Отправлено: 16.11.23 00:17. Заголовок: Автор King21044. За гаражами

За гаражами

Автор King21044




Часть 1


Да чего там рассказывать. Ну, выдрал и выдрал.

Анька, кстати, ни в чем не виновата, она же маленькая, ей любопытно просто было. Я понимаю. Я на неё и не думал сердиться. Я вообще-то её люблю, она хоть и бесит иногда очень сильно, но все равно она моя сестра. Она хорошая. Они мелкие иногда такие противные бывают — ужас, а моя ничего.

На отца другое дело. Я на него сердился очень. Ненавидел его. Я тогда ужас как обиделся. Хоть я ему ничего и не сказал. Да и чего говорить-то.

В общем, мы с Дюшей случайно ту штуку нашли. Радиатор. От какой-то она промышленной установки была. Теплообменник или типа того. Мужики объясняли, да нам это без надобности — денег за нее заплатили, и хорошо. Это Дюша предложил, давай, говорит, её в металлолом сдадим — его дядя тоже все подряд в скупку таскает, кабели там, крышки от люков. Сам бы я не пошел, неловко было. Ну, стеснялся я, короче. А с Дюшей вдвоем снесли. Она тяжелая оказалась, ужас. Хреновина эта.

Как мы с Дюшей получили первые деньги, так и стали таскать металлолом. Я даже начал понемногу разбираться: где медь, а где латунь, где алюминий, а где нержавейка.

Бегали мы после школы и по выходным, смотрели городские помойки — но там мало что было, люди если и выбрасывали, то в основном черный металл — он тяжёлый, а платят за него мало. На городской свалке было уже поинтересней, но тоже — так себе, к тому же там свои любители собирать — бомжи и алконавты. Лучше всего было рыться возле бывшего оборонного НИИ, мы там много чего находили. Один раз принесли в скупку круглую железную фигню, похожую на термос, еле доперли, тяжёлая оказалась как гиря, нам за нее сразу полторы тыщи дали. Мужики тогда переглядывались, и нам сказали, чтобы больше такого не трогали, а то мало ли. А чего «мало ли» — полтора косаря! Мы после того случая эти задворки НИИ чуть не носом рыли: нашли ещё какие-то трубки, банки — то ли кигли, то ли тигли, не помню. Много чего, в общем. В скупке нас, конечно, обманывали, меньше денег давали, чем всё это добро стоит, но нам куда деваться. Мы и так были довольны — мы с Дюшей столько бабла никогда не видели! На первые деньги накупили лимонада, жевачек, сникерсов, чипсов — объелись, аж противно было. Короче, бизнес процветал, и тут Дюшина мамка прознала, что мы по помойкам шляемся, дрянь всякую собираем, ещё и вместо школы иногда. Кто-то ей, наверное, донес. В тот НИИ вообще-то нельзя было ходить. Там даже забор был вокруг, но его дачники разобрали.

Дюше тогда влетело. У него хоть отца и нет, зато мамка как за отца: чуть что за ремень. Правда, он говорит, что она так — орет громко, ремнем машет, но догнать не может, а даже если и догонит, пару раз хлестнет и успокоится. Типа, ему и не больно. А мамка потом ещё сама ластится. Он, тогда из дома быстро улизнул, мы пошли болтаться.

Дюша вообще-то хороший друг. Его хоть мама дома и заперла, а он все равно убежал, чтобы со мной гулять. Хотя и деньги ему тоже нужны, конечно. У него хоть мамка ларек держит, а всё равно денег так-то не очень много.

Меня отец до того случая ни разу ремнем не бил. Обещал только, то за двойки, то ещё за что. Брови сдвинет, нахмурится и такой: «Артём! Ремня захотел?», но я точно знал, если хмурится и ругает, то бить не будет. Он вообще-то нормальный. Был. Ну, то есть, он и теперь тоже нормальный. Типа, все ошибаются.

Как посмотришь, такие бывают отцы или отчимы! Вон у Женьки Соловейчика — и мать, и отец пьют, не просыхают. Чем ему от них по пьяни только не доставалось: и ремнем, и шнуром, и палкой от карниза. Один раз даже камнями в него кидали. А как проспятся, так сразу «сыночек, сыночек», особенно мать. Батя-то животное давно.

Или Колька из параллельного. Его с младшей школы отец ремнем не то, что за двойки, а за тройки бьёт. И семья вроде приличная. Животные.

Не все, конечно, такие. Но я не о том. Я про нашего с Анькой отца. Я же понимаю, ему тяжело. Он один, а нас двое. Хоть мы и не виноваты, что мамы нет. И он, конечно, не виноват. Да, блин, не умею я рассказывать!

Короче. Мать Дюшу выдрала, запретила ему лом собирать, только он бывалый, всё равно он её не боится. Ну, и мы продолжили. То смеситель старый латунный подвернётся, то алюминий, то ещё что. К НИИ нам и самим страшно стало ходить, раз уж взрослые переглядываются, но там зато уловы были хорошие. Особенно, если в затопленных подвалах поискать. Ну, мы и искали. Дюшу мамка надолго теперь не отпускала, мы так — на пару часов. Доходы, конечно, уменьшились. Но это ничего.

Я тогда решил, что буду копить. Анька «Барби» хотела. У неё была, конечно, но девчонкам же ещё хочется. Чтобы с домиком там, или с другими нарядами, или с собачкой — я такие наборы видел, закачаешься: там и кухня с мебелью, и целый игрушечный шкафчик одежды, и машина, и всякие другие наборы. Я бы ей подарил. Отцу я тоже думал что-нибудь купить. Накопить побольше. Может, часы или ещё что. Я в большом магазине часы видел классные, с железным браслетом, и стрелки там, и цифровой дисплей — крутые, в общем. Отцу бы пошли.

Конечно, такие подарки, они были, ну, типа, неактуальны. Мы жили так, что хватало только на одежду и еду, и на одежду тоже не всегда. И на те мои деньги, наверное, можно было купить что-то более нужное. Но, когда долго так живёшь, что хватает только на еду и одежду, особенно хочется чего-то другого! Я по себе знаю. А Анька же маленькая. Ей особенно хочется.

Ну, в общем, мы с Дюшей в тот день тоже за НИИ двинули. Болтались, болтались — ничего. Я уже решил, что мы всё выбрали, всё что было. Ничего ценного не осталось. И вдруг Дюша орет: «Самовар! Самовар!», я побежал посмотреть, и правда, как будто самовар. Нержавейка — это я сразу определил, лучше бы цветной металл, конечно, но ничего, зато штука тяжёлая. Мы вдвоем с трудом вытащили. Положили её на фанерку и поволокли в скупку. Там мужики развеселились: «О, — говорят, — самогонный аппарат», обрадовались. Дали нам по пятьдесят рублей. Неплохо. Ну, мы побежали домой. Пятница была, завтра выходные, красота!

Ну, а дома...

Я ничего тогда заранее не почувствовал. Вот, говорят, можно почувствовать что-то такое. Типа, неприятности. Предчувствовать, во! В книжках пишут и в кино иногда герой «предчувствовал беду», типа. Так ничего я не предчувствовал. Я голодный был. Домой прибежал, так пахнет вкусно жареной курицей! Я ужас как жареную курицу люблю. Я вообще мясо любое люблю. Но курицу особенно. Ну и вот. А отец такой: «Артем, зайди, надо поговорить», или типа того. Ну, тут уже я запредчувствовал, это понятно. Я в спальню захожу, а он коробку мою вытряхнул и деньги, которые я откладывал, держит. «Откуда» — спрашивает. А я стою и ничего сказать не могу. Так это было... неожиданно, типа, и... Не знаю, в общем, как сказать. Там ничего такого в коробке моей и не было, просто ерунда всякая, ну подумаешь. Но это был секрет. Не обязательно же было так. Я стою. Он всё «откуда, откуда», а я молчу. Не помню такого, чтобы я плакал. Это вряд ли. Чё я девчонка.


А у отца взгляд такой, как будто я виноват. А мне не сказать ему про металлолом, а то он разозлится, как Дюшина мама. А он говорит: «Ты украл». Я молчу.

Так бывает, я заметил, что иногда случается какая-то неприятность, и вдруг прямо всё сразу ломается и всё кругом становится плохо. И ты стоишь, смотришь, как то, что было плохо, становится ещё хуже. И хоть плачь. Как будто стена на тебя падает. И не убежать. Не мастер я объяснять, конечно.

И отец такой:

— Это ты у нас украл? Из заначки, типа?

А я такой:

— Нет.

Ну и всё. Чего тут скажешь. У него лицо такое, будто я преступник: он и сердится, и разочарован, и черт знает, что ещё. Ничего я тогда не боялся, что накажет. Я и не думал про это. Тем более, что ремнем. Просто молчу, ничего сказать не получается. Так... от несправедливости.

Это Дюша мне потом объяснил, что я, типа, не захотел оправдываться от незаслуженных обвинений. Но, мне кажется, проще все было: просто мне стало обидно. И что коробку мою вытряхнули, и что про деньги отец сразу решил, что я украл. Если бы я тогда знал, что меня и правда ремнем... я бы оправдывался. А может и нет. Не знаю.

Отец вообще не злой. И даже не особо строгий. Он вообще-то умный, хоть и работает слесарем, он институт закончил, инженером работал. Он всякие штуки паять умеет, телевизор запросто может починить! Математику хорошо знает. Но в тот раз, что-то не показалось, что он очень уж умный. Стал бы я из семейных денег воровать? Отец потом говорил, что просто очень устал тогда, и вообще, это у него «больная тема». Может и так. Только больно было мне.

Анька тоже тогда была. Куда ей ещё деваться. Это я, кстати, придумал её «Мышонком» звать. У неё просто верхняя губа такая, немножко вытянутая, что ли. И, когда она улыбается, зубы кажутся большими. Но она не уродина какая-то, нет. Она симпатичная даже. Для мелкой.

Я стою и думаю, ну чего ты так, пап? А у самого лицо как будто тяжёлое. И не сказать ничего. А он смотрит и говорит: «Ну, пойдем, поговорим», как будто мы здесь поговорить не могли. Вообще-то один раз уже такое было, когда я три двойки в один день принес. Отец тогда тоже: «Пойдем, поговорим», а сам говорит: «Снимай штаны» и ремень достал. Но ничего тогда не было. Он только постоял с ремнем в руке, похмурился и всё. Я тогда маленький был, заплакал. Очень мне не хотелось, чтобы он меня бил. Но он и не бил. И вот он опять говорит: «Пойдем, поговорим». И мышонку: «Ты подожди здесь, у нас серьезный разговор».

Тут я и понял, что всё будет плохо. Тут и появилось предчувствие.

Часть 2

Вот как бывает интересно, что комната, которую хорошо знаешь, вдруг становится как чужая. И человек, которого хорошо знаешь, тоже становится как будто чужой.

Я сидел на диване в нашей гостиной. Она вообще-то не гостиная, а отцова спальня, просто мы с мышонком там пасемся все время. Там телек и диван. И вообще — места побольше. В спальне нашей особенно не разбежишься. Так вот. Я сидел на диване, и все вокруг было словно чужое. И комната, как будто стала больше, и все вещи в ней. Или это я стал меньше. А отец стоит, смотрит и говорит, что я деньги украл. И сам как будто другой человек. А я только и могу сказать: «я не крал» и больше ничего. Может, и правда, я тогда уже заплакал, не помню. Мне было страшно. Так он меня обвинял и так грозно говорил, что я прямо онемел.

Наверное, я до последнего не верил, что он будет меня пороть. Даже когда он ремень снял. Я еще подумал, что отец всегда матерчатый пояс носил, такой плетеный из тонких полосок, как резинка, но он очень широкий и в джинсы не пролезал, а с джинсами отец надевал кожаный, черный. Тем, матерчатым, было бы и не больно, наверное. А вот кожаным...

Отец стоял, всё говорил, говорил, а я только слезы глотал. Вот есть поговорка «молчание — знак согласия», может, и отец так же решил. Он сказал: «Слова кончились» и ремнем так показал на диван. Вроде как «ложись». Ну, я лег. Я в спортивках был, спустил их немного. Отец сказал: «Трусы тоже».

Не было мне стыдно. Ну, может, немножко. Мне было страшно и обидно. Я очень удивился, когда отец все-таки ударил. Было очень неожиданно. Такой звонкий хлопок и сразу дыхание перехватило. И потом сразу опять хлопок. И опять. Помню, что я зажмурился и открыл рот, и стал дышать через рот. Ужасно больно было, сразу, с первого же удара. Говорят, что это как кипятком плеснули — ерунда. Кипяток я на себя однажды пролил, кипятком по-другому, совсем. А тут боль другая. Кого не драли, так тому и не объяснишь.

Не знаю, сколько раз отец меня ударил. Мне было все равно. Все говорят, что можно терпеть. Можно, наверное. Я и терпел, сколько мог. Только потом заплакал.

Помню, когда мышонок вбежала и вцепилась в отца, я уже не мог больше терпеть. Вовремя она это сделала. Всё-таки мы с ней как будто немножко чувствуем друг друга. Не то, чтобы там телепатия, или еще чего, просто лучше понимаем.

Она была прям как тигрица. Даже рычала! Отец, кажется, опешил. Не знаю, сколько бы я выдержал, если бы Анька меня не спасла. Может, отец забил бы меня тогда до крови. Чёрт его знает, раз у него больная тема. Я вообще-то на него до сих пор немножко злюсь. Вроде бы и простил, а как вспомню... Ну, да ладно.

В общем, тут из меня слова и хлынули, и я всё рассказал. Про металлолом, про Дюшу. Что на подарки откладывал. Разревелся я, как девчонка. Противно вспоминать. Я не от боли плакал, хотя болело здорово, а от, не знаю, обиды, что ли.

Анька отца тянула куда-то, он ей говорит: «Подожди», а я штаны натягиваю — тоже, скажу вам, так себе удовольствие. Это как ссадина — во! Если коленку разбить, то очень похоже. Только на заднице. Ну, они ушли.

Я лежу и не знаю, что делать. Может, он еще меня бить будет, может, этого мало. Зад болит ужасно. То ли вставать и в спальню нашу идти, то ли что вообще. Даже есть расхотелось. Я поплакал немножко, ужасно жалко себя было. Я попробовал встать — зад как потянуло! И хуже всего, что ужасно стыдно, как будто это я теперь виноват. Отец вернулся. Я в стенку уткнулся и лежу. Сам реву, только тихо. Он говорит что-то вроде:

—Чё ты сразу-то не сказал?

Я молчу. Как ему объяснишь. Что побоялся? Постеснялся? Что думал, хуже будет? Я же не думал, что он так! Он говорит:

— Пойдешь кушать? — или типа того.

Я молчу. Нифига он не извинялся. Ерунду какую-то говорил: «Что ты молчал», «Надо было сказать», «Сам виноват». Вот на «Сам виноват» я и встал. Как был зареванный, с мокрой мордой, только, что сопли не размазал, пошел в ванную. Я вообще-то мыться не очень люблю. Не то, что я грязнуля, просто времени жалко. Один раз в неделю ведь вполне достаточно, все пацаны говорят. Отец, конечно, заставляет чаще мыться. Но в тот раз я сам в душ полез. Под горячей водой зад как кувалдой ударило, я там в ванне чуть не выругался. Зато холодной нормально. Я там посидел на корточках немножко, подумал. Так бы и жил в ванной, чтобы никто меня не видел. И в школу не надо. Зубы я не стал чистить, чтобы отцу отомстить.

Я думал, ну, чего теперь делать? Если он вот так! Ремнем! Такая ситуация — хуже не бывает. Если вас ремнем не били никогда, то не советую. Не потому что больно, хотя это тоже, а потому что непонятно, как дальше жить. Так мне тогда казалось. Как с отцом теперь жить? Я на него смотреть не могу! Даже слушать его не хочу! Я вылез и побежал в спальню. Забрался в постель. Никогда я так рано спать не ложился, даже мышонок еще не ложилась. Ну, что было делать, не с ними же сидеть. Я думал, если в постель лягу — отстанут. А они и отстали! Никто ко мне не пришел!

Я тогда много о чем думал. Мне, конечно, от отца и раньше доставалось, но не так и не ремнем. Подзатыльники давал, но в основном я сам виноват был. Не то, чтобы это было правильно, но вроде как заслуженно. И в первом классе отшлепал. Я тогда с Мишкой Шиловым убежал к его бабушке есть пирожки. А отец меня оказывается ждал. И искал. Ну, и влетело. Отшлепал. Хотя бы понятно за что. В общем, не то, что я прям неженка какая-то. Но в тот раз после ремня хотелось умереть. Первый раз захотелось. Вот бы тогда отец поплакал! Вот бы тогда пожалел! Долго бы на свой ремень смотреть не мог! Тогда бы он всё понял. Вот такие мысли были у меня. Спать мне совсем не хотелось, а вертеться было больно.

Вообще, дам вам совет. Если вас ремнем по заднице выдрали, не ложитесь спать на живот — так только хуже. Одеяло об задницу трется, и от этого больней. Ложитесь на бок. Лучше сразу носом к стенке.

Всё-таки мне есть хотелось. И обидно было, что они меня одного оставили! Я маму вспомнил. Поплакал немножко.

Я тогда и решил, что сбегу. Очень четко всё продумал, до мелочей. Составил план. Я решил, что сначала побегу на пристань, там дождусь утра и на первом же катере уплыву в большой город. Если меня не пустят, то пойду берегом до другой пристани и попробую там. Поездом, вообще-то, было бы проще, но мне не нравятся поезда. Ну вот. Я решил, что сяду на катер. Только сначала забегу к Дюше, попрощаться и денег немного занять — мне в городе на первое время. А потом, когда я на работу устроюсь, я ему все верну. Я устроюсь, наверное, на катер, который по реке ходит. Это удобно. Буду иногда проплывать мимо нашего городка и, может быть, бросать на отца ненавидящие взгляды. Он будет к пристани подходить, чтобы просить меня вернуться домой. Я, конечно, не вернусь. Буду только спрашивать так ехидно: «Ну, и как вам без меня живется? Хорошо?». Он, конечно, будет говорить, что плохо, что он ужасно скучает и всякое такое. А я буду говорить... Я не придумал что, потом бы придумал. Но что-нибудь обидное. И Аньку можно было бы видеть. И Дюшу тоже. Школу я бы, конечно, бросил. У нас за гаражами есть дядька один, он машины чинит, его все уважают. Все говорят, у дяди Кости руки золотые! А он в школе только четыре года отучился! Я и то уже больше — я уже в пятом. И так уже более, чем достаточно!


Я стал думать о сестре. Что я буду по ней скучать. Мы, вообще-то, не то чтобы большие друзья, она иногда очень раздражает, всегда за мной бегает, суется, куда не просят. Но все равно, я её люблю. Но я решил, что с собой её не возьму. Вот когда устроюсь на катер, и жить буду отдельно, в большом городе, тогда возьму её к себе.

В общем, когда мышонок спать пришла, и отец тоже пришел, я уже все решил и продумал.

Отец немного со мной посидел. Как будто я маленький. Совесть его, видимо, мучала. Не помню, что он говорил, я специально не слушал. Я его так ненавидел — ужас. Он что-то говорит, а специально про себя «бубубу, бубубу», чтобы не слушать. Но прощения он не просил, я бы всё же услышал. Он ушел, я полежал еще немного, прислушивался, когда он ляжет. Он там возился за стенкой, потом диван заскрипел. Как же я его ненавидел, никогда в жизни не думал, что так ненавидеть можно! Наконец он улегся.

Мышонок тоже вертелась в своей постели, мне слышно было. Всё вздыхала там. Я решил, что можно уже убегать. Как же больно было на заднице сидеть! Я встал. Анька тут же вскочила.

—Ты куда, — говорит.

Я говорю:

— Я ухожу.

Соврал ей. Сказал, что ненадолго, а то она разревелась. Вообще-то мне тоже очень горько стало. Ужасно не хотелось уходить. Я даже думал, может остаться, завтра выходные. Можно было бы пока выходные из дома не убегать, а потом убежать в понедельник вместо школы. Вообще-то хорошая была идея, но я, если что-то решу, то потом никак не передумать. Я решил, что из дома сейчас убегу, чего уж откладывать. Хотя ужасно не хотелось. На улице дождь, наверняка.

Я Аньку уговорил кое-как, она вроде успокоилась. Я оделся. Я знал, что люди, когда из дома уходят, обычно берут с собой что-то. Одежду там или еще что. Но мне не хотелось. Чего лишнее таскать, одежда-то на мне и так есть. Я только куртку теплую из кладовки взял. Ну и всё.

У нас замок на двери ужасно громко щелкает. Но я знаю, как его так придержать, что не слышно. В прихожей было тихо. У отца тоже. Он бывает ляжет, а не спит — читает. Но в этот раз спал. Вот так, совесть его не мучала! Я обулся. Подумал, что еще взять, может шапку. Я вообще-то шапку терпеть не могу носить — голова под ней чешется. Я не стал брать. Дверь открыл наощупь, замок придержал. В подъезде было тихо и тепло, воняло мочой. Мне вдруг ужасно обратно домой захотелось, но дверь уже тихонько щелкнула и заперлась. Я пошел.

Я вообще-то никогда раньше ночью не гулял. Было страшно. Я даже про задницу забыл, но она сама напомнила. До пристани было километра три. Я обернулся на наше окно, а там Анька к стеклу жмется. Я подумал, что надо поскорее устраивать самостоятельную жизнь, может быть, она со мной жить захочет. И я побежал.

---

 Отправлено: 16.11.23 00:18. Заголовок: Часть 3 Хорошо,..

Часть 3


Хорошо, что я теплую куртку одел. Или надел. Холодно на улице было — ужас! И темно. Но мне страшно не было. Ну, почти. Я знал, куда идти.

У нас, если не знаешь, как пройти, так ни за что не дойдешь — такой бардак кругом. Если вы первый раз в нашем городке, так я вам не завидую, если вы один. Заблудитесь точно. К пристани надо сперва по тротуару идти, но это одно название — тротуар, там и асфальта уже не осталось давно. Потом мимо гаражей, там такой типа лес. Потом по тропинке — там уже совсем темно. А потом немного по лесу. Ну, это не то, что прямо лес. Типа парк, что ли. Но это он когда-то был парк, а теперь лес. Я хоть и всё там знаю, а ночью тогда споткнулся пару раз. Один раз ничего, а второй раз упал и коленкой обо что-то ударился. Больно — ужас! Будто мало мне было мучений! И ладони в грязи измазал. Тут ещё и дождь пошел. Мне вообще-то всегда хотелось ночью погулять, но что-то тогда не понравилось.

В общем, до пристани я доковылял уже хромая и матерясь. Потом полез напрямик через кусты и на ветку брюхом напоролся. Тут уже мне себя жалко стало совсем, ну, я опять и разревелся. Мне бы потише себя вести, а я вою, как псина! А там, на пристани вечно кто-то пасется. То ли бомжи какие-то, ти ли ещё кто. В темноте-то нихрена не видно! Они как завозились! «Кто тут» — кричат. «Викторыч, это ты?». И матом. Ну, мне стало страшно, и я убежал.

Ну, и чего. Я думал на речном вокзале посидеть. Но это так — название одно «Вокзал», просто навес и касса. А теперь куда было идти. Я устал, мне есть хотелось и было больно. И зад болел, и коленка, и пузо ещё. Я пошел в гаражи.

Там, вообще-то, прикольно. Там днём народу полно, все делом заняты. Можно у дяди Пети в мастерской посидеть. Или к дяде Косте зайти. А ночью-то нет никого. Но хоть фонари горят, не страшно. Я знал, где мужики бочку жгут, под навесом, пошел туда. Там уже никого не было, но бочка ещё тлела и от нее шло тепло. Куртка у меня совсем промокла. Я погрелся немножко, у меня руки замёрзли. Пока до пристани бежал, спать не хотелось, а тут вдруг захотелось. На старых покрышках можно было посидеть, я присел, но было больно. Куртка была тяжёлая, как рюкзак, от неё было только холодней. Я снял её и положил на покрышки, а сам сел сверху. Прохладно было, конечно, но хоть сидеть можно.

Помню, я подумал, что план мой говно. На катер меня никто работать не возьмёт. Кому я там нужен! Хотя, если очень их попросить... Я ведь многое умею. Могу посуду мыть. Могу катер швартовать. Я научиться могу, чему угодно. Но это так всё. Чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось, что ничего у меня не получится.

Бочка внизу прогорела, и сквозь дырки было видно, как тлеют угли. Дождь по бочке попадал, и там шипело. Тепла уже было мало. Я поежился.

Мне стало больно в груди. Очень горько. Хотелось домой. Надо было всё-таки остаться до понедельника, продумать все по-лучше. И поужинать надо было. Или хотя бы с собой что-нибудь взять. Я решил, что я дурак.

Не знаю, сколько я так просидел. Холодно было, ужас. Я трясся, как заячий хвост. Никогда не думал, что так можно замёрзнуть, чтобы зубы стучали, а так и было. Коленка ныла. Задница болела, но если не ерзать, так вроде и ничего. Есть хотелось. Я устал. Я прикинул, что если подкатить ещё покрышек и разложить на них куртку, то можно лечь и даже накрыться. Только куртка была мокрая. Но я всё-таки встал и пошел за покрышками. Они тяжёлые — ужас. Но я справился. В бочке уже всё погасло. Дождь стучал по навесу, как в барабан. Помню, я ещё сомневался, надо ли снимать ботинки, спать в обуви мне казалось как-то неправильно, даже на покрышках. Но я не снял, а то и ноги замёрзли бы.

Ну, я лег, накрылся сверху рукавом. И тут меня как будто прорвало. Я даже подвывал. Как пёс на луну. Колотило меня. Так мне стало обидно, что я здесь валяюсь под дождем ночью, а отец там спит дома, в тепле. И хоть бы что ему. Нифига ему меня не жалко, и не будет он к пристани ходить, на меня смотреть, и уговаривать меня вернуться! Мамы нет, мышонок ещё маленькая, а отцу на меня наплевать. Никого у меня нет. Ревел я белугой. Не знаю, что за белуга такая, но так говорят. Ещё чуть-чуть и я бы простыл совсем. Тут меня отец и нашёл.

У него куртка кожаная старая, потёртая вся. Она когда-то коричневая была, потом стала серая, а потом он её покрасил в черный, но краска слезла, и куртка стала совсем непонятная. Но теплая. Он как меня нашел, фонариком посветил мне в лицо и тут же накинул мне на плечи свою куртку. Только сказал: «Твою мать». Хотя он вообще-то не матерился никогда. Я хотел было её скинуть и вообще — убежать, но холодно было, жуть. Я сел и в куртку закутался.

На отца я старался не смотреть. Он стоял, руки в карманы штанов засунул. Ремень на нем был тот самый. Он увидел, что я на ремень взглянул и покашлял.

— Тёма, — говорит, — пошли домой.

Я сижу, носом шмыгаю. Он говорит:

— Можно я рядом присяду?

А что я его прогоню, что ли. Он сел. Хотел меня по голове погладить, но я дернулся, что я — кошка, меня гладить. Ну, сидим. Я стал согреваться. Он говорит: «Тёма, я был неправ. Прости меня, пожалуйста». Меня прямо как током ударило, и внутри всё перекрутилось, как когда белье выжимают. Не знаю, почему. Вроде, он ничего такого и не сказал.

Дальше сидим. Отец опять покашлял:

— А Петька пятипалый работает ещё? — и головой кивает на дяди Петину мастерскую.

— Почему пятипалый? — спрашиваю.

— Мы так звали. Хороший слесарь был.

— Он и сейчас хороший, — говорю, — только у него не пять пальцев, а четыре.

— Сглазили, значит. — Отец усмехнулся.

Я молчу.

— Тём, пойдем домой! — Говорит отец. — Уже поздно. Там мышонок одна. Мало ли, что. Я понимаю, что ты сердишься. Имеешь право. Ты и дома на меня сердиться можешь. Пошли!

Мне очень домой захотелось. Надоело на улице сидеть, ужас. Но не идти же вот так, как будто ничего не было! Я говорю: «Я не пойду». А он говорит: «Тогда я тебя понесу». Ну, я подальше отсел. Он вздохнул и говорит: «Я ведь всё равно тебя поймаю». А я усмехнулся, говорю: «Как же!».

Ну, дальше сидим. Отец говорит: «Хорошо здесь, романтика». Тут из-под двери в гараж дяди Коли косого выскакивает здоровенная крыса, как такса прямо, и бежит в шиномонтажку. Отец говорит: «Большая» и поближе ко мне придвигается. Потом говорит: «Смотри, ещё две!» и показывает куда-то за угол. Я встал, чтобы посмотреть, и тут он меня хватает. Я ору: «Пусти, гад, пусти». Я вообще-то на отца не ругался никогда. Он нам не позволял. А тут кричу: «Пусти, сволочь!» и плачу. Он говорит: «Ну, приехали» и держит. Я толкаюсь и нос вытираю. Он говорит: «Что с коленом?», а я рычу: «Ничего!». А он меня держит и говорит: «Ты сам пойдешь? Или я тебя понесу? Я ведь понесу!» и прижимает к себе. Я подумал и говорю: «Сам пойду, пусти». Ну, мы пошли.


Как стали на пустырь выходить, отец говорит: «Подожди. Не убежишь?». Я головой помотал. Он поспешил обратно, а вернулся с моей мокрой курткой, я же про неё забыл совсем. Так до дома и дошли: я в его куртке, а он с моей подмышкой.

Как хорошо всё-таки было вернуться домой! Замёрз я тогда и устал как собака. Я пошел в ванную умыться. Разделся. Коленка была до крови содрана. Ну и черт с ней. Посмотрел в зеркало на свои раны: задница была вся в розовых полосах. Я потрогал осторожно — болело терпимо. На рёбрах от ветки осталось только маленькое круглое пятнышко. Я уже хотел пойти спать, как вошёл отец.

Он на коленку мою смотрит и говорит:

— Кушать будешь? Я разогрею.

Я головой замотал, хотя мне есть очень хотелось, даже в животе урчало. Почему я отказался, не знаю. Я хотел уже спать пойти, а отец говорит: «Погоди». Он достал из шкафчика йод, и я подумал, ну за что мне все это? Мало мне, что ли?

Я сел поглубже на край ванны, чтобы задницей не касаться. Реветь не стал, конечно, но, видно, такое было у меня лицо, что отец сам стал уговаривать. «Потерпи», типа, и всякое такое, «сынком» даже назвал. Только он закончил мою коленку мазать, я тут же вскочил. Сил у меня уже не было ни на что. Ни говорить ни о чем не хотелось, ни терпеть ещё что-нибудь. Он меня за плечо взял и говорит:

— Тёма, поговорим завтра, ладно?

— О чём? — говорю.

— Обо всём. Прости меня. — Говорит. — Очень больно?

И к себе меня прижимает. Но я его не обнимал. Ещё чего.

— Тяжёлый сегодня день, да? — говорит. И по голове меня гладит.

Ну, я опять заревел. Как тогда, за гаражами. Белугой. Десять лет так стояли, я всё слезы выплакал, даже икать стал. Я поклялся, что больше никогда плакать не буду. А он все вздыхал и по голове меня гладил.



Часть 4


Ну, и всё, больше я не плакал. Тогда, в той истории про деньги. Утром Анька меня разбудила, она всегда рано встает, даже в выходные. Я подумал, вот зараза, а я хотел тебя с собой в город забрать, во взрослую жизнь. А потом она говорит: «Ничего мне от тебя не нужно, никаких подарков. Хорошо, что ты дома» или типа того. И обниматься лезет. Она вообще-то хорошая.

Я оделся, поторогал задницу — вроде терпимо, на левой булке синяк темнеет. Так-то ничего, только садиться больно.

Я голодный был, как зверь. Думал, ну вот — завтрак, каша. Отец вообще-то не умеет кашу варить. Вечно у него с комками. А бутерами он завтракать не даёт, я завтракать и не люблю поэтому. Ну, думаю, ещё и сидеть с ним вместе. Не то, чтобы я очень уж злился, хотя, конечно, радости мало. Настроился я уже на мучение, короче. А он мне куриную ножку разогрел. На завтрак! Как же дома было хорошо!

Дальше забавно, конечно, получилось. Мы с ним сидим, друг на друга поглядываем. Я косяки кидаю, а он так посмотрит, посмотрит, вроде как виновато, и опять сахар в чашке размешивает. Ну, молчим. А Анька вся вертится, чуть на стуле не подскакивает. И такая:

— Вы помирились? — и головой крутит.

Ну, я молчу. Жду, чего он скажет. Я уже думал, может и простить отца, но как чуть-чуть на заднице повернешься — больно. Так что помалкиваю. А он такой:

— Нет, мышонок, мы ещё не помирились. Вот поживем и помиримся. — Или типа того.

Ну, думаю, здравствуйте, снова я, что ли, наказан? Анька отцу опять: «Значит, это ты был виноват?» — вот иногда прямо расцеловать её хочется, хоть у неё и веснушки. А отец говорит:

— Да, это я был неправ. Вот, жду теперь, пока Тёма меня простит.

И смотрит на меня. Я думаю, ну понятно. Мяч на моей половине поля. Очень мне нравится это выражение, потому что про футбол! Не то, чтобы я так уж обрадовался. Отец меня обычно всегда подкалывал, если я на него сердился. Или подмигнет, или ущипнет в шутку. Я дуюсь, а он меня передразнивает. Он и мышонка также смешил: она обидится, а он какое-нибудь лицо смешное сделает, ну, она давай хихикать. И со мной также. А тут сидит и серьезно смотрит. Я прям и не знал даже, что думать. Мне, в общем-то, и не надо было от него ничего. Только, чтобы помириться, просто. И всё.

Дам вам ещё совет. Если ремнем влетит, забирайтесь на диван с ногами, чтобы задница не плющилась. Колени к груди подтяните, и нормально. Когда так сидишь, то небольно. Или боком садитесь, как девчонка, ноги под себя подберите, так тоже нормально. Я теперь уже по опыту знаю. Кто вам ещё такое подскажет.

Помню, я сидел и читал. Мышонок пришла мультики смотреть. Я тоже вообще-то хотел посмотреть, а то читать было скучно, и я все время отвлекался на свои мысли. А они были невесёлые. Мы смотрели «Тома и Джерри», а я думал, что уже никогда всё не будет, как раньше. Например, диван, на котором я сижу, теперь совсем другой, и комната другая, и с отцом мы уже никогда не будем общаться, как прежде. Не то, что до этого мы были как-то особенно близки или типа того, но теперь и то, как раньше было, казалось, не вернуть. В общем, начинаешь объяснять, получается ерунда.

Вот был у меня друг Валька Лосев. Звали его, конечно, Лось, хотя он на него и не был похож совсем, скорее на зайца. Дружили мы с первого класса. Хороший был друг. И вот однажды мы с ним поссорились из-за девчонки одной. Из-за Риты Количенко. Просто, у неё такие косички были, как будто... но это неважно. Подрались мы с Валькой, короче. Мы и раньше ссорились с ним и дрались даже, но потом мирились. В тот раз я неплохо его отмутузил, но и он меня тоже. Вроде бы уже пора мириться, и вдруг он берет ручку пластмассовую и втыкает мне в руку. Ну, не насквозь, конечно, но до крови. Даже маленький шрам остался. Ну вот. Мы с ним потом помирились, и опять друзья, и вроде бы всё тоже самое, но не совсем. Я как посмотрю на этот маленький шрам, так и вспоминаю, как мы поругались из-за ерунды. Ну, не совсем из-за ерунды, конечно, но можно было тогда и не ссориться. Тем более, так получилось, что никто из нас от этого не выиграл. Ну, может быть, только Рита, она потом очень важная стала, и в неё все влюблялись. А мы с Лосем и гуляли потом вместе, и дружили, но все равно как будто немножко чужие, хотя, считай, всю жизнь друг друга знали. Очень мне было жалко, что мы тогда подрались. Мы с ним больше не дрались никогда. А потом Валька с родителями навсегда в Ёбург уехал. Вот так.

Короче, объясняю, объясняю, только непонятнее становится. Я говорил, не умею я рассказывать.

Ну вот. Сидим мы с Анькой, мультики смотрим. Ей любопытно, она всё спрашивает: «Больно тебе?», «А ремнем больнее, чем рукой?», «А как больно». И всякое такое. Вот совсем не вовремя такие вопросы. Придушить её прям захотелось. А я на неё смотрю и думаю, а вдруг отец и Аньку будет ремнем? И меня теперь постоянно? И что делать? Надо же что-то делать!

Вот я тогда и думал. Если я сбегу, получается я мышонка одну брошу. Нет, отец вообще-то никогда её не бил, ну так, может отшлепал пару раз, но он и меня ведь не бил, до вчерашнего дня. Хоть в глубине души мне и казалось, что это ерунда, что он не злой и вообще, не будет её бить. Тогда за что он меня так?

Мы вообще-то эти мультики наизусть знаем. Две тыщи раз их уже смотрели. А тут я гляжу — а нифига ведь не смешно. Чего смешного-то? Вечно коту там достается, а если подумать, ведь ни за что! Первый раз мне кота жалко стало. Жизнь у него какая-то дурацкая. Я даже смотреть перестал. Ткнулся опять в книжку. Там про мальчика, у него тоже младшая сестра и мамы нет. В общем, очень реалистично. Только там про Америку и вроде сто лет назад, так что может и не очень.

Ну, мы сидим. Тут отец заходит и садится к нам на диван. И мышонка раз и обнял. Я сижу, вроде как читаю. Мне вроде бы и хочется, чтобы он и меня обнял, и как будто бы все по-старому, и ничего не случилось. Только ведь это фигня. Ерунда. И тут он меня рукой так обнимает. Как раньше. Вроде ничего особенного. А меня как будто кипятком плеснули, я вскочил и убежал.

Лег я к себе на постель и лежу. Думать мне тогда надоело, ужас как! Никогда в жизни столько не думал. Про себя думал, какой всё-таки глупый был у меня план! Почему обязательно на катер? Можно же в шиномонтаж устроиться или в автомойку — они там хорошие деньги зарабатывают! Только не у нас, конечно, а в большом городе. У нас-то за мытьё машины вам ни копейки не дадут. А в городе можно неплохо заработать. А за деньги можно что угодно купить, хоть даже и катер, если так уж захочется! И про отца думал. Может и ничего, что он меня ремнем. Ведь много кого бьют — и ничего. Вон Дюшу мамка ремнем лупит, а он и не думает обижаться. Может, и нормально. Только вот мне совсем не хотелось, чтобы отец Аньку лупил. Может, это и нормально детей ремнем бить, но только не Аньку! Или вот, как Женьку Соловейчика — это ненормально. И Кольку, которого чуть не каждый день, и за тройки, и за всё подряд — это тоже ненормально. Всё-таки я подумал и решил, что ремнем это неправильно. Даже, если все считают, что правильно. Может быть, если бы мне тогда за дело попало, я бы по-другому считал. Не знаю.


Я думал, думал, до того додумал, что аж голова заболела. Хорошо было бы гулять пойти, но на улице был дождь.

Я стал журналы листать, у меня есть «Юный техник», они старые, еще папины. Мне, вообще-то, не то, чтобы они очень нравятся, я там половину не понимаю, даже больше, просто иногда картинки смотрю. Но мне интересно, что их раньше отец читал. Я журналы смотрю, и тут отец входит. Садится рядом и молчит. В другой комнате телек орет, там Анька. Ну, я типа читаю. Отец мне руку кладет на лодыжку, там, где носок заканчивается, а штанина начинается, есть у него такая привычка, и такой:

— Плохо, Артем, что так получилось. — Говорит. — Хуже некуда. Давай мириться, типа.

Я что, против, что ли. Молчу. Что тут скажешь.

А он вдруг говорит:

— Проси, сынок, что хочешь. Я все сделаю. Вы у меня и так неизбалованные, значит, пришло время. Чего бы тебе хотелось?

Я думаю, ничего себе. И говорю:

— Можно я в школу больше не буду ходить?

Он языком так цокнул и говорит:

— Нет, это нельзя. В школу ты ходить будешь.

Я ему тогда рассказал про дядю Костю. Что можно и без школы, а у меня и так образование уже избыточное, считай. Отец говорит:

— Судьба у автослесаря, конечно, заманчивая. Но это тебе придется, всю жизнь за гаражами прожить. А это скучно. Давай что-нибудь другое проси.

— Можно мне тогда курить? — спрашиваю.

Он так тихо себе под нос говорит: «Умеешь ты торговаться», а мне:

— А тебе хочется?

Я тогда говорю: «Да не надо мне ничего, правда». Он молчит. Ногу мою не отпускает. Смотрит на потолок в нашей комнате. А там разводы от протечек, соседи нас заливают иногда. Я тоже помолчал. Потом говорю:

— Правда, пап. Не надо мне ничего покупать. Мы ведь бедные.

А он поднялся и говорит: «Нет, Тёма, мы не бедные» и ушел обед готовить.

---

 Отправлено: 16.11.23 00:19. Заголовок: Часть 5 Папа ска..

Часть 5


Папа сказал, что «бедные» это от слова «беда», а у нас беды нет, только неприятности. Я решил, что он, в общем-то, прав.

Честно говоря, мне уже надоело на него сердится. Я всю субботу провел дома, как наказанный, и целый день думал, как мне теперь себя вести: ненавидеть отца или простить. Папа ко мне не лез ни с разговорами, ни с уроками. Это было странно, обычно, если я сидел в выходные дома, он начинал про уроки говорить. Поэтому я обычно и не сидел.

Не помню уже, как прошла та суббота, но, кажется, очень скучно. Хуже нет пропустить субботу, ведь и так выходных всего два, а воскресенье оно такое — уже и не совсем выходной, ведь завтра в школу. А пятница совсем не выходной. Вот и получается, что суббота — самый лучший день на неделе. А если суббота прошла мимо, считай и выходных совсем не было. Так тогда и получилось. В общем, и без того настроение было поганым из-за того что с отцом поссорились, так ещё и всю субботу дома просидел. Короче, хорошо, что ни отец, ни Анька меня не трогали, а то я бы вообще… взорвался бы, наверное.

Мне, вообще-то «Кролик Роджер» раньше совсем не нравился. А теперь наоборот нравится, потому что там вроде смешно, смешно, а потом фигак — и не смешно, а грустно. А потом опять, раз — и смешно. Странно, в общем. И ещё герои совсем как во взрослых фильмах, только они не всегда ведут себя по-взрослому. Мне теперь такое нравится. Не знаю, как объяснить. Отец говорит: «ты растешь, и вкусы меняются». Но у меня не на все поменялись вкусы. Только на некоторые фильмы. А еда мне вся нравится, которую я раньше любил.

Ни о том я рассказываю. Надо же про то, как мы с отцом помирились. Ну так вот. Он днём ушел по делам, на самом деле к Сергею Евгеньевичу по поводу машины, отец присматривал у него Форд Эскорт старый. Отец очень хотел машину купить.

Ну вот, он ушел, только сперва меня в коридоре поймал, обнимает и такой спрашивает: «Ты не уйдешь, не убежишь?», а говорю, да не убегу я! Мне вообще-то не всегда нравится, когда он меня обнимает. Когда кто-то это видит, так не нравится совсем — что за телячьи нежности, а когда никого, так нравится. Ну, он ушел. Мы с Анькой сидим, смотрим «Кролика». Ей, кстати это кино всегда нравилось, видимо, у неё вкусы сразу взрослые были. Она только в некоторых местах отворачивалась, там где про «сироп». Ну, короче, мы смотрим. А она такая: «отец из твоей коробки только сигареты забрал, а больше мы ничего не трогали». И ластится. Типа «прости» и всякое такое. Я уже вам говорил, я на неё и не сердился, она же маленькая, и не со зла. Она бывает противно так канючит «Простиии?», а по лицу видно, что нифига она не чувствует себя виноватой, ну, знаете, как дети мелкие это умеют. А в этот раз так серьезно прощения попросила, видимо, напугалась и осознала.

Я думаю, всё равно уже все секреты видела. Раз ей так интересно, так чего, пускай смотрит. Я говорю: «Принеси, мышонок, мою коробку». Она побежала, принесла. Смотрит. А у самой глаза такие, вроде и испуганные, и любопытные. Я прямо обожаю её иногда.

Я много ей чего тогда подарил. Она такая счастливая была, ужас! И польскую монетку, и кроличью лапку, — она мне, конечно, и самому нравилась, но Анька была так рада, чуть не прыгала от восторга, и я подумал, это круче, чем кроличья лапка. Первый раз мне, вообще-то, было не жалко ей что-то своё дарить. Странно было. Как будто и я тоже стал немножко другой после того вечера.
***


В воскресенье я уже категорически не хотел дома сидеть! И погода была хорошая, и насиделся уже, и вообще. Я ещё боялся, что отец посадит меня за уроки — настроение у него было уже не такое виноватое, и он мог решить, что пора мной заняться. Меня это не устраивало.

Мышонок тоже дома насиделась, прям видно было, как она на улицу рвется. И тут отец говорит: «Я уйду, но скоро вернусь, никуда не уходите».

Я в те дни столько всего передумал, что половину уже и забыл. Но одно помню чётко: мне вспомнилась наша игра в «Необитаемый остров». Два года назад мы втроём ездили в дом отдыха, в Сосново. Мне там не понравилось. Вроде бы отцу дали бесплатные путевки или типа того. Там было ужасно скучно. Мы жили в маленьким домике, таком же как многие другие. В домике было холодно, мы все спали в одной комнате, рядом с обогревателем, чтобы не мерзнуть. В соседних домиках никого не было. Детей никаких тоже не было, даже мяч не с кем погонять. Мы целым днями гуляли по лесу, собирали ягоды (ненавижу собирать ягоды) и грибы. По вечерам играли в шашки, в «уголки» и в карты. Других развлечений там не было. Даже телека не было! Скукотища. Зачем мы туда поехали, я не знаю. Вот отец и придумал, что это такая игра, как будто мы на необитаемом острове, должны искать себе еду, выживать и всякое такое.

Дурацкая игра, если подумать. Ясно же, что отец её придумал, чтобы нас развлечь, а то мы бы там завыли. Вообще-то это не совсем была игра, мы специально в неё не играли, там и правда было как на необитаемом острове — мы просто делали вид, что так и должно быть. Но мне эта игра понравилась! Моя работа была искать грибы и следить за Анькой, она была совсем мелкая. Первый раз мне отец что-то поручил, прямо как взрослому. Я тогда грибов этих нашел, ужас сколько. Мы их насушили целый мешок! И Анька не потерялась, что, конечно, тоже важно.

Отец вообще-то мастер такие игры выдумывать, когда всем надо делать вид, что всё нормально. Хоть он и говорит, что мы не бедные... Ладно, я не об этом.

Ну, так вот. Мне всегда казалось, что та игра как будто и не совсем закончилась. Что мы как будто так и живём на необитаемом острове. Может, это потому, что мы всегда втроём. Мамы у нас нет, родственников тоже нет. И мы должны, вроде как, друг о друге заботиться и всякое такое.

Вот я и размышлял, что если продолжать на отца сердиться, то вроде бы надо тогда сбежать. А сбегать мне не очень-то хотелось: хоть и весна, а все равно на улице холодно и сыро, и непонятно куда бежать, и вообще — перспективы туманны. Так отец говорит, мне это выражение нравится, потому что оно про туман. Задница у меня уже почти прошла. Ну, так — побаливало, но терпимо. Дома было тепло и уютно. Очень мне не понравилась та ночь за гаражами. И потом: если я удеру, то моих на необитаемом острове вроде как останется двое.

Я ещё немножко поразмышлял, так уж ли я им был нужен. Анька уже взрослая, следить за ней не надо. Отцу без меня будет только лучше, он же сам сказал, что тяжело сводить концы с концами, а если я уйду, так ему будет полегче. С другой стороны, Анька газ не умеет разжигать. И гулять её одну отпускать страшновато, мало ли что. И вообще. Я грибы здорово умею собирать! Так что, может быть, я им все-таки нужен?


Сказать по правде, мне уже ужас как хотелось с отцом помириться. Он ведь уже и прощения попросил, и я даже жалел, что не сразу его простил. Мне как будто что-то мешало.

Мы сидели с мышонком на диване, я размышлял о будущем. Если сбегать, то куда все-таки устраиваться: в автомойку или на катер, и тут вернулся отец. Он сел на диван рядом и вдруг меня как схватит! И давай обнимать! Я, понятно, вырываюсь — зачем при Аньке-то, а отец говорит:

— Я, Артем, живой человек. И совершаю ошибки. Хватит тебе на меня злиться! Я тебя люблю до чёртиков! — а сам держит.

А я молчу, чувствую, как слезы опять подступают. Думаю, да не сержусь я уже! А отец тогда говорит:

— Мышонок, не на тебя ли щекотун напал? Давай, Тёмку защекочем, а то чего он грустный!

А я уже и не грустный. Только не нравится мне, когда меня отец держит. Есть у нас такая игра — щекотун. Это когда один держит, а другой щекочет. Когда отец схватит, нипочем не вывернешься, он сильный — ужас! Ну, они и навалились вдвоем, и давай меня щекотать! А я думаю, ну, черти, никуда я теперь не уйду! А мышонок знает, где меня щекотать, чтобы я совсем взвыл! Я чуть не выругался.

И тут отец Аньке говорит:

— Принеси пакет из прихожей.

Она ушла, а он мне говорит:

— Я перед тобой здорово виноват. И за ремень, и за то, что не поверил. Я тебе обещаю, что такое больше не повторится! Только и ты пообещай мне две вещи: что никогда больше за НИИ этим поганым ничего собирать не будешь. И еще, что всегда сразу мне все будешь рассказывать, а не молчать, как партизан на допросе. Обещаешь?

Я молчу. Он говорит:

— Ну, тогда я тебя больше не отпущу!

Анька там возится в прихожей, все пакет найти не может. А отец меня обнимает и такой:

— Тём, и не сбегай ты больше никуда! Мы же без тебя пропадем! Обещаешь?

Я говорю: «Это уже три обещания, а не два». А папа такой:

— Всё равно пообещай, а то не отпущу! — и держит.

Мне смешно стало. Я говорю: «Обещаю». Тут Анька наконец пакет на вешалке за куртками нашла и несет. Папа достает коробку, а там телефон. Нокия 3310. Самый настоящий. Для меня.

Как вам объяснить, что это такое? Это как если бы меня за руль пустили ради шутки, а потом сказали: «Всё, Теперь это твоя машина. Води». Да и это не то, я машину и не хотел никогда. Или как если бы вам вдруг дали миллион долларов! Хотя кто вас знает, может у вас этих миллионов — девать некуда. Миллион долларов хоть представить можно, вот в кино показывают — кожаный черный чемодан, а там ряды денег. А телефон — это мечта. Такая мечта, о которой и не мечтаешь даже! Из тех, которые осуществятся когда-нибудь, но еще очень-очень нескоро. Если бы меня спросили, что ты больше хочешь: телефон или никогда в школу не ходить, я бы сказал — телефон! А я школу терпеть не могу. Понимаете?

Это было как во сне! Я даже сперва не поверил. Держу трубку в руках, а сам думаю, может, это розыгрыш? Может, он игрушечный? Но нет — настоящий: тяжелый и пахнет так — дорого. Я тогда чуть опять не разревелся!

— Кому же я звонить буду? — спрашиваю. — Ведь у друзей ни у кого нет мобильников.

— Будут. — Говорит отец. — А у тебя у первого! Домой будешь звонить. Мне на работу.

Ну тут уж я сам кинулся его обнимать. Я был счастлив просто ужас как, хоть я и понимал, что подарок, так сказать с прицелом — вроде как уж раз тебе такую вещь подарили, будь любезен соответствуй!

Я отца не обманул. В НИИ мы с Дюшей больше не лазали, тем более, что ему мамка тоже запретила туда соваться под страхом ремня. Сбегáть в большой город я тоже передумал. Все-таки я своих очень люблю. Хоть у нас, у мужиков, и не принято о таком говорить — чувства там всякие девчачьи и всякое такое, но я их люблю. И отца и Аньку. Да и я без них никуда.

Деньги я тогда, все, что заработал, отцу отдал. И все, что потом на металлоломе с Дюшей подняли, тоже. Это, конечно, ерунда была — копейки, как я сейчас понимаю. Но все-таки. Один раз только, когда мы газовую колонку разобрали и теплообменник от нее в скупку снесли, я мышонку купил набор для барби — не самый крутой, конечно, но она все равно рада была ужасно! А потом мы в том же году летом поехали на море. Плацкартом, на две недели. Отец сказал, что если бы не мои деньги, то ни за что не накопили бы, хоть мне кажется, он и преувеличивает.

Вот такая история. Мобильник у меня уже год, а все как новый! Я его даже, когда в карман кладу, слежу, чтобы ничего там другого не было — вдруг поцарапается. Статусная вещь, дорогая.

цитата:

Примечания: Затянул, конечно, ппц. И переборщил со стилизацией. Теперь я понимаю, почему нет убедительных книжек, написанных от лица ребенка))

https://ficbook.net/readfic/12005259#part_content

---

 Отправлено: 18.11.23 23:24. Заголовок: Отец ремешком наказа..

Отец ремешком наказал до розовых полос, и сразу попа у мальчишки болит аж на следующий день ... да через 2-3 часа у него бы и следов уже не было ...
А вот за курение можно было бы и наказать...
Про побег вообще отдельная песня ...

 Отправлено: 19.11.23 14:56. Заголовок: Ну зачем ругать авто..

Ну зачем ругать автора?
Это продолжение даже круче начала.
После того душа трепыхнулась.
А сейчас глаза стали мокрые.
Не в порке же дело. В эмоциях.
Крут автор! Я так не умею.

 Отправлено: 19.11.23 21:59. Заголовок: Автор пишет: Согл..

Автор пишет:
[Затянул, конечно, ппц. И переборщил со стилизацией. Теперь я понимаю, почему нет убедительных книжек, написанных от лица ребенка))]
Согласен с самокритикой автора и мне чего-то не хватило (в отличие от Маленькой истории), пока не знаю чего, если пойму чего - напишу.