Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Тайные знаки.

Звездопад весной.

— Какого…

Сергей Сергеевич мигнул, пытаясь избавиться от наваждения, но безобразное разлапистое пятно не исчезало. Наоборот, теперь он увидел, что и на противоположной стороне дверного проема имеется такое же, только чуть менее четкое: фломастерный контур расползся, потому что это пятно располагалось прямо на деревянном косяке, а не на обоях.

Сергей Сергеевич огляделся, находя всё новые пятна: на дверцах шкафа, под подоконником, на ящиках прабабкиного комода. Оценив качество каракуль и диапазон их расположения, Сергей Сергеевич констатировал: — Максим.

Юный художник нашелся неподалеку, возле двери в ванную. Он как раз выводил очередную каракулю на новеньких обоях, которые Сергей Сергеевич достал со скидкой через знакомого коллеги.

— Максим! — проревел Сергей Сергеевич, перехватывая руку с фломастером. От каракули пролегла длинная, зацепившая перекрашенную дверь линия, будто намалеванная букашка изо всех сил держалась, чтобы не свалиться.
Фломастер полетел на пол, и Максимка раскрыл рот, приготовившись плакать от обиды.
Сергею Сергеевичу и самому хотелось разрыдаться по той же причине. Две недели, как закончили ремонт, наконец-то зажили по-человечески, а этот Пикассо…

Сергей Сергеевич наградил сына сильным шлепком.
— Что это за художества?
— Пусти! — потребовал Максимка.
— Ага, щас! Возмущенный такой наглостью, Сергей Сергеевич подхватил Максимку на руки и унес в большую комнату. Усевшись на продавленный диван, он перекинул сына через колено и принялся шлепать уже по-настоящему, стащив дурацкие колготки и прижав брыкающиеся ноги коленом.

— Кто разрешил рисовать на стенах? Знаешь, сколько мы с матерью пахали на этот ремонт? Совесть есть у тебя?
Максимка поначалу только возмущенно сопел, потом, когда следом за колготками с него спустили и трусы, принялся вопить — скорее от обиды, чем от боли. Сергей Сергеевич наконец остановился. Ладонь противно зудела, Максимка горестно всхлипывал, и Сергею Сергеевичу начало казаться, что он сгоряча наделал глупостей.
— Максим… Сергей Сергеевич краем глаза уловил какое-то движение, поднял голову и успел заметить метнувшуюся за дверным стеклом тень. Вот Андрей! Подглядывает, бессовестный.

Максимка, почувствовав, что его уже не держат, сполз с отцовских колен, торопливо натянул колготки и попятился к двери, вытирая слёзы кулаком.
— Максим, — позвал Сергей Сергеевич.
— Не люблю тебя больше, — сурово объявил Максимка. — Ты плохой.

Сергей Сергеевич тяжело вздохнул. Дурацкая вышла ситуация… Он решил дать сыну время пересердиться и залечить ушибленную гордость. Потом надо будет поговорить, объяснить всё спокойно…
Ух, как Поля будет ругаться! Причем больше-то из-за наказания, а не из-за преступления. Сергей Сергеевич вздохнул, полез в кладовку за наждачкой и принялся оттирать кляксы с дверных косяков. Несколько раз саданул себя по пальцам, выругался, отступил на пару шагов, пытаясь понять, стало ли лучше. Черные силуэты чуть побледнели, но зато теперь вокруг них расползлись проплешины, оставленные наждачкой.

С обоями вышло еще печальнее: Сергей Сергеевич попытался почистить их средством для снятия лака, но оно смыло начисто перламутрово-розовые цветочки, а саму кляксу не тронуло.

Наконец сдавшись, Сергей Сергеевич заглянул в комнату сыновей. Там обнаружился только Андрей, старательно сортирующий марки.
— А где Максим?
— Под кроватью.
— Иди пока посмотри телевизор.

Андрей очень нехотя убрал альбом с марками и вышел. Сергей Сергеевич закрыл за ним дверь, потом лег на пол и заглянул под кровать:
— Максим, давай мириться?
— Я с тобой не разговариваю, — мрачно ответил Максимка.
— Пол холодный, простудишься. — Ну и пусть. Сергей Сергеевич вздохнул.
— Максим, зачем было рисовать по всему дому? Есть же у тебя альбом, ну…
— Андрей сказал, так надо.
— Андрей? — переспросил Сергей Сергеевич.
— Угу. Он сказал, тайные знаки защищают от чудовищ. А у кого знаков не будет, того они заберут и съедят, — сообщил Максимка и мстительно добавил: — Вот и пусть тебя съедят, раз ты такой.

Сергей Сергеевич поднялся, открыл дверь, без удивления посмотрел на отпрянувшего Андрея и велел:
— На диван.
— А чё я-то? Это он! — запротестовал Андрей.
— Шагом марш. Андрей понуро потащился в большую комнату, остановился, оглянулся на отца, ожидая помилования.
— Штаны снимай и ложись. Рука Сергея Сергеевича скользнула к пряжке тяжелого офицерского ремня, задержалась там на секунду — и опустилась. Худосочного Андрея таким и убить недолго.
— Ложись и жди, — велел Сергей Сергеевич, а сам отправился в прихожую.

Там, в закутке за кухонной дверью, висела коллекция Полиных сумок, давно вышедших из моды, но слишком хорошо сохранившихся, чтобы их выбрасывать. Сергей Сергеевич выбрал светло-сиреневую. Продолговатая, наискосок перетянутая рядами витой латунной проволоки, она походила на батон. Ремешок у нее был подходящий: длинный, крепящийся с обеих сторон на карабины. Таким точно не убьешь, а вот внушение сделать — в самый раз.

Сергей Сергеевич вернулся в большую комнату, наматывая дурацкий сиреневый ремешок на руку. Андрей послушался его, лег и теперь ждал, время от времени поеживаясь то ли от холода, то ли от напряжения. Услышав шаги, он приподнял голову, посмотрел на ремешок и обиженно заявил:
— Я ничего не делал.
— И насчет чудовищ ничего не рассказывал? —
Я пошутил. Я же не виноват…
— Что он тебе верит? — Сергей Сергеевич скорбно покачал головой.
— Что из тебя вырастет, Андрей?

Андрей уткнулся лицом в диван и промолчал. Сиреневый ремешок ненадолго взвился вверх и тут же обрушился на тощий бледный зад. Андрей, в отличие от брата, не кричал и не брыкался, только глухо охал в потертую обивку. После десятка ударов Сергей Сергеевич опустил ремешок, не решаясь продолжать. Старший сын всегда был болезненным, кажется, от любого прикосновения развалится. Но не оставлять же его безнаказанным?

— Встань в угол. Андрей медленно поднялся, потянулся было за штанами, но Сергей Сергеевич повторил:
— В угол. Андрей шмыгнул носом, но послушался.
— И обои не расковыривать, а то добавлю, — как можно строже сказал Сергей Сергеевич.

Он вернул на место сиреневый ремешок, порылся в кладовке, нашел остатки обоев и вырезал заплатки. Наклеил их поверх Максимкиных художеств, только потом сообразил, что надо было попытаться попасть в узор.

— Ай, какая разница, — с досадой пробормотал Сергей Сергеевич. Всё равно ремонт испорчен, дети наказаны, Поля будет ругаться… Какая разница, аккуратно сделана заплатка или как попало? Сергей Сергеевич выпустил Андрея из угла, снова пошел мириться с Максимкой. Тот утащил под кровать одеяло, видимо, придя к выводу, что пол действительно холодный, но на отца по-прежнему обижался, смотрел исподлобья и сердито сопел.

— Нет никаких чудовищ, — сказал Сергей Сергеевич.
— Есть, — упрямо ответил Максимка.
— Но теперь они не пролезут.

Сергей Сергеевич уныло кивнул. Он успел заметить, что в детской тоже поселились тайные знаки, охраняющие окно и дверь. Надо будет и их прикрыть заплатками — потом когда-нибудь, когда младший сын перестанет верить в выдумки старшего.

За восемь лет отцовства Сергей Сергеевич успел усвоить, что детские страхи запретами не лечатся. Остаток дня прошел бестолково. Наказанные дети вели себя тихо, но это была какая-то очень неприятная тишина.
Сергей Сергеевич попытался приготовить на ужин запеканку и почти полностью сжег ее. Чертыхаясь вполголоса, сковырнул почерневшую корку, разложил уцелевшие части по тарелкам. Дети молча давились пересохшими, скользкими от масла макаронами и даже не жаловались на попадающиеся тут и там куски лука.

Спать легли рано, не торгуясь и не протестуя. Максимка, старательно демонстрируя степень своей обиды, даже не стал просить сказку. Сергей Сергеевич, которого это задело неожиданно больно, сказал себе, что всё уладится уже завтра утром. Ну, или когда Поля вернется из командировки. Она их всех помирит, она умеет.

Решив поскорее покончить с этим проклятым днем, Сергей Сергеевич и сам отправился в спальню — и замер на пороге, разглядывая обилие фломастерных козявок. Ими были покрыты дверцы шкафа, ящики тумбочек, пол возле кровати, подоконник, дверные косяки. Юный художник поработал на славу, наверняка дрожа от страха, рискуя быть съеденным, но не желая оставить чудовищам ни малейшего шанса.
Сергей Сергеевич сел на кровать и уткнулся лицом в ладони.