Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Падди Кларк ха-ха-ха

Родди Дойл

Действие повести происходит в Ирландии в 1968 году. Главному герою Патрику 10
лет, его брату Синдбаду и того меньше.

<...>

Ужин был не готов. Синдбад оставил правый ботинок на стройке. Нам запрещали там
играть, и мелкий соврал, что не помнит, где его забыл, этот ботинок. Ма Синдбада
отшлепала. Держала его за руку и шлепала, а он уворачивался, так что не сильно
досталось. Но Синдбад все равно ревел, и ма его отпустила.

Синдбад у нас рева-корова.

- Не дите, а сто фунтов убытку, - сказала она Синдбаду, сама чуть не плача. И
велела после ужина пойти нам вдвоем и отыскать этот ботинок. Я, видите ли,
должен был за младшим приглядывать.

Впотьмах еще переться через дырку в заборе, через пустырь, а на стройке грязища,
сторожа, в цемент еще вляпаюсь. Ма отправила нас мыть руки. Я прикрыл в ванной
дверь и прописал Синдбаду за все хорошее.

Я должен был присматривать за Дейрдре, лежащей в колыбельке, пока ма надевала
мелкому чистые носочки. Она вытерла ему нос и глаза прямо костяшками пальцев и
долго-долго смотрела ему в глаза. "Ладно-ладно, успокойся уже", - говорит. Я
испугался, что сейчас ма спросит, что же все-таки случилось, а он наябедничает.
Я качал колыбель, подражая ма.

<...>

Стащить самую здоровую коробку. Идея была Кевина, значит, отличная. Кто сопрет
самую большую вещь, тот выиграл. Но коробка должна быть полная - это стало
основным правилом после того, как Лиам вынес из магазина коробку, в которой
привезли пачки кукурузных хлопьев. Красть можно не во всяком магазине. Надо
соблюдать осторожность. У каждого места своя особенность, хотя тетки за
прилавками зачастую не знают этого. Вот в одном магазинчике в Рахени легко было
стащить журналы, а вот комиксы лежали на прилавке, под бдительным присмотром
трех старых ведьм. С журналами все было проще. Эти глупые женщины думали, что
дамские журналы и альбомы с вязанием нас не заинтересуют, поэтому полка с ними
располагалась рядом с дверью, чтобы те хорошо смотрелись в витрине. И еще:
первыми всегда обслуживают взрослых. Я ждал подходящего момента: стоял на улице,
делал вид, что завязываю шнурки. Входит женщина; все три старухи кидаются
услужить ей, тем временем я наклонился и схватил сразу пять женских журналов.
Потом мы рвали их в клочья в проулке за новой библиотекой. Однажды я украл
журналы "Футбол" с подоконника. Глазам не поверил, когда его заметил. Наверное,
на прилавке кончилось место. Проскочила даже мысль, что это приманка. Я
задумался, огляделся по сторонам и схватил его. Другой магазин, в Балдойле,
прямо приглашал вас стащить у них печенье. Жестяные банки с печеньем были
расставлены на полочке прямо под прилавком. И пока продавщица отсчитывает тебе
анисовые шарики, можно было набить карманы. В одной коробке "Золотое зерно",
причем ни одной молочной печенюшки, одни шоколадные. Мы выстраивались в очередь
именно перед этой коробкой. Продавщица думала, что мы очень воспитанные. В
магазине было темно, так что крошки она не замечала.

Нас поймали.

Моя мама увидела нас и рассказала отцу. Она гуляла с сестренками и увидела, как
мы тащим пачку женских журналов. Я заметил ее, еще не свернув в переулок, но
притворился, что никого не видел. На секунду отказали ноги, в желудке засосала
пустота. Я еле сдержал стон. Что она делает в Рахени? Она никогда не ездила в
Рахени. Это же в нескольких милях от Барритауна. Мне срочно нужно было в туалет.
Остальные продолжали наблюдать. Я рассказал им о маме, они тоже перепугались. Я
подтерся носовым платком Синдбада, который со слезами рвался к мамке. Кевин
отвесил ему подзатыльник, косясь на меня, что все в порядке. Синдбад и без того
рыдал, не обращая внимания на боль, и Кевин от него отстал. Потом посмотрели на
мою какашку. Идеальная, как пластмассовая. Никто из них даже не стал смеяться
надо мной, когда ее увидел.

Обратно на улицу можно было выбраться только одним путем - тем же, каким мы сюда
пришли. Я ненавидел свою маму. Небось за углом караулит. Отшлепает меня, и еще
доля Синдбада мне достанется, да на глазах у всех.

Это Кевин виноват. Я только рядом стоял.

Звучит неправдоподобно. Я все еще был в беде.

Иэн Макэвой свернул за угол первым. По его лицу я догадался, что мамы там нет.
Мы радостно закричали и выбежали на дорогу. Она нас не видела.

Нет, видела.

Нет, не видела. Иначе она пошла бы за нами и заставила вернуть журналы в магазин
и попросить у продавщиц прощения. Она была слишком далеко, чтобы узнать нас. Она
не видела, что мы сделали, только то, что мы убегали. А мы не убегали, мы просто
в догонялки играли. И мы заплатили за журналы. А они старые, нас продавщицы
попросили их забрать. Она была слишком далеко. А еще я похож на своих двоюродных
братьев. Я стянул свитер - где-нибудь спрячу и приду домой в одной рубашке. Это
не мог быть я, просто мальчишка в голубом свитере, как у меня. А на мне его не
было. Она смотрела на Кэти в коляске. Была слишком занята.

Нет, она нас видела.

И отцу рассказала. И папка меня убил. Даже оправдываться не позволил, и к
лучшему. Я бы все отрицал и попал бы в еще большую беду. Порол ремнем. Ремень он
не носил, хранил его только ради этого. Сзади по ногам. И по руке, которой я
пытался прикрыть ноги. Та рука, за которую он меня держал, болела еще дня
три-четыре. Я бегал по кругу по гостиной, стараясь быть как можно ближе к ремню,
тогда не так больно. Надо в следующий раз по-другому: прижиматься спиной к
ремню, чтобы не оставалось места размахнуться. В доме плакали и орали все, не
один я. Свистел ремень; папка старался хлестнуть покрепче. Играл со мной,
развлекался. Потом он остановился. Я дернулся вперед, еще ожидая удара, еще не
сознавая, что папка совсем отстал от меня. Руку он отпустил, и я почувствовал,
что она болит там, где соединялась с плечом. Я начал безудержно рыдать. Хотя не
хотел. Потом задержал дыхание. Все закончилось. Теперь ничего не случится. Оно
того стоило.

Папка обливался потом.

- А теперь - к себе в комнату. Немедленно. - Голос у него был не такой жесткий,
как он старался.

Я оглянулся на маму. Она стала белая как полотно, и губы белые. Так ей и надо.

Синдбад уже был в комнате. Ему тоже слегка перепало, хотя обвинили во всем меня.
Он ревел, лежа ничком на кровати. Увидев, что это я, он притих.

- Вот, любуйся, - показал я Синдбаду свои исхлестанные ноги. - Покажи свои.

И половины моего не получил. Я молчал. Сам видит, сколько причитавшихся ему
ударов досталось мне. Я видел, что он думает именно об этом, и мне этого было
достаточно.

- Он большой ублюдок, - выругался я. - Правда?

- Ага.

- Он большой ублюдок, - повторил я.

- Он большой ублюдок, - отозвался Синдбад.

Мы залезли под одно одеяло и устроили бой. Мне нравилась темнота под одеялами. И
то, как легко от нее можно избавиться. И нравилась тяжесть одеял, особенно
давление на макушку. И тепло. В комнату проник свет. Кто-то поднял одеяло.
Синдбад забрался ко мне.