Два балбеса
Автор King21044
Часть 1
На рыбалку мы с отцом и Колькой поехали тогда нескоро. Во-первых, Колькин отец не сразу того отпустил, какие-то у них ещё были дела, а я без Кольки ехать не хотел, во-вторых, мамка нам с отцом тоже свободы долго не давала — то огород надо было вскопать, то парник пленкой затянуть, то одно, то другое… Я догадывался, что дела эти она придумывала, потому что не хотела отпускать — боялась, как бы в половодье с нами чего не стряслось, — но, в конце концов, сдалась, отчитала на дорожку, перекрестила, проверила, что мы взяли всё необходимое — тушенки и дрянной, но теплой одежды, и пообещала, что если мы утонем, она с нами больше разговаривать никогда не будет. На том и порешили.
Помню, лес по берегам стоял весь изумрудный, как всегда весной — пушистый, будто мох на камне. Большая вода, обычно мутная и темная, в тот раз отливала серебром, и горбатый нос нашей лодки разрезал её тугую, словно нож, с таким вкусным журчащим звуком, что сосало под ложечкой.
Рыбы в той воде должно было быть до черта, — хоть руками хватай, — она, родная, даже пахла хорошим уловом. Солнце не пекло, пряталось себе за облаками. От воды тянуло холодом, но мы одеты были по-походному, во столько одежек, что начнёшь раздеваться — устанешь, так что не мерзли.
Кольку в поход тоже снарядили плотно — родители у него были хоть и строгие, но зажиточные, и сына по-своему любили.
В общем, когда мы погрузили в нашу старенькую моторку все рюкзаки, тюки, сумки, палатку, снасти, котелок, надувные матрасы и прочее мужское богатство, лодка осела лихо, и, поэтично выражаясь, не скользила по воде, а еле тащилась, едва не прихлебывала через край — благо плыть было недалеко.
Настроение у меня было шикарное. Ездить с ночевкой на рыбалку я обожал — собственно, это был единственный доступный нам с батей способ сменить обстановку, — и теперь блаженно щурился на красоты родного края, предвкушая пару отличных деньков. Отец тоже благодушествовал — нас с Колькой не ругал и не дергал, даже когда мы бесились. Улыбался, трепал по волосам и травил анекдоты. Колька и вовсе свесился с носа лодки и радовался предстоящему приключению, как веселый щенок.
До места мы добрались к обеду. Перекусили крутыми яйцами и бутербродами, лодку разгрузили на удобном мыске и отправились на рыбалку: почесали сетями запруды, покидали блесну по течению и даже подергали удочками с берега. Рыба шла голодная, клевала быстро и по-деловому, и часам к шести мы уже поймали всё, что хотели поймать за первый день и даже с горкой.
Как кончили рыбачить, батя снарядил нас с Колькой ставить палатку, а сам развел костер и стал кухарить — чистить рыбу и тут же творить из нее уху.
Бульон он варил сперва из всякой мелочи, которой тоже было навалом, потом мелочь выбрасывал, бульон процеживал через марлю и варил дальше на рыбке покрупнее, медленно, но верно подбираясь к шикарному язю, которого сам и вытащил.
На большом плоском камне разложены были походные наши миски, уже наполненные немудреным гарниром, и оставалось его, подобно окрошке, заправить той самой ухой — главным блюдом.
Запах стоял фантастический. Я вам, городским, не знаю даже, как рассказать, что такое наше уха, сибирская. Если не ели никогда, так и не поймете, а если ели, так незачем и объяснять. Цвета она была золотого, навар был крепким до того, что хоть топором руби, а аромат сводил с ума. Рыбы на ту уху ушло килограммов десять, и от каждой взято было лишь самое лучшее.
Мы, шалопаи, то и дело подбегали перехватить кусок-другой белой, как снег, мякоти, которую батя вынимал из бульона, чтобы остудить и разобрать от костей, а тот гонял нас:
— Имейте терпение! Испортите аппетит, потом всё вкусное не поместится!
В конце концов, когда почищен, выпотрошен и сварен был и язь, и крупные его куски разложены по порциям, батя плеснул в котелок из походной фляги секретного ингредиента и по традиции сунул прямо в уху горящую головешку, — пришло время есть. С голодухи, да на природе, напоролись мы так, что даже болтать не хотелось.
Помню, батя сидит с гордым видом, глядит, как угольки в костре догорают, перышко зеленого лука хрумкает. Мы с Колькой сытые да уставшие совеем. Впереди Река бежит, под звездным небом блестит таинственно. Тот берег, за который солнышко закатилось, малиновым отливает, а на нашем берегу черное всё — и лес, и подлесок, только в палатке фонарик тусклым светится.
— Всё, орлы, — говорит батя, — ложиться надо. Умывайтесь и спать, — а сам камни, что у костра нагрелись, в палатку закатывает, чтобы ночевать теплее было.
Мы кое-как в реке умылись, благо мамки рядом не было, чтобы проверить чистые у нас шеи и уши или нет, а бате это дело до лампочки — дети сытые, довольные, целые-невредимые, и слава богу.
Я сейчас понимаю, что не сунься мы с Колькой в батин рюкзак — уж не вспомню, что мы там искали, — того приключения, что нас ждало, и не случилось бы. С другой стороны — то приключение было лишь мелкой станцией на пути взросления, и неприятности принесло только нашим с Колькой задницам, что было хоть и обидно, но терпимо, а пойди в нашем пиротехническом эксперименте что-то не так — могли и калеками остаться оба.
Дело в том, что во внутреннем кармане батиного рюкзака, в картонной коробке — чтоб не дай бог не промокли — лежали пять патронов для сигнальной ракетницы. Был там же и пистолет, но его я трогать боялся — за это мне уже разок доставалось, — а вот про сами патроны разговора не было. Четыре патрона были целые, и даже мне, пустоголовому, было ясно, что в тайгу их берут не забавы ради, а на случай беды, и трогать их нельзя, а вот пятый был бракованный — с замятой гильзой. Зачем батя его с собой взял, было непонятно, а стало быть специально для нас.
Будь я один, без Кольки, я бы не рискнул — знал, что игры с оружием добром не кончаются, — а вдвоем мы словно ум свой и без того небогатый на два делили, и выходило в итоге каждому по половине.
Помню, что достал патрон я, а вот что дальше с ним делать, мы даже не дискутировали — положить ли назад от греха или, может быть, припрятать до поры, или все-таки взорвать — ясно было, что взорвать, причем при первой же возможности. И это всё без слов, без всяких там прений и сомнений, одними взглядами было решено — я патрон Кольке показал, он кивнул, и всё сразу понятно стало: сунуть в карман, дождаться завтрашнего дня и грохнуть его к чертовой матери!
Часть 2
Батя храпел так, что даже комары сквозь дыры в палатке не залетали — видимо, сжалились над нами с Колькой. Полночи мы еще кое-как проспали, а под утро, когда батя вошел в голос до того, что аж земля задрожала, оба дружно не выдержали и, чертыхаясь и растирая лица, полезли из палатки вон.
Рассвет только занимался. Небо над лесом, с краю которого мы разбили наш лагерь, бледнело, звезды на нем меркли, но до утра было еще далеко — часа два точно. Палатка за нашими спинами сотрясалась от храпа, батя выводил такие рулады, что небось дома, за сорок верст, и то было слышно. Мы с Колькой, не сговариваясь, плюнули в его сторону и поплелись к реке, к остывающему кострищу.
Помню, злые мы были как черти.
— Нифига он у тебя громкий, — ворчит раздраженно Колька. — Мой, конечно, тоже храпит, но не так…
— Это у него на природе голос прорезается, дома-то потише, — оправдываюсь я.
Спать нам обоим хотелось страшно — у меня глаза закрывались, Колька зевал так, что гланды было видать. Вокруг тишина, водичка об берег плещет уютно так, щука, которую батя на обед оставил, в садке лениво ворочается, молодые годы вспоминает. Дрыхнуть еще и дрыхнуть, короче, а тут такая эпидерсия.
Колька в лодку забрался, думал там лечь кимарнуть, да жестко, так и остался сидеть, как нахохлившийся воробей. Я к нему залез, примостился рядом на лавку.
— Что, — спрашиваю, — может, от него на тот берег перебраться? Взять спальники только…
— Да ну, — машет рукой Колька. — Ты что не слышишь? Он и туда добьет.
Словом, подкинул батя проблем.
Ну, сидим. Я носом клюю, комары нас жрут потихоньку, Колька вздыхает:
— Отдохнули, блин.
— Да ладно тебе. Может, он следующую ночь тихо спать будет, — оправдываюсь я. — Он раньше так громко не храпел. Наверное, из фляги своей наглотался.
Я достаю пачку сигарет, протягиваю Кольке. Он берет. Курим. Комары вокруг нас пищат обиженно. Что батя нас за этим делом застукает, можно не беспокоиться — сигнализация надежная.
— Чего, — говорю, — раз все равно спать не выйдет, может хоть с берега покидаем? — и на снасти киваю.
Колька выбирается из лодки, идёт к кострищу — там ещё пара угольков с вечера тлеет, — садится на корточки и прикуривает. И тут я нащупываю в кармане сигнальный патрон…
Так-то, если подумать, это батя был во всем виноват: он нам спать не давал, из-за него мы сердитые встали, из-за него и глупость сделали — но со взрослыми разве есть смысл спорить? Пустое.
Я патрон Кольке показал, тот молча подкинул в костер сосновых веток и давай раздувать.
У нас с Колькой вообще каждый раз так выходило (это я уже вперёд забегаю), что чем глупее была затея, тем серьезный был к ней подход. Самогон тогда квасить собрались, как на важное дело шли. В сугроб с крыши прыгнуть, магний кинуть в школьный толчок, напиться в старших классах дрянью какой, школу прогулять, поехать городским хвоста крутить, зная, что те сами нам ребра намнут, — это всегда пожалуйста. Словно у нас была с ним договоренность: я предлагаю ерунду какую-нибудь опасную и глупую, а он тут же соглашается.
Начать собирать гербарий, почитать вслух Островского, учить вместе английский или спортом заняться — вот тут могли мы и поспорить — надо ли, а взорвать чего или поджечь, или жизнью своей дурацкой рискнуть — сомнений никогда не возникало.
Вот и вот раз без лишних слов мы друг друга поняли. Костер разгорелся, Колька шишек ещё покидал, чтобы жар был посильнее, а я патрон аккуратненько так прямо в центр пристроил. И стоим оба, главное, сигаретами пыхтим, глядим, как картонная гильза весело горит.
— Отсырел, — говорит Колька разочарованно.
— С чего бы? — возмущаюсь я. — Сухое всё!
— Может, заряд высыпался?
— Патрон-то целый. Мятый только.
— Ну так а чё он! — сердится Колька.
— Подожди, — говорю. — Имей терпение.
— Да какое, в жопу, терпение…
Короче, беседуем с ним обычный мужской разговор. За лесом светает помаленьку, комары роятся, батя в палатке храпит, рыба в реке суетится, и посреди этого благолепия вдруг ка-а-ак грохнет!
Искры малиновые из костра во все стороны брызгают! У меня уши заложило, Колька от неожиданности на жопу сел, морда у него вся черная — это ее золой присыпало — моргает изумленно, башкой трясет.
Я на кострище гляжу — а его нету. Буквально! Даже камни мелкие разлетелись.
У меня в голове гудит, Колька говорит чего-то, а я не слышу. Ржу, большой палец ему показываю — мол, круто получилось, а ты говорил «отсырел»! Колька рожу трет, тоже опомниться не может.
Честно говоря, я до сих пор не понимаю, какой у нас был план — что батя не заметит? Что он не проснется? Проснется и за нас порадуется? А скорее всего, никакого плана не было вовсе — просто два балбеса решили патрон в костре спалить.
И то, что за это дело прилетели нам последствия — было вполне ожидаемо, да и батя рассусоливать не стал. Помню только ощупал для порядка меня и Кольку — всё ли у нас на месте, в плане пальцев или глаз — что мозгов-то нет он и так знал — да заставил умыться и пыль с одежды вытряхнуть, а сам, скрипя от злости зубами, ушел вдоль берега в даль.
— Чего это он? — удивился Колька. — Обиделся, что ли?
— Крапиву ищет, — объяснил я. — Или похуже чего.
Вернулся он, правда, без крапивы — для нее рановато было, и без розог — на наше счастье ни ивняка, ни березы ему не встретилось, — зато ремень свой широкий снял решительно и не петлёй сложил, а намотал хвост на руку, так что в длину жутковато получилось.
— Заголяйте, — говорит, — зады! Оба!
И на валун кивает.
Ну, а мы чего — мы ложимся рядком, штаны спустив.
— Холодно, бать, — жалуюсь я.
— Ничего, сейчас я согрею! — говорит он и одним ударом обе наши задницы стегает.
Вот сейчас скажи кому, что мой отец соседского мальчика ремнем бил — не поверят. Скандал! Преступление! Но тут, конечно, и контекст надо учитывать, и время. Во-первых, здорово он за нас испугался — ребятню от всякой пиротехники да старых трофеев то и дело калечило. Во-вторых, в те времена народ как-то гуще жил, особенно в нашей деревне. Не зря же мы чужих родителей дядями да тетями называли! Ну, а где своего выдрать надо, там и соседского можно за компанию. Я упрощаю, конечно, но бате бы тогда в голову не пришло: мне за глупость всыпать, а Кольку не тронуть, зато потом родителям его донести — как-то это было бы неэтично, что ли.
В общем, лупит он от души, мы шипим да ерзаем. Я думаю — вот зараза, с моей стороны стоит, так мне сильнее и достается! Тут он, десяток нам прописав, меняет дислокацию и ремнем бьет уже со стороны Кольки — и я понимаю, что так еще больнее...
Сколько он тогда нам всыпал, не помню, но замерзнуть мы и правда не успели. Стоим перед ним, носами мокрыми хлюпаем, задницы потираем, а он спрашивает:
— Что вы, балбесы, всю ночь ждали, чтобы шалость свою сделать?
— Да уж, — говорю, — ждали! Мы за всю ночь с тобой глаза не сомкнули. Ты же как медведь ревешь!
— Ах это, — смущается он. — И что? За это надо без пальцев остаться или ещё без чего? Ума-то совсем у обоих нет?
Мы молчим. Что тут скажешь. Будто правильный ответ на такое имеется.
Он добавляет слово непечатное и гонит нас с Колькой в палатку:
— Спать ложитесь оба! Я мешать не буду, пойду блесной повожу.
И вот, хотите — верьте, хотите — нет, а хоть и на животах да с выпоротыми задами, а уснули мы сразу. С чувством выполненного долга, так сказать!
Проспали крепко до самого обеда, а как встали, снова нас ждало изобилие: и щука с чесноком, и лещ на углях — здоровый, с мою руку, — с такой хрустящей корочкой, что обалдеть можно, — и картошка печёная, и чай с сосновыми шишками.
Батя хлопочет, угощает, байки травит, то одного, то другого по макушкам треплет — будто и не было ничего. И мы молчим, чего обижаться — дело житейское!
***
Я потом, много лет спустя, бате про свое воспитание вопрос задал — не смущает ли его что-нибудь из прошлого? Не мучает ли совесть? Мало ли — может, перед сыном виноват за что… Тот губами пожевал смущённо:
— Я тебя хоть раз зазря обидел? Было такое?
— Это как посмотреть, — говорю. — Вон, внуков-то хворостиной не гоняешь, за ремень не хватаешься, хотя уж наверняка тоже есть за что — нашей породы прохвосты.
— Это другое! — отрезал батя и добавил своё обычное: — доживешь до моих лет, поймешь.
Я, впрочем, не обижаюсь! Не подумайте, что я о тех днях с болью вспоминаю или с тоской — вовсе нет. Хоть я своих ребят ни разу пальцем не тронул, а на отца не сержусь — и время другое было, и мы другие были, и вообще — я всегда сердцем чувствовал, что отец меня любит, хоть он сам, если об этом и говорил, то, дай бог, раза два за всю мою жизнь, а мне и тех раз хватило! Будто не в словах было дело вовсе, а в другом чем-то...
https://ficbook.net/readfic/13491690
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
