Отправлено: 26.07.21 21:00. Заголовок: Тройка по физике /обраб. одноименного рассказа Л. Шейнина/

Этот рассказ - попытка художественно пересказать одноименный рассказ Льва Шейнина. Мы старались строго придерживаться изложенных Л.Шейниным фактов.
Авторы обработки - Львовна и я.

Они шли по малолюдному в это дневное время скверу: он - высокий, крепкий мужчина, быстрыми, широкими шагами, и она - маленькая, чуть выше его плеча, почти бегом, не поспевая за ним.
- Коля, Коля, успокойся, - просительно повторяла она, пытаясь взять мужа за руку, но он только ускорял шаг.
- Николай! - женщина решительно остановилась.
Пройдя ещё несколько метров, остановился и мужчина.
Она подошла к нему.
- Давай присядем.
Не глядя друг на друга, они подошли к скамейке и сели рядом.

Мужчина достал пачку Беломора и спички. Женщина молча смотрела, как он прикуривает: большие пальцы вздрагивали, папироса плотно зажата неестественно посеревшими губами; спичка сломалась, когда на ней вспыхнуло маленькое, яркое пламя...
- Нет, Маша, ну, ты же знаешь, знаешь как я доверял ему! Взрослый же почти парень, не семилетка, у которого надо спрашивать: уроки сделал? А то как бы не забыл... А всё футбол, футбол этот чёртов его! Как одержимый! Когда ты в последний раз видела, чтобы он уходил из дома без мяча, ты помнишь?! В квартире стучит и стучит, даже соседка снизу жаловалась!
Женщина вздохнула.
- Но у меня в мыслях не было, что он забросил учёбу!
- Ну, не сгущай, Коля... - робко возразила женщина. - Разве он не ходит в школу...
- Вот! Ходит! Всё, что он делает: ходит в неё! Это же надо, до чего дошло! Нас вызвали в школу! Нас вызвали в школу, приехали! Ваш сын стал троечником! Докатились! - мужчина смял в пальцах недокуренную папиросу. - А я, как мальчишка, сейчас сидел за партой и оправдывался, рассказывал о наших с ним планах, как он закончит институт, как выучится на инженера...
- Это твои планы, Коля, - тихо произнесла женщина.
- А у него какие планы?! - взревел мужчина; женщина почти испуганно оглянулась. - Бегать за мячом по полю всю жизнь?! Это, по-твоему, профессия?! Читать-писать научился и ладно!
- До профессии ещё далеко, не драматизируй...
- Я не драматизирую, - мужчина резко поднялся. - Я не драматизирую, - повторил он, одергивая толстовку. - Слишком много воли и самостоятельности дали. Сейчас придём, я поговорю с ним. Не волнуйся. Пока только поговорю. В следующий раз, если хоть одна тройка, хоть одна! - выдеру без разговоров.
- Что значит "выдеру"? - женщина растерянно посмотрела на мужа.
- А то и значит. Выпорю твоего футболиста. Так, что за мячиком долго не побегает; не сможет... У нас в деревне этот метод частенько применялся; хорошо, знаешь ли, действует. По собственному опыту знаю.

Женщина хотела возразить, но сдержалась. Сама мысль о том, что муж может поднять руку на сына, казалась ей сейчас просто дикой.
Она поднялась с лавки и прикоснулась к руке мужа:
- Коленька, пойдём домой. Юра, наверное, уже дома, ждёт, тоже извелся весь... Пообедаем, поговорим спокойно... всё образуется.

* * *

Мальчишка шел домой, опустив глаза в землю, и машинально отшвыривая ногой мелкие камешки, попадавшиеся по дороге, будто играя в какой-то карикатурный футбол, где всего один игрок, тысяча мячей, и совершенно неважно, куда полетят все эти мячи... Цель ведь не выиграть, а просто медленно добрести через поле от одних ворот до других. Все одно он уже дисквалифицирован. Портфель с лежащим в нем дневником казался настолько тяжёлым, что мальчику казалось: он тянет его вниз, лишая чувства равновесия. Как будто эта жирная, красная тройка в дневнике не тройка - оценка, а красная карточка, означающая удаление с поля...

Мальчишка не мог объяснить себе, что мучает его больше всего - злость на себя, что не смог правильно решить эту дурацкую задачку, обречённость от уверенности, что теперь отец уж точно запретит ходить на тренировки и спрячет мяч или страх перед обещанным отцом наказанием. Но в глубине души он осознавал - главное, он ведь не сдержал слова. «Я обещаю, пап. Я подтяну. Обещаю.» Ах, если бы можно было повернуть время вспять, и оказаться хотя бы во вчера... Он бы всё сделал иначе, у него было бы время и возможность всё исправить, а теперь...

Его твердое «обещаю», в которое он и сам тогда безоговорочно верил. И слова отца: «Я верю, сын. Я тебе верю». Это «обещаю» теперь тяжёлыми камнями перекатывалось в голове, распавшись на отдельные бесполезные кусочки «о», «бе», «ща», «ю», отчего данное им слово перестало было цельным, слитным, а главное, твердым. Его «обещаю» потеряло ценность, утратило силу, стало никчёмным, ничтожным. И это – стыд посмотреть в глаза отцу - мучило его больше всего, буквально раздавливало, разрывало на части. Пусть отец запретит ходить на тренировки, пусть закроет на ключ дома, пусть как угодно накажет, лишь бы не прекратил верить ему.

Ворота существующего в голове мальчика футбольного поля, по которому одиноко брёл Юра Колесов, автоматически отбрасывая маленькие мячи-камешки, становились все ближе и ближе... Через несколько минут он был уже перед дверью своего подъезда.

* * *

Дверной звонок коротко звякнул один раз.
- Коля, открой, Юрка, наверно, опять ключи забыл.
Проходя мимо жены, Николай Сергеевич как бы невзначай ласково прикоснулся к завитушкам, выбившимся из-под красивого черепахового гребня, - его подарок на прошлое 8 Марта.
Жена сосредоточенно доглаживала парадное - белое, в тёмно-синюю крупную полоску - платье. До сеанса на кинокомедию "Волга-Волга" оставалось меньше часа.

Услышав звук отпираемой двери и приглушенный голос сына из коридора, Мария Петровна крикнула:
- Юра! Давай быстро руки мой и на кухню! Там обед твой на столе, под салфеткой стынет! Нам через полчаса уже выходить, а тебе ещё переодеться надо.
Она только успела поставить на подставку тяжёлый утюг, как они оба, отец и сын, одновременно возникли в дверном проёме.
Сын - как будто съежившийся, нахохленный, смотрящий в пол, - лица видно не было, и только уши ярко пылали над белой рубашкой.
И муж - широкие плечи расправлены, лицо яростно-окаменевшее, почти маска, если бы не гневом, как будто отдельно от лица, живущие глаза.
Мария Петровна почувствовала, как быстро-быстро забилось, зачастило, сердце, и тут же этот стук отозвался болью в висках. Она опустилась на стул, стоявший позади неё.

- Повтори матери, что мне сейчас сказал, - голос мужа был ровным, металлическим.
15 лет они прожили вместе, Мария Петровна знала взрывной характер мужа, и ей всегда удавалось гасить его порывы. Но сейчас впервые, - хотя и всего на одно-единственное мгновение, - ей сделалось страшно.
- Что молчишь?! - голос Николая Сергеевича ожил, наполняясь недоумением, гневом, досадой, яростью: - Язык проглотил?! А может, совесть заела?!!
- Тройка... Тройку я получил по физике... - не поднимая головы проговорил мальчик.
Рука отца вытолкнула его на середину комнаты. Николай Сергеевич изо всех сил пытался сдержать вулканом клокотавшее в нем негодование:
- Ты помнишь, как ровно две недели назад ты мне клялся, что засядешь за учебники, и физику подтянешь в первую очередь?! 3десь, на этом самом месте, ты дал мне честное слово, что оценок ниже четвёрки у тебя больше не будет? И только на этих условиях ты продолжаешь играть в свой футбол. Помнишь?! Ты сказал: я обещаю. Было?!

Мальчик опустил голову ещё ниже.
Когда раскаты тирады мужа на минуту затихли, Марии Петровне показалось, что гнев его уже стал утихать, но этого так и не случилось.
- А помнишь, что я обещал, если ты не выполнишь своего обещания? Сын, ты слышишь меня?

В комнате повисла пронзительная тишина, и тут же прервалась лёгким звяканьем пряжки. Мария Петровна не сводила глаз с рук мужа, медленно растегивающих ремень.
- Коля, ты что, с ума сошёл? - одними губами спросила женщина; голос почему-то внезапно пропал.
- В отличие от тебя, я слово своё держу, - Николай Сергеевич, сложив ремень вдвое, шагнул к неподвижно стоящему сыну. - Не думаю, что ты успел забыть. Снимай штаны и ложись на кровать.

Мальчик не пошевелился. Он, наконец, поднял голову. посмотрел на отца, и в этот момент ему показалось, что весь мир рушится, как карточный домик.
- Я случайно, пап… Задачка попалась очень трудная…Я исправлю… Подтяну… - с трудом, почти шёпотом, выдавил из себя мальчик.
Он смотрел на отца, как кролик смотрит на удава, но отец не замечал этого. Он видел перед собой только трусливого лжеца, которого он обязан выпороть, как и обещал. Чтоб даже думать не смел, что отец разбрасывается своими обещаниями - так же, как этот мелкий негодяй, трясущийся сейчас от страха.

Мальчик никогда не видел таким отца - таким чужим, с холодными... ледяными глазами и искаженным яростным гневом лицом; он больше был не в силах вымолвить ни слова. Язык словно присох к небу.
- Снимай штаны, паршивец! – вдруг неожиданно и страшно загрохотал Николай Сергеевич. – Неуч! Ты же обещал! Ты врал! – свободная от ремня рука схватила Юру, замершего от страха, за брюки в районе талии.
От резкого рывка вырванные с мясом пуговицы покатились по полу.
- Не смей, Николай, оставь его! – очнувшаяся Мария Петровна бросилась к мужу.
Николай Сергеевич оттолкнул жену:
- Не лезь под руку! Получит все, что заслужил! Давно надо было, а не нянькаться с ним!

Он рывком стянул до колен брюки вместе с трусами, и, схватив сына за плечо, поволок его к кровати. Толкнул. Подросток упал на колени, грудью и лицом уткнувшись в каньёвое покрывало. Даже не примериваясь, отец размахнулся, резко хлестув по белой коже. Раздался отчаянный короткий вскрик. И ещё, и ещё раз. И ещё.
На ягодицах от быстрых, градом сыплющихся ударов, на глазах краснели узкие полосы, первые из которых уже начали заметно припухать.
Словно очнувшись, Мария Петровна снова бросилась к мужу, пытаясь схватить его за руку.
- Я сказал! Не вмешивайся!
Женщина отпрянула, и, почти не видя ничего перед собой, выбежала из квартиры.

…Юра никак не ожидал, что может быть так больно, что такая боль, вообще, бывает - невозможно сдержать рвущийся из груди крик и перестать жалко умолять, безуспешно пытаясь хоть чуть-чуть увернуться от ремня, впивающегося в тело. Воздуха не хватало – отец крепко прижал его свободной рукой за шею к кровати. Нос моментально наполнился жидкостью, слезы текли из глаз, и всё это тут же впитывалось в покрывало. Мальчишка уже не мог даже просить отца остановиться, не мог прокричать, что хватит, что больно, что он все понял, сорвавшись на непрерывный безудержный визг, слабо заглушаемый тканью. Ему казалось, что отец порет его уже вечно, и это никогда не закончится, и он не выдержит, сейчас умрет: вот так - унизительно стоя на коленях, жалобно визжа и воя, захлебываясь слезами…

Николай Сергеевич остановился, отер вспотевший лоб, глядя на сплошь исполосованные, опухшие сине-бурыми буграми и полосами ягодицы сына. Вздохнул, держа в руке ремень; ему показалось вдруг, что кожа стала очень неприятной на ощупь и горячей; вдевать его обратно в брюки не хотелось.

Мужчина бросил его на кровать, шагнул к шкафу, сдернул с дверцы старенький, совсем потёртый ремень, который уже и не одевал давным-давно, и протянул через шлейки.
Юра, ещё не осознав, что порка закончилась, продолжал отчаянно рыдать, уткнувшись лицом в кровать, и даже не пытаясь встать с колен и натянуть штаны.
Отец присел рядом.
- Юрий, ты мне обещал, что подтянешь учебу и не сдержал слова. А я ведь предупреждал тебя, что накажу. Прекрати лить слезы и приведи себя в порядок. Мы с матерью уходим.
Мальчишка продолжал реветь так горько, что даже под рубашкой было видно, как вздрагивают худые плечи. Николай Сергеевич сдержал вздох и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

В другой комнате жены не было, на кухне тоже. Николай Сергеевич выпил стакан воды; проходя по коридору, не останавливаясь, снял с вешалки пиджак и вышел из квартиры.
Марию Петровну он нашёл на ступеньках между этажами. Она беззвучно плакала, уткнувшись лицом в колени. Взглянув на мужа, она тихо выдохнула:
- Зачем, Коля? Зачем так? Ты же никогда его и пальцем… Даже здесь всё было слышно... Зачем же так... - и она снова уткнулась лицом в колени.
- Ну все, все, Маш, все… Развели прям все сырость. Успокойся... Получил Юрка заслуженно, за дело. Ничего с ним не случится – не помрет, а только на пользу будет. Меня в детстве пороли и ничего, человеком вырос, даже тебе вон понравился... - от неловкой попытки пошутить стало ещё горше. - Всё, давай, мать, приводи себя в порядок и пойдем, а то опоздаем – билеты пропадут, а ты ж давно на «Волгу» ещё раз хотела...
- Да какое кино, опомнись, что ты, Николай! Идём домой, Юрка...
- Юрку не трогай, пусть один побудет и успокоится. Не надо ему сейчас мамкиных телячьих нежностей.
Мужчина приобнял жену за плечи, и, мягко подняв, повел вниз по лестнице. Три билета в кинотеатр лежали во внутреннем кармане пиджака.

Юра услышал, как хлопнула входная дверь и понял, что остался в квартире один. «Хорошо, хоть нет никого…» - мелькнула мысль, но она была какой-то вялой и безразличной. Морщась от боли, он, еле-еле натянул сатиновые чёрные трусы, и, вышагнув из брюк, утирая всё ещё текущие по щекам слезы, медленно поплелся в ванную умыться, а главное – напиться. Страшно хотелось пить. Ему показалось, что вся вода вышла из него со слезами.

* * *
Он вернулся в комнату. Тишина в пустой квартире давила физически, обволакивая. Какое-то время он стоял, держась обеими руками за спинку стула, на котором сидела мать, избегая смотреть в сторону кровати. Сколько прошло времени, он не знал, но понимал, что скоро - через час или два - родители вернутся, и как он будет смотреть им в глаза - не представлял. Чувства вины, обиды, жалости к родителям сплелись в один огромный ком, застрявший где-то в горле и мешавший дышать.
Ему захотелось заплакать, но слез уже не было.
Боль стала тупой и привычной, как будто всегда была с ним.

На секунды вспомнилось, как закричала мать, пытаясь схватить отца за руку...как отец опустился на кровать рядом с ним, когда всё уже было окончено... Но эти воспоминания были совершенно нестерпимы. И ещё нестерпимей показалась мысль о том, что скоро откроется дверь и они войдут.
Огромное чувство стыда навалилось на него. Стыда перед отцом за то, что не сдержал слова и выглядит теперь в его глазах мелким лжецом, перед мамой за то, что та видела и слышала почти взрослого сына в таком унизительном положении. Ему невыносимо было представить как завтра он отправится в школу, сначала столкнувшись на лестнице с соседями, которые не могли не услышать, пусть даже приглушённо – через стены, его крики и прекрасно поняли, ЧТО именно происходило в квартире… Теперь Юра отчаянно сожалел, что утром так унижался перед учительницей, умоляя не ставить тройку – как теперь она будет смотреть на него и кем считать? Распоследним жалким трусом?

— Анна Петровна, не ради меня, ради папы сделайте. Я ведь случайно не ответил — такой попался вопрос… Даю вам честное пионерское — всё опять выучу, всё повторю…

Юре было так отчаянно стыдно, что казалось, будто этот стыд сжигает его изнутри, и он сейчас вспыхнет и сгорит. Странно, но мальчишка даже не чувствовал ни злости на отца, ни ненависти к нему, а только обиду. И невозможность теперь смотреть на него как прежде, говорить с ним как раньше. И хотя, в глубине души, Юра осознавал, что все было честно – отец ведь предупреждал, а он дал слово, все равно жизнь раскололась на ДО и ПОСЛЕ.

Мальчик представил, как родители сейчас сидят в кинотеатре, улыбаются, глядя на экран, и ему стало так горько и одиноко… Мама… Ну почему она не пришла, не посидела рядом, не погладила по голове? Все чувства смешались, сплелись друг с другом – и невозможность снова посмотреть в глаза отцу и маме и одновременно отчаянное желание чтобы они были сейчас здесь, рядом с ним… Пусть бы отец даже поругал его ещё раз, но только не ушел вот так – считая его обманщиком, таким никчемным человечком, с которым то и разговаривать уже без толку…

Как жить после этого, Юра Колесов не знал и не хотел знать. Мальчишка достал из портфеля тетрадь по физике, карандаш, решительно рванул чистый лист и медленно написал:
“Папочка, прости меня за тройку. Жить больше не хочу. Прощайте, дорогие мама и папа! Ваш Юра”.

... Тесно набитый зал маленького кинотеатра то и дело взрывался хохотом, иногда слышались отдельные реплики... И только двое не видели происходящего на экране - мужчина с каменным лицом и женщина, тайком утиравшая глаза...

* * *

Он перевел взгляд на брошенный на кровати ремень. Потом решительно протянул руку – ему показалось, что шершавая кожа была неприятно теплой. Мальчик протянул конец ремня сквозь рамочку пряжки, продел петлю через голову и, затянув под самую шею, стал пытаться наощупь попасть зубчиками в отверстия. Поняв, что вслепую никак не получается – открыл дверцу платяного шкафа. Теперь, задрав подбородок и глядя в зеркало, это оказалось полегче, хотя пальцы были совсем непослушными и до сих пор дрожали. Через несколько минут усилий, ремень оказался совсем туго застегнут на шее. Юра почувствовал какое-то странное облегчение, будто закончил долгий подъем по высокой крутой лестнице и вот уже, наконец, стоит на вышке перед самым трамплином. Он попытался просунуть палец между ремнем и кожей – проходит еле-еле, даже сдавило дыхание. Юра Колесов кивнул своему отражению.

Аккуратно закрыв платяной шкаф, мальчишка подошёл к двери из комнаты в коридор и с силой дернул железную ручку; убедившись, что та прибита на совесть – стал завязывать узел из свободного конца ремня. «Хорошо, что узкий» - мелькнула мысль и тут же забылась. Второй узел затянулся даже легче. Мальчик потянул за ремень – узлы не начали распускаться, как он опасался, а наоборот, стянулись намертво. Между петлей на шее и узлами было не больше 30 сантиметров.

Юра повернулся спиной к двери и, подавшись вперед, упал вниз, подогнув ноги. Только сейчас он падал на колени сам, а не брошенный рукой отца. Петля резко и сразу сдавила горло, хищно впившись в кадык, стало вдруг очень больно, так больно, как он и не ожидал. Руки машинально взметнулись к шее – оторвать ЭТО от себя, освободиться, но пальцы только беспомощно царапали жёсткую холодную кожу ремня.

Он одновременно попытался поскорее встать, но с ужасом почувствовал, что не может подняться, совсем не может, никак. Ноги перестали слушаться. В ушах начало стучать, легкие отчаянно горели, взрываясь болью, и требовали хоть один глоток воздуха, ну хоть один! Стук в ушах стал таким оглушительным, что, казалось, голова сейчас не выдержит… Мальчишка хотел закричать, но с губ сорвался только совсем тихий хрип.

В глазах потемнело, они инстинктивно широко распахнулись, стараясь поймать ещё чуть-чуть света, последние лучи, но тут жуткая рвущая легкие боль стала постепенно стихать, а молот в голове – неожиданно перестал бить. Далеко в темноте показалась маленькая белая светящаяся точка, она приближалась, чуть двигаясь из стороны в сторону, почти танцуя, и Юре вдруг стало интересно рассмотреть ее поближе. Точка летела к нему и мальчику показалось, что он тоже начал лететь навстречу. Точка оказалась ярким белым шариком, красиво мерцающим и пульсирующим изнутри. На середине пути шарик разошелся лепестками, как диафрагма в фотоаппарате, который ему на день рождения подарили…кто же подарил?… да это, впрочем, неважно… и в открывшемся Юре новом пространстве мальчик увидел миллионы разноцветных точек – ярких, танцующих и таких красивых…