Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Воспитание мальчиков.

Наталья Нестерова.

Бить или не бить.

Как и большинство людей, я ругаю телевидение. Как и то же самое большинство,
периодически его смотрю. Мой любимый канал - "Культура". Не только мой, понятно.

Однажды моя подруга уезжала в отпуск и давала инструкции другой нашей подруге,
которая будет присматривать, выгуливать Пьерошу - крайне энергичного и
шаловливого песика.

- Когда уходишь и Пьероша остается один, запри его, пожалуйста, в гостиной,
проверь, чтобы дверь захлопнулась и не распахивалась от его бросков. Включи ему
телевизор, канал "Культура".

- Обязательно "Культура"?

- Обязательно! Другие каналы Пьерошу сильно возбуждают, и он может погрызть
мебель.

Вот и на меня реклама действует точно государством разрешенные пытки над здравым
смыслом, эстетикой и хорошим вкусом. Иногда меня приглашают на ток-шоу
"Культурная революция". Темы бывают острыми, подчас - провокационными. Однажды
предстояло обсудить проблему физического наказания детей: бить их или не бить. Я
ехала на запись передачи и терзалась: предстану садисткой, замаскированной под
милую даму. Вы говорите, что детей надо бить? Кошмар! Каково же было мое
удивление, когда обнаружилось, что мою точку зрения разделяют достойные люди,
совершенно не похожие на извергов.

Физическое наказание не может быть нормой, ежедневным ритуалом, платой за
"двойку" в школе, за разбитое футбольным мячом соседское окно или выбросом
родительских эмоций, не имеющих никакого отношения к поступкам ребенка.
Тургеневу очень повезло, что его сумасшедшая мамаша, наказывавшая розгами своих
детей и дворню впрок, не смогла убить сыновний талант, хотя и попортила будущему
писателю психику изрядно.

Лупить ребенка до пяти лет - форменное изуверство. После пятнадцати -
бессмысленно.

Когда Митя в последних классах школы напился и накурился сигарет и папа притащил
его домой в третьем часу ночи, я уже дошла до умопомрачения - колотила Митю
кулаками, не разбирая, где нос, а где торс...

Он стоял, принимал мои удары и говорил:

- Мамочка, бей! Только не плачь!

Какой, спрашивается, смысл колотить этого верзилу, находящегося в состоянии
алкогольного опьянения и табачного отравления?

Но между пятью и четырнадцатью мальчишескими годами наступает период, когда они
испытывают себя и мир, когда они совершают поступки провокационные, когда они
нащупывают предел допустимого, когда их тянет в запретное. Запретное - это
всегда угроза жизни или нравственности. А родительские предостережения
воспринимаются как пустое сотрясение воздуха: это - хорошо, это - плохо, туда -
не ходи, этого - не бери. Я сам разберусь. Или, по крайней мере, попробую
разобраться.

* * *

Порка ремнем номер один случилась, когда они отправились в бега.

Ранняя теплая весна, Никите семь лет, Мите четыре года. Мы снимаем квартиру у
черта на куличках, в Загорье, - от метро сорок минут на автобусе добираться.
Зато рядом прекрасный лесопарк. И три автобусные остановки до станций электричек
Бирюлево-товарная и Бирюлево-пассажирская. Приезжаем после работы, на маме лица
нет. Она разрешила им немного погулять на улице, но мальчики пропали. Она их
звала в окно традиционным: "Никита, Митя, домой!" - нет детей во дворе. Выходила
на улицу, обошла детские площадки - нет внуков.

Следующие три часа мы с Женей нарезали круги по району. Мама стояла на балконе,
и при очередном нашем возвращении на исходную позицию мотала головой: дети не
пришли. Вокруг велось строительство жилых домов, и Никита уже получил травму
пальца, играя на стройке. К счастью, только ноготь посинел, а потом слез, пальца
Никита не лишился. В Бирюлевском лесопарке, по слухам, маньяки под каждым кустом
сидят. Я обегаю стройки, Женя утюжит лесопарк - кругами носимся, периодически
забегая во двор. Мама по-прежнему стоит на балконе и мотает головой, детей нет.

Три часа подобных упражнений способны нагнать парализующего страха даже на меня
- особу, не склонную к панике и проявлению излишних эмоций.

Стоим под балконом, Женя обнимает меня и говорит про милицию, куда мы сейчас
обратимся. Муж никак не может погасить лихорадочную дрожь, которая сотрясает мое
тело, будто подключенное к высоковольтной сети.

И тут они появляются. Выплывают из арки между домами. В шортиках и симпатичных
футболочках. В руках у каждого эскимо на палочке, наполовину уже облизанное, и
газеты под мышками. Весело болтают. Вполне живые, совершенно здоровые и
довольные.

Лихорадка моя прошла мгновенно. Повторюсь с электрическим сравнением: будто
отключили от линии энергопитания, рубильник опустили. Но голова-то еще не
заработала. И первое, что я сделала: протянула руки, вытащила газеты, прочитала
их названия.

- "Известия", "Правда". Где вы их взяли?

- Купили.

- Зачем, ведь мы эти газеты выписываем?

У Жени период счастливого ступора был гораздо короче. Он заехал по эскимо
(наверное, метил по мордашкам, но удержал себя), недоеденное мороженое улетело
далеко в сторону, схватил сыновей за шиворот, поволок в подъезд. Никита и Митя
едва касались пяточками ступенек, когда транспортировались в квартиру.

При этом Женя умудрился за время скачек до третьего этажа и попутных встрясок
выбить из сыновей ход предшествующих событий. Потом я выпытала и подробности.

Они решили отправиться в путешествие. Дальние страны и приключения всегда манили
Никиту. Естественно, что старшенький был инициатором побега. Митя по ревности
характера никогда не желал отставать.

Начали они с автобусной остановки. Где побирались.

Замечу, что до эпохи повального нищенствования, до беспризорников и стай
бродячих собак, до актеров всех мастей: от "мы сами не местные, на вокзале
ограбили" до "помогите больному ребенку на операцию" - оставалось еще добрых
десять лет. Запас народного милосердия еще не начал тратиться и уж тем более не
перешел в фазу откровенного раздражения: "что вы врете и за дураков нас
держите?", "парень, может, ты и в Афгане ноги потерял, а не свалился пьяным под
электричку, но руки-то у тебя целы и голова на плечах, а побираешься", "девушка,
выходя на промысел, хоть бы маникюр не наводила - у несчастных матерей не бывает
таких ногтищ".

Что касается Никиты, то ларчик просто открывался: мы как-то обсуждали с мужем
статью в иностранном журнале про технологию попрошайничества, вспоминали смутные
картины детства: по проходу трамвая катит на деревянной тележке с подшипниками
безногий калека, инвалид войны, просит добрых людей помочь, кто чем может,
пострадавшему на фронте. Потом калеки-инвалиды-попрошайки исчезли. Неужели приют
на острове Валаам смог всех уместить?

Никита намотал на ус полезную информацию. И на автобусной остановке рассказывал,
что мама его в больнице, а папа пьет водку и каждый день бьет их, что они с
братиком хотят поехать к бабушке, которая тоже больная, но будет их кормить.
Принять моих детей, хорошо одетых, за голодных сироток? Но факт остается фактом:
народ отвалил им столько денег, что карманы шорт разбухли от серебра и меди.
Разбогатеть оказалось очень просто.

К нашему счастью, на железнодорожной станции Бирюлево мальчики заплутали в
подземных переходах и в выходах на платформы. Им все попадалось "На Москву" и
"На Москву", что никак не соответствовало идее настоящего путешествия. Денег у
них было предостаточно, на автобусе поехали до "Коломенской", где мы раньше жили
в съемной квартире и где находился их первый детский сад. Обошли его по
периметру, вспомнили девочку Настю, которую все ребята рвались катать на санках,
потому что Настя с родителями недавно вернулась из-за границы и расплачивалась с
"тягловой силой" жвачками. Никита сказал, что несколько раз переворачивал Настю
в сугроб, а Митя заявил, что, не дождавшись своей очереди, просто заехал Насте
по башке, чтоб не воображала. Тогда воспитательница, кстати, на Митю накричала,
а бедную Настю пожалела, ничуть не озаботившись барскими утехами девочки.
Настины родители подмасливали персонал детского сада импортной дребеденью, вроде
ярких пластиковых пакетов.

У станции метро Никита и Митя с важным видом подошли к газетному киоску, один
купил газету "Правда", другой - "Известия". Названия привычные слуху, ведь
бабушка и папа постоянно обмениваются: "Женя, ты прочитал "Известия"? Я возьму?"
- "Конечно. "Правда" на столе в кухне, Александра Семеновна".

Подкрепились пончиками, мороженым. Спустились в метро, купили жетоны - все как
взрослые, денежные, самостоятельные. Вышли на станции "Царицыно". Там по
периметру площади десятки автобусных маршрутов, развозивших людей по московским
окраинам. Опять-таки, к нашему счастью, ребята знали, где наша остановка и на
автобус с каким номером нужно садиться. Время для детей летит быстро, им
казалось, что отсутствовали недолго, что бабушка не заметит, как ушмыгнули со
двора, что вернутся домой до прихода родителей как ни в чем не бывало.

Гнев (точнее сказать - испуганная ярость) отца был нешуточным. Выдергивая ремень
из брюк, Женя орал, часто повторяя глагол "узнаете":

- Вы узнаете, как убегать из дома! Вы узнаете, как побираться! Вы узнаете, где
раки зимуют! Вы узнаете, как маму и бабушку доводить до валерьянки!

Первым экзекуции подвергся Никита, с которого рывком были содраны шорты так, что
оголилась нежная детская попка. Я закрыла глаза, потому что вмешиваться было
нельзя. Женю трясло от гнева. Женя очень сильный физически и спортивно развит.
Когда мы учились в университете, его просили выступать за честь факультета
журналистики на всех соревнованиях: от легкой атлетики до лыжных кроссов.

Хлоп! Жуткий удар. Хлоп! Потише, но Никита заойкал.

Открываю глаза, чуть не падаю в порыве остановить мужа-изувера. То есть посылаю
тело вперед, но вовремя торможу.

Женя бил через раз. Хлоп (изо всей мочи) - по столу, хлоп - по Никите (с
минимальной силой). Со стола полетели книжки, грохнулась настольная лампа, но
Никита нисколько не пострадал.

В качестве повторяющегося звукового сопровождения при каждом "хлоп!" теперь
выступал глагол "запомните".

Женя кричал:

- Вы запомните, как удирать из дома! Вы запомните, как прикидываться нищими! Вы
запомните, как газеты покупать!

Женин гнев клокотал недолго. Пришла очередь младшего, Мити. Папа выдохся. Потряс
перед Митиным носом кулаком и ремнем:

- Ты понял? Следующий раз тебе еще больше достанется! Живого места на заднице не
оставлю!

- Да, папа, я понял.

- Скажи, что следующего раза не будет, - тихо подсказала я.

- В следующий раз, папа, мы...

- Митя! - прошипела я.

- По стенке размажу, - размахивал Женя ремнем в воздухе, - и маме с бабушкой
соскребать не разрешу.

- Митя! - толкнула я сыночка в спину, мол, правильный текст надо произносить.

- Следующего такого раза не будет, папа!

Мы посчитали воспитательный момент законченным. Наивно полагали, что одно битье
навсегда ликвидирует страсть к бродяжничеству. Но хоть на несколько лет ее
отбили - в полном смысле слова отбили.

* * *

Возможное мнение: наша реакция на побег сыновей была чрезмерной, мы перетрусили,
мы гасили их самостоятельность, без которой мужчины вырастают безвольными
нюнями. Мальчик, который не рисковал своей жизнью в детстве, превратится в
бесхребетного слюнтяя, даже при замечательных внешних данных, этакий лев с
сердцем кролика. Мнение вполне разумное. Добавлю: девочкам тоже полезно на пике
испытаний познать свои возможности.

Именно таким было нашим с мужем детство. Я родилась и выросла на востоке
Украины, в Донбассе, в городе Кадиевка Луганской области. Женя родился в
Ленинграде, он настоящий питерский, школу заканчивал в родном городе. Но в
промежутке от первого до девятого класса жил в провинции. Отец Жени был военным,
и они переезжали из одного гарнизона в другой, большей частью - по Заполярью.
Словом, и я, и муж росли уличными детьми. Нас выпускали утром после завтрака на
волю, требовалось показаться дома, чтобы пообедать. Но иногда мы не прибегали
обедать, если "войны" затягивались, если забывали о времени, строя землянки,
сплавляясь на самодельных плотах по бурным весенним речкам, обчищая сады с
вырвиглаз-кислыми, но вожделенными яблоками, играя в футбол и вышибалу,
заготавливая камни для нападения на банду из соседского двора, подглядывая в
женскую баню (в мужском отделении смотреть было не на что, все дядьки похожи на
горилл), да и просто разговаривая о страшном - о гробах, которые ночью тарахтят
по темным улицам, о восставших мертвецах, привидениях и прочих скелетах. Мамы, в
общем-то, не слишком переживали из-за нашего отсутствия в обед. У мам и бабушек
была налажена громкая связь через окна: "Твоего нету? И мой где-то носится".
Когда вся компания отсутствует, повода для волнения нет.

И вот теперь мы с Женей решительно пресекаем желание сыновей пуститься в
свободное плавание. Со всей родительской яростью пресекаем. Не потому, что хотим
уберечь от опасности, а потому, что опасности переменились. Если бы жизнь катила
с прежней неспешностью, если бы мы жили в провинции времен нашего детства - да
гуляйте, сколько хотите! Ведь самим проще - утром выпустил, вечером поймал,
отмыл грязнулю, отругал, накормил и отправил спать. Но мы живем в мегаполисе,
рыскать по которому - только навыки беспризорника приобретать.

* * *

Второй раз их наказывали ремнем за воровство денег. Обнаружилось оно почти
случайно. Бабушка Саша с Митей пошли в магазин купить томатную пасту. Банка
пасты стоила тринадцать копеек. Моя мама, высыпав на ладонь мелочь, откладывала
перед кассиршей: пять копеек, три копейки, две монетки по копейке, пальцем
разгребала монетки, чтобы найти достоинством в три копейки...

Мите (пятилетнему) надоело:

- Бабушка, что ты возишься! Вот!

Вытащил из кармана красную десятирублевую купюру с портретом Ленина и бухнул на
прилавок. Мама и кассирша дружно ахнули.

Немая сцена. Митя пожимает плечами:

- Тетя, нам сдачи девять рублей восемьдесят семь копеек.

- Хорошо считает, бандит подрастающий, - сказала кассирша.

Мама приходит в себя, быстро расплачивается, забирает червонец, волочет Митю к
выходу, не обращая внимания на комментарии кассирши и людей из очереди про то,
что воры - они врожденные, в семь лет уже видно (Митя обманул публику своим
большим ростом и математическими способностями), родители у мальчика, наверное,
по тюрьмам ошиваются, коль на бабушку бросили...

Дома мама проводит предварительное расследование, вытрясая из Мити подробности
воровства.

Подробности заключаются в часто повторяемом вопросе:

- Почему Никите можно, а мне нельзя?

Час от часу не легче! Выясняется, что Никита брал деньги, что купил марки у
приятеля, который хвастался своими кляссерами.

Денег нам всегда не хватало. Подчас - катастрофически. Но почему-то деньги мы не
считали. Получил зарплату - положил в заветную коробку из-под гаванских сигар.
Мама, я и муж брали из коробки по мере надобности. Надобности не кончались, а
деньги таяли быстро. Подчас выворачивали карманы, искали завалившиеся монетки на
дне сумок, чтобы наскрести на проезд в метро. Но, повторюсь, учета поступлений и
расходов не вели.

Мы пришли домой и выслушали рассказ мамы - краткий, только факты кражи денег
мальчиками (могу представить, как ей далось это спокойное изложение), посмотрели
на сыновей, болванчиками застывших на диване, молча переглянулись: наказание
должно быть жестоким и неотвратимым.

Женя не вспылил, не орал, хотя лицом поменялся. Процедил:

- Снимайте штаны! - и стал медленно расстегивать ремень на поясе.

Досталось и Никите, и Мите. Женя лупил их молча. И это в определенном смысле
было унизительнее гневных криков. Ведь, даже наказывая животное плетью, человек
ругает его вслух. (Укладывая детей на ночь, я проверила их тела - ничего
страшного, никаких травм мягких тканей.)

Отложив ремень, Женя сказал:

- Надевайте штаны. Можете сходить пописать и попить. А потом мы поговорим
по-мужски.

Я не знаю, что говорил им Женя. Сама бы я не нашла верных слов, потому что
захлестывали панические эмоции.

Для меня нет страшнее преступления, чем воровство чужого: имущества, денег -
того материального, что человек нажил своим трудом. Дважды у меня вытаскивали
кошельки из сумки. Один раз на рынке в Лужниках, второй раз, через десять лет, в
метро. И оба раза мне становилось дурно до тошноты. В Лужниках я забрела за
контейнеры - народные "бутики" девяностых. Уткнулась лбом в холодный металл и
тихо рычала: ужасно противно, когда содержимое желудка бунтует. Ограбленная в
относительно благополучном две тысячи третьем, на станции метро "Бауманская", я
искала скамейку, на которую плюхнуться бы и подавить рвотные позывы. И не денег
было жалко, хотя лишними они никогда не были, мутило от воображаемой картины.
Вот он (или она) пересчитывает ворованные, минуту назад мои деньги, суммы
немалые, ликует. Он - герой, смельчак, ловкач, он глупую тетку обчистил. Славьте
его, братва, наливайте! Подонок!

В Лужниках я детям зимнюю одежду подешевле хотела купить. Рассказывали, что цены
там в два раза меньше по сравнению с магазинными, я и рванула. Сэкономленное
хотела тут же, на Лужниковском рынке, потратить на оренбургскую пуховую шаль для
бабушки Алисы, моей свекрови, она давно мечтала о такой.

А на "Бауманской" я вышла, когда ехала в онкологическую больницу, чтобы
врачу-рентгенологу, который метастазы во мне убивал, вручить денежную
благодарность. Есть врачебные специалисты - реаниматологи или те же
рентгенологи, которых не балуют конвертами с гонорарами. Вот и у меня не
получилось.

* * *

Моя острая реакция на воровство, конечно, не исключает знания того, что
практически каждый ребенок пробует в детстве что-нибудь стянуть. А обчистить
чужой яблоневый сад - так это вообще ритуальная забава. И своим сыновьям,
которые стянули деньги, мы не торопились приписывать порочные наклонности. С
другой стороны, любой порок, как флюс, - зреет безболезненно и незаметно, а
потом вдруг полфизиономии раздует и перекосит.

Дети живут в мире, похожем на дом, точнее - на комнату, в которой много-много
дверей. И дети прекрасно знают, что некоторые двери нельзя открывать. Однако
очень хочется, и они пробуют. А за дверью - опасность, физическая или
морально-нравственная. И нужно раз и навсегда (второй раз, третий, десятый и
навсегда) отвадить их от желания переступать опасный порог.

И тут важны две вещи. Во-первых, ребенок должен знать, что вы его любите больше
жизни. Во-вторых, ваши эмоции должны быть острыми, крайними и правдивыми.
Ребенку важно видеть, что мама или папа по-настоящему страдают, хотя и кричат,
руки распускают, что родители испуганы не на шутку, что если они прибегают к
крайнему средству, значит, проступок действительно серьезный.

Есть родители, которые лупят ребенка за "двойку", за разбитую хрустальную вазу,
за порванную одежду, за сломанный будильник и далее по списку "преступлений",
обязательных в нормальной детской жизни. Бьют, потому что шумит, а ему десять
раз сказали - замолкни! Да и как бьют! Папа газету отложил, зевнул, потянулся и
взялся за ремень. Мама борщ доварила, плиту выключила и приступила к экзекуции.
Эти родители недалеко ушли от садистов.

Один мой приятель рассказывал, что после наказания дочерей ремнем ему становится
жутко плохо - поднимается давление, заходится сердце. Лежит он на диване, жена и
девочки носятся с микстурами, пилюлями и стаканами воды. И приступ папин дочерей
пугает сильнее, чем физическая расправа.

- В таком случае, не пробовал ты пропустить расправу и сразу свалиться якобы в
приступе? - спросила я.

- Пробовал. Неэффективно. Они же видят, что я придуриваюсь, ничего у меня не
болит. Бодро включаются в представление, а потом хихикают в своей комнате.

* * *

Мите было восемь лет, когда последний раз я подняла на него руку. Дело
происходило в Мехико. Муж работал там собственным корреспондентом "Комсомольской
правды". Мы - при нем, в длительную командировку едут всей семьей. Квартира, она
же корпункт, в два с лишним раза больше московской. Мыть полы без швабры -
тяжело. А швабра пропала. Сгинула. Все обыскала - нет швабры. Митя искал вместе
со мной, ходил по квартире, предположения выдвигал:

- Может, из гостей кто-нибудь взял? Или соседи?

- Как ты себе это представляешь? Заглянули чаю попить и ушли со шваброй? Ложись
на пол, лезь под кровати, посмотрим там.

И на пол ложился, и заглядывал во все углы - так целую неделю. Пока за какой-то
надобностью не заглянула я в большую коробку от телевизора в кладовке, где
хранились нужно-ненужные вещи. В коробке лежала швабра со сломанной ручкой.

Я настолько опешила, что вышла из кладовки с двумя обломками швабры в руках и
протяжно спросила:

- Митя-а-а?

- Извини, мама, я нечаянно сломал.

- Ах, нечаянно! - заорала я. - А врал тоже нечаянно? А про гостей и соседей
сочинял тоже нечаянно? Спектакль разыгрывал нечаянно? Швабра - это ерунда! Но ты
обманывал! На чистом глазу, как последний врун!

Я кричала и бегала за сыном по квартире, размахивая остатками швабры, несколько
раз попала по спине, но не сильно.

Вечером, рассказывая обо всем мужу, я говорила:

- Понимаю: он нас, да и себя испытывал. Митя за свою недолгую жизнь переколотил
много посуды, испортил кучу вещей. Чего стоит только журнальный столик,
стеклянную столешницу которого Митя разбил. Швабра в этом ряду - чепуха. Он
разведывал: что будет, если слукавить, промолчать о содеянном. Кроме того, как
выяснилось, Мите запала в голову мысль, когда-то мною высказанная, что
отсроченное наказание не бывает суровым. Я ему показала отсроченное! А признайся
он сразу, отделался бы легкой нотацией. Чего ты улыбаешься? Радуешься, что не
сам палачом выступил?

- Только удивляюсь. Как это Митька не сообразил тихо вынести сломанную швабру на
улицу и выкинуть? Тогда бы ему все сошло с рук.

* * *

Наверняка нашим детям многое сошло с рук ввиду отсутствия у нас информации. Я не
знаю, например, когда они впервые попробовали курить или пить вино. Но
совершенно убеждена, что наказание должно соответствовать проступку.