Отправлено: 25.06.07 00:52. Заголовок: Горький А.М., рассказ Экзекуция, журнал Колхозник 1935

ЭКЗЕКУЦИЯ

«Экзекуция - исполнение судебного решения».
Словарь юридических терминов.

Май был сухой, дождь только дважды оросил жёсткий суглинок полей деревни Дубовки, и
опять хвастливо развернулись, всё более медленно пошли длинные, жаркие дни. С июня зашумели
сухие грозы, обманывая надежды крестьянства. Только во второй половине июня небо сплошь
покрылось оловом облаков и на поля посыпалась мелкая пыль дождей, назойливых по-осеннему.
- Видать, и семян не воротим, - уныло соображали хозяева Дубовки, глядя на
взъерошенные скудными всходами клочья своей земли, - она даже в урожайные годы давала
тридцать пять - сорок пудов при посеве восемь - десять на десятину.
Удобрять её нечем было, скота мало, лошадные мужики ездили за сорок две версты в
город и, покупая там навоз у дворников купеческих домов, немножко подкармливали свои
наделы, даже платили навозом безлошадным беднякам за батрацкую работу. Вообще Дубовка жила
трудно, как и многие деревни этого скудного уезда, а волость, в которую включалась Дубовка,
особенно славилась бедностью и частыми продажами имущества крестьян за недоимки. Из
пятидесяти двух семей Дубовки половина мужиков осенью уходила в город колоть дрова
мещанству по 15-20 копеек за погонную сажень, весною – набивали погреба снегом, скалывали
грязный лёд на улицах, хватались за всякую работу, только б сохранить семье лишний кусок
хлеба. Зимою плели лапти из лыка, тайно надранного в монастырском лесу, плели вентели для
ловли рыбы (вентель, также вентерь, мережа, морда - рыболовный снаряд, сетчатый кошель на
обручах с крыльями -Ред.) и корзины из прутняка, нарезанного в оврагах. Бабы нередко
уходили в город в прислуги, и многие приживались там, бросая мужей.
Дубовка прикрепилась на извилистом берегу какой-то древней реки, она капризно
избороздила землю долинами, оврагами, построила холмы, и от неё осталась узенькая, почти
пересыхавшая летом двуимённая речка Юла, или Безымянка. Весною Юла собирала в себя ручьи с
полей и, пополняясь рыжей, глинистой водою, ежегодно обрывала, обламывала берега,
понемножку сокращая площадь посевов и узкую полосу лугов. Бедность и убожество Дубовки
никого не удивляли, - деревня славилась дерзостью мужиков, пьянством и сердитым отношением
к ней начальства, - начальство сердилось не только за неплатёж налогов, а и за то, что
считало мужиков Дубовки кляузниками, склочниками, любителями судиться.
Был в Дубовке свой мудрец, солдат Ераков, защитник Севастополя, маленький, тощий, с
бритым подбородком и баками, с длинным носом дятла и сердитыми глазами под навесом седых
бровей, человек гордый, уверенный в своей мудрости. Прилепился он на околице деревни в
хорошей избе с большим огородом, имел десять колодок пчёл, любил читать псалтырь по
усопшим, учил людей правилам хорошей жизни и терпеть не мог детей. В огороде у него
работали бабы-соседки и старуха, вторая его жена, забитая героем до полной глухоты. Он
рассказывал, что дубовцы были переселены на эту неплодородную землю из Смоленской губернии
после войны с Наполеоном в наказание за бунты и что до воли, до 61 года, он в Дубовке был
«бурмистром», но никто из стариков слова «бурмистр» не понимал и Еракова начальником
крестьянства не помнил. Как многие из деревенских мудрецов той поры, он объяснял тяжесть и
горе деревенской жизни очень просто.
- Забаловались люди. Не верят ни в бога, ни в беса, живут для брюха. И царя не
жалеют, а царь об нас печётся - волю дал, думал - народ богаче будет. Ну - ошибся его
императорское величество. Молодой был, добрый, в молодости и волчонок добёр. При помещиках
- лучше жили, тогда власть была у мужика на вороте, а не в городе. Помещик знал: от
голодного мужика, как от козла, ни шерсти, ни молока. Он ходил по земле своей с палочкой и
всё видел: одному - поможет, другому - по шее наложит. Ну, люди и жили в порядке. А теперь
вот земство завели, а оно, земство-то, на даче сидит, в карты играет с вечера до утра.
Свечки в стеклянных пузырях жгут, чтобы насекомое не беспокоило. Сам видел это баловство. А
мужики с помещиками судятся, чего никогда не было.
Кроме Еракова, был ещё мудрец Серах Девахин, портной, птицелов, охотник, мужик дикого
вида: широкоплечий, но сутулый и плоскогрудый, как будто раздавленный. Ходил он по земле не
торопясь и как-то неуверенно раскачиваясь на длинных ногах; лицо имел высоколобое,
стиснутое густейшей светло-русой, как бы полинявшей бородой, он вообще был чрезмерно
волосат, кустики волос росли у него даже на пальцах рук. Портной, а сам одевался неряшливо,
в какие-то грязные и рваные лохмотья, точно на показ своей бедности. Ему было за сорок лет,
но солидные люди звали его - Серёжка. Странно было видеть на узком лице Сераха большие и
очень красивые синеватые бабьи глаза, его глухой тяжёлый голос и дикий вид никак не
совпадали с мягкой улыбкой этих глаз. Он был любимцем женщин и парней. Это они наименовали
его Серахом, всегда внимательно слушая его размышления и, должно быть, считая «блаженным».
Покуривая пятаковую глиняную трубку на длинном самодельном чубуке, он гудел, глядя в землю:
- Вчерась в лесу выбрал сухое местечко - лёг, уснул. Проснулся - гляжу: гриб стоит,
крепенький такой молодчик, белый гриб. А когда ложился я - не было его. Вот, ядри вашу
долю, гриб три часа растёт, а жеребёнок года.
Матерно он ругался редко, а когда его спросили, почему он говорит «ядри», «ядрит», -
объяснил:
- Ядро - значит зерно, самая суть. Ядри - стало быть, крепи, грей, накаливай, как,
примерно, кузнец. Не накалишь - не скуёшь. Это и людей касаемо.
Такие его речи были мало понятны, но привлекали молодёжь тем, что не похожи были на
обычные речи дедов, отцов и всегда служили началом для иных речей.
- Зря трётесь, ребята, в город надо уходить, на фабрики, - негромко и раздумчиво
гудел он. - Там народ рабочий грамотнее, ловчей, богаче. Там - пестрота! А у нас: зимой
бело да морозно, летом зелено да знойно. В одну пору - снег, в другую - пыль. Эдак-то жить
не больно охота. В городе человек может цену себе поднять, а здесь: ты - на гору, сосед –
за ногу. Вот Лобов начал сад разводить, а вы, ядрит вашу долю, все посадки у него
выдергали. У нас состязание неправильное: состязаются для того ради, чтоб один выше другого
не лез, все должны одинаково картошку есть. В городе - там всякий ярится другому на плечи
вскочить, там - не зевай! Васька Гогин улицы мостит, брюхо отрастил, у него под рукой более
полусотни людей ходит, а когда он парнем был, я ему, дураку, морду бивал, как хотел.
Солидные люди считали Сераха смутьяном, вредным человеком, и Влас Белкин внушал
парням:
- Вы Серёжку не слушайте, он - дурак и всё врёт.
- А какую неправду говорит он? - спросил бойкий подпасок Костяшка.
Белкин ответил:
- Правды много, её - как васильков во ржи. Случайно и дурак правду сказать может,
однако учат добру не дураки, а старики.
Белкин - небольшой, сытенький, круглоглазый, горбоносый, похож на филина. Он держал
лавочку, скупал у мужиков и баб лапти, корзины, всякое рукоделье, платил керосином,
сахаром, чаем, нитками, иголками и всякой мелочью. У него было два сына - один в солдатах,
другой работал грузчиком на Волге и уже третий год не являлся на зиму в деревню.
Румянорожий Белкин тихонько покашливал, притворяясь нездоровым, но, овдовев с год тому
назад, усердно сватался к Левашевой Христине, одинокой женщине, не любимой деревней. Не
любили её за то, что она пренебрегала парнями, да и вообще мужики не пользовались её
благосклонностью.
В прошлом жизнь её была несчастная, потом стала тёмной. Отец, коновал, выдал её замуж
за слесаря в затон на Оке, но вскоре пьяный утонул вместе с зятем. Христина, родив ребёнка,
умершего через месяц, пошла в кормилицы к каким-то дачникам, уехала с ними в город, и лет
десять о ней не было «ни слуха ни духа», а потом она вдруг явилась, солидная, красивая, с
нахмуренным лицом, дерзкая на слово. Поставила себе уютную избёнку в два окна, развела
огород и, когда надо, нанимая работать развесёлую бобылку Дуняшу Котомину, жила одиноко, не
очень приятельствуя с бабами, но охотно принимала в гости, всегда вдвоём, Сераха и бывшего
грузчика Лобова, чернобородого мужика с отрезанной ступнёй левой ноги, прозванного
Однопятым. На святки, на пасху к ней приезжала из села старушка учительница и будто бы
учила Христину грамоте - над этим в Дубовке посмеивались. В сватовстве Белкину она отказала
и, должно быть, обидно. Он после этого начал рассказывать, что Христина три года сидела в
арестантских ротах, а после того занималась стыдным ремеслом в публичном доме. Зная, что
Белкин ни о ком, кроме себя, не умеет сказать доброго слова, ему вообще не верили, но
рассказы о Христине многие приняли как правду, - Белкин был в дружбе с урядником. Однажды
Христину пробовали ограбить, но она вовремя проснулась и поранила чем-то грабителя, - он
ушёл, оставив кровавый след. Другой раз парни вытоптали ей гряды в огороде, после этого она
явилась на сход и сказала:
- Вот что, миряне, я - баба сильная, если поймаю которого из ваших балбесов, убью!
Сказала так, что поверили: убьёт. А приятели её, Лобов и Серах, обещали парням кости
переломать. Христину оставили в покое, но ещё более крепко невзлюбили.
- Под барыню живёт, сука!



Три года Дубов