Отправлено: 19.11.23 21:58. Заголовок: Автор King21044. Ветер над городом

Ветер над городом
Автор King21044



Часть 1

Если бы Петька решил вдруг написать книгу, она называлась бы «Беды и горести юных лет». Настроение у него было ужасное. Жизнь предоставлялась чередой сплошных несчастий и лишений.

Ну, во-первых, стоило начаться новому учебному году, а маман уже вцепилась в Петьку мертвой хваткой. Раньше-то мамино внимание к его успеваемости росло по мере приближения годовых оценок — тут уже было не отвертеться, приходилось браться за ум, — а теперь она на Петьку в первой же четверти насела, да так что не вздохнуть не пернуть!

Во-вторых, учебный год начался так круто, что на большинстве предметов Петька сразу почувствовал себя отстающим — ничего было не понятно ни на физике, ни на математике, ни на химии. Хорошо хоть с литературой было полегче — читать он за лето не разучился. Петька хотел было эту проблему решить как обычно — то есть попросту проигнорировать, но тут посыпались тесты, контрольные и проверочные, а за ними тройки и двойки — и поди тут проигнорируй. Маман с Папаней как с цепи сорвались — за каждую двойку устраивали Петьке головомойку, заставляли исправлять, учить, зубрить, проверять и перепроверять… Словом — ни в школе жизни не было, ни дома.

А жить хотелось! Хотелось дышать полной грудью, гулять и развлекаться, расправив свободно крыла своей судьбы, парить над всеми заботами вольно, как чайка в небе. Душно было Петьке дома, душно в школе. Не для серых будней был он рождён, не для тоскливого прозябания, а для веселой круговерти и праздника!

Праздников не было.

Проблема была в маме. Мама всю молодость металась между карьерой и семьей и, когда Петька вырос из коротких штанишек, выбрала карьеру. Сына она при этом любила безумно и, возвращаясь из долгих командировок, как могла пыталась наверстать свои родительские обязанности — получалось у неё немного нервно, сумбурно, чуть-чуть авторитарно, зато от чистого сердца. Петька для нее навсегда остался маленьким белобрысым карапузом, о котором она тосковала в самолетах и поездах, по которому плакала в гостиницах, и ради которого готова была горы свернуть. То, что карапуз маму перерос, говорил теперь басом, а над верхней губой у карапуза пробивался пушок, маму ничуть не смущало.

Петькино здоровье и благополучие было для мамы абсолютным приоритетом, а Петькина «свобода» представлялась ей чем-то не очень важным, не очень понятным и немного опасным. А потому мама, взяв в работе перерыв и осев, наконец, «на берегу», с упорством слепого землекопа взялась за Петькин режим и образование.

Настали у Петьки мрачные времена.

Утром мама кормила его завтраком и, поцеловав на дорожку, передавала отцу. Батя отвозил Петьку в школу, которую тот уже в открытую называл «Обителью скорби», и следил, чтобы сын скрылся-таки за дверью. Уроки валились на Петькину голову, словно камни в горном ущелье. Домой он возвращался осоловевший от груды теорем, формул, правил и аксиом, которые толпились в его голове, как незнакомые друг с другом гости, и никак не хотели складываться в знания.

— Как день прошел, сыночек? — спрашивала мама, наливая ему в тарелку ненавистный рыбный суп.

Петька в ответ кривился.

— Сейчас покушаешь и за уроки, а вечером мы с тобой химию вместе повторим, — гладила мама Петьку по растрепанным разноцветным волосам, — что там тебе непонятно, и я заодно вспомню…

— Ну, мам! — злился Петька, — мы с друзьями погулять собирались! Ну что химия? До контрольной ещё две недели, понял я там всё!

— Погулять ещё успеете. — Мама была непоколебима, — а раз понял, так и хорошо. Вот мне и расскажешь.

— Что же это такое?! Мама! Мне пятнадцать лет один раз в жизни, а я как будто заключенный! — стенал Петька.

— Ну, что ты драматизируешь, котёночек. — Лениво отнекивалась мама. — Можно подумать я тебя целыми днями взаперти держу. Ты же на прошлой неделе с друзьями гулял. Помнишь? В четверг…

— Я не гулял! — рычал Петька, — И не с друзьями! Мы с классом ездили на экскурсию по местам боевой славы!

— Ну вот видишь… Отдохнул, можно и уроками заняться. — Мама, казалось, издевалась над ним или в упор не видела Петькиного раздражения.

Петька хотел было подкатить к отцу насчёт непосильной нагрузки и несправедливости, но тот плясал под мамину дуду:

— Ничего, сынок. Отдыхал и веселился ты вдоволь, можно немного и поработать. Подтянешь успеваемость, глядишь, мама вожжи и отпустит.

Мама обладала удивительным качеством: при всей её безоговорочной любви к Петьке, мягкости и неизрасходованной материнской ласке, разубедить её в чем-то, что касалось сына, было невозможно. Мама решила раз и навсегда, что Петька точно не «троечник», как бы настойчиво не убеждали её в этом сам Петька и все девять классов средней школы. Хромающая на обе ноги Петькина успеваемость была для мамы вечным поводом для разочарования (в учителях, школе, школьной программе, составителях учебников и, лишь в последнюю очередь, в Петьке) и неиссякающим источником энергии для борьбы (с учителями, школой, школьной программой, Петькиной ленью и неусидчивостью — на которые мама списывала его неудачи).

— Котёночек, тебе просто не в кого быть тупым! — объясняла мама. — Посмотри на нас с папой. У нас на двоих три высших образования, одна кандидатская и одна недописанная докторская! Твои тройки это просто недоразумение!

Петька ездил к репетиторам, репетиторы ездили к Петьке, мама не жалела сил и времени, чтобы самой растолковать сыну школьную программу, но средний балл упорно держался на трёх.

Мама говорила: «Хм…» и ласково, но настойчиво сажала Петьку за уроки. Тот скулил и рвался на волю. Брыкался и дерзил. В борьбе проходили недели и месяцы, пока мама не уезжала в очередную командировку.

Дни тянулись один другого гаже. Занятия стали приносить плоды — среди троек замелькали четверки и даже затесались пятерка по алгебре. Петька злился, никогда он не согласился бы, что игра стоила свеч — слишком высокую цену пришлось заплатить, чтобы стать «хорошистом», а ему и в «троечниках» было нормально.

Петька терпел и страдал ужасно. Сидя взаперти над учебниками, он был лишен не только общения с друзьями, но и главного — походов по магазинам. Реклама распродаж от модных брендов дразнила его, новые шмотки снились ему во сне, а на яву он с жадностью разглядывал обновки на одноклассниках, мечтая о временах, когда снова уйдет в отрыв — и в плане шмоток, и в плане свободы — в общем, в плане жизни молодой. А пока, стиснув зубы, корпел над учебниками и ждал. Ждал, когда мама наестся семейным бытом и снова свалит по каким-нибудь делам, куда-нибудь подальше.


Мама, казалось, не уедет никогда. Перспектива стать зубрилой и ботаном пугала Петьку до дрожи, но счастье, как это часто бывает, свалилось неожиданно…

— Тигреночек мой, котеночек мой, — мама разбудила Петьку среди ночи и, стоя перед его кроватью на коленях, покрывала поцелуями, — опять я тебя бросаю, опять уезжаю! Какая же мать у тебя бестолковая! В последнюю минуту всё решилось…

Петька заворочался в постели, не понимая, что происходит, выбрался с трудом из маминых объятий.

— Опять вы с папой вдвоем остаётесь. Львеночек мой, ты уж занятия не бросай, только дело на лад пошло. Учись, уроки не пропускай! Я там папе всё объяснила… — мама была накрашенная и надушенная, в своем деловом приталенном костюме и с аэродинамической прической — волосы зачесаны назад и собраны на затылке в шар. Весь её вид говорил одно: мама уезжает.

Петька спросонья едва не расплакался от счастья, в последний миг скроив грустную мордашку.

— В Новосибирске рабочую группу собирают по нашему направлению, я колебалась… я колебалась. — Мама встала и, поправляя на коленях колготки, изобразила, как колебалась, — но Мухоморов в своем докладе затронул тему, которая составляла основу моей диссертации. Уж, конечно, он всё там переврал. Это ложный путь! Он всех заведет в дебри, и я просто обязана…

Мама вдруг вспыхнула и приложила ладони к щекам:

— Но ради тебя, сыночек, я останусь. Если ты скажешь, я останусь!

Петька с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Что ты, мама, уезжай, я так рад». Момент был опасный, слова надо было подобрать правильные, чтобы не спугнуть удачу.

— Ну что ты, мам, мы с папой справимся, — ответил он с серьезными видом, выбираясь из постели, — это ведь твоя тема, твой долг перед наукой!

— Ты прав, это мой долг! — мама кивнула, услышав подтверждение своим мыслям, и обняла Петьку.

Прощание вышло сумбурным. Мама обещала звонить и писать, требовала, чтобы Иван Петрович и Петр Иваныч ели по утрам кашу, а на обед суп, чтобы вели себя хорошо и помнили, что мама любит их больше всех на свете. Внизу маму ждало такси, а в Пулково самолёт, мама торопилась. Она обняла мужа и сына сперва по отдельности, потом обоих вместе. Каблуки её цокали решительно сперва в прихожей, потом на лестнице. Щелкнул лифт, двери закрылись, и мама уехала.

Иван Петрович оперся плечом на стену прихожей, потёр красные глаза и сказал тихонько:

— Господи, семь пятниц на неделе. Вечером в театр собирались…

Петька как был, в одних трусах и майке, встал от радости вниз головой и прошел на руках по всему коридору из прихожей в кухню.







Часть 2


— Ну ты, сынок, особенно-то не это… — сказал утром Иван Петрович, раскладывая по тарелкам слегка подгоревшую яичницу.

— Чего «не это»?

— Смотри, чтобы тебе ветер свободы голову не надул!

— Ой, пап. Ну какой свободы… — Петькину радость ничем было не испортить. Яичницу он умял мигом и теперь чистил себе третий по счету банан. — Ну, ты же видел, как мама со мной! Так ведь тоже нельзя!

Папа согласно помолчал.

— Ещё неделя, и я бы не выдержал! — жаловался Петька. — С ума бы сошел. Или петлю бы на шею накинул!

Иван Петрович укоризненно покашлял:

— Я, конечно, не мама, с утра до ночи пасти тебя не буду, но и совсем распоясаться не дам. — Он отправил в рот кружочек салями и шумно отхлебнул кофе. — Школу ты не вздумай гулять, я следить буду! И за оценками тоже. Мне мама доступ к этому вашему электронному дневнику настроила.

Папа прожевал, вздохнул:

— Если подумать, то вы, ваше то есть поколение, в страшные времена живёте! Чистый Оруэлл. Что прогулы, что двойки сразу предкам на телефон прилетают. Ничего не исправить, не вымарать. Сплошная антиутопия! Вот я бывало — листочек из дневника вырву, роспись батину подделаю и свободен — как будто и не было ничего.

Иван Петрович сладко улыбнулся. Отъезд супруги и на него подействовал расслабляюще. Завтракал он в халате, водрузив локти на стол и был весьма велеречив, чего при жене обычно не наблюдалось.

— Или, вон, Сашка Корноухов. Ну, дядя Саша, который на Сережиной маме женился. Он в школе знаешь чего вытворял? Ха! — батя прикрыл рот ладонью, хохотнул, — настоящий артист был! Помню, класс девятый… Взяли мы с ним как-то бутылку «Солнечного берега» и… эм… ээ…

Иван Петрович осекся. Петька глядел на него хитро щурясь, подпирая щеку кулаком, и ждал продолжения.

— Ну? И чего было-то? Взяли вы бутылку, и? — Петька наслаждался батиным замешательством.

— Да ничего хорошего. — Смущенно ответил отец.

— Так уж и ничего?

— Если подумать, хорошего — ничего. Ты вот что. Ты это, Петь. Ты давай за ум берись! — Иван Петрович поднялся и стал убирать со стола, показывая, что вечер воспоминаний закончен, едва начавшись.

Петька доел банан, допил чай. Батя склонился над мойкой с преувеличенно серьезным видом.

— Пап, дай мне денег, а? — попросил Петька.

— Ладно. — Иван Петрович обернулся и вытер руки о халат. — Сколько?

— Сколько не жалко.

Батя взял со стола мобильник, завозился в банковском приложении, явно прикидывая сколько не жалко.

— Петюнь, а тебе на что? — осторожно уточнил он, — я не то чтобы лезу… Просто интересуюсь.

— Не на бутылку, бать, не волнуйся. Постричься схожу…

— Вот это хорошо! Вот это ты молодец! — оживился Иван Петрович. — Давно пора, а то ну что это такое. Вот как Лёнька-то ваш стрижется, а — любо поглядеть! Ёжик такой аккуратненький, куда лучше — живенько так…

— Ну, если живенько, то лучше. — Скривился Петька.

— Я к тому, что покороче бы, а то как девочка…

— С боков будет покороче. — Кивнул Петька. — В общем, мне на стрижку надо, бать, на покраску и на укладку. Ну, и еще, хорошо бы по магазинам пройтись, хоть одеться по-человечески, а то два месяца в старом хожу, как оборванец...

— Да уж ты-то оборванец. — Вздохнул батя. — Ладно.

Телефон Петькин тренькнул, на экране всплыла сумма с одной единицей и четырьмя нулями, Петька подскочил, хлопнул батю по плечу, сказал: «Ты лучший, пап» и первый раз в этом учебном году побежал в школу счастливым.

***


За стрижку в модном барбершопе пришлось отдать четыре косаря, но оно того стоило. Виски́ были подстрижены филигранно, макушку и челку можно было убрать под резинку, а можно было выпустить на волю: тогда косая челка с рваным краем ложилась на левую сторону, эффектно и драматично закрывая половину лица. С Петькиным затылком Виталик провозился минут двадцать — получился шедевр: чуть-чуть растрепанно, слегка небрежно, но мило и трогательно. За покраску и укладку запросили оставшиеся шесть тысяч, и Петька со вздохом отказался. Решил подкрасить корни сам, чай не впервой.

Питерская осень никак не хотела уступить место зиме. Первые робкие заморозки смыло дождями. Город под затянутым небом стоял серо-бурый, как потускневшая старая фотография. Нева цвета голубиного крыла, улицы цвета мокрого асфальта, газоны, усыпанные прелыми листьями — всё вокруг словно говорило: в моде тусклое и немаркое. Петька был категорически не согласен.

В вызывающе белых слаксах, чистых не по погоде кроссовках и серебристом пуховике из Юникло, с новой стрижкой Петька себе очень нравился. Забрызганные осенним дождем витрины отражали юного красавца. Прохожие, одетые по питерской моде в черное, как плакальщики на похоронах, бросали на Петьку взгляды удивленные, завистливые, иногда насмешливые, а иногда и восторженные. Петька был рад любым.

Настроение у него было чудесное. Жизнь налаживалась. За контрольную на той неделе он получил пятерку — было чем задобрить батю и порадовать маму, когда та позвонит, а заодно и выбить финансирование.

«Счастье, — вспомнил Петька батины слова, — это когда утром хочется в школу, а после школы домой». Петька был полусчастлив: в школу ему не хотелось, но сегодня он отсидел уроки без обычных страданий — грела мысль о деньгах и свободе, — а домой после барбершопа и магазинов возвращался уже в отличном настроении.

Иван Петрович сидел на кухне перед ноутбуком, обложившись бумагами, и говорил по телефону. Чаще других он повторял слова «кассация», «жопа» и «надо порешать вопрос». Петька проскользнул к холодильнику, взял банку газировки и упаковку сосисок.

— Бать? — он сел за стол напротив отца и тряхнул новенькой челкой.

— Прости, Петюнь, — буркнул Иван Петрович, роясь в бумагах, — дел навалилась прорва. У тебя что-то важное?


— Я по физике пятерку за контрольную получил.

— Молодец, сынок! Умница! — батя поднял взгляд от бумаг, — правильно мама говорит, ты у нас золото.

— Золото, ага. Бать?

— Ну? — Иван Петрович опять углубился в мир судебных тяжб, приказов и постановлений.

— Завтра у Кольки Тараканова день рожденья.

— Повезло ему.

— Я схожу? — Петька сказал это как можно беспечней, словно это был и не вопрос вовсе, а утверждение.

— Куда? — Рассеянно переспросил отец.

— Ну, на днюху же. К Кольке.

— Сходи, конечно.

Петька открыл газировку и принялся за сырые сосиски. Иван Петрович взглянул на него поверх очков с сомнением, словно что-то припоминая:

— Так завтра же пятница. Мы же на дачу собирались. Надо там закрыть всё, прибраться…

— Бать, ну что мне там делать, — скривился Петька.

— Как что? Мне бы помог…

— Съезди сам. Ну, бать… Мне один раз пятнадцать лет!

— Тоже верно. — Кивнул Иван Петрович. — А родители там будут?

— Конечно. — Соврал Петька.

— И во сколько начинаете?

— После школы к нему и пойдем. Часа в три.

— А заканчиваете?

— Да, как надоест. Часов в пять-шесть. — Опять соврал Петька.

— А я в три часа уже на дачу уехать хотел, чтоб не заполночь добраться…

— Так и поезжай! Что я сам домой не дойду?

Иван Петрович почесал лысеющий затылок. С сомнением посмотрел на сына. В глазах у Ивана Петровича читались сомнение и растерянность. В Петькиных глазах Иван Петрович прочитал бы надежду и то хитрое выражение, которое бывает у детей, когда они дурят взрослых, но свой взгляд Петька старательно прятал под челкой.

— Не знаю, Петь. Мама бы это не одобрила, наверное.

Петька фыркнул:

— Паап. Ну ты же знаешь, какая мама! Будь её воля, она бы меня в туалет провожала.

— Ну уж…

Иван Петрович смутился. Посомневавшись ещё полминутки он кивнул:

— Ну ладно. Раз родители будут. И недолго. Петь? Давай только без глупостей, а?

— Да какие глупости, бать? Что я маленький, что ли? — Петька кинул банку из-под колы в мусор и пошел в ванную красить волосы в фиолетовый цвет.





Часть 3


После школы все сразу поперлись на вписку, а Петька с Серым задержались — в последнюю минуту покупали подарок и хотели зайти к приболевшему Леньке, благо было по пути.

Кольке в подарок взяли диск с игрухой для Плейстейшен. Леньке занесли домашку. Тот друзей встретил завёрнутый в пижаму и халат и с перевязанным горлом. За домашку «поблагодарил», скривившись, и долго не отпускал друзей. Видно было, что он соскучился: выпытывал школьные новости и сплетни, сам простуженным голосом трепался о том, о сем, пока отец не погнал его в постель, а гостей за дверь.

Тараканов пригласил половину класса, а вторая половина явилась без приглашения, прознав, что предков на тусе не будет.

Дверь в хату была приоткрыта, и гвалт визгливых подростковых голосов был слышен даже на лестнице. Именинник, сцапав пакет с игрой, сразу убежал. Пацаны скинули кроссовки в общую кучу обуви. Куртки девать было некуда — вешалка в тесной прихожей была вся закрыта ветровками и парками, часть которых уже валялась на полу. Серый в конце концов просто закинул свою на самый верх — на остальные, и Петька, вздохнув, последовал его примеру.

Узкий коридорчик вел в одну сторону из тесной прихожей в маленькую кухню, где пацанов тут же развернули — там и без них яблоку упасть было негде, кое-кто даже сидел кое у кого на коленях, а в другую сторону — в комнату попросторнее. «Зала» — всплыло у Петьки в голове советское слово. В зале народ толпился вокруг журнального столика, на котором стояла огромная кастрюля. Ксюха Грушина зачерпывала из нее красную жижу половником, разливала по одноразовым стаканчикам, и раздавала желающим. Жижа призывно пахла алкоголем, и желающих отведать было много.

— Пунш! — гордо объявила Ксюха. Её круглое личико странно раскраснелось, а взгляд был чуть с поволокой.

Пацаны взяли по стаканчику. Петьку алкоголем было не удивить, но напиваться ему не хотелось — живо ещё помнилась близкая встреча с «Командирским» коньяком и её последствия. Серый, отхлебнув глоток, поперхнулся:

— Что вы туда ацетона плеснули?

— Почему ацетона? — обиделась Грушина. — Клубничное варенье, газировка, апельсин, домашнее вино… Колька ещё у отца полбутылки Бакарди нашел и таежный бальзам. Что было!

Петька понюхал содержимое стаканчика, пригубил и понял, что пить точно не будет.

Впрочем, кроме Серого с Петькой никто не жаловался. Ребята пили «пунш». Басс качал. Сабвуфер от домашнего кинотеатра скакал по полу. Часть гостей сидела на диване перед телеком, часть весело топталась под музыку — видимо «пунш» забирал неплохо, особенно на голодный желудок.

Серый примостился на диване во втором ряду — забрался на спинку. По телеку показывали футбол, и Серого такая программа развлечений на ближайший час вполне устраивала.

Петька смотреть футбол не любил. Танцевать его пока не тянуло, а больше в «зале» делать было нечего. Он уже пожалел, что пришел: ребят в маленькой хате было слишком много, одноклассники явно чувствовали себя не очень уютно — веселье выглядело натянутым. К тому же он хотел есть. Петька решил прогуляться.

Квартира у Кольки оказалась маленькой. Помимо кухни и «залы», где все стояли и сидели друг у друга на головах, было две крошечных комнатки — узких и длинных, как чуланы. Двери были везде распахнуты, и Петька заглянул внутрь: в одной на узкой тахте при свете ночника робко целовались Машка и Никитос, и Петька быстро ретировался. В другой всю стену занимала старинная мебель — шкафы с прозрачными створками стояли в ряд, а на полках, за стеклом, как продукты на прилавке, были разложены чайные сервизы, хрустальные вазы, салатники и книги вперемешку с детскими игрушками. «Стенка» — вспомнил Петька название. У бабушки с дедом тоже такое было. Там на первом этаже, за кривыми створками прятались одеяла и постельное бельё, а в верхние он никогда не заглядывал.

В животе урчало. Петька от нечего делать стал рассматривать выложенные за стеклом вещи.

— А ты чего не со всеми, Петь?

Петька вздрогнул и оглянулся. В углу на диване, поджав ноги, сидела Женя — самая неприметная девочка в классе. Он и сейчас её не заметил бы, не заговори она первой. Был у Жени такой талант — сливаться с любой обстановкой, словно она всегда носила маскировку. Полная противоположность Петьке.

— Да тесно там. — Улыбнулся Петька. — А ты чего здесь одна сидишь?

— Так тесно там! — Женя тоже улыбнулась.

Петьке стало неловко. Он отвернулся к «стенке» и сделал вид, что ужасно увлечен барахлом, которое там выложено. Уйти было почему-то неудобно, о чем говорить он не знал — он вообще не особо умел общаться с девочками. Пацаны в классе держались вместе, приятельствовали, девчонки тоже общались между собой тесно, но два этих лагеря не очень-то пересекались — обычно только по делу. Нет, были, конечно, исключения — Никитос с Машкой вместе гуляли, и та парочка, что на кухне заняла один стул на двоих — но, в целом, девчонки казались как-то старше и взрослее, а пацаны на их фоне смотрелись совсем несерьёзно.

Петька сунул руки в карманы, покачался на носках. Рассматривать хрустальные миски надоело. Надо было идти к остальным или искать о чем болтать с Женькой, и тут «на выручку» ему пришел пустой живот — он заурчал так громко, что Женька рассмеялась.

Петька сказал: «Черт!» и покраснел, а Женя сказала: «Держи» и протянула ему тарелку с бутербродами.

— Колька с девчонками на кухне всю жратву оккупировали, но бутеры я утащила, — похвасталась Женя.

Петька, всё ещё заливаясь краской, присел с ней рядом, взял бутер, сточил. Запивать кроме «пунша» было нечем, так что Петька жевал всухомятку и молчал.

Женя ему вообще-то нравилась. Ну, не то чтобы… Так, ничего. В отличие от других девчонок, она не задавалась, не держала ту самую чуть надменную дистанцию, даже в средней школе не дразнилась — в те времена, когда только ленивый не высмеивал Петьку за его страсть к ярким шмоткам и эпатажу — стиль-то ведь сложился не сразу… Она была тихая и спокойная, не вредная — и Петька с ней, пожалуй, подружился бы, но уж больно Женя была незаметная. Словно бы она специально старалась улизнуть от любого внимания.

В узкой как пенал комнатке диван отражался в стеклянных створках серванта, и двое сидящих на нем подростков отражались тоже. У Петьки вид был растерянный, а с бутербродом в зубах ещё и немного смешной, так что он старался на себя не глядеть, а вот Женю рассмотреть было удобно.


Она была, в общем-то, обычная. Высокий и немножко прыщавый лоб, прямые темно-русые волосы едва до плеч, нос чуть курносый. Девчонка как девчонка. Обычная серая мышка, хотя Петька так никогда не сказал бы — он не знал этого выражения, да и, как ни странно, не любил судить о людях по внешности.

— Я вообще-то не хотела идти. — Сказала Женя.

— А чего? — буркнул Петька с набитым ртом.

— Народу много. — Женя пожала плечами. — Мы не особо с Колей общаемся. Просто мы с девчонками все на подарок скидывались, а домой мне было рано возвращаться, ну и вот… Я решила, может быть, и ничего, раз такая толпа…

Петька подумал, что после такого ответа вопросов стало ещё больше, но промолчал.

Бутерброды на тарелке кончились. Из соседней комнаты, заглушая музыку, раздался общий радостный ор, что-то, кажется, упало, и вслед за этим застучали по батарее.

— Наверное, Коля торт вынес. — Усмехнулась Женя.

Петька потряс головой:

— Не. Наши гол забили.

Живот у Петьки больше не урчал, Женя сидела в самом углу дивана, подобрав ноги, и вся как-то зябко сжавшись.

— Клёвый у тебя цвет волос. — Сказала она.

— Ага. — Ответил Петька.

Музыка стучала в стену, словно кто-то ломился. Каждый раз, когда Петьке казалось, что молчание уже тянется слишком долго, и он от неловкости начинал краснеть, Женя первой нарушала тишину. Так что это она с ним тогда говорила, — как Петька потом вспоминал, — а не он с ней.

— Я видела, как вы по набережной на скейтах катаетесь.

— Когда?

— Летом.

— А, да. — Кивнул Петька, и на всякий случай всё-таки покраснел. — Это мы с Серым… катались. Ага…

— Круто.

— Угу. А ты на набережной живёшь?

— Да.

Петька чувствовал, как стремительно глупеет, ни единой мысли в голове не осталось. О чем с Женькой говорить? О скейте? Вряд ли ей интересно. О покраске волос? О бутербродах? Ну, не о школе же…

— А у тебя дома животные какие-нибудь есть? — брякнул он невпопад.

— Нет. Родители не разрешают. — Женя резко помрачнела, и уткнулась в телефон. Петька понял, что разговор окончен.

---

 Отправлено: 21.11.23 22:34. Заголовок: Часть 4 Днюх..

Часть 4


Днюха была скучной. Те, кому «пунш» понравился, напились быстро и теперь, глупо хихикая, сидели рядком на диване в «зале». Стола с едой не было, да он был и не нужен — Колька обнес всех желающих салатами и бутербродами, а потом и тортом. Торт был вкусный, но кусочки маленькие. В шестом часу Колька сказал, что скоро придут родители — ничего страшного, отмечать можно и при них, они не помешают, но «пунш» лучше всё-таки убрать. Толпа недовольно заныла.

После упоминания предков, гости стали расходиться. Пьяненькие свалили первыми, те, кто на «пунш» не налегал, остались помочь прибраться. Серый с Петькой занесли в «залу» стол, вернули на место раскиданные стулья и тоже поторопились слинять.

На улице было пасмурно. Тусклый закат отдавал зелёнцой, солнце мазнуло по кромке неба за домами и спряталось. В шесть зажглись фонари, наступила ночь. Пацаны попрощались и пошли по домам — каждый своей дорогой.

Петька уныло брёл по набережной и ругался на бездарно потраченный вечер: возвращаться с днюхи строго по расписанию — что может быть тоскливей! Не так он себе представлял первый день на свободе!

Суетливая вечерняя толпа обтекала его, иногда задевая многочисленными плечами. Телефон тренькнул — отец звонил:

— Ну, как ты там, Петюнь? Повеселился?

— Повеселился… — Вздохнул Петька.

— Что-то случилось, сынок?

— Не, пап. В том-то и дело, что ничего не случилось. Скучный был вечер.

— Ну что же, бывает. — Иван Петрович явно не был расстроен. В голосе его звучало облегчение. — Дома скоро будешь?

— Иду уже. Минут через десять. — С горечью ответил Петька.

— Ну, вот и хорошо. Ты покушай, за компьютером долго не сиди, в выходные отсыпаться надо…

— Ой, бать, ну чё ты как мама!

— Не капризничай, Петь, будут у тебя свои дети — поймешь. — Басил в трубку батя. — А у нас тут, представляешь, снег пошел! Ладно, вечером еще позвоню. Не скучай!

Папино «Не скучай» резануло. Ноги сами не несли Петьку домой. Ужасно хотелось праздника, хотелось оторваться, стряхнуть с себя этот морок бесконечной учебы, почувствовать себя, наконец, свободным человеком. А еще словно бес нашептывал Петьке, что хорошо бы чего-нибудь отмочить — а то засиделся он в пай-мальчиках, таким макаром и навык потерять можно! Вот только друзья все по домам разошлись, а ту компанию, что свалила первой, Петьке уже было не догнать.

Он перешел улицу к Неве, лег грудью на перила. Черная вода лениво плескалась и била о гранит набережной мелкий мусор: картонный стаканчик от кофе, россыпь окурков, обрывки пакетов. Петька свесился через ограждение и пустил с нижней губы ниточку слюны, стараясь, чтобы она не порвалась: была у них с друзьями такая игра — кто длиннее плюнет.

— Ты опять один? — Женя подошла к нему сзади. Снова он её не заметил.

Петька обернулся, вытер рукавом подбородок, пожал плечами:

— А ты чего одна гуляешь? Чего домой не идешь?

— Рано еще.

Петька взглянул на часы — было и правда не поздно. Улицы были заполнены машинами, тротуары людьми, спешащими домой.

— А я однажды на лёд вышел, чтобы альбатроса погладить, и меня на льдине вместе с альбатросом унесло вон туда, — Петька показал почти на середину Невы. — Чуть не помер.

— Зачем? — Женя удивилась, но, кажется, была впечатлена.

— Ну, не знаю… Интересно было. Потрогать его хотел. Это было там, на пристани катеров. Я его на руки взял, а Серый фоткал. — Петька сам не знал, зачем рассказывает. Он решил: «Пусть она думает, что я дурачок. Наплевать». — А потом льдина откололась, и сняли меня уже во-он там. А альбатрос улетел.

— Фотки-то остались? — спросила Женя.

— Каэш! — Петька достал телефон, порылся в галерее, показал. Фотки были так себе: Серый снимал без старания, руки у него тряслись, очень уж он переживал за друга, и, как оказалось, не зря. — Вот. Это я с Аликом. Альбатросом, то есть. А это уже без…

Женя разглядывала Петькины фотки в телефоне, наклонившись так близко, что Петька чувствовал, как пахнут её волосы. То ли шампунь, то ли духи были с запахом конфет — Петьке такой вообще-то не очень нравился, но Жене шел.

— А ты далеко живешь? — спросил Петька.

Женя махнула рукой через дорогу на старый четырехэтажный дом с колоннами, вросший цоколем в землю.

— Ха! А я думал тебя до дома проводить.

— Можем просто погулять.

Петька кивнул, и они пошли вдоль Невы.

Трафик уже полз еле-еле, забивая улицы вечерними пробками. Машины без конца сигналили, люди подгоняли друг дружку, по привычке срывая усталость и недовольство на других. Петька сунул руки в карманы, шел и болтал. Теперь он говорил легко — рассказывал о друзьях, о глупых своих «подвигах». О том, как однажды напился, чтобы отца с мамой наказать, о том, как прыгал с Ленькой с крыши недостройки на деревянные леса и чуть не убился, о том, как ухватил в дисконте на Софийской Ньюбэлансы за треть цены, о том, как на спор прошел по перилам моста над Невой, и за ним гнались менты, о том, что в Тиктоке у него почти пятьсот подписчиков — много ещё о чем. Привирал, храбрился, красовался. Словом — распушал хвост.

С Женей они дошли от новой пристани до старой, — а это километров шесть, — а потом обратно. Телефон у Петьки в кармане тренькал — батя звонил, но Петька отвечать не хотел, при Жене было почему-то неловко. С Петькиных слов получалось, что он вообще живёт чуть ли не сам по себе, и самостоятельный ужасно — что хочет, то и делает, а тут вдруг перед отцом отчитываться где он да что он. Так что в телефоне Петька включил беззвучный режим — придет домой, тогда и позвонит. Телефон в заднем кармане потрепыхался еще немного и затих.

Женя теперь говорила мало, зато Петькины были и небылицы слушала увлеченно. Гулять с ней было прикольно — Петька с ней рядом чувствовал себя совсем взрослым, ужасно высоким и правда самостоятельным.

Время словно перестал существовать. Они бродили по набережной туда-сюда мимо Жениного дома, она поглядывала на светящиеся на втором этаже окна и говорила: «Ещё рано». Петька был очень рад, что рано.


Он первый раз вот так гулял с девочкой, и ему вскружило голову. Они не держались за руки, не смотрели друг на друга, не краснели от неловкости — просто болтались. Петька трепался, Женя тихонько смеялась. Улицы пустели.

— А тебе домой не пора? — спрашивала Женя. — Тебе не влетит?

Петька вспыхнул от слова «влетит», задрал нос, тряхнув кисточкой фиолетовых волос на макушке:

— Да ты что! Да я хоть до утра могу!

И они шли гулять дальше, всё время поворачивая назад, к дому, словно Женя ждала чего-то. Петька болтал и кривлялся, травил анекдоты. Женя смеялась.

До утра гулять не пришлось. Минут через сорок свет на втором этаже погас. Женя сказала: «Ну вот. Я домой». У дверей она обернулась и кивнула Петьке, как будто благодаря его за прогулку. Петька помялся, похлопал глазами. Стоило бы спросить, по-хорошему, чего она ждала, почему не шла домой так долго, но одно было дело трепаться про себя — это получалось легко и весело, а совсем другое спрашивать что-то у Жени — тут Петька почему-то пасовал.

— Пока! — сказал он и поплелся домой, размышляя по пути — хороший был всё-таки вечер или нет, и что имела в виду Женя, когда говорила «прикольно» в ответ на его россказни: ей нравились шутки, забавляла Петькина глупость и отчаянная смелость или всё-таки немного нравился он сам?

Долго размышлять Петьке не пришлось. У ворот в закрытый двор их дома, прямо на поребрике сидел отец и тер лицо ладонями. Увидев Петьку он вскочил, рванулся к нему яростно — Петька даже решил, что тот его ударит и попятился, — но батя остановился в полушаге.

— Как это понимать, Петя? Как это, черт возьми, понимать?! Ты хоть знаешь, который час? И где, черт возьми, твой телефон?!



Часть 5


— Бить будете, папаша? — спросил Петька, разуваясь и снимая куртку.

Иван Петрович смотрел на него с минуту молча. Глаза у него были красные — то ли от ярости, то ли от слёз.

— Почему каждый раз так, а? Объясни мне, Петь? Стоит отвернуться, и ты тут же на голову становишься? — папа дышал шумно как слон, то и дело вытирая со лба рукавом пот. — Что у тебя совсем берегов внутри никаких нет? Первый час ночи! Я думал, с ума сойду, пока доеду. Мобильный не берешь, городской не берешь, пропал, в квартиру не входил. Я охране внизу звонил, друзьям твоим звонил — никто ничего не знает, нигде не видели!

Петька не оправдывался. Что тут было сказать. Про Женю рассказывать ему не хотелось, а с телефоном и правда вышло глупо, надо было хоть эсемеску отцу отправить.

— Ты что, нарочно, что ли? В первый же, мать твою, день? Ну, что за тобой, как за маленьким ходить надо? Права мать, что ли? — батя, ругаясь, не успокаивался, как обычно, а только сильнее распалялся. — Я с дачи этой чертовой как сумасшедший несся, чудо, что не разбился! А он гулял! Гулял он, видите ли! Ответить лень было!

В детстве, понимая, что наказание неминуемо, чтобы разжалобить папу или маму, Петька бывало сам становился в угол. В большинстве случаев это срабатывало — родители умилялись его сознательности и раскаянию и наказание смягчали, если не отменяли вовсе.

Потом, когда угол он перерос, а до ремня, по папиным представлениям, ещё не до рос, в ход пошла другая тактика — Петька молча выслушивал претензии, не спорил с назначенным наказанием — лишением денег, игрушек, свободного времени, — а потом «обижался». Объявлял родителям бойкот, уходил в себя, грустил и страдал (на публику), пока мама (чаще всего это бывала, конечно, мама) не смягчалась, глядя на страдающее дитя, и не отменяла все лишения. Папа в таких случаях всегда маму упрекал в мягкости и слабохарактерности, но Петька точно знал — просто мама сдавалась первой, она слабое звено, но надави он на родительскую жалость посильнее — не устоял бы и отец. И вообще: батя хоть и демонстрировал чаще решительность и несгибаемость, на самом деле был куда податливей мамы.

К отцу у Петьки был свой подход: во-первых, бате надо было дать «перекипеть» — успокоиться, взять себя в руки — а до той поры лучше перед ним было не маячить. В этот раз не получилось: мама уехала, спрятаться было некуда. Во-вторых, отец бесился, только когда Петька рисковал головой, но и тут можно было отбрехаться — наплести, что риск был невелик, что глупость была сделана не по своей воле, а так сказать, по вине третьих лиц. Батя, адвокат практикующий, на разумные сомнения был очень падок. Вот только в этот раз вину свалить было не на кого, да и Петька, выключая телефон, в глубине души знал, на что шел: что отец будет звонить, что будет нервничать и беситься, и что кончится всё плохо.

Оправдываться было нечем. Говорить было нечего. Петька молча прошел в свою комнату, расстегнул штаны, спустил вниз, улегся на кровати голым задом кверху. Мелькнула мысль, что такая демонстрация должна была сбить батю с толку — мол, даже спорить с тобой не буду, делай, что хочешь. Надежда была, что про ремень он забудет.

Не сработало. Отец не повелся.

Пряжка щелкнула, ремень вжикнул, выскакивая из шлевок на поясе, и без предисловий хлопнул по Петькиному заду — зло, звонко, сильно.

Будь это первая в жизни встреча ремня и Петькиной заницы, можно было бы и вскрикнуть — до того глубоко пробирало. Ремень у бати был узкий, а Петька по опыту знал: широкий лучше — хлопает громко, а больно не особо, а вот узкий впивался глубоко.

— Буду тебя, барана, драть, пока не поумнеешь! — Иван Петрович впечатывал ремень в Петькину задницу. Та виляла и сжималась в такт ударам. — Ей, богу, буду! Хоть до старости, черт возьми!

Петька сунул нос в сгиб локтя и пыхтел. Разорись он или начни вырываться — батя, глядишь, и сбавил бы обороты, но Петька лежал молча, терпел не протестуя — только покрывало на постели с каждым ударом в кучу сбивалось, — и отец хлестал дальше.

Удары слабели — то ли краснеющая Петькина задница уже производила нужное впечатление, то ли Иван Петрович устал, то ли выпустил уже пар и теперь давил на тормоза. А вот боль наоборот — накатывала все сильнее, все-таки узкий ремень зараза та еще.

Петька решил, что героизма с него хватит, зад уже пылал нестерпимо:

— Перестань, пап. Больно! — взвигзнул он после очередного хлесткого шлепка.

Ремень Иван Петрович тут же выпустил из рук, и тот с тихим стуком упал на пол. Сам батя резко как подкошенный сел на кровать рядом с Петькой.

— Мне пятьдесят три года, Петь. У меня сердце шалит. У меня давление. У меня, может, на руках билет уже тот свет с открытой датой. И ты у меня единственный сын. У меня же дороже тебя, обормота, нет никого! За что же ты меня мучаешь так, а?

Петька потрогал зад ладонями — жар от тела шел, как от углей над мангалом. Он хотел было едко уточнить — кто тут кого мучает, но получилось только усмехнуться.

— Как же так? — Иван Петрович обернулся и продолжал совсем тихо, обращаясь, видимо, к Петькиной заднице, светящейся как ночник. — Я ведь всю жизнь думал, что никогда тебя не ударю. Тем более так — ремнем. А вот…

Отец встал, кряхтя подобрал ремень с пола, вдел на место. Сел обратно:

— Я же волнуюсь за тебя, Петь. Я же с ума схожу!

Петька за его спиной заворочался, осторожно потирая зад.

— Больно, Петь? — Иван Петрович коснулся его разлохмаченного затылка.

— Отстань. — Буркнул Петька.

— Что «отстань»? Вот что ты сопишь теперь, как сердитый кабан? Нечего было задницу под ремень подставлять!

«Сердитый кабан» у стенки натягивал на красный зад узкие штаны и поскуливал. Батя, глядя на это, поморщился.

— Сам ты, Петька, виноват. — Сказал он. Получилось, впрочем, не обвиняюще, а как-то обиженно, по-детстки. — Довел меня.

— Угу, — проворчал Петька, — виктимблейминг во всей красе. Скажи еще, что это я тебя заставляю меня бить.

— Нахватался умных слов. — Иван Петрович вздохнул и всё-таки погладил обиженную Петькину спину. Помолчал виновато. — Я, между прочим, так предков своих не доводил. Я их любил и берёг!


— Ага. А с бутылкой в девятом классе, что там была за история? — Петька, шипя, повернулся осторожно на другой бок — к отцу лицом, и тот сразу запустил пальцы в его растрепанную фиолетовую шевелюру.

— Один раз всего и было. — Соврал Иван Петрович. — Нет, ты объясни, правда, что ли, один гулять пошел на ночь глядя? Петь? С чего вдруг?

Петька зыркнул на отца сердито и тут же отвел взгляд. Задница, отхлестанная узким ремнем, побаливала, словно он на ней по асфальту проехался. Широкая батина лапа теперь чесала ему макушку. Обида, пустившая было корни, зачахла.

— Я после днюхи сразу гулять пошел. — Буркнул Петька.

— И вернулся заполночь? Что за ерунда, Петь? Была причина?

— Ну, была.

Иван Петрович кивнул, цокнул языком. Пальцы его окончательно запутались к крашеной Петькиной холке, и он оставил её в покое, пригладив напоследок.

— Была, значит, причина. — Тихонько усмехнулся он. — Ну, и как её зовут?






Часть 6


На кухне пахло какао, пельменями и сердечными каплями. Свет от китайской дизайнерской люстры был притушен, и отец с сыном сидели за столом в мягком полумраке.

Петька ел пельмени, пил какао и ерзал на стуле. Под зад он сунул диванную подушку с вышитым на ней спящим котиком, но помогало это слабо. Петька то и дело морщился и бросал на отца мрачные взгляды.

Иван Петрович запил корвалол ромашковым чаем и теперь, подперев щеку кулаком, глядел на сына.

— Уточню, — поднял он палец, — Женя это девочка? Не мальчик?

— Ой, бать, ну ты что! — Петька скривился и звякнул вилкой о тарелку.

— Я просто спросил! — Иван Петрович примирительно поднял вверх руки. — Мало ли. Вас ведь теперь не поймешь. Так… кто?

— Девочка! — огрызнулся Петька и сердито пихнул в рот пельмень.

— Девочка. — Выдохнул Иван Петрович и заметно расслабился. — Ну, и чего было скрывать? Сказал бы сразу, что с девочкой гулял, неужели я бы не понял? Поворчал бы, конечно, для виду, всё-таки здорово ты меня напугал. Но ты растешь, я понимаю…

— Ой, пап! — перебил Петька. — Вот не надо только этих твоих выводов!

Слово «выводов» он произнес со значением, театрально закатив глаза.

— Мы просто гуляли! Не гуляли даже, а ходили. Бродили. Блуждали… — Петька тряхнул головой, — в общем, это было без романтики! Было не поздно, она домой идти не хотела, ну и как-то так… просто…

— Так и бывает, сынок! — улыбнулся Иван Петрович. — Просто гуляли. Просто бродили. Сначала всегда так.

— Не было ничего такого. И не будет! — отрезал Петька. — Я ее даже и не видел раньше. Ну, то есть видел, конечно, но… — Петька покрутил в воздухе вилкой с насаженным пельменем.

— Не замечал. — Подсказал батя.

— Да. Не замечал. И теперь бы не заметил, она вообще очень незаметная! Просто как-то так… Просто вдруг… — Петька замялся. Помолчал, пожал плечами.

— Теперь-то рассмотрел? — Иван Петрович забрал у сына пустую тарелку и снова наполнил её пельменями.

— Ну, рассмотрел. — Петька принялся за вторую порцию.

— И как? Понравилась?

— Ба-ать!

— Понравилась, конечно. Если бы не понравилось, ты бы весь вечер с ней не гулял, — размышлял вслух отец, пока Петька недовольно возил по тарелке полуночный ужин, — и телефон бы не выключил, чего стесняться? И рассказал бы всё сразу, а не молчал, как партизан на допросе.

Иван Петрович кивнул, улыбнулся своей догадке:

— Это ты, стало быть, как истинный джентльмен, спасал передо мной честь дамы? Прикрыв её, так сказать, свой задницей?

— Папа! — рявкнул Петька.

— Благородно, конечно, но глупо. Ох, Петь! Чудный у тебя возраст — ты временами такой взрослый, а временами чистое дитя!

Иван Петрович встал, обошел стол и обнял сына за плечи:

— Чего молчать-то было, а? Вот ты сам, дурной, выгоды своей не видишь: сказал бы бате, что с девочкой гулял, батя про ремень и не вспомнил бы!

— Конечно, не вспомнил бы. — Проворчал Петька. — Ты чуть что — драть!

— Вот неправда! Не чуть что, а только за дело! — батя присел рядом, выдвинув из-под стола табуретку. — Ох, Петюнь, может, хоть девочка тебя чему хорошему научит. Может, хоть Женя твоя повлияет на тебя как-то.

— Никакая она не моя!

— Ну, пока не твоя. Дай отцу хоть помечтать! Хоть представить, что сын голову свою непутевую на плечах носит, а скинуть больше не торопится. А девочки, Петь, нас здорово меняют — самого безбашенного барана запросто человеком сделать могут! Это я тебе точно говорю, я это по себе знаю. Я ведь не всегда на шестом десятке был, мне и пятнадцать бывало, прости Господи, потому я за тебя и волнуюсь, потому с ума и схожу — потому и заднице твоей достается, наверное, чаще, чем надо бы, — что хорошо себя в твои годы помню.

Иван Петрович погладил сына по голове.

— И главное, Петь. — Продолжил он вполголоса. — Твоя или не твоя, подружитесь вы или нет, ты ведь всё знаешь? Что положено знать?

Петька удивленно захлопал глазами:

— Чего знаю? Что положено?

— Ну, про это. — сказал Иван Петрович смущённо. — Про безопасность? Неужели вам в школе не рассказывали?

— Ты про ОБЖ, что ли? — прищурился Петька.

— Да, нет. Не ОБЖ. Ну, знаешь, когда мальчику нравится девочка, а девочке мальчик, им в какой-то момент может стать скучно просто гулять и целоваться, и тогда…

— Папа! — Петька покраснел как рак и взглянул на отца яростно.

— Так вот, — батя этот яростный взгляд проигнорировал, — будем надеяться, что до этого ещё не скоро дойдет, но если всё-таки дойдет, очень важно, чтобы вы оба знали, что делаете и обязательно предохранялись! Ты меня понял? Если что, презервативы в нашей с мамой спальне, в комоде, в верхнем ящике…

— Пап! Ну что ты со своей… пошлостью!

— Не пошлостью, Петь, а безопасностью. Ты меня услышал?

Петька застонал:

— Мы просто гуляли. Мы почти не знакомы, мы даже раньше не общались. Я просто ее проводил, рассказал пару анекдотов…

— Она смеялась? — уточнил отец.

— Ну, смеялась…

— Хороший знак.

— Да какой знак! Пап, да ну что ты!

Петька вскочил из-за стола, поморщился, потёр задницу. Тарелку с чашкой сунул в посудомойку и собрался уже было выбежать из кухни вон, но в дверях был поймал отцом. Иван Петрович прижимал его к себе как маленького:

— Обиделся за ремень? — спросил он.

— Да. — Буркнул Петька.

— Скажешь несправедливо я тебя?


Петька молчал, только сопел сердито отцу в плечо.

— Простишь? — шепнул тот Петьке в ухо.

— Я подумаю.

— Подумай, подумай. — Иван Петрович похлопал сына по спине. Вздохнул, — а ещё подумай, отчего же она домой так долго не хотела идти.

---

 Отправлено: 21.11.23 22:36. Заголовок: Выходные прошли скуч..

Выходные прошли скучно и бестолково. Во-первых, в субботу Петька не выспался. Накануне они с отцом кухонные разговоры закончили в третьем часу, и Петька рассчитывал, что утром батя даст поспать подольше — хотя бы часов до трёх, но тот поднял его ни свет, ни заря — в двенадцать.

Во-вторых, суперстойкий фиолетовый оттеночный шампунь смылся в душе, где Петька нежился, охлаждая выпоротый зад. Яркий, кислотный цвет превратился в тот самый Мальвинин розовый, которым старушки подкрашивают седину. Такой Петьку категорически не устраивал: он и лежал неровно — где-то сошел совсем, где-то остался пятнами, — и оттенок к тому же напоминал те самые полосы, которые оставил на его теле батин ремень, и это в Петькиных глазах очков ему не добавляло.

Пришлось подкрасить волосы маминым «пепельным блондом». Тот сперва дал чернильную синеву по всей длине, а когда смылся, оставил на волосах зеленоватые разводы, которые уже держались насмерть. Петька плюнул и решил оставить как есть — просто убрал волосы в хвост, хотя эффект был уже не тот.

В третьих, — и это расстроило больше всего — он не успел к выкладке нового товара в любимом дисконте. К обеду всё самое интересное и по интересной цене уже разобрали, остался только обычный брендовый ассортимент, который лениво ковыряли опоздавшие модники, вроде Петьки, и случайные покупатели.

В четвертых, вспоминалась Женя. Мысли о ней Петька старательно гнал, но они все равно лезли в голову. Неуместные батины намеки про безопасность, скромная Женина улыбка, тарелка с бутербродами на Колькиной днюхе, Женин смех — всё это крутилось в Петькиной голове, и без того не слишком склонной к холодному анализу, и вызывало странное чувство растерянности и обалдения, словно ему всучили какой-то нежданный подарок, а теперь требуют чего-то в ответ. Петька все пытался решить, что теперь с этим «счастьем» делать — забыть поскорее или ждать новых событий. И как вести себя с Женей — как раньше или как-то по-новому? Мысли эти крутились в голове и наводили неприятную суету. По рассеянности он даже едва не стал мерить черные кроссовки вместо красных.

А окончательно субботнее настроение Петьке испортила мама. Звонок раздался, когда он как раз решал — взять ли носки с ностальгическим грустным Пепе или быть в тренде и купить просто белые.

— Львеночек, а ты ничего не хочешь мне рассказать? — без предисловий начала мама.

— Про что? — напрягся Петька.

— Ну… про вчерашний вечер?

Петька похолодел. Неужели отец донес, что он вернулся домой в первом часу? Нет, батя не стал бы! За потраченные нервы Петька с ним уже рассчитался, и вообще — он никогда не стучал маме на Петьку, а наоборот — всегда прикрывал.

— А что было вчера вечером? — уточнил Петька.

— Папа сказал, что ты с девочкой гулял! — мама выложила карты на стол, — Ой, Петь! Котеночек, мой! А она из вашего класса, да? А как ее зовут? Вы с ней в школе познакомились, да?

Мама мурлыкала в трубку и сыпала вопросами. Петька поморщился: надо же — про ремень отец промолчал, а про Женю выложил! Никакой тактичности!

— Ну, гуляли, мам. Ничего такого. — Постарался он охладить мамино восторженное сюсюканье.

— Её Женя зовут, да? Мне папа всё рассказал! Ой, Петь, это так мило! А это какая Женя? Как её фамилия?

— Я не знаю. — Признался Петька.

— Как это? Она не из вашего класса, что ли? — удивилась мама. — Отец перепутал всё?

— Из класса, мам. Я не помню, как её фамилия. Зябликова, кажется. Или Зимородкова. Это неважно, мама. Мы же просто по набережной прошлись.

— Господи, ну как можно фамилию не помнить, Петь? Какие вы, мужики, бестолковые! По набережной прошлись. Вечером. — Мама задумалась, явно что-то в уме прикидывая, потом снова радостно защебетала — ой, Петь! Это так мило!

Петька начал заводиться. Этот неуместный родительский энтузиазм уже стал доставать. Сначала отец кудахтал над новостью про Женю, теперь мама напридумывала себе бог знает чего. Столь бурная радость по поводу того, что у Петьки якобы появилась девушка, была какой-то подозрительной: словно бы родители и не ждали вовсе такого события.

— Петь, сыночек мой. Ты меня послушай сейчас внимательно. — Мама понизила голос и заговорила серьезно и как-то заговорщицки, — понимаешь, когда мальчик знакомится с девочкой, и они начинают вместе гулять, это может вскружить голову, но всегда нужно помнить о главном…

Петька почувствовал, как у него похолодела спина и подкосились ноги.

— Мама! — зашипел он в трубку, — если ты хоть слово скажешь про презервативы, я больше никогда не буду с тобой говорить!

— Какие презервативы? О чем ты, Петь? Я вообще-то про учебу! Я договорилась с Сергеем Валерьевичем с физмата, помнишь, по алгебре тебя в прошлом году подтягивал? Завтра в четыре часа он тебя ждёт. Съезди, обсудите всё, что тебе непонятно. Только не опаздывай, он человек занятой!

— Съезжу. — Буркнул недовольно Петька.

— Сейчас для тебя главное учеба, Петь. Два года пролетят быстро, потом в институт поступать, надо готовиться, надо заниматься! Твое будущее складывается прямо сегодня. — Мама села на любимого конька, и Петька закатил глаза. — Математика, физика, химия. Всё, где ты «плаваешь», нужно подтянуть. Понаставят тебе троек в аттестат, всю картину испортят! А на счёт секса, Петь, вы не торопитесь, но если до того дойдет, презервативы в нашей с папой спальне, в верхнем ящике…

— Мама! — рявкнул Петька так, что ленивый субботний народ, перебиравший шмотки на прилавках, стал на него пялиться, — почему вам с отцом нужно все опошлить!

— Ну, при чем здесь пошлость, сынок? — Спокойно ответила мама. — Какая у вас там пошлость? Пошлость вся у людей после сорока. Это просто беспокойство — по молодости и неопытности можно кучу дров наломать! Хорошо, конечно, что ты у нас с папой такой романтичный и целомудренный, но всё в жизни бывает. Верхний ящик, котеночек, слева.

Мама ещё раз напомнила про Сергея Валерьевича, про то, что учеба — главное, про то, что Петьку она любит больше жизни и отключилась. Петька рассерженно швырнул шмотки на полку и уже хотел было уйти без покупок совсем, но, помявшись у дверей, передумал — в конце концов надо себя баловать, да и красные Вэнсы ему очень понравились.


Домой он плелся нога за ногу. Короткий ноябрьский день едва успел взглянуть на город сквозь серые тучи и тут же погас. Низкое небо, подсвеченное на востоке желтым светом от промышленных теплиц, даже над Невой давило как крышка. Петьке жаль было впустую потраченной субботы — без друзей время летело быстро, и выходные, только начавшись, уже норовили кончиться. Лёнька болел, Серый всей семьёй с новым отчимом укатили в Парголово к родне, школьные приятели, из той самой шумной компании, что набралась в пятницу «пуншем», сами сидели по домам.

Петька терпеть не мог проводить выхи дома — это казалось кощунством, но делать было нечего: сейчас он придет домой, скоротает вечер перед какой-нибудь игрулей или глянет кинцо — тоска смертная, — вот суббота и кончится, а завтра день вообще потерян из-за поездки к репетитору.

Чтобы хоть как-то продлить субботний вечер Петька решил прогуляться. Как-то так вышло, что ноги сами привели его в Жениному дому. Кряжистый и приземистый, с маленькими окнами, нелепыми толстыми колоннами, похожими на ноги бегемота, дом, как крепость, весь словно состоял из одних только толстых стен. Фасад, обращенный к набережной, был похож на нахмуренный лоб, какого-то выглядывающего из-под земли великана. Окна первого этажа висели над тротуаром так низко, что Петьке пришлось бы наклониться, чтобы в них заглянуть: пыльные, запущенные окошки шли частым рядком, посреди стены прерываясь на входную дверь единственной парадной. Та тоже была низкая настолько, что жильцам наверняка приходилось невольно кланяться, входя внутрь. В гости Петька не собирался и поднял голову посмотреть на окна второго этажа, на которые вчера смотрела Женя.

Там тускло светились только два жёлтых квадрата. Разглядеть что-то за плотными шторами было нереально. Петька, сам не зная зачем, решил обойти дом вокруг.

Крошечный дворик, весь заставленный дешевенькими машинками и мусорными баками, освещался единственным фонарем. Под ногами хрустел мусор, раскиданный ветром и чайками.

С этой стороны дома на стене висели «Скворечники» — крошечные застекленные балкончики, зашитые где потемневшей от времени вагонкой, где белым пластиком. Единственный открытый балкон с черной кованной оградой, забитый, как полагается разномастным хламом, смотрелся на фоне других по-сиротски.

На балконе в одних синих трениках и майке, несмотря на холодную погоду, стоял мужик. Он курил, по-хозяйски облокотясь на старый холодильник, кашлял и часто сплевывал вниз. За его спиной из-за открытых дверей балкона ветер раздувал занавески, а за ними виднелась бедноватая комната — тускло освещенная и со старой мебелью.

Дядька докурил, швырнул окурок на улицу, харкнул ему в след, поправил спереди штаны и, хватаясь руками за барахло, стоящее на балконе, заплетающимся шагом пошел внутрь. В дверях он запнулся, едва не упав, крикнул: «Надька, еб... твою мать! Что ты расселась» и скрылся за занавесками.

Петька поморщился: черт его дернул соваться в этот двор и подглядывать за чужой убогой жизнью. Хотелось отряхнуться от тяжелого тупого взгляда, которым пьяный мужик ощупывал двор и стоящего внизу Петьку. Надо было идти домой и придумать на вечер нормальное развлечение.

Дверь балконная скрипнула — ее прикрыли плотнее, за шторами скользнула тень, тонкая белая рука поправила занавески, и на миг мелькнуло бледное усталое лицо: это была Женя.







Часть 8



— Петь, это что?

— Стайлинг-мусс. Чтобы челка стояла.

— А это?

— Пудра для укладки. Если прическа плохо лежит. — Петька, голый по пояс, стоя перед зеркалом, старательно зачесывал волосы на одну сторону — с той, на которой они меньше позеленели.

— А это чего такое? — Иван Петрович раздраженно перебирал банки, тюбики и флаконы на полке в ванной.

— Воск. Чтобы эффект мокрых волос делать.

— А это?

— Консилер. База под мейкап.

— А по-русски?

— Ну, штука такая, чтобы тени для глаз ровнее ложились.

Иван Петрович удивленно обернулся:

— Это тоже твоё?

— Нет, пап. Консилер мамин.

— Господи. Да где моя пена для бритья? — спросил отец раздраженно. — Сколько места занимает ваша косметика, а у меня всего одна банка и та вечно пропадает!

— Мама её под ванну сунула, — ответил Петька, накручивая челку на брашинг. — Чтобы не путалась под руками.

— Ну, замечательно! Отлично просто! — отец отодвинул экран под ванной и, кряхтя, принялся шуровать там в поисках своей пены. — Я в собственном доме живу на птичьих правах! Моим вещам, видите ли, даже место на полочке в ванной не положено.

— Не ворчи, пап. Перешел бы, как все нормальные люди, на электробритву, и пена бы не понадобилась. — Петька закончил укладку и так обильно полил голову лаком, что в ванной стало нечем дышать.

Иван Петрович, морщась от запаха лака, стал намазывать пену на щетинистые щеки.

— Мне эта бритва от отца досталась, — он сполоснул древний бритвенный станок и принялся скрести им лицо. — Я её ни на что не променяю.

— А дедушка променял! — усмехнулся Петька. — Тебе сплавил своё старье, а себе взял Браун с плавающими головками.

— Просто ему этот инструмент больше не по силам, с таким станком обращаться сноровку надо иметь, а у дедушки здоровье уже не то. — На щеках Ивана Петровича, там где лезвие соскабливало пену со щетиной, появились капельки крови от порезов, но он ловко заклеивал их обрывками туалетной бумаги. — Эта бритва для настоящих мужчин! Ей еще мои внуки бриться будут.

— Не, бать, — поморщился Петька, — не будут!

— Ты в школу не опоздаешь? — спросил отец. — Одеваться планируешь сегодня или так и будешь вавилоны на голове устраивать?

Петька чертыхнулся:

— Как же я бадлон теперь натяну? Блин, придется в рубашке идти. — Он выскочил из ванной и побежал рыться в шкафу.

До школы Петька бежал вприпрыжку. Лужи на асфальте покрылись скользкой коркой, с карнизов домов то и дело падал вчерашний снег — в город заглянула зима. Кроссовки скользили, ледяной ветер задувал за ворот парки, кусал за нос, так и норовил растрепать прическу. Петька успел за пять минут до звонка.

У ворот школы, оглядываясь и попыхивая сигареткой, стоял Лёнька.

— Здоро́во! Ты чего, уже поправился? — Петька притормозил рядом.

— Поправился. Да с отцом вообще не кайфово болеть. Он сразу вылечивает! Никакой радости. — Лёнька вздохнул и нехотя передал сигарету Петьке. Тот затянулся пару раз. — Пошли уже, что ли. Перед смертью не накуришься.

— Пошли… Не боишься, что спалят с сигаретой? Завуч или Николаевна?

— Волков бояться — в лес не ходить! — усмехнулся Лёнька. — Да и для отца это сюрпризом не станет. Во! Серый бежит!

Теперь компания была в сборе. Звонок отзвенел, и понедельник, будь он проклят, начался.

Первый раз, со дня отъезда маман, Петька в школе слегка расслабился и расстегнул воротничок: контрош не ожидалось, внезапных проверочных или вызовов к доске тоже. Темы были новыми, учителя старыми. Неприятностей ждать было неоткуда.

На переменах Петька с Серым бегали в спортзал покидать мячик в кольцо, Лёнька упирался, ворчал, что у него освобождение, но, в конце концов, сдался и присоединился к друзьям. Было весело. Понедельник выдался тем самым редким днем, который случается пару раз за весь учебный год, когда всё в кой-то веки идет гладко — школа не душит, друзья радуют, на уроках, наконец, рассказывают что-то интересное.

Даже Татьяна Николаевна, читая вслух «Анну Каренину» и походя, не отрываясь от текста, одергивая болтающих друг с другом ребят, Петьку называла не по фамилии, как раньше, а по имени. Метаморфоза эта произошла после визита мамы в школу. Что мама сказала классухе, что та смотрела теперь на Петьку другими глазами, Петька от мамы так и не узнал.

В общем, чувствовался в воздухе какой-то запах удачи, и Петька решил, что надо ловить волну. Он обернулся, оглядел класс, нашел глазами Женю. Та, как обычно, сидела в дальнем уголке, да так неприметно, что не знай Петька о ее существовании, и не заметил бы.

— Все смешалось в доме Облонских. Козлов, не вертись! Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Карасёва, в твоем мобильнике нет ничего интереснее Льва Толстого. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, Тараканов, я тебя сейчас за дверь выставлю, и всеми членами семьи. — Речь Татьяны Николаевны лилась на одной ноте, как будто сам Лев Толстой в свой роман вставил Кольку Козлова, Таньку Карасёву и всех остальных. Свой любимый роман она читала вслух уже раз в двадцатый, и голос её звучал равнодушно, как будто в руках у нее была не «Анна Каренина», а список стройматериалов для ремонта. — Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, убери помаду, Краснова, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; мальчики, я всё вижу, но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза. В чем дело, Петя?

— Татьяна Николаевна, можно я пересяду? — спросил Петька.

— Делай, что хочешь, только не мешай.

Петька сгреб рюкзак в охапку и на полусогнутых ногах перебрался на два ряда назад — к отличникам.


— Привет. — Шепнул он Жене, усаживаясь за ее парту.

— Привет! — Женя удивилась, но была не против нового соседа.

— Глаза Степана Аркадьича весело заблестели, и он задумался, улыбаясь. Соколов, я здесь. — Татьяна Николаевна положила свою длань удивленному Лёньке на голову и заставила того обернуться. — Твой друг вернётся за парту на следующем уроке. Да, хорошо было, очень хорошо. Много еще что-то там было отличного, да не скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь. Опять от тебя, Соколов, табаком пахнет.

Сюда, на Камчатку, слова училки долетали как бы издалека, и проблемы в доме Облонских ушли на второй план. Петька принялся исподволь разглядывать Женю: ее неприметность была, конечно, заслугой маскировки. Серые джинсы, темная кофта с длинными растянутыми рукавами, волосы, собранные под простенький черный обруч, отсутствие всякой косметики — Петьке это неожиданно понравилось. Женя была какой-то очень настоящей.

Нет, тот период, когда девочки в классе вдруг начали краситься, и получалось у них ярко и вызывающе, давно прошел, но все эти зеленые тени на глазах, темные помады на губах, изогнутые брови, черные ногти — вся эта жутковатая боевая раскраска — здорово напугала пацанов, и воспоминания о ней ещё в памяти жили, и то, что Женя не принимала участия в том маскараде, добавляло ей очков. Её неприметность вдруг показалась Петьке очень необычной и оригинальной.

— Обратите внимание, ребята, как Толстой передает ощущение времени! Гениальность этого романа еще и в том, что…

Петька уже не слушал. За окнами выглянуло солнце, в миг преобразив класс: на стенах заплясали зайчики, портреты писателей и поэтов засветились золотым. Литература была последним уроком, Петька наклонился к Жене и шепнул:

— Ты после школы что делаешь?

— Не знаю. — Растерялась та. — Ничего. А что?

— Может, погуляем?







Часть 9

Вообще-то Петька красавцем не был. Модником — да. Стилягой, как папа говорит. Немножко мажором — тоже да. Но вот на счёт красавца… Масть была не та — слишком светлые волосы пушились и никак не хотели укладываться во что-то лихое и по-настоящему классное, вроде причесок героев аниме. Белесые жидкие брови он одно время даже пытался подкрашивать, но выходило заметно и кринжово, а из-за коротких светлых ресниц глаза — красивые, вообще-то, синие, яркие — казались маленькими и невзрачными.

Конечно, пожалуйся Петька на свою внешность родителям, те бы его не поняли. Мама, считавшая Петьку писаным красавцем, в те редкие моменты, когда сын жаловался на не слишком изящный нос, или чересчур пухлые губы, или ещё какой-нибудь изъян своего лица, списывала недовольство на подростковые заскоки. Для неё Петька был самым красивым мальчиком на свете. Папа и вовсе говорил, что в мужике красота не главное, но что Петьке жаловаться грех — ему некрасивым быть не в кого: мама красавица, батя тоже.

Но то — родители. Про себя-то Петька знал, что он так себе. Ладно лицо, но ведь и фигура была не айс: Петька рос быстро, но как на зло — неравномерно. В длинну-то он был уже ого-го, вровень с батей, а вот вширь пока не очень получалось: плечи были узковаты, и, как все ребята, обогнавшие сверстников в росте, Петька иногда сутулился.

В общем, брал он не красотой, а харизмой и яркостью. Так-то оно, может, было бы и ничего — перед друзьями и знакомыми Петька не робел, но вот Женя — другое дело. Почему-то очень хотелось рядом с ней быть идеальным, и все недостатки чувствовалось особенно остро. Он тянулся вверх, что было сил, расправлял плечи, даже говорить старался ниже — басом.

Они гуляли по городу. В Бабкином саду, по улицам, по дворам, по набережной, по бульвару, по «Куракиной даче», опять по улицам, опять по набережной. Петька болтал, размахивал руками, поясничал, передразнивая школьных училок. Женя смеялась.

Город потихоньку промерзал. Нева притихла, как всегда бывает, когда лед начинал её сковывать, сперва у берегов, всё ближе подбираясь к середине — совсем скоро белое поле закроет её на всю ширину, и тогда станет ясно — зима пришла.

Голуби на присыпанных снегом газонах сидели нахохлившиеся. Ледяная корка под ногами хрустела весело, как тонкая вафля. Петька болтал обо всем подряд:

— А Моргенштерн нравится? — спрашивал он. — А Фейс? А Хаски?

Женя кивала.

— Он иногда такое читает! У него иногда такое бывает!

Глаза у Петьки сверкали, как у мартовского кота. Женину сумку он повесил себе на плечо, а свой рюкзак подкидывал и ловил, как мяч. Челкой он тряс словно конь гривой, то бегал вокруг Жени, то притормаживал, приноравливаясь к её шагу, насвистывал и вообще вел себя совершенно стандартным в этой ситуации образом — как дурачок.

— А эту видела? — показывал он видосы на смартфоне. — А это? Круто, да?

Женя заглядывала в его телефон, поправляла волосы за ухом, смеялась.

«Хороший знак» — вспоминал Петька батины слова.

— Я тебе в телеге пришлю!

— Ага!

— А это, смотри! Это мы с Лёнькой географичку троллим!

На экране двое оболтусов на задней парте, давясь от смеха, пропускали через приложение в смартфоне реплики училки. Те звучали с задворок класса мультяшным голосом, исковерканные и смешные. Седая географичка со свирепо зачесанными назад волосами вскакивала каждый раз со своего места, стучала линейкой по столу, вращала глазами, требовала «остановить придурство» и обещала вывести на чистую воду. Класс ржал. Оболтусы явно были довольны собой.

Женя, может, и хотела спросить, зачем они это, но Петьку уже несло дальше:

— Рофл, скажи? Агрилась круто!

— Ага!

— В школе вообще-то тонну лулзов словить можно!

— Да?

— А как же! Да мы такое вытворяли!

Петька хвастался находчивостью и остроумием, бесстрашием и хитростью. Привирал. Женя ела купленное им мороженное, слушала Петькину болтовню и глядела на него весёлыми глазами.

Если бы Петька был чуть повнимательней и Женю рассмотрел пораньше, а не в пятницу на прошлой неделе, он бы заметил, что та за эти дни улыбалась чаще, чем за весь прошлый год. А ещё он бы знал, что поглядывает она на него уже давно. Класса с шестого.

Они забежали погреться в торговый центр, и Петька тут же кинулся было смотреть кроссовки, но, поймав удивленный Женин взгляд, предумал. Прямо в фойе стояла стойка со шляпами из «Аксессорайза» и темными очками в немыслимых разноцветных оправах. Петька принялся примерять шляпы — и на себя, и на Женю. Та смущалась, но у Петьки получалось так ловко и весело, что она тоже втянулась.

Они вместе теперь поясничали и кривлялись: напяливали друг на друга нелепые панамы и канотье, надевали очки в кислотных оправах, фоткались и фоткали друг дружку, придумывали фоткам забавные подписи и тут же выкладывали в общий чат. Минут через десять их шуганул от стойки охранник, и Петька еще долго препирался с ним и возмущался, Женя краснела, извинялась и тянула его за рукав. В конце концов ей удалось увести разбушевавшегося Петьку подальше, тот даже вроде бы переключился на новую витрину с аляповатыми галстуками, но это был, оказывается, обманный маневр — стоило Жене отпустить его руку, и он тут же рванул назад сквозь толпу, оставив её растерянно оглядываться по сторонам.

Вернулся Петька быстро. В руках он нес аккуратную черную федору — шляпу с жесткими полями и заломанной тульей, которая Жене понравилась и шла больше остальных.

— Ты что? Нас же поймают! — испугалась она.

— Да я купил, а не украл! Там сейчас скидка. — Петька надел ей на голову шляпу. — Это тебе!

Женя оглядела свое отражение в витрине, поправила шляпу — та и правда сидела неплохо, из-под обода выбивались её пушистые серые волосы. Было мило и чуть-чуть кокетливо.

— Спасибо. А себе ничего не присмотрел?

Петька тряхнул головой и сунул руки в карманы:

— Вообще, я хочу розовый цилиндр, как у Вилли Вонки, но там таких нет. А на меньшее я не согласен!


Они еще погуляли по ТЦ, поглазели на витрины, пока за огромными окнами не стало темнеть.

— Мне, наверное, пора домой. — Сказала Женя и отдернула рукав, чтобы посмотреть на часы.

На тонком запястье болтался дешевенький фитнес-браслет, на экране светились цифры 16:26, а выше на бледной коже отчетливо виднелись синяки — следы от пальцев.

Петька вздрогнул. Женя заметила и быстро спрятала руку.

Веселье разом кончилось. Парень смотрел серьезно, хмуря жёлтые брови, а у Жени стал испуганный вид.

— Ну, я пойду. — Тихо сказала она и забрала свою сумку. — Спасибо за шляпу!

— Это отец, да? — спросил Петька. И добавил, смущаясь, — я его видел.

Женя долго молчала, кусая губы, а потом заговорила быстро и сбивчиво, словно оправдываясь:

— Он не всегда был такой! Он раньше был очень хорошим, а потом начались проблемы. Его с работы уволили. Он очень переживал, очень! Это с любым может случиться! Ты не думай, что он какой-то плохой, он вообще-то очень добрый! Он только когда выпьет… Он просто очень переживает…

Петька молчал. Лицо у него было строгое и серьезное, совсем было на него не похоже. Он забрал у Жени сумку, которую та так и держала в руках, и тихо ответил:

— Я тебя провожу.

Домой они шли молча. Женя придерживала на голове шляпу — ветер все время пытался ее сорвать. Петька мерил тротуар длинными ногами в узких джинсах и поглядывал на Женю. В груди у него зрела тревога и беспокойство, он хмурился, а у самого дома решился и взял её за руку.

---

 Отправлено: 21.11.23 22:42. Заголовок: Часть 10 Пет..

Часть 10


Петька не спал всю ночь. Перед глазами стояло Женино лицо, когда они расстались — напряженное и грустное. Петька всё не отпускал ее руку, рвался пойти с ней, что-то сказать, что-то сделать — вот только что? Что сказать и кому? Он не знал. Эта его растерянность дело и довершила, Женя сказала: «Я сама. Не надо, хуже будет» и ушла, а он остался и долго ещё ходил вокруг ее дома, вглядываясь в окна. Там не было ничего интересного, на балкон никто не вышел и штору не расшторили. Петька стоял в свете фонаря и думал, как быть: пойти сейчас к ним? Не сделает ли он, и правда, хуже? Чем он там поможет? Значит, идти домой? А если ей сейчас плохо, если отец её там бьёт?

Странное дело, еще пять дней назад Петька и знать не знал, что есть вот такая Женя. Ну, то есть, знал, конечно, но было ему все равно: есть она или нет её. А теперь, вспоминая синяки на её тонкой руке, он весь словно узлом внутри завязывался — думать о том, что кто-то её обижает, было буквально физически больно.

В конце концов, он не выдержал и написал ей. Ответа долго не было, Петька уже начал паниковать и подскакивать на месте, а потом Женя сама позвонила:

— Петь, ну ты что! Всё в порядке. — Её голос звучал тихо и приглушенно, как будто она звонка стеснялась.

— Правда? — спросил Петька.

— Правда! Всё хорошо. Иди! Завтра увидимся!

Петька дождался, когда она подошла к окну и помахала ему быстро и застенчиво. Вот тогда и правда пошел домой.

До самого утра он провалялся в постели без сна, вспоминая всякие ужасы про абьюзивные семьи, пытаясь представить, как далеко в семье Жени всё зашло, и что можно сделать.

Серый никогда не рассказывал про своего отчима, но Петька чувствовал тот ужас, который царил в его семье до того как этот дядя Слава ушел навсегда. Наверное, Серый мог бы что-то подсказать. Серый мог бы рассказать. Но просить друга о таком не хотелось — он только-только зажил нормальной жизнью, жестоко было заставлять его вспоминать. Нет, — решил Петька, — надо самому. Нельзя никого впутывать!

К утру постель была вся разворочена. Простыня скрутилась жгутом, подушку Петька пристраивал по всей кровати в разных углах, тщетно пытаясь заснуть, и закончила она на полу.

Когда отец пришел будить его в школу, вид у Петьки был такой, что тот перепугался.

— Я сегодня прогуляю, пап. — Просипел он, буравя потолок красными глазами.

Иван Петрович сел рядом на смятую постель, положил сыну ладонь на лоб:

— Ты что это, Петюнь? Не заболел?

— Нет, — буркнул сын. — Но в школу я не пойду.

После бессонной нервной ночи Петька осунулся и побледнел. Вид у него был до того нездоровый, что батя даже не спорил.

— Конечно, оставайся! — согласился он. — Лоб холодный. Может, всё-таки врача вызвать?

— Не надо.

— Болит чего, Петь?

— Ничего не болит.

— А что же тогда? — беспокоился отец.

— Ничего! — Рявкнул Петька с вызовом. — Что я один день школы этой проклятой пропустить не могу? Никаких контрольных сегодня не будет. Один чертов день!

— Господи, — забормотал Иван Петрович, — да не ходи, конечно. Что ты ей-богу! Полежи, отдохни…

Петька фыркнул, тут же вскочил ошалело и побежал в душ. Иван Петрович походил тревожно по квартире, борясь с желанием позвонить супруге, обо всем ей рассказать и получить инструкции, до того напугало его Петькино состояние. Он несколько раз одевался и обувался, собираясь на работу, но тут же раздевался и разувался обратно, ругая себя на чем свет стоит. Петька в ду́ше засел надолго и выходить не торопился, вода там шумела, и нервные круги по квартире Иван Петрович накручивал со всё меньшим радиусом. В конце концов, он не выдержал и робко постучал в дверь ванной:

— Петь? Ты в порядке?

— В порядке!

— И будешь в порядке? — уточнил батя.

— Да, черт возьми! Что со мной будет! — рявкнул Петька в ответ, и помимо вопиющей грубости и парочки ругательств, утонувших в шуме воды, в голосе его было ещё столько разных эмоций, что Иван Петрович отшатнулся от двери. Он пробормотал: «Бешеный», решительно прошел в прихожую, опять оделся, потоптался в дверях, вернулся на кухню, проверил, что завтрак Петька найдет, крикнул: «Я ушел» и правда ушел.

Когда Петька вылез из душа, он был похож на разбуженную посреди зимы ондатру. Мокрые волосы липли ко лбу, красные глаза на бледном лице горели злобой. Завтракать он не стал, но сидел за столом и осоловело глядел на часы. Когда пришло время первого урока, он встал и пошел одеваться.

План у Петьки был идиотский. Как все решения, принятые на горячую голову, он был полон дыр и несостыковок. Продумал Петька всё примерно до середины — дальше не хватило сил и воображения. Почему-то он решил, что стоит ему только увидеть Жениного отца, и красноречие в нем откроется само, как спящий вулкан, и все нужные слова найдутся сами — убедительные и жалящие, меткие, как уколы шпаги. И Женин отец, тот самый мужик в майке и синих трениках, раскается под шквалом Петькиных обвинений и навсегда забудет Женю обижать.

Злость, наивность и безрассудная отвага — вот оружие, с которым Петька пошел на врага.

Как всегда бывает с приходом зимы город притих. Выпавший ночью рыхлый снежок глушил шум улицы, суетливый утренний час прошел, и во дворе было спокойно и тихо. Присыпанные белым легковушки спали, как укутанная одеялами малышня в детском саду.

Петька сидел на лавочке во дворе Жениного дома и смотрел на балкон. Собирался с духом. Очень почему-то захотелось выкурить сигарету — хотя он и не курил. Петька встал, прошёлся по двору, подзадоривая себя, обошел дом вокруг и упёрся в приоткрытую дверь парадной. Это была удача. Первой проблемой было как раз попасть внутрь, минуя домофон, — вряд ли разговор на улице вышел бы серьезным и убедительным. «Откройте, пожалуйста, я пришел с вами ругаться» — ничего умнее Петьке в голову не пришло, и что-то подсказывало, что после этих слов он так и остался бы под дверью. Теперь отступать было некуда, Петька потянул ручку на себя и шагнул в темный парадняк.


Вверх вела узкая и грязная лестница. На каждой площадке было всего по три двери, и найти нужную труда не составило: вишневый дерматин, прибитый к ней медными гвоздиками, был явно старше Петькиного бати, а цифра «4» повисла вниз головой на одном шурупе.

Петька обхватил себя за плечи, нахмурился, сказал сам себе тихонько: «Ну, давай» и нажал на горелую кнопку звонка.

Дверь распахнулась почти сразу, даже не дав ему как следует отрепетировать начало.

— Тебе чего, мальчик?

Женщина в линялом стареньком халате могла быть как Жениной мамой так и бабушкой — так сложно было угадать её возраст. Вся какая-то маленькая и тусклая она была похожа на Женю, — точнее, конечно, это Женя была похожа на нее, — но смотрелась еще бледней и незаметней, как затертая строчка в старой книжке.

— Ты к кому? — спросила она, поправляя на груди халат.

— А я к вам! — выпалил Петька сердито.

— Ко мне? Нет, ты, наверное, к Жене? Но она в школе… — Женина мама или бабушка вдруг испугалась и побледнела еще сильней, — ой, что-то случилось? С Женей что-то?

Петька весь подобрался. Все заготовленные слова из его головы вдруг испарились: он почему-то решил, что дверь ему откроет тот самый мужик, а не перепуганная, белая как моль женщина.

— Нет, с Женей ничего. То есть, да. То есть… — Он покраснел и насупился. — Мне нужно поговорить с Жениными родителями! Серьезно поговорить!

— Я её мама…

— Надь? — послышался из-за приоткрытой двери хриплый мужской голос, — кто там еще? Это из банка? За кредитом?

— Нет, Боря, нет. Это просто мальчик… — Женина мама уже хотела было закрыть перед Петькиным носом дверь, но там послышалась возня, шаги тяжелые приблизились, и грубый голос рявкнул:

— Ну-ка пусти! Какой еще мальчик?

Дверь распахнулась широко, мама Женина испуганно отскочила в сторону, пропуская здорового мужика, который шагнул за порог и смерил Петьку с ног до головы тяжелым мутным взглядом:

— Что еще за мальчик? Чего надо?

Петька тоже оглядел хозяина — тот был в стоптанных шлепанцах, мятых шортах и майке — судя по пятнам, той самой, субботней. На Петьку он смотрел сверху вниз, возвышаясь головы на полторы.

Однажды в деревне, на дальнем поле, Петька встретил отбившегося от стада быка. Огромная рогатая туша вышла из-за маленького островка леса, пока мелкий Петька искал в скошенной ржи кузнечиков, подошла к нему и долго рассматривала черными глазами с красными бельмами. Петька тогда замер от страха, и бык стоял, слегка поигрывая мышцами на мощной шее, и, видимо, раздумывал, что делать дальше. Спустя несколько жутких минут бык издал горлом глухой звук, фыркнул и ушел, на прощанье скинув из-под хвоста бурую лепешку, а Петька навсегда запомнил те волны животного ужаса, которыми его накрывало с головой. Страх его парализовал, и он еще долго стоял посреди поля ни живой, ни мертвый.

Вот и теперь он оцепенел. Та смелость, которую он накопил бессонной ночью, разом исчезла, коленки затряслись, ладони вспотели. Петька глянул вниз на лестничный пролет, ведущий ко входной двери, прикинул, что если сейчас драпануть, то вряд ли быкоподобный дядька за ним погонится, и из неловкой ситуации можно будет выйти почти без потерь — не считая гордости, конечно. Но ведь не за тем он сюда пришел…

Мокрые ладони Петька вытер о штаны и сунул руки в карманы. Глянул на мужика в ответ исподлобья.

— Ну? — прогудел тот. — Ты кто, спрашиваю?

— Я Петя.

— Ты откуда, Петя? — спросил мужик насмешливо.

— Оттуда. — Петька кивнул головой в сторону улицы. — Я с Женей в одном классе учусь.

Вот сейчас, — решил Петька, — нужно собраться и всё ему выложить. Как ночью планировал.

— Как Вы смеете… — начал было он, но мужик вдруг шагнул назад в темный коридор, посторонился и сделал жест рукой:

— Ну-ка зайди! Потолкуем.





Часть 11


Кухонка была маленькая и тесная. Петьку усадили за стол спиной к стенке, а Борис Сергеевич (так представился дядька) сел к двери, и его широкая фигура заперла выход.

— Значит, ты Петя. — Задумчиво протянул он.

Петька согласно кивнул, пугливо осматриваясь.

— А меня можно и без отчества. Просто — дядя Боря.

Дядя Боря водрузил на стол, накрытый потертой клеенкой, свои огромные руки, и Петьку передернуло: вот эта самая пятерня с кривой наколкой «Боря» оставила на Женином запястье синяки. Петька уставился с отвращением на широкие грубые пальцы, и дядя Боря, перехватив, видимо, его взгляд, сперва усмехнулся, а потом сжал руку в кулак.

— Ошибки молодости! — кулак он приблизил к Петькиному носу, чтобы, видимо, поближе показать, — в твоем возрасте и сделал. Дурак. Как будто без этого и не вспомнил бы, как меня зовут!

Дядя Боря расхохотался, и табуретка под ним заскрипела. Петька сделал вид, что кулака совсем не испугался.

— Стало быть ты, Петр, с моей Женькой в одном классе, а?

Пока Петька решал, как с такого вопроса перейти к разговору о Жениных синяках, в кухню проскользнула хозяйка и, повернувшись спиной, завозилась у плиты.

— Мы с пятого класса вместе учимся. — ответил Петька.

— Угу, — пробасил хозяин. — Вот и расскажи мне, что у вас за школа, да как вы учитесь. И вообще…

Дядя Боря кивнул, мазнул взглядом по пустому столу, наклонился и вдруг как фокусник выхватил не понятно откуда бутылку водки. Пузырь он рассмотрел на просвет, убедился что жидкость в нем еще имеется и грохнул донышком об стол.

Женина мама обернулась на стук и жалостливо запричитала:

— Боренька, ну что ты, ведь еще утро, ведь только встали, Боренька…

Боренька «цыцнул» на жену не поворачиваясь и достал с полки над столом стакан. Покрутил его в руках, как будто сомневаясь:

— Дай-ка, Надь, рюмку. Вон, у мойки стоит. — Буркнул он в сторону жены.

— Зачем? — пискнула та.

— Дай!

Рюмку и свой стакан дядя Боря наполнил до краев, стакан придвинул к себе, а рюмку к Петьке.

— Боренька, ну ты что! Что ты! Он же ребенок ещё!

— Брось, мать! Шестнадцать лет, что он маленький, что ли? Да я в свои шестнадцать уже родителей содержал! Да я уже взрослым человеком был! Профессию осваивал! Я уже не об развлечениях всяких думал, а об деле… Да что говорить, мать, да ты сама вспомни, как жили-то мы! Ведь не в пример… ведь не в… Не так ведь совсем! — теперь, когда речь полилась изо рта дяди Бори свободно, стало ясно, что он ужасно пьян. Хоть свой оловянный взгляд он и вперил прямо в Петьку, а глаза его смотрели куда-то мимо. В продолжение своей не очень связной речи он несколько раз замолкал и осоловело пялился в пустоту, как будто подгружая из памяти воспоминания, и рассказ о трудовой и сознательной юности выходил сбивчивым и скомканным. — Да что говорить! И сравнивать нечего нынешних подростков… У нас цель была! У нас огонь в груди горел! Ладно. За знакомство! Как ты говоришь, тебя зовут? Пётр?

Даже будь это старый знакомый отца, и будь в рюмке не водка, а что-нибудь полегче — Петька не стал бы пить, и теперь это дурацкое предложение от пьяного Жениного бати его наоборот отрезвило.

— Я не пить к вам пришел! — рюмку Петька отодвинул подальше и попытался было встать, но у стенки было тесно, а стул давил ему под коленки. — Я пришел из-за Жени! Я пришел, чтобы сказать Вам, что Вы — гад!

Получилось совсем не так, как Петька планировал, слова выскочили другие, но эффект они произвели. В кухне сразу стало тихо. Даже Женина мама, комкая на груди халат, хоть и шевелила губами, но слышно ничего не было. Дядя Боря и вовсе окаменел.

— Вот так! Вы гад и абьюзер! — последние слова вышли как-то неубедительно, Петке изменил голос, и прозвучало обвинение совсем детским писком, но это было неважно, Петьку уже понесло. Главный тезис был озвучен, и теперь тему нужно было раскрыть, вот только речь, которую он заготовил, из башки давно выветрилась, и Петька заговорил как умел. — Думаете, раз вы взрослый, вам всё можно, да? Думаете, можно дочку буллить, и ничего Вам за это не будет? Раз она к ментам шеймится идти, и пруфов нет, то типа, норм? Не забанит никто? Значит, можно дальше харасить? А вот нет!

Петька перевел дух, вытер губы ладонью.

— Надо будет, я сам к ментам пойду! И про муд ваш криповый расскажу всё, и про то, что пьете, и про Женины синяки!

Дядя Боря с женой переглянулись. В его глазах читались смятение и пьяная обида, а в её — беспокойство. С жены озадаченный взгляд дядя Боря перевел на сердитого Петьку, потом на стакан. Он сделал рот корытцем, вылил туда водку и проглотил, поморщившись.

— Чего? — прохрипел он и дыхнул обжигающей водочной вонью.

— Вы гад! — повторил Петька.

Локти дядя Боря опёр о стол и глянул исподлобья серьезно:

— Обоснуй!

— Вы Женю бьёте!

Лицо взрослого пьющего человека теряет со временем способность передавать всю гамму переживаемых эмоций. Чаще всего оно выглядит просто угрюмо: уголки рта опускаются вниз, придавая ему кислое и недовольное выражение. Глаза опухают, отчего взгляд становится равнодушным, а лоб и брови, сползая под тяжестью лет, придают вид сердитый и даже злой. Но в этот раз дяди Борина физиономия преобразилась: удивление потянуло её вверх, и мрачная мина собралась складками на лбу, как занавес над сценой.

— Я никогда! Да ты что? Я никогда! — замычал он.

— У неё синяки на руке! — кинул в ответ Петька.

— Синяки? — протянул дядя Боря. — Какие синяки? Откуда?

Женина мама, всё это время стоявшая тихо, как мышь, подалась вперед и тронула мужа за плечо:

— Боренька, но ведь как же… Помнишь, ты её за руку схватил? Вот. Синяки-то остались… — она говорила с мужем так тихо и жалобно, что Петьке стало совсем не по себе.


— Да? — переспросил дядя Боря. — Я схватил?

На его лице как могло отразилось удивление пополам с недоверием.

— Разве я схватил? Надь? — голос его теперь звучал неуверенно.

Дядя Боря повертелся на табуретке, потом рассеянно похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет, вытащил одну, сунул в рот. Буркнул: «Я сейчас», поднялся и, чиркая плечами о стены, вышел из кухни.

Женина мама проводила его тоскливым взглядом и вдруг вцепилась в Петькин локоть двумя руками:

— Мальчик! Миленький мой. Хороший мой. Я тебя очень прошу, я тебя умоляю! — она тянула его так сильно, что Петьке пришлось встать и плестись за ней. — Не надо приходить! Не надо ничего говорить!

Петька упирался — очень хотелось продолжить разговор с дядей Борей, а то как-то вышло странно, но против своей воли он оказался в узком и темном коридоре. Женина мама сунула ему в руки куртку, и едва Петька успел впихнуть ноги в кроссовки, как дверь входная открылась и его силой вытолкнули на лестницу.

Дверь за его спиной щелкнула, но тут же открылась вновь: Женина мама выскочила, пугливо оглядываясь. На плечи поверх халата она накинула куртку, опять схватила Петьку за руку и заговорила быстро, сбивчиво:

— Ты не думай, что он злодей какой-то! Он её ни разу пальцем не тронул! Честное слово! Просто сейчас время такое, понимаешь? Нормальная работа была, а на автобазе должность хорошую предложили, зарплату хорошую, он, дурак и ушел! Колька, будь он неладен, тот еще алкаш, поманил. А на новую работу не взяли, понимаешь? Я тебя очень прошу! Ну, донесешь ты на нашу семью, и что будет хорошего? Ведь всё разом рухнет, что хоть как-то еще держится! Ты и сам уже взрослый, сам должен понимать, что сейчас время такое, всем тяжело! А я тебе клянусь, он её пальцем ни разу! Ну, подумай сам, что будет хорошего? Мы и так еле-еле концы с концами сводим, вот что будет хорошего? Я тебя прошу, не надо приходить!

У Петьки кружилась голова. После бессонной ночи он и так соображал туго, его с трудом хватило на то, чтобы высказать всё мужику в майке, и теперь голос Жениной мамы звучал неприятной трелью, слова скакали, но понять их он никак не мог. Она всё говорила и говорила: про каких-то Бориных друзей, которые и рады стараться, о том, что бедность-то затягивает, о том, что Женя у неё одна, но детей почему-то двое, о том, что никогда Боря не пил, а теперь это два разных человека.

Петька хотел было закрыть уши руками и сесть на пол, так вдруг стало нехорошо, но его тянули вниз по лестнице и на улицу. Видимо, лицо у него стало совсем жалобное, потому что поток слов вдруг прекратился, и Женина мама спросила:

— Обещаешь? Пообещай мне, миленький! Пообещай, хороший мой! Ведь иначе пропадем!

Петька молча кивнул головой. Он вышел на улицу, дверь входная за ним попищала домофоном и затихла. В голове на репите крутились слова: «Миленький», «Пообещай», «Клянусь». Он перешел улицу к Неве, зачерпнул на гранитном парапете снега ладонями и потер пылающее лицо.

Несколько часов Петька тупо шатался по городу: петлял дворами, присаживаясь иногда на заснеженные лавочки, чтобы отдохнуть, болтался по улицам. Несколько раз, когда он резко останавливался, и на него налетали спешащие прохожие, он очухивался, крутил головой и решал идти домой, но почему-то опять шел в другую сторону.

В конце концов, домой он добрался в пятом часу. Как раз к приходу отца. Петька в ванной сунул гудящую голову под кран с водой, когда отец зашумел в прихожей.

— Ты чего это, Петь? На улицу выходил, что ли? — заглянул он ванную.

— Выходил. — Буркнул Петька.

— В школу? — улыбнулся отец.

— Нет. Не в школу. — Петька сел на край ванной. Вода с мокрой головы потекла ему по лицу и за шиворот.

— Чего это ты, сынок? — забеспокоился Иван Петрович. — Опять не слава богу? Да что случилось-то?

Он накинул Петьке на голову полотенце и принялся вытирать его волосы.

— Пап? — спросил Петька из-под полотенца. — А правда, что любого человека посадить можно?

— Ты с какой целью интересуешься?

— Надо.

— «Был бы человек, а статья найдется», да? — невесело усмехнулся Иван Петрович. — Нет, Петь. Понимаешь, в нашей стране легко можно посадить того, кто ни в чем не виноват, а вот виновного осудить бывает очень непросто.

Мокрое полотенце съехало Петьке на плечи, он шмыгнул носом и вдруг разревелся от осознания того, что всё было зря, и ничего нельзя изменить. Отец сел рядом, обнял его за плечи.

— Пап? Зачем я вообще появился на свет? Нет, правда, зачем? Я не понимаю… — всхлипывал Петька.

— Ох, ты, господи, Петь. Что за мысли такие?

— Ты, пап, зачем живёшь? Ради чего? — Петька утирал мокрое лицо полотенцем.

— Я не ради чего, я ради кого. — Ответил Иван Петрович. — Я ради тебя живу. Всё, парень. Давай рассказывай. Обстоятельно. Подробно. С самого начала.

---

 Отправлено: 21.11.23 22:43. Заголовок: Часть 12 В ш..

Часть 12


В школу все-таки пришлось идти. Отец повздыхал, выслушав рассказ про Женю и её странную семейку, погладил по голове, сказал: «Ох, Петь. Святая ты душа» и заставил лечь спать пораньше. А на следующее утро погнал на уроки:

— Драма кончилась, Петюнь, хорош страдать. Найди себе проблемы по плечу, у тебя на носу тесты, вот о них и думай.

— А Женя? — удивился Петька словам отца. Вчера вечером тот, казалось, всё понял, проникся, посочувствовал не Петьке, а Жене. — А как же она?

— Это не твоя головная боль. Ты меня понял?

— Нет, не понял, — возмутился Петька, — я её не брошу!

— У тебя план есть? — серьезно спросил Иван Петрович. — Как действовать собираешься?

— Да уж не сидеть на жопе ровно! И не делать вид, что меня это не касается. Меня касается! — Петька набычился. — В полицию пойду! Всё расскажу.

— Так. — Кивнул отец. — Они не станут с тобой разговаривать и отправят в опеку. Что ты скажешь там?

Петька смутился. Всерьез он об этом не думал. Казалось, что сама ситуация и не требовала никаких уточнений, но теперь он засомневался. И правда, что говорить? Что отец пьет? Да полно пьющих отцов. Что мама странная? А может быть, она и не странная вовсе, может быть, это она из-за Петьки и его внезапного визита так себя вела.

— Но ведь синяки! Синяки есть! — крикнул Петька.

— Есть синяки. — Согласился отец. — С этим не поспоришь. Только, во-первых, она их никому не показывала и от тебя прятала, ты их случайно увидел, так?

— Ну, так.

— Стало быть, скрывает. С чего ты взял, что в случае разбирательства она обо всем чужим людям расскажет, раз даже тебе говорить не захотела? — Иван Петрович, видя замешательство сына, продолжил. — Во-вторых, ты вспомни свои синяки, которые я тебе на мягком месте наоставлял. Мне и самому о них вспоминать горько, до сих пор меня совесть за это гложет, но ведь ты тогда в полицию не пошел, а значит, хоть и обиделся, а совсем меня со счетов списывать не спешил. Так ведь?

— Типа того. — Нехотя согласился Петька.

— Ну, вот. Что же ты думаешь, она своего отца меньше любит за то, что он пьяница? А если нет? Какой это будет для нее подарок, если его, как ты говоришь, посадят?

— Что же делать, пап? Ведь так тоже нельзя. — Петька нахмурился. — Нельзя делать вид, что ничего не случилось!

— Нельзя. Но это, повторюсь, не твоего ума дело! Так что, Петь, больше к ним не суйся! В гости без спросу не ходи, не надоедай и вообще — сконцентрируйся лучше на учебе.

Что-то в упрямом Петькином взгляде Ивану Петровичу не понравилось. Он взял сына за плечо, развернул лицом к себе, сказал серьезно:

— Пообещай, что не полезешь? Пообещай! Или действительно не сядешь на жопу ровно, слово даю! Не доводи, Петь, до греха. А я уж со своей стороны попробую эту историю пощупать аккуратно, но и ты мне проблем не подкидывай. Договорились?

— Да каких проблем? Да что я сделать могу? — отнекивался Петька.

— И думать не хочу, куда тебя в следующий раз понесёт приключения искать. — Отрезал Иван Петрович. — договорились или нет?

— Договорились. — Буркнул Петька нехотя.

— Лады. — Кивнул батя. — Давай дуй в школу, а то опоздаешь.

В школе Петьку ждал сюрприз — Жени не было. Сердце Петькино сделало в груди кульбит и затряслось как заячий хвост. На звонки и эсемески она не отвечала, сообщения, которыми Петька закидывал её в мессенджерах, не смотрела и вообще нигде не появлялась.

Уроки Петька высидел с трудом, весь исходя на беспокойство. Друзья удивились и засыпали вопросами, почему вчера прогулял и почему сегодня весь «на измене». Петька едва не ляпнул правду, в последний момент сообразив, что рассказывать-то нельзя — ни про дядю Борю, ни про синяки — это всё-таки не его секрет, а Женин. Наплел про конфликт с отцом, не вдаваясь в подробности.

С последнего урока бежал как ужаленный, специально сделал крюк, чтобы у Жениного дома под окнами постоять, но это было бестолку — ничего там было не видно. Балконная дверь была закрыта плотно, и Петька, нарочно отдежуривший во дворе минут сорок, так никого и не дождался — то ли дядя Боря курить бросил, то ли его там вовсе не было.

Домой Петька вернулся расстроенный, напуганный и с красным носом и до самого прихода отца метался по квартире, как зверь в клетке. Стоило Ивану Петровичу переступить порог, как Петька встретил его грубым и нетерпеливым:

— Ну?!

— И я рад тебя видеть, сынок. — Ответил тот.

— Папа, её сегодня в школе не было! — выпалил Петька. — Я не знаю, что делать!

Иван Петрович нахмурил кустистые брови, помолчал, потёр задумчиво подбородок, наконец, изрек:

— Что же делать, что делать… Уроки делать пробовал?

— Папа! — взорвался Петька. — Да какие, к черту, уроки?! Да, может, там с ней вообще…! Может быть всё, что угодно! Она в школе не была, она трубку не берет, она на сообщения не отвечает!

— Может быть, она заболела? — предположил батя, — вот в школу и не пришла.

— Она бы написала! Что ей мешает?

— Могла и обидеться. Она ведь тебя просила не соваться, ведь так? А ты полез с её родителями выяснять отношения.

Доводы были убедительные, вот только Петьке от них было не легче.

— Ты сказал, что поможешь. — Шипел он обиженно. — Обещал!

— Нет, сынок, — поправил Иван Петрович, — я обещал разузнать, что смогу. И только.

— Ну, и? Разузнал?

— Разузнал. И даже кое-чего предпринял, хотя этого я и не обещал.

— У меня вопрос жизни и смерти! — рычал Петька, — а ты в свои адвокатские игры со мной играешь! «Обещал — не обещал», «говорил — не говорил». — Передразнил Петька. — Они, может быть, её уже убили! А ты…

— Ну-ка, брат, остынь! — Батя обхватил Петьку за плечи и повел в кухню, — хватит драматизировать. До пятнадцати лет дожила, не убили, это раз. Неделю назад ты ни за какую Женю не беспокоился, и всё с ней было более-менее, значит не на тебе её безопасность держится, это два. И сам мне давече говорил, что вовсе у вас никакая не любовь, и ничего такого и быть не может, а теперь аж из штанов выпрыгиваешь. С чего бы?


Иван Петрович усмехнулся. Петька дернулся зло, но отец был сильнее и не пустил.

— Ладно тебе, не сердись! В утешение скажу, что о жизни и смерти речь, конечно, не идёт. Родители её любят, по-своему, и ничего ей плохого не сделают, хоть твой визит и произвел на них неизгладимое, так сказать, впечатление. Ты… Как вы там говорите? «Навел суету»? — отец посмеялся, — внёс разнообразие в их серые будни, это точно.

— Ты у них был? Разговаривал? Женю видел? Как она? — завалил Петька отца вопросами.

— Отчитываться перед тобой я не обещал. — Ответил Иван Петрович и тут же успокоил, — придет время, Петь, ты всё узнаешь. А сейчас помни про наш договор: ты в это дело не суешься. Там деликатность требуется, а ты на неё не очень-то способен. Без тебя разберутся. Запасись терпением.

Петька запасался терпением, но оно кончалось быстро. Он снова запасался, и оно снова кончалось. В школу он ходил, но сидел там чучелком, ни о каких уроках и думать не мог. Лёнька с Серым не на шутку за него испугались, особенно, когда стало ясно, что объяснить свое состояние Петька вразумительно не может, а только мычит в ответ на все вопросы что-то мутное про авитаминоз и недосып.

Челка его висела на лбу, как приспущенный флаг, в школе его ничто не радовало и не увлекало.

Женя не появлялась день, второй, третий, четвертый.

Дома Петька пытал отца, но тот лишь отвечал обычное «Потерпи» и «Не торопи события». Успокаивал, но без подробностей и конкретики, только намекал иногда: «Лёд тронулся» или «Тише едешь — дальше будешь».

— Главное, Петь, — напоминал отец, — держись от их дома подальше! Понятия не имею, что в твоей подростковой голове творится, мне мама хоть и давала книжку про то, как у вас там в мозгах шарики и ролики вертятся, гормонами смазанные, а мне после неё только страшнее за тебя стало. Прошу тебя не суйся!

А в ответ на все вопросы опять советовал запаслись терпением.

Петька терпел день, второй, третий, четвертый. А на пятый терпение кончилось совсем.

Вместо школы он сразу пошел к Жениному дому, покружил вокруг, посидел привычно на лавочке во дворе, поглядел на окна, а потом подошел к парадной двери и решительно нажал «четверку».







Часть 14


Сердце стучало от волнения, как и пять бесконечных дней назад, но сейчас Петька знал, куда и к кому идет и готовился к страшному: дядя Боря в пьяном угаре, конечно, Женю убил — хотя нет, это вряд ли. Скорее родители её связали и заперли, отобрали телефон и держат в плену — да, это уже точно. Надо было бежать к ней раньше! Зря он слушал отца — тот ему только мозги полоскал, а сам ничего поделать не смог, потому и пустил всё на самотёк, а Петьку к ним не пускал, потому что… потому что стыдно было признаться в своей слабости и трусости! С другой стороны, отец — не трус. Но ведь всё бывает в первый раз! Слился, а Петке наплел про лёд, который тронулся, и про то, как решается вопрос. Столько времени потеряно зря! Нельзя было слушать отца, надо было сразу бежать в полицию! Спасать её, спасать Женю!

Петька боялся, что ему не откроют, но домофон прохрипел невнятно: «Кто?», и едва он ответил, дверь тут же запищала и поддалась.

В парадной было темно и грязно, как и в прошлый раз. На второй этаж Петька вбежал рысью. Даже звонка коснуться не успел, а дверь уже открылась — на пороге стояла Женина мама бледная, опять испуганная, в накинутом на плечи платке.

Петька и сам чувствовал ту волну ярости, которая неслась перед ним, как пенный вал, и придавала сил — такое настроение и другим людям передается, и все чувствуют — ты в своем праве. Вот и Женина мама охнула, взглянув на него, и сразу отступила, впуская в квартиру.

Тесный и темный коридорчик расходился тремя дверями: одна в кухню, где Петька уже бывал, а остальные в комнаты. Всё было открыто — Петька сунул нос в одну спальню, в другую. Бедную обстановку хозяева равномерно размазали по стенам: шкафы, кровати, столы, стулья — всё стояло прибранное, аккуратное, чистенькое, постели застеленные. Жени нигде не было.

— Где она? — спросил Петька не своим голосом. — Где Женя?

— Ой, — пискнула мама, — её нет. Она у Лены.

— У какой Лены? Что вы с ней сделали?!

У Петьки тряслись руки. От ярости, возбуждения, страха и черт знает чего ещё он весь внутри вибрировал, как натянутая струна. Чтобы как-то сдержать эту дрожь, он уперся ладонями в коленки, подышал глубоко и медленно, как бегун после спринта. Вроде бы немного отпустило, но Женина мама, видимо, приняла эту позу за что-то угрожающее: она сжалась вся в перепуганный комок, завернулась в платок и заговорила быстро, словно оправдываясь:

— У сестры моей! У Жениной тетки, в Гатчине! В понедельник и поехала после школы. Ничего я с ней не делала, что ты! В Гатчину она уехала, к Лене!

Петька глядел снизу вверх из-под челки и не знал верить или нет. Глаза у Жениной мамы были на мокром месте, губы тряслись и вся она в этом сером шерстяном платке была как маленький испуганный зверек.

— А дядя Боря где? — продолжил Петька допрос.

— Так на работе он! Уже три дня как работает, как же! Иван Петрович устроил, дай ему бог здоровья!

— Какой Иван Петрович? — удивился Петька.

— Как же, невысокий такой, кругленький! Папа твой.

Петька потряс головой, чтобы там хоть как-то улеглась информация.

— Почему же она трубку не берет? Почему мне не отвечает? Что там с ней случилось в этой Гатчине? Зачем ей было уезжать? — чуть не плакал он.

— Как это не берет? — Женина мама удивилась неподдельно. — Почему не отвечает? Она отвечает! Я же сегодня звонила…

Петька, где стоял, там и сел прямо на пол. Обхватил голову руками, захныкал, совсем как маленький:

— Не отвечает! Она мне не отвечает…

Снег с его кроссовок набежал на полу лужей, и теперь эта холодная жижа впитывалась в штаны на заднице. Петьке было все равно. Горе его было глубоко и неизбывно. Это он во всем виноват! Он сунулся, наломал дров — как отец говорит — и теперь Женя его больше ни видеть, ни слышать не хочет. Что же теперь — ехать в Гатчину?

— Мальчик? Ну что ты, мальчик? Пойдем! Пойдем.

Петька нехотя поднялся. Он думал, что его снова выставят за дверь, но Женина мама тянула за одежду, заставила снять куртку, разуться, повела в кухню и усадила за стол.

Она засуетилась у плиты, забренчала какими-то ковшиками, поставила на огонь чайник, стала выкладывать разное на стол, явно желая Петьку угостить и утешить: блюдечко с вареньем, сушки и печенье на широкой тарелке с отбитым краешком, что-то еще небогатое съестное. Петька глядел перед собой невидящим взглядом, мысли его были далеко, и никак их было не собрать в кучу…

— Что? — спросил он рассеянно, заметив, наконец, что Женина мама о чем-то его спрашивает.

— Тебе ведь с сахаром, да? Ты такой худой, как же так! Тебе нужно лучше питаться. Мы с тобой сейчас кофе попьем.

— Не надо, спасибо, я не люблю… — Петька стал отказываться, но чашка с черной жидкостью уже стояла перед ним на блюдце из другого сервиза.

Женина мама села напротив, двигала к Петьке тарелки со скромным угощением и говорила, говорила…

Её звали Надеждой Сергеевной. Она тоже предложила обращаться к ней «тётя Надя», и Петька рассеянно кивнул, отхлебывая из чашки горкий кофе. Говорила она много и нервно, повторялась, что-то спрашивала, но не дожидаясь ответа, продолжала. До Петькиного сознания её речи доходили фрагментами.

— Ты пойми меня, миленький… Не надо никуда звонить, не надо никому жаловаться! Тебя ведь Петя зовут, да? Работа это такая радость! Боря теперь сам не свой, только об этом и говорит, дай бог, чтобы всё наладилось. Ты меня тётей Надей зови, а хочешь, и просто Надей. И без «тёть» можно, что это я совсем!

Кофе Петька не любил, он и с молоком-то его не пил, а тем более черный. Вкус у него был горький и отдавал почему-то лекарствами, но не пить было неловко — тётя Надя смотрела, как казалось, выжидательно, и, каждый сделанный Петькой глоток, её словно подбадривал, и она продолжала болтать дальше:

— Только бы всё не сорвалось, только бы наладилось… Так пожить хочется по-человечески! И Женечке семья нужна нормальная, нельзя же, Петенька, семьи разрушать… Ты пей, пей… Прости меня, миленький мой, прости меня дуру…


То ли из-за тёти Надиной болтовни, то ли из-за остывающего в груди беспокойства Петьку стало укачивать. Страшно захотелось спать. Перед глазами запрыгали мушки. Мысли разбежались из головы окончательно, и всю её заполнило низкое сонное гудение.

— Пойдем, мой хороший, пойдем… Ты на диванчик приляжешь, отдохнешь. Прости меня, ради Бога, дуру…

Поднялся Петька с трудом, Надежда Сергеевна, придерживая его за бока, довела до накрытого линялым поркывалом дивана. Петька сел на него и понял, что больше не встанет: голова кружилась и болталась на шее, как у куклы.

— Ты приляг, приляг… Отдохни! Ничего страшного, хороший мой…

Ложиться Петька отказался и решительно вертел головой. Что-то с ним творилось нехорошее, совсем нехорошее, неспроста ему так хочется спать! Тётя Надя пискнула и куда-то убежала.

Петька попытался встать, но не тут-то было. В голову будто ударила приливная волна — в глазах потемнело, комната стала вращаться вокруг, как чертова карусель, чтобы усидеть прямо он вцепился в диванную подушку и зажмурился. Во рту стало горько. Петька хотел выругаться, но ватный язык не слушался, получилось только «Сссст…» и капля слюны упала на грудь.

Из коридора послышалась тихая возня, щелчок замка и глухой стук входной двери, и в квартире стало очень тихо.

«Она меня отравила» — понял Петька. — «Теперь она поедет в Гатчину и убьет Женю».

Он потер ладонями лицо, потряс головой. Стены плавно качались то влево, то вправо, искривляясь, словно водоросли на дне реки. Петька попытался подняться, пол под ногами дёрнулся в сторону, но он схватился за драный подлокотник и устоял. Маленькая победа. Колени дрожали как у левретки, голова кружилась, тело слушалось как-то нехотя, но он стоял. Сделал шажок. Ещё один. Может идти — круто!

Держась за тумбочку, потом за стеночку, потом за дверную ручку он доковылял на непослушных ногах до прихожей. Входная дверь была заперта, Петька попытался было разобраться с замками, но это оказалось нереально: вокруг ручки было так много задвижек, защелок, маленьких рычажков и прочего, что открыть её смог бы только хозяин. Петька с досады двинул по ней кулаком, прижался лбом к древнему дерматину. Постоял. Решил, что нужно выбираться во что бы то ни стало, обязательно надо было предупредить о чем-то Женю… только о чем? Кажется, ей угрожала страшная опасность! Нужно было спешить, нужно было куда-то ехать! Как же выбраться из этой чертовой квартиры?

Петька вспомнил про балкон. Вот оно! Он взял путь обратно в комнату. Пол ходил ходуном, ноги тряслись, стена, к которой он старался прижаться, вдруг то ни с того ни с сего убегала, то наскакивала на него и толкала. Тело начинало проявлять непокорность, оно отчаянно не хотело стоять прямо и передвигаться на двух конечностях. Петька встал на карачки и пополз по щелястому паркету к балконной двери. По пути у него из кармана выпал телефон, Петька попытался было набрать папу, но получалась только какая-то ерунда — пальцы не слушались, тыкали не туда, он взвыл от досады и швырнул телефон в сторону.

Каждый шаг давался с огромным трудом — желтая паркетная елочка разъезжалась, как мехи аккордеона, и тянула Петьку вниз, в пропасть, но он упорно полз вперед, мыча и борясь с тяжелым дурманом, пока не уперся головой во что-то твердое и холодное. Вожделенная дверь! Петька поднялся на ноги, уцепившись за ручку, поднажал и едва не грохнулся на спину, когда дверь открылась.

Свежий морозный воздух немного привел его в чувство. Петька вывалился на балкон, повис на железном поручне кованой ограды, подышал. С тоской заметил, что стоит на мерзлом балконе в одних носках, но возвращаться за обувью и курткой уже не было сил. Он свесился через перила, прикинул расстояние до земли: по двору мела поземка, а перед глазами и без того стояла пелена, но даже так стало ясно — высоко. Петька лег животом на ограждение, перекинул сначала одну ногу, — нащупал опору, — потом другую. Еле удержался, когда голова снова закружилась. Теперь надо было спуститься ниже, повиснув на руках, и уже так спрыгнуть вниз, чтобы поменьше лететь. Удалось это наполовину. Стоило убрать одну ногу с узкой опоры с внешней стороны балкона, как тело обмякло и отказалось слушаться.

— Убьется! Мамочки, убьётся! — истошно завизжал снизу чей-то голос.

Кто-то крикнул: «Помогите», Петька повис, цепляясь за ограждение замерзающими пальцами, повисел так секунду и упал вниз.

То ли падать оказалось не так уж высоко, то ли Петьке повезло, но очухался он быстро. Задница, на которую он приземлился, заныла тупой сильной болью, но было не до нее: всё вокруг крутилось и вертелось, никак не удавалось на чем-то сфокусироваться. Встать на ноги снова не вышло, и Петька решил двигаться на четырех опорных. Он не мог вспомнить куда и зачем нужно было спешить, но бежать — точнее ползти — нужно было срочно. Он собрался с силами и решил добраться сперва до набережной. Голова совсем отказывалась работать, глаза закрывались сами, от холода стыли ноги и руки.

Снова послышались чьи-то крики, резкий визг шин, и во двор влетела серая Гранд-Витара. Отец кинулся к нему с белым от страха лицом, Петька, стоя на коленях, ткнулся ему лбом в живот, обхватил руками, и мрак накрыл его окончательно.

Как сквозь плотную завесу пару раз пробился голос отца: «Что вы ему дали?! Что? Сколько?». Петьку куда-то несли. Лёнькин папа сказал: «Ничего не будет. Не паникуй. Зато выспится». Отец ответил тихо и грустно: «За что мне наказание это. За какие грехи», и всё кончилось.

---

 Отправлено: 21.11.23 22:45. Заголовок: Когда Петька родился..

Когда Петька родился, Иван Петрович от нахлынувшего счастья заболел. Он почти перестал спать и есть, подходил к спеленутому карапузу каждую минуту, сторожил его сон, слушал, как тот дышит и не перестал ли, по любому надуманному поводу дергал жену и врачей, в общем — чокнулся. Пришлось Лиде, едва она отошла от родов, возиться не с одним несмышленышем, а с двумя. От мужа толку было мало: он превратился в заполошную бабку.

Иван Петрович сыпал какими-то выдуманными страхами, цитировал лжеученых и крестьянских повитух времен Ивана Грозного, вглядывался в розовую Петькину мордашку и искал на ней признаки болезней, которых точно не было. Сыпь от обычной потницы вызывала у него панику, а первые разы, когда Петька срыгивал после кормления, он бежал вызывать скорую. Над сыном он трясся как над хрустальной вазой, боялся брать на руки, опасаясь, что обязательно уронит или что-то в нем сломает, пальцы его от страха не могли удержать ни со́ски, ни банки с присыпкой. Каждый день он ждал страшного — что малыш простудится и непременно умрет, что проявится какая-то наследственная болезнь, или что Петька просто ни с того ни с сего пополнит ряды младенцев, умерших во сне.

В конце концов он довел бы себя, а заодно и жену, до нервного срыва, и Лида, собрав как-то утром после очередной бессонной ночи легкий чемоданчик с его вещами, выставила мужа за дверь, велев пожить месяцок у родителей. Этот месяцок дался Ивану Петровичу тяжело, но потом, вернувшись домой, он научился держать себя в руках и не пускать страхи наружу.

С того момента все ужасы, что рисовало его воображение про ненаглядного сына, Иван Петрович запирал в своей душе. Там они дружили и женились, плодились и размножались. Все опасности, которые грозили Петьке, Иван Петрович умножал на три, и если внешне изо всех сил старался быть спокойным и рассудительным, внутри каждый день трясся за сына, как тростник на ветру. То, что Петька младенчество благополучно пережил, вымахал теперь почти с батю ростом и говорил басом мало что меняло. Для него он навсегда остался крошечным хрупким кульком, дороже которого нет ничего на свете, и от одних мыслей о котором начинал болеть живот.

***



Петька проснулся резко, как по щелчку пальцев. Огляделся — комната было его, родная, с бардаком на полках и кучами шмотья по углам. С кресла самую большую стопку одежды батя переложил на стол, и теперь дремал в нем, сложив руки на животе и опустив подбородок на грудь. Живот его медленно вздувался на вдохе, а нижняя губа на выдохе мелко дрожала, и весь он напоминал чем-то блаженного Будду в нирване.

Поняв, где находится, Петька осторожно ощупал себя — тело под одеялом было целое, руки-ноги были на месте, и никаких повреждений не имелось, разве что зад побаливал. В голове лениво шумел морской прибой — то тише, то громче. За окном всё ещё был мутный зимний день (или снова был?), и голубоватый тусклый свет сквозь жалюзи разлиновал потолок знакомыми полосками. Петька приподнялся на локте, покрутил головой, проверяя — не отвалится ли она.

Отец, как будто почуяв его пробуждение, всхрапнул, дернулся сонно и поднял голову.

— Доброе утро! — проворчал он, поднялся с кресла, потер поясницу и пересел на край Петькиной постели. — Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, вроде… — Петька зевнул и повернулся на бок. — Бать, а что вчера было?

— Ох, сынок. Чего только вчера не было! — Иван Петрович сунул пальцы в растрепанную Петькину шевелюру. — Дядя Коля Соколов тебе промывание желудка хотел делать, не мог поверить, что тебя с двух таблеток так крепко вырубило, а Надежда Сергеевна перед нами на коленях стояла и божилась! Женя твоя все телефоны оборвала — и твой, и мой. Мама звонила, с тобой хотела поговорить — я никогда в жизни столько не врал и не изворачивался, доказывая, что у нас тут всё хорошо, — только она, кажется, все равно не поверила, и скоро домой прилетит. В общем, горячий был денёк.

Петька выполз из-под одеяла и пристроил голову у отца на коленях.

— Она хотела меня убить? Женина мама? — спросил он.

— Нет, Петюнь. Не убить… — Отец натянул Петьке на плечи одеяло. — Понимаешь, какая штука. Женина мама немного не в себе… Нет, она не сумасшедшая, просто очень нервная, беспокойная. Когда ты пришел к ним в первый раз, да еще с такими грозными, хоть и обоснованными обвинениями, она ужасно напугалась. Что-то она слышала про ювенальную юстицию, что-то её не очень здоровое сознание дорисовало, и она решила, что Женю у неё обязательно заберут — ты этому поспособствуешь. Я говорил с ней, с ними обоими, и знаю, что Женю она безумно любит, и, как любой родитель, ужасно боится своего ребенка потерять. Потому и следовало действовать осторожно — из-за Надежды Сергеевны. Я боялся, что сунься ты к ним опять, да еще с бушующим пламенем в груди, она может отреагировать неадекватно. Так и получилось, а?

Петька вздохнул:

— Прости, пап.

— Ничего. Я тоже хорош! Надо было, наверное, всё тебе объяснить, просто я хотел повременить с этим, пока всё не наладится. Я предложил Боре работу, не ахти что — в нашей конторе водителем-курьером, он с радостью согласился. Всё шло хорошо. Неделька-другая, и забылась бы эта нездоровая пьяная жизнь, мама Женина успокоилась бы, и тут ты — опять с расспросами, опять с обвинениями, опять юноша бледный со взором горящим! Женю она уже спрятала — отослала к тётке, но испугалась, что ты от них сразу в полицию пойдешь, и решила, черт её подери, тебя усыпить…

— Как кота? — усмехнулся Петька.

— Она дала тебе свое снотворное. А чтобы вкус был незаметен, подсыпала таблетки в кофе. Но что-то там не сработало — Коля мне объяснял, но я не очень понял — и ты заснул не сразу. Что делать дальше Надя не знала, заперла тебя от греха в своей квартире и побежала за помощью — к мужу и ко мне. Хорошо, что она мне сперва позвонила…

Иван Петрович вздохнул. Погладил сына по голове. Подвинулся так, чтобы тому было удобней.

— Голова не болит? — спросил он.

— Не. Шумит только. Пап?

— Ну?

— Что теперь будет с этим дядей Борей?

— Не знаю, Петь, как пойдет. Обычно, если человеку дать возможность зарабатывать и жить нормально, он с радостью соглашается… — Иван Петрович поймал недовольный Петькин взгляд, — а, ты про Женины синяки! Понимаешь, сынок, какая штука. Это ведь ей решать, что дальше. Только что-то мне подсказывает, что она от своих родителей не откажется, какими бы они ни были. Да и синяки ей на руке Боря оставил не нарочно, я с ним пообщался, вроде мужик неплохой.


— Угу. Отличный мужик. — Буркнул Петька.

— Ну, брат, пьянство дело такое... Он ведь вообще-то не алкаш, просто так вышло. Потерял работу, и посыпалось всё, одно за другим — долги копятся, кредиторы в дверь ломятся… Ты знаешь, что такое паника, Петь? Это страшная вещь! Это то, что заставляет меня браться за ремень и лупить тебя, взрослого человека по попе, хотя я знаю, что делать этого нельзя. Это то, что любого делает дураком неуправляемым!

— А дальше бухло. — Продолжил отец. — Оно знаешь, как быстро человека в скотину превращает? Опомниться не успеешь, а уже животное. А ведь он её папа! Ведь он её любит, и она его тоже! И вот этот родной человек заперт где-то там, внутри пьяной свиньи, и что делать? Я не знаю, как она решит.

Петька замер, напрягся весь, вспомнив, почему не выдержал и пошел искать Женю.

— Она мне не отвечает. Она меня ненавидит, пап!

— Это вряд ли! — усмехнулся Иван Петрович, — может, растерялась, может, неловко ей про свою семью с тобой говорить. А если и сердится, то скоро простит, это точно! Уж больно она за тебя перепугалась, когда узнала, на какие подвиги ты ради нее пошел.

— Правда? — не поверил Петька.

— Уж будь спокоен!

Петька вылез из постели, сел рядом с отцом, прижался плечом к его плечу.

— Прости, что я к ним пошел. Прости, что не послушался.

— Да уж, Петь, — вздохнул отец, — рискнул ты здорово.

Петька поерзал, взглянул на него щенячьими глазами:

— Выдерешь?

Иван Петрович усмехнулся.

— Ой, дурачок! А не будет с тебя? Ты что же думаешь, мне нравится тебя драть? — он потрепал сына по волосам, и добавил грустно, — Что же это, Петь, у нас уже в рутину вошло? Пора завязывать, а?

— Пора… — с надеждой ответил Петька.

— Не скажем маме? — с надеждой спросил Иван Петрович.

Петька согласно кивнул, и они с отцом ещё долго сидели обнявшись.

А дальше был день посещений: сперва зашёл Лёнькин отец, расспрашивал Петьку о самочувствии, мерил давление, заставлял следить глазами за пальцем, даже потребовал показать синяки на заднице, но тут Петька отказался наотрез. Дядя Коля сказал: «Ну, значит, здоров, можно в школу».

Вслед за ним прибежал сам Лёнька, долго расспрашивал о том, что все-таки случилось, а когда понял, что Петька будет молчать, сам поделился школьными слухами.

Как вообще попала в школу информация о Петькиных приключениях, было не ясно, но говорили следующее: что Петька связался с бандой наркоторговцев и с трудом унес ноги во время облавы; что Петьку похитили цыгане, требовали за него выкуп, но Петька прыгнул с третьего этажа и убежал; что похитили — да, но не цыгане, а сектанты, которым не понравилась Петькина стрижка и цветные волосы, и Петька сбежал от них через окно, спрыгнув, правда, не с третьего этажа, а с четвертого. Было много ещё других версий, в которых похитители разнились по степени опасности, а этажи становились всё выше и выше. Как всего за один день расползлось по школьному чату столько домыслов, оставалось только гадать, но ясно было одно: какова бы ни была правда, а Петькин рейтинг популярности подскочил до небес.

Когда Лёнька убежал, а Петька принял душ и позавтракал, явился следующий гость — Женина мама. Она долго топталась в дверях, то краснея, то бледнея, бросая на Петьку виноватые взгляды, и теребя на груди платок. Наконец, она шагнула к Петьке, протянула к нему худые дрожащие руки и вдруг упала перед ним на колени. Петька испугался и хотел было отпрыгнуть, но тетя Надя вцепилась ему в ноги и запричитала так быстро и невнятно, всхлипывая и давясь словами, что непонятно было совершенно, что она говорит.

Обоим мужикам с трудом удалось поднять её на ноги, и усадить за стол. Чая она не пила, молчала, глаза её поминутно наполнялись слезами. Отец тоже молчал, видимо, решив, что сын должен заговорить первым. Неловкая тишина висела долго, и Петька в конце концов не выдержал:

— Надежда Сергеевна, простите меня, что я… Э… Что я так к вам вломился. — Петька пораскинул мозгами, решая, за что бы еще извиниться, но ничего не придумал. За Женю он беспокоился искренне, а её родителей всё равно считал непутевыми.

Женина мама в ответ пискнула и накрыла рот ладонью.

Опять повисла пауза, и Петька умоляюще взглянул на отца. Тот кивнул:

— Что ж. Давайте считать инцидент исчерпанным? За примирением сторон?

Тётя Надя снова расплакалась, но радостно и облегченно, кинулась обнимать и Петьку, и Ивана Петровича, называла обоих «миленькими», а себя дурой, просила прощения и звала в гости, благодарила за всё и утирала мокрое лицо концами платка.

Когда она ушла, Петька с отцом не сговариваясь вздохнули с облегчением. Петька, наконец, сунулся в свой смартфон и углубился в чтение сообщений, а Иван Петрович, подперев рукой подбородок, смотрел на сына. Любой бы сказал, что сейчас этот подросток с дурацкой прической и упрямым взглядом совсем не был похож на того карапуза, над которым он трясся пятнадцать лет назад, но Иван Петрович за пятнистой челкой видел не угловатого взбалмошного тинэйджера, а своего драгоценного малыша.

Тот читал с экрана смартфона, набирал что-то в ответ и то улыбался, то хмурился. Вдруг он сунул телефон в карман и побежал в прихожую одеваться.

— Ты куда? — крикнул отец.

— К ней! — Петька наспех обувался и мотал на шею шарф.

На улице вечерело. Короткий, как память красавицы, зимний день блеснул на прощанье золотым огоньком заката, раскрасив рваные облака яркими красками, и тут же его перебили включившиеся фонари, фары машин, вывески магазинов.

Петька мчался по запорошенному снегом тротуару мимо припаркованных легковушек навстречу своей первой любви. Женя выскочила из парадной смешного дома с нелепыми колоннами и побежала навстречу Петьке. На ней не было шапки, и когда они встретились, уши её покраснели — то ли от холода, то ли ещё от чего.

Петька осторожно накрыл её красные уши своими ладонями и сказал:


— Прости! Мне не надо было… Мне вообще не стоило…

Женя в ответ молча прижалась к его груди.


Эпиложек



— Только через мой труп! — протестовала мама. — Как тебе такое только в голову пришло, Петя?

— Ну а что такого, мам?

— Как это «что»? Да где это видано, чтобы в твоем возрасте делали татуировки? — мама бегала от Петьки по квартире, отмахиваясь и негодуя.

— У нас в классе у всех уже есть!

— Не смеши меня, котеночек, и не пугай. Это неправда!

— И не татуировки, а татуировку. Всего одну! Вот здесь, — Петька задрал рукав футболки, — от плеча до кисти. Тут как бы змея, потом на локте языки пламени, а ниже китайские иероглифы. Под худи и не видно будет!

— Нет, это невозможно! Ты что же, на полном серьезе меня спрашиваешь? — возмущалась мама.

— Ну, конечно! Ведь разрешение от родителя нужно…

— Нет, нет и нет!!! Боже мой, это немыслимо. Ваня? Ваня, ты слышал, что он хочет с собой сделать?

Иван Петрович мурлыкнул из кухни что-то удивленное.

— Татуировка! Ты слышишь? — кричала мама. — Какая-то змея! Какое-то безумие!

— Мам, ну если ты не хочешь змею, можно цветочный орнамент или руны. — Канючил Петька. — Я скину тебе картинки…

Мама казалось готова была взорваться, но её перебил звонок в дверь.

— Женя! Как хорошо, что ты пришла! — мама схватила опешевшую Женю за руку и повела из прихожей в глубь квартиры, — я тебя прошу, повлияй на него! Отговори! Ведь это немыслимо, какие татуировки, он еще ребенок!

Иван Петрович, наблюдавший сцену с отстраненной улыбкой, смерил Петьку хитрым взглядом:

— Зачем ты дразнишь маму, сынок?

Петька пожал плечами:

— Я не дразню, а набиваю цену. Она сама сказала, что если в четверти не будет троек, я смогу попросить что угодно.

— А что троек не будет? — удивился батя.

— Будут, конечно. Зато мама сможет отказать мне с чистой совестью, а радость, что я не набью татуху, смягчит огорчение.

— Умно! — похвалил Иван Петрович. — Молодец.

— Бать? — Петька обнял отца за плечи, — дай денег, а?




https://ficbook.net/readfic/12806083

---