Отправлено: 31.12.17 21:39. Заголовок: Елена Данько. "Деревянные актеры".

Деревянные актеры

Елена Данько

История юных венецианских кукольников XVIII века.

<...>

Мне хотелось показать готового Пульчинеллу тому бледному мальчишке - Паскуале. Я
часто вспоминал его и думал: сделал ли он себе особенный башмак? Наверное, не
сделал: ведь я не вернул ему ножик. Я собирался отнести ему ножик и заодно
показать Пульчинеллу, но боялся, что дядя Джузеппе не отпустит меня из дому.

Пульчинелла висел на стенке. Я только что подкрасил ему нос и щеки красной
краской, а глаза - черной, когда в каморку вошел синьор Гоцци. Он расхвалил мою
работу.

- Сразу видно, что у тебя превосходный учитель!

Дядя Джузеппе просиял от его похвалы. Тогда я собрался с духом и спросил его,
можно ли мне показать Пульчинеллу одному мальчику. Я скоро вернусь.

Дядя Джузеппе сразу нахмурился, но синьор Гоцци, уже усевшийся на табурет и
заложивший ногу на ногу, спросил:

- Какому мальчику? Расскажи нам про него!

Я рассказал про Паскуале все, что знал: и как он хотел приделать высокий каблук
к своему башмаку, чтобы не хромать, и как он отдал мне свой ножик, и про то,
какой у него скупой хозяин. Я даже нечаянно проболтался о том, как мы напугали
Пульчинеллой старую Барбару. Синьор Гоцци расхохотался.

- Вот сорванцы! - Потом стал серьезным. - Ты говоришь - дом у горбатого мостика
и на крыльце каменные львы? Я знаю этот дом. Там живет аббат Молинари. Великий
боже! Он богат, как Крез, и морит голодом своих слуг! Какая скотина! Впрочем,
это нетрудно было угадать по его скверным писаниям! Ступай к своему приятелю,
мальчик, и угости его медовыми лепешками. Пусть он хоть раз в жизни поест досыта
за здоровье старого Карло Гоцци! Вот тебе деньги!

Я сунул монетку за щеку, схватил Пульчинеллу и сбежал с лестницы. Я знал: если
синьор Гоцци посылает меня, дядя Джузеппе уже не оставит дома.

Я давно не ходил по городу, не глазел на каналы и на гондолы, бесшумно
скользившие по воде. Ведь я с утра до ночи работал на чердаке. Мне было весело
бежать по улицам, слышать крики гондольеров, обгонять прохожих, крепко прижимая
к себе завернутого в платок Пульчинеллу. Я купил с лотка четыре лепешки, еще
горячие, жирные, пахнущие медом, и спрятал их в карман. Я покажу Паскуале моего
Пульчинеллу, а потом мы усядемся на крылечке и угостимся на славу!

Вот и узкий канал с зеленоватой водой, затемненный высокими домами. Я пробежал
по горбатому мостику, свернул в переулок и заглянул во двор. Кучи мусора,
казалось, выросли с тех пор, как мы с Паскуале сидели возле них. Дверь, висевшая
прежде на одной петле, теперь уже совсем отвалилась и стояла прислоненная к
стене. Паскуале нигде не было видно.

Я прокрался к кухонному оконцу и заглянул в кухню. В ней не было ни души. Я
тихонько позвал Паскуале, но мне никто не ответил. В доме было тихо. Я прошел
мимо каменного крылечка, поглядывая вверх на господские окна. За ними никто не
шевелился. Приходилось мне, видно, убраться восвояси.

Вдруг я услышал голос - словно из-под земли:

- Пеппо! Иди сюда, Пеппо!

Я оглянулся - во дворе никого не было.

- Да иди же сюда, вот я! - сказал Паскуале.

Тут я заметил в стене оконце, точно такое же, как кухонное, только по другую
сторону крылечка. Дверь, прислоненная к стене, закрывала его наполовину. В узкую
щель между дверью и оконным косяком виднелось бледное лицо Паскуале. Я подбежал
к нему.

- Выходи во двор, я покажу тебе готового Пульчинеллу!

Я думал, что он обрадуется и сразу выбежит ко мне. Но Паскуале отступил в
темноту, и я услышал, что он плачет.

- Я не могу выйти! Они меня заперли!

Я присел на корточки, отодвинул тяжелую доску и, заглянув в оконце, увидел узкую
каморку с сырыми стенами. На полу лежала охапка солому, прикрытая тряпьем.
Паскуале сидел под окном, отвернув лицо в угол. Рядом стояла глиняная кружка с
отбитым краем.

- Погоди, я к тебе пролезу! Держи моего Пульчинеллу!

Я бросил куклу на солому и с трудом протиснулся в оконце, ссадив плечо о
каменный косяк. А потом соскочил на пол. Как сыро и темно было в этой каморке!

Паскуале обернулся, вытирая глаза кулаком.

- Ты не смотри, что я плачу. У меня очень болит нога.

Я протянул ему ножик и медовые лепешки, слипшиеся в комок у меня в кармане.

- Ешь!

Он стал есть, жадно глотая сладкое тесто. А слезы так и катились у него по
щекам. Я спросил:

- Почему тебя заперли? - Но он только махнул рукой, уписыая мое угощение. Доев
последний кусочек, он облизал пальцы и сказал:

- Я хотел бы каждый день есть такие булочки! - и протянул руку к Пульчинелле.
Как видно, ему стало повеселее.

- Ну, рассказывай! - сказал я, и Паскуале стал рассказывать.

Оказалось, старая Барбара подняла на ноги весь дом, испугавшись черта. Она
боялась войти в кухню. Сам господин аббат спустился из своих покоев и стал
спрашивать Паскуале, что он натворил. Паскуале сказал, что никакого черта не
было, это привиделось Барбаре. Но аббат ответил: "Ты лжешь, это ты ее напугал,
скверный мальчишка!" И стал бить его тростью, приговаривая: "Признавайся,
признавайся, негодяй!" Но Паскуале не признался. Аббат потащил его за шиворот и
втолкнул в эту каморку. Паскуале упал и ушиб колено. С тех пор у него очень
болит нога, и он не может ходить. Барбара сначала не верила ему, думала, он
ленится, но, когда нога распухла, ему поверили и оставили его в покое. Только
запирают его на замок, чтобы не убежал. А есть дают одни сухие корки и немножко
воды. Он показал мне красное, распухшее колено.

- Почему же ты не признался? - спросил я. - Ведь тебе уже все равно досталось.

Паскуале опять отвернулся.

- Если бы я признался, - сказал он медленно, - так и тебе досталось бы тоже. Они
отняли бы у тебя Пульчинеллу. А мне так хотелось еще раз поиграть с ним! - Он
опять протянул руку к кукле.

- Подожди, я покажу тебе, как он ходит! - И я стал разматывать нитки,
закрученные вокруг коромыслица. Паскуале помогал мне. Пульчинелла мотал головой,
будто ему не терпелось побегать по полу.

Вдруг дверь каморки распахнулась. Мы так и замерли. Старая Барбара стояла на
пороге.

- Это еще кто? - крикнула она и выронила из рук оловянную тарелку с хлебными
крошками. - А, да это приемыш тетки Теренции! Хорош молодец! Тетка по нем
убивается, ноги себе исходила, бегая за ним по городу, а он здесь сидит! Ах ты,
щенок поганый! Вот погоди, оттаскает она тебя за вихры!

Сердце у меня упало. Мне уже казалось, что сейчас из-за спины Барбары высунется
тетка Теренция, схватит меня за вихры и потащит с собой на рынок. Тогда прощай,
дядя Джузеппе и наше кукольное ремесло!

- И как ты сюда попал? - кричала старуха. - Небось в окошко пролез, как
настоящий воришка? И что вы тут делали, дармоеды? Утопить бы вас обоих в канале,
скверных щенят! Гвидо! Гвидо! - заорала она, обернувшись к двери. - Иди сюда, я
беглого мальчишку поймала!

Паскуале быстро прикрыл Пульчинеллу тряпьем, спрятал его за спину и прижался к
стене. Барбара этого не заметила. Она продолжала звать Гвидо:

- Да иди же сюда, Гвидо! Ничего он не слышит, глухая тетеря!

- Что тут за шум, Барбара? - спросил из-за двери жирный, тягучий голос. - В чем
дело?

- К нам чужой мальчишка забрался, ваше преподобие! Я его поймала, зову Гвидо, а
он не слышит. Кликните вы его, ваше преподобие!

- Какой мальчишка?

В дверь боязливо заглянул толстый, краснорожий аббат в черной сутане. Его жирный
подбородок лежал полумесяцем на белом воротнике.

- Это приемыш рыбной торговки с рынка, - тараторила Барбара. - Убежал от хозяйки
и пропадал две недели неведомо где. Еще сегодня тетка Теренция жаловалась мне.
Отвести бы его сейчас на рынок...

Аббат вошел в каморку.

- Ты что тут делал? Зачем сюда пришел? Обворовать меня затеяли? Ограбить? - Лицо
его покраснело, глаза налились кровью. Он стукнул тростью о пол и прохрипел: -
Отвечай сейчас же, негодяй!

Я попятился, опрокинул кружку с водой и еле удержался на ногах. Он поднял
трость.

- Ответишь ты или нет?

- Я не вор... - пробормотал я. - Я пришел... я пришел потому, что меня послал
синьор Гоцци.

Аббат опустил палку. Брови у него стали круглыми от изумления.

- Кто? Синьор Гоцци? Зачем он тебя послал?

- Чтобы я отнес медовые лепешки этому мальчику. Синьор Гоцци сказал: "Пусть он
хоть раз в жизни поест досыта за здоровье старого Карло Гоцци!"

Аббат изменился в лице. Он покраснел, растерянно замигал глазами, нижняя губа
отвисла. Я видел, что он озадачен.

- Он сказал еще: "Аббат Молинари богат, как Крез, а морит своих слуг голодом.
Какая скотина!" - одним духом выговорил я.

Аббат вздрогнул, словно его ударили, и посмотрел налитыми кровью глазами сначала
на меня, потом на Паскуале и на Барбару.

- Ах, пресвятые угодники! Чего только не наговорят люди! - вздохнула Барбара и
принялась подбирать с пола черствые корки.

А Паскуале чуть-чуть усмехнулся. Аббат приосанился и оперся на трость.

- Ты смеешься, мальчик? Смейся. Это действительно смешно, что синьор Гоцци ведет
себя не так, как подобает графу и дворянину. Он верит сплетням и сует нос, куда
его не просят! Старый болтун! Вся Венеция смеется над ним! - Он обернулся ко
мне. - Передай это своему господину, и чтоб я тебя больше не видел! Барбара,
выпроводи вон этого оборвыша, приятеля графа Карло Гоцци!

Барбара схватила меня за плечи и потащила в кухню.

- Отвести бы тебя к хозяйке, скверный мальчишка! - бормотала она. - Жаль,
господин аббат не велел. Да уж попадись ты мне еще раз в руки! - Она вытолкнула
меня во двор и с треском захлопнула дверь.

Я вздохнул всей грудью и поплелся к воротам. И вдруг я вспомнил, что мой
Пульчинелла остался в каморке Паскуале! Как я вернусь без него к дяде Джузеппе?
Если Барбара или господин аббат найдут куклу, они, наверное, разломают или
сожгут ее! Я повернул к дому и на цыпочках подошел к окну каморки. Сердце у меня
забилось. Аббат бил Паскуале.

Я присел на землю, пролез в узкое пространство между стеной и дверью,
прислоненной к стене, и притаился. Если бы Барбара вышла на двор, она меня не
увидела бы.

- Ты будешь еще говорить, что я морю тебя голодом? Будешь? - спрашивал аббат.
После каждого вопроса слышался глухой удар. Паскуале стонал и плакал, и вдруг он
закричал во весь голос:

- Буду! Всегда буду говорить! Всем буду говорить!

Аббат зарычал от злобы, и удары посыпались еще чаще.

Я заткнул уши, закрыл глаза и, дрожа, прижался к стене. Сердце у меня сжалось.
Бедный Паскуале! Тетка Теренция колотила меня все-таки не так жестоко... И он
еще морит Паскуале голодом!.. А у того все время болит нога. Хоть бы убежал он
от аббата куда-нибудь!

Я отвел руки от ушей и прислушался. Ударов больше не было, слышался только тихий
плач, будто в каморке скулил щенок. Я выглянул из-за двери. На дворе - ни души.
Я подполз к окошку и тихо позвал:

- Паскуале...

Плач умолк.

- Паскуале! - сказал я погромче.

- Это ты, Пеппо? Как они меня мучают! Я не могу больше, я уйду, я убегу от
них... Это ничего, что нога болит, я все-таки убегу отсюда!

Я снова пролез в окно и спрыгнул к нему. Он быстро вырыл Пульчинеллу из-под
соломы.

- Идем скорее, Пеппо! Сейчас аббат обедает, а Барбара подает ему кушанья! Они
нас не увидят!

Он попробовал встать на ноги и застонал от боли. На щеке у него была синяя
вспухшая полоса от удара трости. Я взял его под мышки и подтянул к окну. Он
снова застонал, когда пришлось согнуть больное колено, но все же выкарабкался на
двор. Я схватил Пульчинеллу и вылез следом за ним. Мы пошли к воротам, держась
возле самой стены, чтобы нас не увидели из верхних окон. Паскуале хромал,
вцепившись мне в руку, и стискивал зубы, чтобы не стонать. Пот катился у него по
лбу.

<...>