Отправлено: 02.03.19 19:40. Заголовок: -ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Глас Бертрам ТОМ I Главы XL - XLIII

-ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Глас Бертрам ТОМ I

Глава XL XLIII

Воспитание в английской школе для бедных сто лет тому назад

Нижеследующее изложение является точным, нисколько от истины не уклоняющимся отчетом о наказаниях, производившихся сто лет тому назад в Англии в одной из частных школ для бедных. Действительное название города и фамилия благородной семьи, содержавшей эту школу, заменены другими именами: таково было желание дамы, сообщившей нам приводимую ниже историю.
«Школа для бедных в Ост-Боркгеме являлась собственностью господ Ройстон. Леди эти снабжали школу необходимым, руководили решительно всем, держали под своим непосредственным наблюдением педагогический персонал и всеми силами старались способствовать поддержанию всех тех законов, которые были заложены в основу нашего воспитания. Чтобы судить об их ретивости, необходимо заметить, что они собственноручно и охотно, а леди Мария в особенности, помогали приводить в исполнение наказания. Одна только леди Мариори не имела привычки лично наказывать нас, хотя ей доставляло удовольствие присутствовать при экзекуциях, производимых ее прислугой. Я неоднократно сама видела, как эта госпожа хладнокровно следила за процедурой наказания, от выполнения которой несчастная прислуга уставала положительно до изнеможения. Шутка ли! Высечь столько голосящих и стонущих детей — мальчиков и девочек! Я должна прибавить при этом, что леди имели обыкновение наказывать оба пола совместно, что доставляло им, очевидно, особое удовольствие. Школа помещалась от замка леди на расстоянии одной мили; господское здание представляло собою одно из великолепнейших строений графства, и из окон училища мы, ученицы и ученики, могли видеть грандиозные фронтоны, стены которых были украшены фамильными гербами этого именитого рода. Два раза в год нас водили в замок, где мы представлялись нашим господам. Там нас принимали в большой зале и угощали вином и сладкими пирожками; миледи вели с нами дружеские беседы и рассказывали постоянно некоторым из нас о тех должностях, которые приготовлены для оканчивающих школу. Нас определяли на места горничных, субреток и т. д., причем тело наше и до сих пор ноет еще от прелестей этой жизни.
В обществе миледи мы чувствовали себя отвратительно — они нагоняли на нас чувство страха: ведь они часто приказывали бить нас, и как раз тогда, когда я впервые явилась в училище, они присутствовали во время общей экзекуции. Тогда наказанию были подвергнуты сразу все сорок учащихся. Порка, выполненная прислугой наших господ, была тогда задана жесточайшая.
Наш палач в юбке носил имя Жоаны; она часто высмеивала меня за то, что я плакала под розгой, и как-то раз сказала, что это все цветочки, ягодки впереди, и я почувствую их, если судьбою мне суждено занять место у миледи Мариори — вот настоящий сатана; несмотря на ее кроткое и нежное выражение лица, это зверь, а не человек. «Погоди, — сказала она, — поживешь подольше, узнаешь побольше»!
Признаться, перспектива была не из заманчивых, но все леди пороли тогда (это было в 1763 году) своих прислужниц, хотя я уверена, что в те времена горничные были куда лучше, нежели теперь. Наша школа помещалась на изолированной полянке и занимала удивительно красивое положение; вокруг нее были расположены длинные сады. Миледи заботились о сорока сиротах своих крепостных, одевали нас, кормили и заботились о том, чтобы со временем все воспитанники и воспитанницы могли, как говорится, выйти в люди. Мы носили особую форму, которая выглядела очень скверно, но — что делать? — форма была избрана самими миледи. Рубашки шились из грубой холстины, которая до невозможности раздражала кожу, и в носке такое белье было положительно невыносимо. Сверху нас наряжали в серые фланелевые кофты и желтые юбки, кушаки синего цвета, юбки шились до колен и снабжались оборкой, которая, как и обшлага на рукавах, была огненно-красного цвета. Свою выдумку миледи мотивировали тем, что хотели придать своим воспитанницам такой отличительный признак, который сразу выделял бы их из среды всех прочих крестьянок. Нас заставляли также носить корсеты, но изготовлены были последние из кожи, отличались необычайной длиной и плотностью и в довершение всего затягивались безжалостным образом: миледи строго наблюдали за тем, чтобы мы ходили так, словно проглотили аршин.
Дополнительным прибором служили белые косынки-пелеринки, которые плотно охватывали плечи и пристегивались булавками; благодаря этому, по словам миледи, «получались красивые фигуры». В качестве головного убора нам выдавались маленькие ситцевые шапочки с твердым донышком и с заложенными в складочку бортиками; наша барыня строго следила за этими шапчонками, причем некоторые из гладильщиц нередко подвергались наказанию розгами, если миледи замечала у кого-нибудь из нас на голове недостаточно элегантно выглядевший экземпляр подобной «шляпы». Иногда наказание варьировалось: плохо выглаженные шапчонки и платки прикалывались к платью провинившейся прачки, которая должна была в таком виде несколько часов кряду простоять на стуле в столовой, где ее видели не только собравшиеся сюда мальчики, но и все находившиеся или проходившие по двору. Такое наказание считалось более тяжелым и позорным, нежели сама розга.
Воспитывали же нас и образовывали так хорошо, что во всех домах мы были самыми желанными прислугами — нас брали нарасхват. И летом, и зимой полагалось вставать в нашей школе в шесть часов утра; на умывание и туалет более получаса тратить не разрешалось. Затем мы съедали по куску хлеба, выслушивали утреннюю молитву и отправлялись в класс. Затем наступало время завтрака, после которого занятия возобновлялись до одиннадцати часов, потом снова кусок хлеба и четверть часа отдыха. После перемены — занятия в классе до двенадцати часов, потом обед и отдых до двух дня. Затем до пяти часов снова классы, в шесть часов ужин, вечерняя молитва и в восемь — по постелям.
Особенным событием дня был так называемый «час наказания», приходившийся на промежуток времени от четырех до пяти часов после обеда. К этому времени обязательно появлялись наши миледи и приводили с собой обыкновенно гостей, которым показывали свое детище, т. е. нашу школу. Изредка — и это бывало тогда, когда вместе с ними были мужчины — дамы были в хорошем расположении духа, на лицах у них сияли улыбки; зато временами они были не в меру раздражительны и вымещали на нас ту злобу свою, которая накопилась у них в течение дня дома. Обе миледи научились одеваться у своих кузин на французский манер, и нередко мы видели их в таких платьях, которые напоминали нам костюмы фей. Мы положительно разевали рты, глядя на эти удивительные перья и цветы, на изумительные бриллианты и другие безделушки, на душистые веера и прочее. Всему этому мы безгранично поражались.
Все записанные в штрафной журнал мальчики и девочки вызывались на середину класса, миледи сами определяли размер наказания, а леди Мария и ее двоюродная сестра из Парижа, мадемуазель Бургуан, с достоинством и терпением, достойными лучшей участи, выбирали розги. Леди Мариори приводила с собой свою горничную, которая должна была, как я уже говорила, приводить наказание в исполнение. И сколько раз на ее долю доставались выговоры и ругательства, если дамы замечали, что она стоит не на высоте своего призвания! Как сейчас помнится мне одна сценка: леди Мариори подбежала к своей горничной и наградила ее несколькими сильными ударами розги в нашем присутствии за то, что она вела себя при экзекуции «недостаточно элегантно». Мадемуазель Бургуан с особым удовольствием занималась бы лично экзекуцией — она только недавно была выпущена из французского пансиона, но обе другие дамы не хотели предоставить ей подобное преимущество, и француженке приходилось ограничиваться только ролью менторши. Она то и дело предлагала различные новшества, относившиеся именно к способу выполнения экзекуций, и мы вовсе не были благодарны ей за них… Она именно ввела у нас вместо розог тонкие прутики из китового уса, которые, правда, не производили такого ужасного впечатления, как старомодная розга, но вызывали гораздо больше боли и оставляли неимоверно большие и упорные рубцы. Барышня эта отличалась неописуемой элегантностью; к нам она появлялась в умопомрачительных туалетах, в бархатных платьях, в шелковых нижних юбках и в атласных башмачках на высоких каблуках. Прическу она носила настолько высокую, что голова ее выглядела настоящей елкой.
Миледи наказывали не только нас, девочек, но и мальчиков, а уж леди Мария и молодая француженка никогда без этого из школы не уходили. Что же касается леди Мариори, то она брезгала этим занятием, ибо, по ее словам, «ей было тоскливо смотреть на наказываемых мальчиков».
Мадемуазель Бургуан ввела в нашей школе много новых порядков и обычаев. До ее прибытия в замок миледи наказывали нас короткими, быстрыми ударами, без всякой систематичности и методы. Она научила французскому способу: продолжительным, равномерным, острым ударам со счетом; количество их с приездом этой миловидной особы также в значительной мере повысилось. До самой процедуры порки мы, по ее системе, должны были стать на колени и произнести следующую фразу: «Не пожелают ли миледи наказать меня столькими-то ударами того наказания, которое они мне назначили». При этом мы не смели не только хныкать, но даже и заикнуться о недовольстве. Приезжая барышня была скорей всего не француженкой: по ее поступкам ей следовало называться настоящим татарином. Никогда в жизни мне не доводилось видеть второго такого человека, который так охотно и с такой любовью относился бы к розге.
После наказания розга привязывалась крепко-накрепко к нашим спинам, и в таком виде мы обязаны были расхаживать весь день на людях. Теперь, когда не принято больше телесно наказывать детей, странно даже рассказывать о таких печальных фактах недавнего прошлого, но в дни моей юности существовала, к сожалению, именно такая система воспитания.
Всякая миледи наказывала своих прислужниц и пажей розгой, милорды били камердинеров и конюхов просто палкой. Никому и в голову не приходило наказывать детей как-нибудь иначе, и даже взрослые дочери награждались своими матерями розгой, не смея при этом выражать свой протест: ведь в те времена воля матери была законом, чтобы не сказать более. Не думаю, чтобы такая система повредила нам. Порой мне кажется, хотя, быть может, это воображение старухи, что при теперешнем так называемом свободном воспитании нельзя встретить лучших женщин и матерей, нежели в те дни, когда матери управляли детьми, главным образом, с помощью розги».
__________________________________________________________________

 Отправлено: 02.03.19 19:42. Заголовок: -ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Г..

-ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Глас Бертрам ТОМ I

Глава XLI
Школьные наказания


Царь Соломон сказал: «Кто пренебрегает розгой, тот враг своему сыну, тот же, кто любит своего сына, время от времени наказывает его», и этот афоризм постоянно оставался неоспоримым. Учителя постоянно считали розгу какой-то панацеей и не могли себе представить воспитания без этого инструмента.
Первый педагог, прибегавший к телесным наказаниям, был, как показали нам наши исследования, Тоилий. Он именно наказывал Гомера, вследствие чего получил от своих современников прозвище Homeromastix. За свою плодотворную деятельность джентльмен этот дождался небольших почестей: по приказанию короля Птоломея он был распят на кресте. Гораций называет своего учителя, также большого приверженца «березовой каши», «бьющим Орбилиусом». Квинтилиан крайне недружелюбно относился к применению розги среди школьников, говоря, что такая мера наказания и чрезвычайно жестока, и унижает человеческое достоинство, а Плутарх в своем труде «Сочинение по вопросам воспитания» пишет: «Я придерживаюсь того мнения, что юношество необходимо понуждать к занятию науками и свободными искусствами путем наставлений и разумных бесед, отнюдь же не ударами и уколами. Такого рода побудительная мера может считаться подходящей для рабов, а не свободных; на последних она может произвести только одно впечатление: равнодушие и неохоту к занятиям да, пожалуй, еще озлобление вследствие перенесенных болей и страданий».
Один из древних философов, Суперанус, начавший учиться грамоте только тогда, когда достиг тридцатилетнего возраста, был так непоколебимо убежден в необходимости применения при воспитании юношества телесных наказаний, что «не боялся ни розог, ни самых сложных задач, лишь бы только научиться тому, чему учитель учил своих учеников. В публичных банях его нередко заставали за нанесением себе самых тяжких телесных наказаний». Как мы уже упомянули выше, с Лойолой в пожилых летах обходились точно таким же образом, как и с этим философом.
«Розги и палки, — пишет один из ученых педагогов, — являются теми мечами школы, которые Господь Бог после грехопадения дал в руки учителям, чтобы ими наказывать безбожников. Они являются также скипетрами школы, пред которыми юношество должно склонить свою голову».
И у языческих народов, которые никогда не слышали о царе Соломоне, розга в роли воспитательного средства занимает довольно высокое положение. Перуанцы очень усердно секут своих детей, а коренные бразильцы потчуют своих малышей бастонадой. Караибы прибегают к розге. Систематически же, методически вернее, розга употребляется в европейских школах. В германских школах усердное применение ее наблюдалось в течение довольно солидного промежутка времени. Палач, т. е. лицо, производившее экзекуцию, носил прозвище «синего человека», причем в Германии секли не только воспитанников младших классов, но и взрослых учеников, даже юношей восемнадцатилетнего возраста. Некоторые профессора предпочитали выполнять экзекуцию собственноручно, в большинстве же случаев порка поручалась упомянутому выше «синему человеку», лицо которого во время наказания было покрыто маской, а на плечах была накинута мантия из синей материи, под которой и был спрятан инструмент для порки. Наказание приводилось в исполнение в коридоре, расположенном перед классными комнатами, и непременно в присутствии всего преподавательского персонала, причем при окончании гимназии немногим счастливчикам удавалось похвастать тем, что они избегли знакомства с «синим человеком»…
Некий шваб-учитель рассказывает, что во время своей педагогической деятельности, продолжавшейся двадцать один год, он назначил в одной из больших школ 911500 палочных ударов, 121000 ударов плетью, 209000 раз назначал заключение в карцер, 136000 ударов линейкой, нанес 10200 оплеух и оставил учеников на занятия «после обеда» 32700 раз. Кроме того, необходимо присчитать сюда еще следующий перечень: 700 учеников стояли у него на коленях на горохе, 6000 душ выстаивали коленями на острой палке, 5000 учеников должны украсить свою голову дурацким колпаком и 1700 человек должны были держать розги.
Воспитание школьников во Франции производилось по такой же методе. Равизиус Текстор, ректор парижского университета, об обращении с мальчиками пишет следующее: «Если учеников замечали в лености или во лжи, если они пытались освободиться или уклониться от прямых обязанностей своих, если они выражали неудовольствие на тяжесть школьного режима или вообще жаловались на свое положение — их жестоко наказывали телесно. Розга и плети не переставали быть в ходу до тех пор, пока гордая душа не смирялась, пока она не становилась мягкой, как масло, и податливой, как горох. А если кто-либо из учеников старался смягчить сердце учителя слезливыми словами, то такой глас оставался гласом вопиющего в пустыне».
В Англии учеников секли розгами во все времена и периоды. В средние века частенько ученики прибегали к заступничеству святых и умоляли изображения их о смягчении сердца не в меру свирепых и расходившихся учителей. Один ученик, пытаясь избежать рассвирепевшего учителя, ухватился за могильный памятник Святого Адриана, но, не взирая на святость места, был схвачен своим ментором и тут же жестоко наказан им. Первый и второй удары прошли безнаказанно, при третьем же Святой Адриан напустил паралич на руку учителя и простил последнего лишь после того, как он попросил извинения у наказанного им ученика. Другая легенда повествует о том, как один ученик взмолился об избежании наказания у гроба святого, но учитель заявил ему, что выпорет его даже тогда, когда сам Спаситель будет просить за него! При этих словах на гроб святого спустился красивый белый голубь, который так склонил свою голову и так замахал крылышками, словно выражал какую-то просьбу… Гнев учителя моментально исчез.
Почти с уверенностью можно сказать, что в прежние времена мальчиков наказывали не за плохое поведение, леность, невнимательность или неповиновение; нет, их драли на основании укоренившегося убеждения, что учеников необходимо пороть. Эразм свидетельствует, что именно благодаря этому тезису он подвергался телесным наказаниям. Он был любимцем своего учителя, который, благодаря успехам и способностям мальчика, предвещал ему блестящую будущность, но все-таки бил его для того, чтобы увидеть, как отнесется Эразм к чувству боли, как перенесет порку. Результаты такого воспитания были очень плачевны: розга портила ученика совершенно; здоровье портилось, настроение духа становилось самым подавленным, занятия были невмоготу и подчас становились бесповоротно противными.
Розга при воспитании считалась настолько необходимым атрибутом, что к принцам, кожу которых нельзя было раздражать, прикомандировывали специальных «товарищей для наказания», и на них-то, несчастных, самым безжалостным образом вымещались наказания за проступки их сверстников царской крови.
О таком «товарище для наказаний» рассказывает Лесаж в своем труде «Жизнь Жиль Блаза». В своей автобиографии дон Рафаэль говорит, что в двенадцатилетнем возрасте состоял в товарищах у молодого маркиза Легарье; последний сильно отстал в своем развитии и вообще придавал образованию очень мало значения. Одному из учителей пришло на ум сделать дона Рафаэля ответственным за грехи своего «повелителя», и он так усердно выпорол товарища маркиза, что Рафаэль был вынужден сбежать, ни с кем решительно не попрощавшись.
Яков IV, король Шотландии, и Карл I, король Англии, имели в детстве подобных «товарищей для наказания», но позднейшим принцам в этом отношении уже не повезло. Когда воспитатель спросил Георга III, как ему следует обращаться с молодыми принцами, король, не задумываясь, ответил: «Если они заслужат, прикажите выдрать их. Поступайте так, как вы привыкли поступать в Вестминстере». Жаль, что не все «товарищи для наказаний» могли относиться к экзекуциям так шутливо и с таким удовольствием, как один школьник, по фамилии Смит; этот юноша не только оставался весел сам, но и заставлял смеяться других. «Опять Смит!» вызывал обыкновенно учитель; вздох — и Смит стоял готовым к восприятию наказания. Он принимал такую позу, словно хотел стать на колени, затем выпрямлялся и с самой смешной гримасой говорил: «Позвольте мне, господин учитель, подложить под колени носовой платок. Эти брюки стоят моему отцу двадцать пять шиллингов, и он строго-настрого приказал мне следить за тем, чтобы они не испачкались». Затем он снова становился на колени и в то время, когда учитель свирепствовал и «сдирал с него шкуру», самым невозмутимым образом говорил: «Пожалуйста, будьте так любезны, бейте понежнее, да повыше, пожалуйста, повыше!» Мало того, во все времена экзекуции он корчил такие рожи, словно вот-вот умрет, когда же учитель прекращал избиение, он весело вскакивал, отвешивал поклон и произносил: «Благодарю вас, господин учитель!»
Как именно заботились в Утоксетере о розге в шестнадцатом столетии и каково должно было быть настроение у наказываемого, можно видеть в «Приказах» основателя школы. Приказы эти состояли из семнадцати параграфов, причем два из них, относившиеся к розге, гласили буквально следующее:
«Я хочу, чтобы все мои ученики любили своих учителей и почитали их, наказание же за свои проступки принимали от них смиренно.
Я хочу, чтобы все мои ученики при поступлении ко мне жертвовали по два пфенига в пользу бедного товарища, который по назначению учителя заботится как о чистоте школы, так и о розгах».
Доктор Бусбей из вестминстерской школы, вследствие своего зверского обращения с учениками, вошел буквально в поговорку, стал нарицательным именем. Розга в его руках называлась решетом, которое отсеивало зерна учености от отрубей. Об этом педагоге рассказывают очень веселенькие истории.
Во время отсутствия доктора Бусбея один из учеников нашел в его кабинете несколько слив и принялся за истребление их. Но прежде, чем отправить первую сливу в рот, шалун во всеуслышание заявил: «Довожу до всеобщего сведения, что по поводу моего рта и этой сливы совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого рот и слива не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит». Доктор Бусбей слышал эту импровизацию и решил расправиться с мальчиком по-своему, но отложил наказание на следующий день. Утром он приказал всем мальчикам собраться, взять в руки хорошо знакомый им инструмент и сказал: «Довожу до всеобщего сведения, что по поводу этой розги и зада этого мальчика совершается брачное оглашение. Кто из присутствующих имеет законное основание или знает препятствие, вследствие которого розга и зад не могут соединиться брачными узами, пусть сейчас же скажет и затем замолчит». На это сам провинившийся закричал: «Я имею против оглашения». «На каком основании?» — спросил учитель. «Потому что оба не любят друг друга!» — ответил находчивый шалунишка. Доктору понравилось возражение, и мальчик таким путем спасся от жесточайшей порки.
Многие из заместителей доктора Бусбея унаследовали вместе с его должностью и привычку к строгим наказаниям, и времена доктора Винцента были ничуть не лучше, пожалуй еще хуже, чем «грозное владычество Бусбея». Он не удовлетворялся обыкновенно практиковавшимися наказаниями и сплошь и рядом прибегал к оплеухам и безжалостно щипал несчастных воспитанников. Против такого режима восстал Солеман, громогласно заявивший, что педагог, имеющий право в определенных местах окрашивать кожу своих воспитанников в красный цвет, не должен пользоваться и вторым правом: щипать пальцами до образования синяков и кровоподтеков. Во времена владычества Винцента ученики начали издавать журнал, окрестив его именем «Флагеллянт»; само собой разумеется, что содержание статей далеко не пришлось по вкусу самодуру Винценту, и он в своем гневе дошел до того, что решил возбудить против издателей уголовное преследование. В это время появилась статья Сутгея, который не только еще больше высмеивал Винцента, но и называл себя зачинщиком и виновником упомянутого выше издания, так что обидевшийся педагог должен был оставить мысль о судебном преследовании оскорбителей-учеников.
Бывшая в употреблении в вестминстерской школе розга состояла не из березовых прутьев, как это обычно наблюдается, а из четырех веток яблони, прикрепленных к деревянной ручке. Из числа учеников младшего класса избирались двое, носившие название розговых дел мастеров; в их-то обязанности и входила постоянная поставка в школу розог. Изобретение этого инструмента приписывается доктору Бекеру, состоявшему заведывающим вестминстерской школой в период времени с 1454 по 1458 год. Им же были созданы точные правила, коими необходимо было руководствоваться при приведении экзекуции в исполнение.
Провинившегося школьника заставляли стать на колени перед специальной скамьей с подставкой; затем его раздевали, и учитель приступал к порке, нанося либо четыре, либо шесть ударов. В первом случае экзекуция называлась «шваброй», при шести ударах ей присваивалось название «библейская порка» или «библейские удары». В 1570 году вестминстерскую школу посетила английская королева и обратилась к одному из молодых учеников со следующим вопросом: «Знаком ли ты уже с пресловутой винтоновской розгой?» Не долго думая, находчивый мальчик ответил ее величеству словами Виргилия: «Infidum, regina, jures renovare dolorem».
Раз мы касаемся вопроса о флагеллянтизме в школах, нельзя не упомянуть также о докторе Парре. Субъект этот был глубоко убежден в неоспоримости влияния «березовой каши» и считал ее обязательным атрибутом воспитания и обучения вверенного ему юношества. Поставщиком розог был у этого педагога некий джентльмен, присужденный к смертной казни через повешение. Во время казни веревка оборвалась, и преступник был сначала приведен к жизни, а затем помилован. От этого-то любезного субъекта получал доктор Парр розги и, как утверждают его ученики, принимал их с обязательной улыбкой удовольствия и благодарности.
О Ван-Дейке рассказывают, что свои большие дарования он выказал еще в раннем детстве, нарисовав на заду у одного из своих однокашников чрезвычайно схожий с оригиналом портрет своего учителя. Как-то раз этот учитель пожелал наказать розгами ученика, послужившего Ван-Дейку полотном. Каково же было его изумление, когда на «казенной части» мальчишки он увидел свое изображение! Изумление сменилось чистосердечным хохотом, и оригинально разукрашенный мальчик был освобожден от наказания.
В Итоне розга также с давних времен считается в большом почете. Мы говорим «считается» потому, что при приеме школы новым заведующим «капитан» этого учебного заведения от имени всех соучеников преподнес ему элегантную розгу из березовых прутьев, связанных между собой голубой лентой бантиком. Обыкновенная розга состояла в Итоне из трех длинных березовых веток, причем четвертая часть их протяжения была обернута бечевками. При взимании платы за право учения к обычной цифре добавлялось еще полгинеи за розгу, независимо от того, применялась ли она по отношению к данному ученику или нет. Понятие о чести учеников Итонской школы ничего предосудительного в наказании розгами не усматривало; наоборот, на неподвергшихся телесному наказанию учеников все смотрели косо, и потому, во избежание нареканий товарищей, каждый старался проштрафиться «с заранее обдуманным намерением». Несколько лет тому назад наказанию розгами должен был подвергнуться молодой человек восемнадцатилетнего возраста, пойманный в курении папироски. По наущению своего отца, юноша уклонился от экзекуции и был исключен вследствие этого из заведения.
В прежние времена днем наказания в Итоне была пятница, имеющая худую репутацию дня злых предзнаменований.
Самым знаменитым флагеллянтом слыл в аналах Итонской школы доктор Кэтс, владычество его началось в 1809 году и длилось целых двадцать пять лет. О его четвертьвековой деятельности в сфере страсти к телесным наказаниям рассказывают массу потешных историй.
Как-то в школе должен был состояться торжественный акт конфирмации, и каждому из учителей было предъявлено требование о доставлении списка учеников его класса соответствующего возраста. Должно же было случиться так, что один из учителей составил упомянутый только что список как раз на том листе бумаги, на котором записываются обыкновенно ученики, подлежащие за предосудительное, по понятиям школы, поведение телесному наказанию. Доктор Кэтс получил этот список, приказал сейчас же позвать к нему всех поименованных в списке учеников и, не обращая внимания на их протесты и разъяснения, поочередно выпорол всех самым основательным образом.
При оставлении школы один из учеников сказал доктору Кэтсу: «Прощайте, доктор Кэтс!», на что последний возразил: «Как видно, ты хорошо знаешь меня, но вот я никак не могу припомнить твое лицо!» — «Зато вы прекрасно знакомы с другой частью моего тела, господин доктор!» — ответил дерзкий мальчик.
Еще двадцать пять лет тому назад в школе под названием «Госпиталь Иисуса Христа» телесные наказания были в большом ходу и производились с необычайной строгостью. Надзиратели пользовались правом пороть школьников розгами и, само собой разумеется, пользовались этим правом вовсю и особенно не церемонились с учениками младших классов. Вот что рассказывает об этом Чарлз Ламб.
«Нередко меня стаскивали с постели, чтобы задать хорошую порцию березовой каши. Случалось и так, что несколько ночей кряду меня заставляли проводить без сорочки — и это в зимнее время; в таком костюме я должен был ожидать, пока кому-нибудь из надзирателей благоугодно будет наконец обработать мое тело кожаным ремнем. Всех таких, которым доставалось особенно много, было нас одиннадцать человек, одиннадцать товарищей по несчастью. И если в дортуаре после того, как все воспитанники улеглись по постелям, раздавался чей-то разговор (мы, одиннадцать, страха ради иудейска никогда не осмеливались беседовать в ночное время), наказывали непременно почему-то нас, а не действительно виновных в нарушении тишины в недозволенное время.»
Так называемые «юнги короля», т. е. мальчики, которые избирали себе морскую карьеру и с этой целью поступали в училище мореплавания или мореходные классы Виллиама Уэльса, обречены были на чрезвычайно тяжелую жизнь. Так, например, чтобы приучить будущих моряков к обычным во время плавания страданиям и невзгодам, Уэльс держал их буквально в ежовых рукавицах. В школе царил вполне спартанский режим, наказания распределялись направо и налево и выполнялись с ужасной жестокостью. Переносить их начальство заставляло безропотно и терпеливо; молодые люди закаливались, причем воспитанники старших классов получали право безжалостно распоряжаться с маленькими учениками, которые боялись своих старших товарищей, как огня, и дрожали пред ними, как пред лютыми зверьми. Репутация школы разнеслась далеко за пределы ее, и все мальчишки, принадлежавшие к окрестному населению, относились к питомцам Виллиама с большим уважением, а некоторые — даже с трепетом. За побег из школы полагались различные наказания. За первое дезертирство виновный подвергался заковыванию в кандалы. Попавшийся во второй раз заключался в одиночную «камеру», которая по своей величине равнялась ровнехонько росту преступника, и то в лежачем положении. Заключенному полагался сенник и шерстяное одеяло; светом он пользовался от свечки, стоявшей с наружной стороны оконного отверстия. Виделся он только со сторожем, приносившим ему кушанье, да с палачом, который два раза в неделю выводил его на прогулку и каждый раз производил над ним прописанную начальством экзекуцию. Третий побег считался обыкновенно последним, ибо произведенное в третий раз дезертирство влекло за собой торжественное изгнание из заведения. С преступника срывали присвоенную этим кадетом форму, облачали его в особую, «покаянную» рубашку, и вводили в актовый зал, куда собирались также все учащиеся, учителя и служащие мореходных классов. Там виновного медленно водили вокруг залы и в то же время секли розгами; затем его отдавали на руки родным или друзьям, если таковые оказывались налицо. В противном случае преступник сдавался в полицию через городового, постоянно дежурившего у ворот заведения.

___________________________________________________________________________

 Отправлено: 02.03.19 19:42. Заголовок: -ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Г..

-ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Глас Бертрам ТОМ I

Глава XLII
Еще анекдоты о телесных наказаниях


В «доброе старое время» телесные наказания производились не только в низших и средних учебных заведениях, но и во многих университетах. У некоторых профессоров и деканов порка считалась излюбленным занятием и чрезвычайно приятным препровождением времени. Доктор Поттер, например, читавший лекции в Тринити Колледж, наказал телесно студента, взрослого мужчину, носившего на перевязи шпагу… В своих «Воспоминаниях о Мильтоне» доктор Джонсон говорит: «Мне совестно все это рассказывать, но — что делать? ведь это истинная правда: Мильтон считался одним из последних, так называемых «отъявленных» студентов нашего университета. У него хватало даже смирения и покорности, чтобы подвергнуться публичному телесному наказанию».
Нельзя умолчать и о том, что, по преданию, известному и по сию пору в Оксфорде, доктор Джонсон сам, будучи студентом, подвергался телесным наказаниям. Впрочем, как мы сказали выше, все это относится к области преданий, а за факт выдавать последнее мы не можем. Не известно также, были ли Мильтон и доктор Джонсон последними студентами, которых начальство решалось угощать «березовой кашей», если вообще правда то, что их наказывали телесно.
Слишком усердное применение розги в школах в то время заставляло мальчиков пускаться на всевозможные хитрости, чтобы «изъять» учителей из школы, т. е. устроить так, чтобы они не могли несколько дней являться на занятия. Особенно часто этот прием практиковался перед Рождеством в деревнях и местечках. И если мальчикам удавалось удалить учителя на три дня из сферы его деятельности, то игра их считалась выигранной, и побежденный педагог обязан был подписаться под соглашением, касавшимся продолжительности каникул, часов, предназначенных для развлечений, и некоторых пунктов, относившихся к наказаниям. Но если попытка учеников заканчивалась неудачей, то они обязаны были подчиняться беспрекословно всем распоряжениям торжествующего победу учителя и, кроме того, получали невероятное количество розог, которые должны были сносить безропотно и терпеливо.
В отношении самих телесных наказаний вообще, применяющихся в школах Англии в настоящее время, а также некоторых частностей их, мы встречаем интересные данные в отчете одной из школьных экзаменационных комиссий.
Из числа пансионатов (закрытые учебные заведения) приблизительно в шестнадцати — двадцати двух начальство прибегает еще к телесным наказаниям, вообще же розга или палка употребляются чрезвычайно редко и уж во всяком случае низший педагогический персонал не имеет права по своему усмотрению назначать порку. Телесно наказуются только провинившиеся во лжи, замеченные в неблагопристойном поведении, прибегающие к борьбе и выдающиеся своей дерзостью и нахальством. В других случаях, требующих наказания провинившегося, практикуются принудительные работы, денежные штрафы или — что самое страшное для учеников — лишение карманных денег.
Во всех школах, содержимых за счет общественной благотворительности, розга и палка процветают вовсю и гуляют по спинам учащихся буквально ежедневно.
Мнения педагогов, выраженные в напечатанных отчетах и касающиеся влияния телесных наказаний на наказуемых, различны. Некоторые говорят: «Розга и палка являются для мальчиков истинным благом», в то время как другие утверждают, что «телесные наказания и ненужны, и обесчещивают наказанного». Третьи, наконец, уверены в том, что «значение школы сильно поколебалось и совершенно погибает вследствие того, что палка изъята из числа воспитательных приемов».
В общем кажется, что и учителя, и ученики предпочитают хотя и острое, так сказать, но быстрое телесное наказание заключению в карцер и принудительным работам. Родители придерживаются категорически обратного мнения, и многие частные училища и школы строго выполняют их желание, изгнав розгу раз и навсегда из числа воспитательных приемов. Изредка, правда, наблюдались такие факты, когда розга с триумфом водворялась на то самое место, откуда была изгнана; это случалось тогда, когда система дружеских увещеваний не приводила решительно ни к каким положительным результатам.
Один писатель-француз замечает, что в английских школах «существует такой род наказания, которому мы отнюдь позавидовать не можем. Это — телесное наказание, практикующееся у нас, французов, исключительно в детских». Далее он говорит: «Употребление розги является одним из древних английских обычаев, наследуемых из поколения в поколение. Иностранцы не могут и представить себе той суровости и упорства, с какими английские учителя придерживаются этого старого обычая, обесчещивающего наказуемого ученика. Нам пришлось прочитать в сочинениях доктора Арнольда одухотворенные дифирамбы, посвященные телесным наказаниям, но они нисколько не убедили нас в целесообразности или только терпимости розги. Нужно только изумляться тому, с каким рвением английский учитель стаскивает штанишки с ученика, в то время как непорочность и пуританство его языка запрещают ему даже громко называть эту часть туалета»!
В Шотландии тяжелые наказания применяются в школах с таким же точно усердием, как и в Англии; разница замечается лишь в том, что инструментом у шотландцев является пресловутый «ремень», приготовленный из довольно длинного куска кожи и разделенный в окончании своем на маленькие полоски.
Один из преподавателей высшей школы в Эдинбурге, по фамилии Николь, имел обыкновение наказывать сразу по полдюжине своих учеников. Провинившиеся расставлялись в одну шеренгу; когда все было готово, Николь посылал к своему коллеге, мистеру Крукшанку, посольство, которое, явившись к месту назначения, докладывало: «Привет от мистера Николя; он приглашает вас пожаловать прослушать его оркестр». Вслед за прибытием почетного гостя, начиналась изумительная по быстроте и жестокая по основательности порка: мистер Николь прохаживался взад и вперед мимо выстроившейся шеренги и извлекал из своих жертв всевозможные звуки и тоны.
В сельских школах вместо ремней и розог учеников наказывали в прежнее время кожей угря. В расположенных вокруг Эдинбурга деревнях такие инструменты были в употреблении еще лет сорок тому назад; при этом, рассказывают, что крестьянки одного села самым жестоким образом выпороли кожей угря некоего горожанина, осмелившегося явиться к ним в деревню с целью жениться. Такое наказание было вызвано древним обычаем, в силу которого на дочках рыбаков могут жениться исключительно рыбаки.
Еще очень недавно законодательная палата была занята пересмотром законоположения о домашних и школьных телесных наказаниях. Маркиз Тунзенд внес в палату лордов билль, относящийся к проявлению больших забот о детях, прислуге и учениках. Благодаря его предложению, был обнародован указ, в силу которого каждый учитель или воспитатель, имеющий дело с учениками ниже шестнадцатилетнего возраста, пользовался при телесном наказании исключительно березовой розгой, причем сами телесные наказания не должны назначаться за проступки, относящиеся к невнимательности или отсутствию прилежания за работой. Всем хозяевам, содержащим прислугу, запрещается бить последнюю; то же самое относится и к ремесленникам, обучающим детей тому или иному мастерству. Последнее предложение маркиза нужно считать совершенно излишним, так как обстоятельство это и без того было предусмотрено законом. Билль породил массу оживленных прений, и в конце концов проект маркиза был отвергнут подавляющим большинством голосов. При этом палата лордов установила, что самый надежный инструмент, применяющийся шотландской школьной дисциплиной, именно «ремень», в случае принятия предложения маркиза Тузендского оказался бы на положении беззаконного, а так как шотландские мальчики розог никогда не получают, то для них не было бы никаких телесных наказаний, и учитель, и дядя, и тетка лишены были бы возможности наказать упрямого и избалованного мальчишку…

_____________________________________________________

 Отправлено: 02.03.19 19:44. Заголовок: -ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Г..

-ИСТОРИЯ РОЗГИ- Дж.Глас Бертрам ТОМ I

ГЛАВА XLIII
О телесных наказаниях молодых девушек


В различных местах настоящего сочинения читатель имел уже случай узнать, что прекрасная половина человеческого рода, при этом представительницы решительно всех возрастов, вынуждены были смиренно подставлять спину под розги.
В прошлом столетии в так называемых пансионах для молодых девиц употребление розги было введено буквально в повседневный обиход, и еще в 1830 году барышни в полном смысле слова зачастую приговаривались своим учебным начальством к довольно солидным экзекуциям. Чтобы быть последовательными и возможно точными, в смысле хронологическом, помещаем ниже «отчет», касающийся воспитания в пансионатах и относящийся к концу прошлого столетия. Отчет этот заимствован нами из одного письма, написанного двенадцать лет тому назад. О красноречивости и доказательности его пусть судит сам читатель.
«Моя милая маленькая внучка! Собственно говоря, я не должна была бы называть тебя больше «маленькой», ибо, как мне кажется, в настоящее время двенадцатилетние девочки и те держатся вполне взрослыми дамами. Вслед за сим письмом ты получишь от меня все те прекрасные вещицы, которые я тебе обещала прислать тогда, когда ты поступишь и переедешь в пансион, моя душечка, в мое время пансионы были вовсе не то, что теперь.
Теперь я хочу написать тебе все то, что ты и твои сестры так хотели услышать от меня. Я хочу именно нарисовать тебе картину состояния пансионов или воспитательных домов в дни моей юности. Письмо это, знай, написано не мною лично. Нет, нет, нет я уже не в состоянии. Его написала по моей просьбе Mapта, моя прислуга. И хотя мне уже за восемьдесят лет, тем не менее, благодаря Богу, память нисколько мне не изменила, я помню все чрезвычайно отчетливо. В моем распоряжении, кроме того, имеется масса писем, относящихся к пережитым мною временам, и эти письма многое, многое напоминают мне…
Да, душечка, с тех пор, как я явилась в пансион, прошло уже не более не менее, как семьдесят два года. Запомни, милая, семьдесят два года. В ту пору мне было ровно двенадцать лет. Мы, знали тогда только одну школу, которая помещалась в доме регента в Бате; таким образом, чтобы попасть в этот город, нам понадобилась целая неделя (мы задержались несколько в Лондоне). По настоящим временам экипировать отправляющуюся в учебное заведение девушку решительно ничего не составляет, но тогда дело обстояло совершенно иначе. Моя матушка вытащила из-под спуда все, что было в доме, и с усердием, достойным лучшей участи, выискивала из старого хлама все, что так или иначе могло быть пущено в дело. У матери моей был такой гардероб, что вся округа не могла без зависти говорить о нем, и благодаря этому приданое мое вышло на славу: ведь я считалась благородной девочкой! Всего мне было дано шесть платьев, пожалуй, современные девицы найдут такое количество ничтожным, но тогда — о, тогда оно казалось громадным Дали мне и белое ситцевое платье с красными крапинками, сшитое по самой последней моде с короткой талией, которая должна была не доходить до плеч только на два дюйма (более длинных носить тогда не полагалось) Юбки все были довольно тесны и с одной стороны несколько подобраны.
Само собой разумеется, что я получила и много нижних юбок, отделанных чрезвычайно красиво и почти похожих на те, которые ты взяла теперь с собой в школу. При выходе на улицу в то время одевали длинный широкий шарф и перчатки, при чем последние были настолько длинны, что закрывали всю руку. В то время женщины особенно изощряли свой вкус на перчатки. У меня было их по несколько пар, были белые, были и цветные, все были вышиты и украшены накладными узорами из дорогих и красивых кружев. Такие перчатки стоили обыкновенно довольно дорого. Волосы имели тогда обыкновение завивать горячими щипцами в локоны, шляпы носили маленькие и одевали их на макушку головы, украшений на них было бесконечное количество. Я уверена, что теперешние барышни нашли бы их чрезвычайно некрасивыми, но, по моему здравому рассуждению, наши шляпки вовсе не были так безобразны или неудобны, не более, во всяком случае, нежели те вещи, которые под именем шляп носятся на голов в настоящее время.
Впрочем, родная, мода капризна, как ты, вероятно, знаешь, мода всегда была тиранкой и всегда таковой, я убеждена, останется. Ведь, не много вовсе времени прошло с тех пор, когда дамы заставляли устраивать себе из волос двухфутовые прически, надевая вдобавок сверху целые кареты, пароходы и зверей в виде, украшений. У моей матери, например, была шляпа в виде четырехместной кареты, сделанная из дутого стекла, и эту шляпу она одевала только в случаях исключительной важности. И, представь себе, милая моя, она говаривала, бывалo, что, к сожалению, моды в наше время стали удивительно, как просты. Моя лучшая шляпа выглядит не наряднее, чем поставленное кверху дном ведро для углей. Она была украшена тремя розового цвета бантами и маленькими розетками на верхушке. В мое время в моде были еще фижмы, и меня снабдили одним таким парадным платьем и, ибо, говорили, что школа, куда я еду, считается весьма элегантной. Парадное платье это было сшито из белой парчи, сплошь усеянное накладными бутонами роз и украшенное оборками из красных и зеленых лент. Талия была вырезана очень глубоко, короткие рукава были обложены широкими кружевами, и «фижмы» были тогда ни на йоту не хуже этих ужасных кринолинов, которые носятся и до сих пор, несмотря на то, что король Георг IV особым декретом приказал изъять их из употребления. Получила я еще в приданое чулки различных цветов и несколько пар сапог, каждая из которых, по своему цвету, соответствовала цвету платья. Моя бедная матушка чувствовала себя положительно несчастной вследствие того, что мода на ботинки с высокими каблуками более не существовала, она лично носила их до самой смерти и говаривала, что ничего более удобного и целесообразного быть не может. Но каблуки эти были тогда не в моде, и я носила только низкие, как теперь на бальных туфельках.
Да, получила я еще и веера. Да, веера. Теперь молоденькой девушке достаточно иметь один веер, мы же постоянно ходили с веерами, словно японки, и мне дали один для улицы, один для употребления по утрам, один для вечера и один для экстраординарных случаев. Снабдили меня еще и целой массой безделушек ювелирного искусства, но все они выглядели точно так же, как и теперь на выставках в магазинах: ведь мода на большие серьги и кричащие украшения вообще возвратилась снова. Кроме того, я должна была взять с собой множество полотенец и простынь, ножик, вилку, ложку и, наконец, кольцо для салфетки с моим именем.
Для нашего путешествия из Гресхамбюрея в Лондон — всего двадцать четыре мили, как тебе известно, — нам понадобилось в курьерской карете мистера Бурнетса целый день. Дело в том, что мы должны были сделать крюк из-за скверной дороги. Лишь на следующий день мы прибыли в Лондон и вечером отправились в театр Друри Лейн. Ставили две пьесы «Тайный брак» и «Разоблаченная дева». Обе эти пьесы были тогда в большой моде.
Из Лондона мы отправились дальше в карете моего дяди прямо в Бат; для этого мы употребили только два дня, что по тогдашним временам считалось очень быстрым переездом. На второй день вечером мы остановились у дома регента. Обе мисс Померей, которым принадлежал пансионат, представляли собою двух шикарных дам; они пользовались прекрасной репутацией, ибо научали своих учениц прекрасным манерам, уменью жить и держаться в обществе. Немедленно же был осмотрен весь привезенный мною гардероб, при чем все было одобрено, забраковали только корсет, который оказался настолько свободным, что его перешнуровали, и в конце концов я еле-еле могла дышать в нем; но мисс Померей, видя мои страдания, заметила, что девицы не должны распускать свою грудь так, как молочницы. Она никогда так не поступала, и мы, ее ученицы, должны держаться так же стройно и прямо, как она. Каждое утро при входе в классную комнату мы должны были делать нашим учительницам новомодные реверансы, которым мы научались от нашего танцмейстера. Затем наши ноги устанавливались на полку, выпрямитель привязывался к плечам и в талию втыкалась большая штопальная игла острием кверху; рассчитано было так, что мы неминуемо укололись, если бы осмелились хотя слегка опустить голову. А кто укалывался, той грозило наказание, и — ах! — много розог досталось мне и за это и за другие подобного же характера «преступления!». В то время частые и обильные порки в школах уже прекращались, но лично мисс Померей преклонялись перед влиянием розог и раздавали их направо и налево довольно щедрой рукою. Если кто-либо из нас провинилась в чем-нибудь (а ты, дорогая, изумилась бы, если бы узнала, что в те годы называлось преступлением!) и была приговорена к телесному наказанию, то она должна была подойти к кафедре учительницы и после глубокого поклона просить разрешения отправиться за розгой. Разрешение давалось, и проштрафившаяся удалялась и сейчас же возвращалась в класс, но уже без перчаток; в руках ее была подушка, на которой лежала розга. Затем она становилась пред учительницей на колени и преподносила ей розгу, которая тут же несколько раз прогуливалась по обнаженным плечам и шее преступницы. У нас было два сорта розог: один из березовых прутьев и другой из китового уса, обернутого в изрядной толщины бечевку. Обе наносили очень чувствительные удары, но особенно трепетали мы перед розгой второго сорта, которая звалась «зверем». Концы ее напоминали собою полоски девятихвостой «кошки» и глубоко врезывались в наше тело. «Зверь» предназначался за самые серьезные преступления, именно за отсутствие почтительности по отношению к обеим начальницам. Их учебное заведение было на особенно хорошем счету; нормой учащихся было тридцать человек, и все мы, девочки, были из лучших английских семей. В те времена, о которых я говорю, никто не удивлялся, если девицы оставались в школе до восемнадцати — девятнадцатилетнего возраста, вплоть до тех пор, одним словом, когда для них родителями подыскивалась подходящая «партия», либо замужество старшей сестры освобождало ей место в семье и возможность выездов в свет. Но возраст наш был не при чем: ни одна из учениц мисс Померей не могла избежать наказания розгами, если оно было ей назначено одной из госпож наших учительниц. Короче, в доме регента розга не бездействовала ни одного дня, и самые ярые поклонники ее не могли быть недовольны господствовавшей в нашем пансионе системой воспитания и «воздействия».
У нас были две или три степени серьезных наказаний. Первая степень приводилась в исполнение в комнате мисс Померей только в ее личном и ее горничной присутствии. Вторая степень состояла в публичных приготовлениях к наказанию в присутствии всей школы, заканчивавшихся почти всегда прощением провинившейся; третья степень это — приведение наказания в исполнение «публичным порядком». По первому разу, когда мне пришлось выдержать порку в комнате мисс Померей, я припоминаю всю картину экзекуции, словно последняя совершилась вчера… Подумай, внучка, такая старуха, как я теперь, и такое сильное впечатление, не стушевывающееся через несколько десятков лет! Я получила торжественное приказание принести розгу в комнату госпожи нашей начальницы, известную под именем «кабинета заведующей». Когда я явилась сюда с «инструментом» в руках, здесь были обе мисс Померей. Я стала на колени, старшая из мисс взяла из моих рук розгу и — как мне показалось — довольно нежно, с любовью, если можно так выразиться, провела ею между своих пальцев, как бы погладила ее. Затем она позвонила и приказала вошедшей горничной приготовить меня. Горничная повиновалась и привычным движением через голову сняла с меня платье и захватила мои слабые руки в свои грубые и сильные лапы. Я страшно испугалась: ведь никогда до сих пор в жизни меня никто не бил! И эти приготовления, и сама экзекуция так сильно подействовали на меня, что со мной сделался сильнейший истерический припадок. Ах, впоследствии я ко всему прекрасно привыкла! Мне не составляло ничего особенного ни видеть розгу в употреблении на других, ни самой находиться под ее «ласками». Видела я неоднократно, как в присутствии всей школы секли наполовину обнаженных взрослых девиц, как говорят, невест, и секли за что? За малейшее невольное уклонение от параграфов установленного в нашей школе режима. При всех публичных экзекуциях полагалось надевать на наказуемую особое платье, похожее несколько на ночной капот, и вот в этом именно наряде виновную перед поркой водили перед рядами выстроившихся для присутствия при наказании товарок. Затем ее заставляли лечь на скамью, руки придерживались, а ноги вставлялись в особое приспособление, плотно обхватывавшее их. Помню, как таким именно образом наказали одну девицу, которая назавтра покидала нашу школу для того, чтобы сейчас же выйти замуж. Назовем ее, допустим, мисс Дарвин. У нее была масса врожденных недостатков, и, представь себе, она даже воровала. Она была одержима тем, что теперь подводится под понятие о клептомании, но у нас никаких имен для проступков не существовало: украла, значило в мое время — только украла, и делу конец! Как, почему, зачем — такие вопросы в дни моей молодости не существовали, они никому на ум не приходили.
Как-то раз после обеда мисс Померей сказала: «Сударыни, сегодня я попрошу вас быть готовыми на полчаса раньше; поторопитесь одеться и будьте в классе не в пять, как всегда, а в половине пятого.
Мы с недоумением смотрели друг на друга, а мисс Дарвин покраснела, но ничего не сказала. Мы разошлись по своим комнатам Скоро мы узнали, в чем дело, ибо девушка, причесывавшая меня, исполняла также обязанности поставщицы розог и в этот именно день связала несколько пучков на новый образец, специально для сегодняшнего торжественного случая. В назначенное время мы собрались в класс, и мисс Померей заняла обычное свое место. Мисс Дарвин приказано было стать посредине комнаты, после чего госпожа наша начальница посвятила нас в совершенное девицей преступление, равно как и сообщила о назначенном ей наказании. Мисс Дарвин слыла положительно красавицей, и рост, и фигура ее говорили о вполне развившейся девушке, и эта барышня все время стояла перед нами так спокойно, словно наказание розгами было чем-то самим собой разумеющимся. Она была очень нарядно одета, в зеленом парчовом платье, в белой шелковой нижней юбке; масса драгоценных безделушек украшали ее лиф. Мисс Померей позвонила и приказала явившейся горничной: «Приготовь ее!». Прислуга сделала реверанс и приступила к разоблачению нашей подруги. Когда все было готово, на нее надели специальное «штрафное» платье, о котором я упоминала выше; затем мисс Дарвин, стоя на коленях, передала госпоже нашей начальнице розгу. После этого две учительницы подвели ее к кафедре, к которой и привязали за руки и за ноги.
Розга в руке мисс Померей взвилась и с таким ожесточением опустилась на нежное тело молодой девушки, что сейчас же на молочно-белом фоне образовались красные полоски. Под конец наказания у несчастной мисс Дарвин дрожали все суставы, лицо ее пылало и глаза метали искры. Став снова на колени, она приняла из рук мисс Померей розги и передала ее учительницам. Только после этой церемонии ей позволили удалиться в свою комнату, чтобы там переодеться. Прислуга несла за ней корзину с ее платьем.
К удивительному наказанию прибегали у нас в пансионе для того, чтобы смирить непокорных воспитанниц, «сбить с них гордость», как говорили наши педагоги. Каждая ученица, замеченная в несоблюдении одного из правил, относившихся к чистоте и опрятности — а правил этих была такая масса, что не мудрено было переступить одно из них! — должна была снять свое платье и одеться в платье какой-нибудь воспитанницы сиротского дома. Это был наряд так называемых «красных девиц»; он состоял из огненно-красного шерстяного платья и белого передника. В общем, это было форменное безобразие, да и удобством этот костюм похвастать не мог. В таком виде нужно было брать урок танцев и гимнастики у мужчин-учителей; помимо этого, во время уроков «красная девица» должна была стоять в класс на высоком стуле, чтобы все могли ясно видеть ее во весь рост. Мне кажется, что подобные наказания теперь больше не практикуются, дорогая Катенька, и с тобой отнюдь не будут обходиться с такой строгостью там, куда ты теперь отправляешься. Что бы ты сказала, например, если твой красивый, маленький ротик заклеивали бы пластырем за то, что ты сказала несколько лишних слов? Такому наказанию подвергали мисс Померей тех воспитанниц, которые говорили в недозволенное время. Да, детка, вырезали две широкие полоски липкого пластыря и накрест прикрепляли его через губы; в таком положении нас заставляли оставаться несколько часов кряду. Пластырь брался такой солидной ширины, что однажды чуть не задохнулась одна из наказанных таким способом учениц; с тех пор… ты думаешь, родная, прекратили такое варварское наказание? — нет, но брали менее солидные полоски пластыря. Если кто-либо из нас пачкал свою книгу, то виновной привязывали руки на спину! Да, жизнь наша была тяжела, но, ведь, мы несли свой крест для того, чтобы из нас могли выйти в полном смысле слова молодые приличные барышни! И если твои учительницы покажутся тебе строгими, вспомни, детка, о том, что я написала тебе, и благодари Бога за все! Учиться тебе придется, вероятно, много: наше воспитание было очень ограничено, с нынешними требованиями его и сравнить нельзя. Если мы хорошо танцевали, бегло говорили по-французски, и правильно читали и писали, то наше образование считалось законченным. Вот я, например, с таким запасом знаний прожила всю свою жизнь, а ведь меня нельзя назвать скверной женой или матерью только потому, что я не знала полдюжины языков и не могла поддерживать серьезные разговоры с учеными людьми о высоких материях. Я написала тебе длинное письмо, моя маленькая Катенька; быть может, оно последнее, которое ты получаешь от своей бабушки: восемьдесят три года — не шутка, родная! Если мне не придется увидеть тебя на ближайшие каникулы, не забывай все-таки меня, вспоминай изредка о твоей горячо любившей тебя старой бабусе, которая иногда рассказывала тебе о своих школьных годах. Тебя бить не будут, моя милая, это уже не в моде.
__________________________________________________________