косячить, а дурю. Это я врун, папка. За то и по жопе. А тебе, папка, верю. Люблю!
Это Леша гораздо позже и внезапно сказал. Когда в очередной раз штаны после порки подтягивал.
Вы тоже прослезились?..

 Отправлено: 07.04.24 07:30. Заголовок: 3.3. Алексей. Печаль..

3.3. Алексей. Печальный день каникул

Лешке 12.
Достаточно взрослый уже вроде, чтобы понимать свою ответственность…
У нас с Мариной новая забота. Младший, Ромка. Болезненный. Нервный. Шубутной. Крикливый. Четвертый год. Тут глаз да глаз нужен.
Как второй появился, так мы с Мариной вдвойне теперь боимся сорваться. Вы же помните, я говорил, какой конфуз с первенцем получился, было дело?
А старший и рад.
Нет, ничего не скажу особо плохого.
Ту двойку запомнил на раз. 1-2 в четверти принесет, а то и 1 в полгода. Всегда сам рассказывает честно и про оценку, и про причину.
Других косяков не скрывает тоже. А они, увы, бывают. Я же говорю: опеки старшему меньше и строгости само собой, а он и рад свободе. Нет-нет, да накосячит.
Мы с Мариной тоже помним. Потому слушаем сына спокойно. Не только по учебе. По всем проступкам. Вникаем. На двоих с женой решаем по каждому случаю.
Бывает, что ну и ладно, сынок, ничего.
Чаще обходимся словесным внушением. Никто же не будет в здравом уме лупить ребенка за не сразу после еды немытую посуду или неприбранную вовремя комнату, а?
Ну а уж если явная лень с учебой или уборкой, порча или воровство чужого имущества, драка без важной причины и с большими травмами у противника, многократное нарушение разрешенного срока прогулки без внятного объяснения задержки – не обессудь, как заработал, так и получишь.
1-2 раза в месяц, а то и в 2. Не чаще. Подчеркиваю!
Без жести. Ну сорвался разок, признаю. Повинился. Помните же?
20… 30... Чтобы только мозги на место встали.
Жене, тем более младшему очевидность ни к чему.
- Марина, погуляйте с Ромкой часик. Леша, иди к себе. Готовься.
Ну или вот так.

* * *

Разгар лета. Второй месяц каникул. Дача. Лес. Речка. Друзья-шалопаи...
Ключ в замке входной двери провернулся виновато тихо.
Неудивительно. Темнота на дворе. 3 часа опоздания!
Марина кинула на меня умиротворяющий взгляд, выскочила в прихожую.
- Леша! Знаешь, который час? Где ты был? Мы же волнуемся!
Невнятное бормотание.
- Мы уже поужинать успели. Щас тебе разогрею…
Снимаю с дверцы холодильника тетрадный лист.
Вот!
Синим по белому написано. Посуду помыть. Пол подмести. В своей комнате прибраться. Домой не позже 7.
А мог бы и раньше!
Не все ж маме с Ромкой возиться, еще же стирка, готовка…
И я просил ведь в гараже с машиной помочь. Одному четверку колес заменить тяжко. Тут отвертку, винт, плоскогубцы, насос подать – на вес золота…
- Марина! Лешка! Чего шушукаетесь?
Заходит. Глаза в пол. Теребит край зеленой рубашки, вниз тянет. Будто скроет рванину на синих шортах, только неделю как купленных.
Марина рядом с сыном встает. Приобнимает. Молчит, да только совсем дурак не поймет красноречивого посыла: Миша! Не надо! Не так только! Ромка тут!
Откидываюсь на стуле. Кладу листочек в карман.
- Леш, забыл, вижу. Обещал с машиной помочь…
- Миша, дай поесть сначала, - встревает Марина.
- Полдня по деревне шастал, - улыбаюсь. - Потерпит. А мне чуть свет ехать.
Подхожу, беру сына за плечо. Ласково на вид, но пальцы – тиски.
- Пойдем, Леша. Быстрее начнем - быстрее закончим. Поздно уже. Спать вам с Ромкой скоро.
- Я с вами, пап! – вскочил младший, позабыв про недоеденные спагетти болоньезе. А ведь за уши обычно не оттащишь без второй порции!
- Не-не, Рома, мал еще железяки тягать. Завтра покатаю.
- Нуууу… - губы скривились куриной гузкой, под ресничками наводнение.
- Кушай! Остынет совсем. А нам помешаешь, задержишь, - сам смотрю на Алешку. Да, он понял уже, что к чему, хмурый стоит, съежился.
Встречаюсь глазами с Мариной. Киваю, подмигиваю: конечно, мол, без перегибов, как заработал только.
Верит вроде.
- Давай-ка, Ромка, кушай, пока папа с Лешей ремонтники! - усадила младшего на колени. Заодно и придержит, за нами следом не пустит егозу. - А то Леша придет усталый, голодный –добавку твою слопает.

* * *

Гараж у меня ухоженный, комфортный. Даже кресло, столик журнальный и торшер есть.
Люблю иногда посидеть в тишине у любимой машины, почитать, поразмыслить.
Вот и строки эти тут пишу.
А тогда столик пригодился по-другому.

* * *

Лешка замер у двери.
Я облокотился на кресло, достал из кармана листок.
- Чего мнешься? Знаешь же, не к колесам позвал. Подойди… На вот. Прочти. Посчитай.
Шевелятся дрожащие губы. Голова клонется все больше повинно. Глаза на мокром месте…
- 50, - шепчет чуть слышно. – Нет… - голос срывается, тут же крепнет. Выпрямлется, смотрит в глаза. – 100.
Забираю листок.
- Посуда. Метелка. Приборка. Без задержки… О чем ты?
- Ты ж меня это… Посчитал… - всхлипывает сдавленно. - В ремнях.
- Кхм. Погоди, не реви. Обьясни.
- Дома не сделал ничего... По 10… - заикается, но тверд. - Задержка… 30… плачет. - Машина… 40...
- Не реви! Какие 100? Для ровного счета? Ты что? – беру за плечо, прижимаю к себе. – Машина готова. Скажем, сейчас сделали. За нее тебе ничего. Понял?
Кивает.
- Почему опоздал?
- Я рогатку новую взял... Стрелял. В окно попал… На стройку ходил… Интересно же… Строители ругались…
- Знаю. Я разобрался… Проблем нет, - поднимаю за подбородок, чтобы глаза в глаза. - Признался. Молодец!
- Сбежал… Шорты в кустах порвал…
- А потом?
- Боялся… Расскажут… А ты ж… Ну и… Во дворе сидел.
- Дурачок! - ерошу затылок. - Только по заднице добавил себе.
Сжимается снова. Вырывается.
- Стой! – беру за плечи, встряхиваю легонько. – За домашние косяки – по 10, да. Задержка… Ополовиним… Нет! 30. Будешь знать, как дурить глупо. Он боится… А мы что думать должны? Тоже 3 часа бояться, что там с тобой случилось?
Глядит в пол.
- Шорты до колен… Трусы, - похлопываю по спинке кресла. – Нагнись… Ноги расставь… Руками за сиденье возьмись.
Отклячена попка. Дрожащая. Белая. И не вспомнить, когда драл. Ну чего вот нарвался опять, паршивец?!
- 45.
Дрожь пробирает. Ногами сучит.
- За шорты надо б добавить… - кладу руку на спину. Придержать. - Да ты ж честно рассказал. 30 за все. Готов?
Не скажу, что жалел. Помидорная попа стала.
Ойкал. Айкал. Вилял. И – давил в себе вскрики…
- Все. Вставай. В ванну иди. Умойся. Отдышись.

* * *

- Как вы быстро, Миша! А… Леша где?
- Руки моет. Колеса. Пыль…
Марина глядит пронзительно-испытующе. Не вру ли.
Ромка знай уплетает лапшичку…
Вот и Леша на пороге. Покраснел. Взъерошен.
Жена вглядывается. Расслабляется.
Вот и славно. За румянец сошло.
- Ну чего сидим, Марин? – хлопаю в ладоши. - Гуляш где Лешкин любимый? Да побольше. Не жалей! Заслужил папкин помощник! Я бы часа 2 провозился.
Улыбается старший. Подходит. Встает рядом. Прижимается.
- Прости, пап! – шепчет. - Все правильно, смотрит смущенно. - Там… заслужил!
Сажаю на колено. Чтоб попа на весу. Я ж понимаю, каково ему там щас.
Приглаживаю кудряшки. Придвигаю миску.
- Ешь! И спать! Ты ж чуть свет со мной утречком. На рыбалку!
Оборачивается рывком. Обнимает. В плечо уткнулся.
Ромка бежит ревниво. Подлазит меж рук отцовско-братских.
- А че, Марин? - улыбаюсь жене. - И вы с Ромкой! Прокатимся с ветерком. Ухи поедим. Лесом подышим. Скупнемся!

* * *

Как я сказал давеча? Печальный день каникул? Соврал. Да!

Продолжение следует.

 Отправлено: 07.04.24 19:16. Заголовок: Чудесный рассказ! Пр..

Чудесный рассказ! Просто за душу цепляет...
Только... почему папа всё время добавляет "счёт"? Не проще бы было просто сказать что-то вроде: "Так, сыночек, -- за свои художества получишь тридцать раз. Вот этим вот ремнём, хорошо тебе знакомым".
Не думаю, правда, что от этого станет намного легче перенести папин ремень, но... и добавлять по ходу дела -- так на попке и места никакого не хватит )
Впрочем, мальчикам строгость только на пользу.

 Отправлено: 07.04.24 21:54. Заголовок: Спасибо за интерес к..

Спасибо за интерес к тексту. Спасибо за оценку. :-)
Это типа мемуаров. Дневник, опрокинутый в прошлое. Папа вспоминает, что как было, и рассказывает будто читатель - свидетель и происходят все события почти в присутствии читателя.
Счет... Не знаю. :-) Как-то не придавал этому значения. Тем более папа вроде как не добавляет, а скорее убавляет то, что мог бы всыпать и считал бы нужным выдать. Но он добрый, к тому же сам страдавший в детстве. Поэтому инстинктивно жалеет своих детей. :-) Ни разу не было так, чтобы мальчишка после порки был с синей или тем более черной, в крови попой. :-) Этот текст скорее же не о технике наказания и соблюдении ее правильности. Этот текст скорее философское размышление о том, как влияет на человека телесное наказание. Вот папу лупили почем зря. И он все время себя одергивает, что нельзя так. Срывается, бывает, но тут же себя осуждает за это. Вот Вы сказали, что за душу цепляет. В этом и была идея текста. Не варианты порки показать, девайсы, позы и прочее, а эмоции. Причем не того, кого наказывают, а того, кто наказывает. И его чувства при этом, его сравнение своих действий со своем детством, повторения которого он бы не хотел, хотя и не винит своих родителей, даже благодарен им за жесткость. Но он знает эту жесткость на своей шкуре и боится проявить себя таким же жестким. Он не отрицает порку, не уменьшает искусственно частоту и силу порок, но пытается найти какие-то другие пути, чтобы порка была, как он в начале сказал, - высшей, исключительной мерой наказания. Чтобы у ребенка не было в итоге обиженности, непонимания, раздражения, отторжения, ненависти к родителям.
Не знаю, полностью ли ответил на Ваш вопрос. Если нет - можем продолжить обсуждение.

 Отправлено: 07.04.24 22:15. Заголовок: Да ну, пороть детей ..

Да ну, пороть детей сейчас — это какой-то анахронизм, как молиться, поститься и вот это вот всё. У меня нет своих детей, но все двоюродные и троюродные племянники, которых мне доверяли на лето или в длительные поездки, были счастливы сами и вспоминают наши поездки до сих пор, а после — их родители, удивляясь образцовому поведению отпрысков.

Возможно, дело в том, что стоит прислушаться к желаниям ребёнка и купить ему не самое дешёвое мороженое, а то, которое хочет он ;)

 Отправлено: 07.04.24 22:48. Заголовок: blackhawk пишет: ст..

blackhawk пишет:

цитата:

стоит прислушаться к желаниям ребёнка и купить ему не самое дешёвое мороженое, а то, которое хочет он ;)

Согласен. Хороший вариант. Тем более Вами уже проверен.

 Отправлено: 08.04.24 00:28. Заголовок: Клин клином ... но 2..

Клин клином ... но 20 ремней в 5 лет да в первый раз ... у отца точно крышу снесло ...

 Отправлено: 08.04.24 08:01. Заголовок: Ну дальше еще хуже ж..

Ну дальше еще хуже же.
Но он же исправляется по мере развития событий.

 Отправлено: 11.04.24 14:02. Заголовок: louisxiv пишет: Во..

louisxiv пишет:

цитата:

Вот Вы сказали, что за душу цепляет.

О, цепляет -- да ещё и как! )
Рассказ просто классный; и, в принципе, таких должно бы, по идее, быть много -- но их очень мало. Чепуху всякую люди пишут, а тут... действительно, рассуждение! Ведь само по себе это явление -- удивительное. Я имею в виду -- кто-то очень строг по своей природе, по характеру -- как ещё выразить, не знаю, -- а кто-то... нуждается, что ли, в порке; опять-таки, не могу подобрать слов, но, думаю, меня поймут. С чем это связано -- фиг её знает; но это есть.
А по рассказу, -- мне кажется, что папа -- интеллигентный человек и, поэтому, он не избивает, а наказывает. Когда всё происходит по-зверски -- это страшно; а когда тебя воспитывают, ремень достают, когда провинился, то всё воспринимается нормально: ну, типа, ты же провинился? терпи, значит. Но это не означает, что папиного ремня ты не боишься ) Или, что тебе совсем не страшно, когда папа, нахмурившись, стягивает со своих джинсов кожанный инструмент воспитания и складывает его вдвое ) И рад бы тут сбежать -- просто ослушаться уже не сможешь; так бывает, если приучили к ремню.
...Но всё же на душе спокойнее, если папа выпорет -- за непослушание, например, -- а потом поласкает и простит.

 Отправлено: 12.04.24 09:19. Заголовок: сева пишет: Но всё ..

сева пишет:

цитата:

Но всё же на душе спокойнее, если папа выпорет -- за непослушание, например, -- а потом поласкает и простит.

Какой душевный отклик!
Радует, что нашелся не тот, кто не описанием экзекуции наслаждается, подробности процесса ему важны, а тот, для кого экзекуция - информация к размышлению о причинах и последствиях, повод задаться философскими вопросами. Горжусь, что вроде получается на эти вот размышления натолкнуть.
Надеюсь, немного обелил себя от жестокости и извращенности, в которой меня на форуме уличали.

 Отправлено: 13.04.24 10:07. Заголовок: В том и отличие нака..

В том и отличие наказания от избиения, что наказывают когда есть вина и при этом получаешь то, что заслужил. Наказание идёт как плата за косяк. И ты понимаешь, что получишь только то, что положено не больше, а вероятно и меньше. Ремень отца это искупление. И в такой момент злишься конечно на него, но больше на себя. А после наступает прощение и всё вина искуплена и никто тебе уже ничего не скажет. Поэтому и воспринимаешь его конечно со страхом, но обычным, а не звериным как при избиении. Когда основная цель просто выместить злость по любому поводу на том кто слабее и непонятно чем и когда это закончится и всё это похоже на дрессировку хищника, когда тебя просто подавляют. Поэтому и цепляет этот рассказ, что в начале показывает один путь- путь зверя, а потом уже второй путь. И это именно путь воспитания, когда ребёнка воспитывают, а не дрессируют

 Отправлено: 13.04.24 12:12. Заголовок: саня пишет: Поэтому..

саня пишет:

цитата:

Поэтому и цепляет этот рассказ, что в начале показывает один путь- путь зверя, а потом уже второй путь. И это именно путь воспитания, когда ребёнка воспитывают, а не дрессируют

Благодарю за понимание!

 Отправлено: 14.04.24 15:06. Заголовок: louisxiv пишет: Над..

louisxiv пишет:

цитата:

Надеюсь, немного обелил себя от жестокости и извращенности, в которой меня на форуме уличали.

Напрасно уличали! )
Ничего подобного в ваших рассказах не нахожу.
...Просто разница: я где-то читал, что такая ситуация была когда-то в Англии -- детей-то там били все, но в семьях простонародных и рабочих родители накидывались на ребёнка с кулаками и начинали... "мутузить" почём зря. А в семьях аристократических или буржуазных -- то есть более-менее зажиточных, -- секли розгами.
...Меня тоже -- когда мать в детстве порола, обычно крыла площадными словами; и я не знал чего больше бояться. Это ужасно. Ну, провинился, скажем -- ладно, что ж делать -- накажи. Матом-то выражаться зачем?!

 Отправлено: 14.04.24 15:06. Заголовок: louisxiv пишет: Кро..

louisxiv пишет:

цитата:

Кровавый туман в глазах

и багрово-синяя попа 10 летнего ребёнка... если это не преувеличение конечно ...
при все "идиллии" семейных отношений такому мужику и близко в руки брать ремень не желательно ... если бы супруга не повисла на руке, отец мог бы наверное запороть мальчишку, как бы это не дико звучало, а вот именно так и случаются ЧП с печальным исходом ...

 Отправлено: 14.04.24 17:56. Заголовок: сева пишет: Матом-т..

сева пишет:

цитата:

Матом-то выражаться зачем?!

Да, Вы правы однозначно.

 Отправлено: 14.04.24 17:59. Заголовок: Sakh пишет: и багро..

Sakh пишет:

цитата:

и багрово-синяя попа 10 летнего ребёнка

Это отцу привиделось.
Через минуты же сын ходит, одет, стакан подаёт. И штаны спускает. Там только красное разной степени.

 Отправлено: 14.04.24 18:04. Заголовок: 4. Алексей. Роман. И..

4. Алексей. Роман. Испытание братства

Я не курю. Пробовал. Чем кончилось – рассказывал. Помните?
Лешку тоже в курс дела ввел, как возраст соблазнов таких ему подошел - 14.
Не запомнилось, увы. Или взрослым уже себя почуял… Или свобода та самая…
Только брат ведь уже тоже школьник. В первый класс пошел. И у Леши обязанность Ромку отвести, привести. Город у нас не столица, конечно. Но пара улиц, несколько светофоров… Береженого Бог бережет!
Эх, если бы старший, а значит разумный – зря и мы, и он особенно так считали, как оказалось – прописные истины помнил…

* * *

Вернулся с работы усталый, голодный.
Ромка бежит, сияет.
- Пятерка, пап! У меня пятерка!
Подхватываю, целую.
- Молодчина, Рома! Чтоб так до 11-го. А?
- Ууууу… Долго! – морщится, но смотрю пристально и серьезнеет. - Я постараюсь.
- Правильно. Лешке нос утрешь, а то чего он малой да малой, - улыбаюсь. – Старшой, головастый. А четверошник! Ты с него в этом пример не бери, - щелкаю по лбу легонько. - Понял?
- Да, папа!
- Ну беги! - шутливо обтянутую красными шортами попу шлепаю. – Играй, отличник.

* * *

Марина на кухне с тестом, фаршем возится. Чебуреки готовит. Ох и вкусные они у нее!
Обнимаю. Целую.
- Ну, Миш… - отбрыкивается, уворачивается. – Мука… Сало... Переоденься хоть!

* * *

И то правда. Весь день костюм, галстук, туфли…
С удовольствием скидываю. Натягиваю поло, спортивки.

* * *

- Марин! – возвращаюсь в кухню. – Лешка-то где? Гуляет? Напомнила, чтоб не позже 10 дома?
- Само собой, Миша. Он и сам помнит летнее… - хмурится вдруг жена. - Только…
Удивлен.
Знает же, что по делу получил тогда. Без перебора! И лес потом, и рыбалка. Плавки натягивал в озеро бултыхнуться – на попе едва заметно. Да и когда это было… Два ж года прошло. Да и не раз еще - каюсь - порол. Вынуждал обормот потому что. Но нормально ж все! Лешка знает всегда: заслуженно. Она с ремнем соглашается. Чего сейчас вдруг…
- Ты чего? – пихаю в бок вопросительно – стоп! осеклась… – Что только, Мариш?
- Ромка, - мнет фартук, - рассказал…
Вот как. Интересно…

* * *

- Ромчик, зайчик, иди-ка сюда!
- Чего, пап? – куксится. – Паровозики ездят…
- Извини! Щас побежишь, машинист, – улыбаюсь. – Присядь на минутку. А то с мамой у Ромы секреты, - подмигиваю побуждающе, шепчу на ухо. – А папа?
- Нуууу… Лешка за школой с мальчишками во двор зашел, подождать сказал… - спохватывается, брата ведь сдал. И маме – раз. И папе – два. – Не-не… Минутка всего!
- Так-так… - вот и звоночек тревожный. Кидаю взгляд на Марину. Она к плите отвернулась. Напряжение выдают суетливые руки да стук сковородок. – Минутка и ладно. Мало ли… Домой вместе пришли. И хорошо, - приобнимаю Ромку успокаивающе. – А еще чего?
- Ну да, пап, да, - Ромку сбивает пристальный взгляд. Торопится оправдать и себя, и брата. – Он же недолго! И я стоял, ждал. Честно!
- Молодцы! - улыбаюсь. – Оба.
Ромка запутался было, испугал сам себя. Тут расслабился.
- Ну беги, заяц! – подмигиваю. - Паровозики ездят!

* * *

- Сядь, Марина. Рассказывай. Суть!
И…
Паршивец! Негодяй! Запорю!
А вы что думали бы? Если б узнали, что 14-летний оболтус брата родного - 6-летку! - беспричинно посреди улицы бросает. Да-да, недолго! Хотя не на минутку, конечно, на 10 скорее. Ладно, не важно. Тут главное – ради чего. Сигаретку стрельнуть! Затянуться бегом! Втихаря! И брата, который все же увидел, всю дорогу домой… Уговаривать! Задабривать! Чтобы не разболтал. Обману учить! Стращать!
- И чего ж он на улице опять, Марин, а?
- Они обычно пришли, Миша… Ромка радостный пятеркой своей… Я тут со стряпней… Леша канючит: ребята ждут, футбол!.. Бутер схомячил, сбег… Тут Ромка и выдал вот это вот все…

* * *

- Я дома!
Возбужден. Взъерошен. Скидывает куртку, кроссы. И – как на стену невидимую. Я ж в дверях кухни стою. Буравлю взглядом насквозь.
- Пааап… - съежился, шепчет сипло.
Беру за шиворот, тащу…

* * *

- Я объяснял? Предупреждал? Ты обещал? – запредельной волей давлю в себе возмущение, обиду, злость, ярость. - Я тебе верил! Ты обманул! Ромку… - горло перехватывает.
- Пааап… Не знаю… Не буду… Прости!
Ну а что Лешка еще скажет…
Ромка ж в красках все расписал. Хоть и сидит теперь ошалевший, в мать уткнулся, ревет тихо.
Марина белая, каменная. Облапила младшего, онемела.
Встаю.
Лешка пятится в угол, спотыкаясь.
Иду к шкафу. Вынимаю. Складываю.
- Прыгалка… - шепчет Марина.
Смотрю на старшего. Говорю спокойно, морозно, разреженно.
- Ко мне. Штаны. Трусы. На колени.
- Миша! – вскакивает жена.
Ромка вжимается в диван, глаза – блюдцами, ладони рот зажимают.
Выставляю к старшему повелительно-призывно руку.
Лешка подходит сомнамбулой. Теребит прыгающими в дрожи пальцами пуговицу, гульфик. Вжикает наконец молнией. Стаскивает тесные джинсы, валясь в тот же миг на колени.
Нагибаю. Тыкаю в спину.
Локти стукаются в паркет.
Шея захвачена в тиски сжатых ног.
Один рывок, треск резинки и худощавые ягодицы подростка лишены последней защиты сдернутых к полу черных боксеров.
Шлеп!
Вспухает, наливается багровым первая петля.
- Аааайййй!
50.
Два слившихся красных озера, бугрящиееся волнами багровых рубцов.
Просечек нет. Между ног не задел. Сумел! Сдержался. Не покалечил!
Расставляю ноги.
- Вставай!
Потный, дрожащий, поджавший руки и ноги мальчишка медленно разгибается.
Руки прижимаются под поясницу.
Грудь взымается судорожными вздохами.
Лицо красное, измазано слезами и соплями. Кривящиеся гримасой страдания губы искусаны в кровь.
Беру под руку. Ставлю на ноги.
Черт! Так и есть. Костяшки ладоней сцарапаны. Локти, колени красные.
Ну а что я думал-то. Так елозить, дергаться, стучать по полу…
Приобнимаю за плечи, поддерживая.
Дергается протестно. Но тут же безвольно и тяжело обвисает мне на руку. Всхлипывает сдавленно.
- Пппааапппххх…
- Пойдем! В кровать надо, - подтягиваю трусы, джинсы под попу. – Успеем поговорить.

* * *

Ужин – как та предголгофная вечеря.
И понятно же вроде – что заработал, то получил. Как положено. Не беспредельно.
А все ж не лезет кусок в горло. Хоть и без разносолов. Чебуреков едва теплая горка. Чай.
Марина в мальчишеской возилась долго. Сидит теперь немым укором, взгляд отводит, молчит.
Ромка взял было чебурек. Надкусил. Шваркнул небывало небрежно на тарелку. Ноги на стул подобрал, руками охомутал, уткнулся подбородком в колени. Взгляды исподлобья бросает.
Да что ж такое! Прав же я. Прав! Как вот было тут по-другому.. Чего ж тошно так?!

* * *

Гараж.
Ноги сами сюда привели. Руки сами залезли в тайник. Коньяк, пачка, спички.
Что? Уже усмехнулись? А вещает, мол, тут нам… Вон как с сыном за одну сигаретку… А сам!
Да-да-да! Сигареты.
Нет, не вру я! Не курю. На дух не переношу. Но когда вот так, как сейчас, - уж лучше пусть табаком проблююсь, чем вот эта вот тошнотворность… Не желудок спазмирует – душу дерет с корнем.

* * *

- Миша, ты выпил? Курил?
Не ожидал. Марина бойкот отставила.
Сажусь тяжело. Киваю. Чебурек беру.
Не еда. Лекарство. Закусь. А то развезет вдрызг. 300 грамм ведь под 3 сигареты. За 15 минут.
- Ромка где? – место младшего пусто, коченелый чебурек-недоедка оборванцем-сиротой на тарелке.
- У себя.
- Так и не съел ничего?
- Ты сам ешь давай, Миш, - смягчается еще больше жена. – Все ж правильно сделал. Поделом Лешке!
Поперхнулся аж, закашлялся.
- Запей! – подает Марина стакан минералки. – Успокойся! Чего терзаешь себя всякий раз… Лешка знает, что будет. Косячит. И получает. Ты ж сам говоришь: объяснял, предупреждал, просил. А он? Еще и с Ромкой!
А и правда! Чего это я… Сын провинился. Отец наказал. Только…

* * *

Не удержался, конечно. Подошел, присмотрелся, вслушался.
Свет горит у пацанов. Но тихо.
Приоткрыл сторожко дверь. Глянул в щелочку.
Ночник убаюкивающе светит.
Лешка разметался на пузе по кровати. Легкой простынкой слегка прикрыт.
Ромка сбоку к брату прижался. Одна рука плечи Лешкины обнимает, другая с ладонью Лешкиной пальцы переплела.
Вздыхают оба. Тревожатся. Не за себя. За брата.
Мир у вас. Здорово! Не буду мешать.
Затворяю дверь.
Добрых снов, хорошие мои!

 Отправлено: 14.04.24 18:14. Заголовок: louisxiv пишет: Взд..

louisxiv пишет:

цитата:

Вздыхают оба. Тревожатся. Не за себя. За брата.

так и должно быть. У меня тоже старший брат есть. Тоже кучу всего пережили. Сколько раз перед отцом пытались друг друга выручать. И действительно в такие моменты в реале думаешь больше о брате чем о себе. Не знаю почему. это не объяснить. Вообще иметь брата это очень классно!

 Отправлено: 14.04.24 18:40. Заголовок: саня пишет: Вообще ..

саня пишет:

цитата:

Вообще иметь брата это очень классно!

Ну вот потому и будет дальше Рома в центре. Алеша уже выйдет из порочного возраста. И даже уедет учиться. Но всегда будет брата поддерживать и защищать. Мозги вправлять. Когда сам дома - отговаривать отца от порки. Не получилось - вступаться в процессе, жалеть брата потом.
Так думаю.
Как получится - посмотрим.

 Отправлено: 14.04.24 18:41. Заголовок: Тогда ждём продолжен..

Тогда ждём продолжения.

 Отправлено: 22.04.24 07:23. Заголовок: 5.1. Роман. Алексей...

5.1. Роман. Алексей. Завтра старшему было 16…

Как время летит…
16 старшему завтра.
Подарки с Мариной уже приготовили. Не поскупились.
Как всегда, впрочем, признаюсь нескромно. Мы ж не только косяки замечаем.
Не Деды Морозы, не волшебники в голубом вертолете. Но! Мы – родители, самые близкие, самые любящие, самые… И мечты сыновей нам известны всегда. Даже если стесняются рассказать.
Ромка малой еще. Намекает порой смущенно, не скрывая, однако, вожделения вот именно этой, не очень необходимой вообще-то, на наш, взрослый взгляд, но ему для себя однозначно незаменимой вещи.
Не требует. Не капризничает. Даже не просит. Намекает. И ждет без вопросов, пока не получит подарок. Обычно бывает доволен!
Леша – скала. Выспрашивай, намекай, пытай (ой!) – не скажет. Если только по мимоходному взгляду на что-то, внезапно вырвавшемуся слову угадать можно. И я горд. У меня получается!
Вот вручаю – и так блестят глаза, так кидается обниматься, так счастливо не расстается с подарком дня 3 ни на минуту.
О главном моем презенте старшему в этот раз, правда, знаю пока только я. И очень надеюсь, что Леша оценит. Дороже шмоток брендовых, гаджетов с наворотами, путешествий, ну и что там еще любому из нас порой очень хочется.
Отвлекся…
Вот что сказать хотел.
Почему один намекает смирно, другой вообще молчит.
Потому что оба знают одну печальную историю. Про машинку.
Леша - понятно… Ну, вы помните, как это было.
Рома…
Знаете, я очень боялся последствий испытания братства. Потому и в ночь ту не спалось, пока не решился заглянуть к мальчишкам.
Да, они обнимались.
Но осадок меня долго терзал. Присматривался, прислушивался.
Оказалось, терзался напрасно.
Не разлей вода! И тогда, и сейчас. От того я уверен (не выяснял, конечно, прав ли), что Лешка Ромке все рассказал. И о машинке. И об остальном. Рассказал в ключе правильном (молодец!). Триггерно. Чтобы младший на те же грабли не наступал.
Не выяснял я, повторяю. Но все и так очевидно.
Не буду скрывать. Младшему тоже не раз уже доставалось. И без триггеров находились причины. Но реже гораздо, чем старшему. Ошибок брата Ромка не повторяет.
Опять замылил тему!
Эмоции что ли… Или старость уже подступает…
Я ж о днюхе старшего. О самом ценном подарке.
Начать придется, однако, как ни печально, все же днем раньше. И с Романом как главным «героем».
Удивили кавычки?
Да потому что геройства не было. Поначалу...
Был косяк младшего. Серьезный, подчеркну сразу.
Был разбор полетов.
Ремень был. В деле. Почти.
Был счастливый финал.
А ведь я чуть не испоганил все напрочь.
Ладно, хватит вокруг да около.

* * *

- Что такое, Марина?
- Да вот… Не хватает, Миш! На-ка, пересчитай… Может, ошиблась.
19 апреля. Завтра платить ипотеку. И для этого от зарплат наших откладываем в шкатулку особую. По старинке, да. Так надежнее с суммой нужной не просрочить. И целее до срока денежки.
Шуршу купюрами.
1... 5... 10… 20… 30… 47.
Еще раз.
47!
Как же так… 50000 было. После крайней добавки считали же. И Марина. И я. Для верности.

* * *

- Алексей! Иди сюда!
Заходит спокойный, уверенный. Глядит удивленно, но беззаботно. На раскрытую шкатулку, которая всегда заперта и даже пальцем прикасаться к ней мальчишкам запрещено. На рассыпанные по столу банкноты.
- Трех тысяч нет. Брал?
- Нет.
- Врешь! Кто еще мог?
- Что ты, Миша! – вскакивает Марина.
- Правду, Алексей! Честно! И получишь, возможно, меньше.
- Не брал! Не вор! Честно!
Стоит прямо. Глаза в глаза. Кулаки только сжал. Гордая статуя оскорбленной невинности.
- Папа! Леша!
Вбежавший в гостиную Рома встает перед братом, прилипает к нему защитной преградой, тыкнувшись в грудь.
- Не надо, Миша! – кричит жена. – Остановись!
Куда там…
- Не лезь, Марина! – выставляю повелительно руку. - Отойди, Рома! – отдираю младшего. Заламываю старшему руку за спину. – А ну-ка пошли!

* * *

Дверь мальчишеской хлопает с грохотом позади.
Подтаскиваю Лешку к кровати. Кидаю через спинку.
- Ну?!
Дергается, вертится. Вывернул голову. Взгляд полон обиды, отчаяния, безысходности.
- Почему? Почему я?
Тихо, для себя как бы. Ему не нужны ответы. Он не сомневается в том, что случится сейчас. Его не волнует ни несправедливость, ни едва терпимая боль. Ему хочется закончить экзекуцию поскорее. И потом скрыться от всех, остаться одному. И только самому себя утешить. Ему же никто не верит. Он всегда и во всем виноват. Всегда, как бы ни старался быть примерным мальчиком. Плохое, увы, непременно заметнее хорошего. Даже если плохое – неправда. Как сейчас. Потому что до этого дела нет никому. Никто разбираться ни в чем не будет.
Все это мелькает в голове. Но как-то смутно, где-то за гранью возбужденного злостью, яростью сознания. И потому вжимаю в кровать коленом.
- Правду!
- Не брал! - тянет руки назад. – Тебе все равно! - стаскивает треники, брифы. - Бей!
И в ушах у меня звон набатный.
Что ж я делаю-то? Нельзя так. Идиот.

* * *

Дверь распахивается.
- Давай-давай! Шагай! - встает у порога Марина. Вытягивает из-за себя съежившегося, как будто пришибленного Ромку. Подталкивает вперед. - Покажи! Расскажи!
Младший дважды мелко шагает. Тянет руку, разжимает ладонь.
- Вот, - шепчет чуть слышно. – Я взял, – всхлипывает. – Я хотел… Не подумал… - срывается в плач. - Простите!
На ладони – смятая кучка «косарей». Три банкноты по 1000 рублей номиналом каждая.
Ошарашен, остолбенел, онемел – это все вот – это ничего не сказать о моих чувствах.
Сглатываю.
Зачем-то воровато сую в карман уже снятый с себя ремень. Наклоняюсь, пряча глаза ото всех. Типа штаны Лешкины подтянуть.
Он отбрыкивается, словно током шарахнул я. Неудивительно. Понимаю.
Отступаю. Хватаю кресло у стола учебного. Благо оно на колесиках. Опускаюсь в него бессильной тушей.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.
Отпустило вроде.
Руки-ноги шевелятся. В мозгу не мутится. Язык ворочается.
Не морочьтесь. Меньше минуты прошло. Никто ничего не заметил.
Собираюсь. Хмыкаю, прочищая горло.
- Что это, Рома?
Никчемный вопрос. Риторический. Но сказать же хоть что-то надо.
Младший вытягивается в струнку, руки по швам.
- Все скажу, - сглатывает. Вздыхает. Взгляд перебегает от меня через брата к маме. – Без Леши. Только тебе.
Неожиданно. Требовательно. Бесстрашно. Что ж… Послушаем. Ремень-то, если что, вот, под рукой, в кармане.
На Лешу я взглянуть не могу. Не то что слово сказать.
- Марина, выйдите. Вдвоем с Лешей. Пожалуйста!

* * *

- Все. Виноват. Наказывай.
Отрывисто. Смело. Дерзко. Уверенно. Спокойно. Твердо.
Спускает шорты, трусы. Перегнулся через спинку кровати.
- Встань! Как лучше хотел. Постарался. С душой подошел. Молодец!
Вскидывается на локтях. Оборачивается.
- ... - немой вопрос в глазах.
- Утром не дрыхни. Пораньше поедем. Покажешь. Возьмём. 15 твои. 3 на карманных сьэкономишь. В 5 раз дольше копил. И эти осилишь.
- Пппаааап?!
- Всем молчок. Маме сам скажу. Лешке завтра сюрприз твой все объяснит.
- Ааа? - ошалелый взгляд метнулся на кровать.
Мятые банкноты там так и валяются.
Кидаю рядом ремень из кармана.
- Встал. Оправился. Свой урок ты уже получил. Ещё раз такое - ты знаешь, что будет.
Подскакивает. Обнимает. Утыкается в грудь. Плачет.
Беру за плечи, отстраняю, встряхиваю.
- Не реви! Не ты один натворил. Я даже хуже косячник, - приобнимаю за плечи со вздохом. - Пойдем! Виниться. Объясняться. Мириться.