Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

ЛЕМУРИЯ

После того, как я с грехом пополам сумел продержаться весь начальный семестр в Оксфорде, я всё же вылетел с треском после первой же сессии без права поступления заново когда либо в будущем.
Возвращаться домой было для меня полным безумием, так как отец задал бы мне порку еще более мощную, чем та, которая была напутственной от него с наказом хорошо учиться и примерно вести себя перед отправкой на учебу в Англию. Ведь теперь в его представлении я опозорил весь наш род до седьмого колена! У него самого, кстати, было образование 8 классов в школе ЗПР, на чем он был несколько закомплексован, и потому непременно хотел, чтобы хотя бы я выбился в уважаемые люди. Но, как говорится, от осины не родятся апельсины. Я не оправдал его самых смелых надежд, и теперь не смел показываться ему на глаза, и уж тем более не хотел попадать под его не знающий жалости ремень.
К счастью, у меня нашелся друг по несчастью. Звали его Нбаванга, погоняло было Баба Ванга. Я же звал его просто Ваней, он ничего против не имел, откликался. Страна, откуда он прибыл в Оксфорд, располагалась где-то на островках в океане на другом конце планеты в Южном полушарии. Называлась она в европейской традиции Лемурией. Настоящее же ее название с трудом могли выговорить даже сами ее обитатели.
Так вот, этого Нбавангу-Ваню отчислили вместе со мной по причине полной неспособности к учению. Он предложил мне улететь вместе с ним на ПМЖ в его крохотную республику, где, как он уверял, не жизнь, а рай. Поскольку других предложений ни от кого не поступало, я согласился на это. Не домой же к отцу возвращаться – запорет, нафиг, до полусмерти.

Лемурия и вправду оказалась похожей на рай. Здесь царила вечная весна, все продукты и товары невероятно дешево стоили, налогов не было, а безработным выплачивали неплохое пособие, на которое вполне сносно можно было жить. А вот язык местных жителей был сложноват. Не то слово, - он был невероятно труден даже для самих аборигенов. Чтобы правильно говорить на нем, надо было специально изучать его в местном университете. Поэтому здесь все пользовались английским, даже самые мелкие карапузы шпарили на нем на уровне B2. Но государственные акты, начиная с Конституции крохотной республики и все официальные документы неизменно печатались какими-то буквами-закорючками исключительно на местном государственном языке. Впрочем, их все равно никто не читал, кроме госслужащих высокого ранга. Менее значительные тексты были на всем понятном английском.
Местная столица больше напоминала деревню с несколькими улицами. Это был главный и единственный город в стране. Домов выше двух этажей я здесь не встречал.
Вскоре мне предоставили гражданство республики Лемурии. Нбаванга-Ваня вкратце объяснил мне основные законы, о которых он знал, и которые следовало знать и мне. Это был какой-то путаный калейдоскоп отрывочных сведений и список самых причудливых запретов. Например, нельзя было кормить крокодилов в зоопарке, но можно было это делать на природе (этим защищалось неотъемлемое от природы право крокодилов съесть тебя живьем). Нельзя было есть некоторые виды насекомых, хотя, говорят, в окрестных деревнях все отлично обходят этот запрет, благодаря подкупу полицейских, набранных из местных же крестьян. Вот такая лабуда.
Но меня это нимало не смущало, кормить крокодилов и самому есть насекомых я и не собирался. И первые дни моей жизни в Лемурии действительно напоминали рай.

Рай внезапно закончился, когда я неожиданно получил повестку из полиции буквально следующего содержания: Вам предлагается такого-то числа явиться в полицейский участок для принятия наказания поркой на основании закона № (далее шел текст из уголовного кодекса на местном наречии, которое мало кто понимал). Я немедленно побежал с этой бумажкой к Ване, чтобы тот мне перевел, в чем меня обвиняют. То, что здесь какая-то ошибка, я ничуть не сомневался.
Ваня долго вертел бумажку, даже изучал ее, перевернув вверх ногами, просматривал на свет, пока не признался, что сам ничего не понимает. За полгода учебы в Оксфорде он успел забыть и без того то малое знание родного языка, которым еще владел.
Одно он подтвердил: да, в Лемурии принято наказывать поркой. Тут он привел пример Малайзии и Сингапура, где существует тот же самый порядок наказаний.
На всякий случай Ваня спросил меня: действительно ли я не делал ничего предосудительного? Может быть, справил малую нужду возле правительственного здания или всё-таки съел запрещенного к употреблению в пищу редкого жука? Но я с негодованием отверг все его предположения.
В конце концов, мы сошлись во мнении, что мне надо самому сходить в участок и на месте разобраться со всеми возникшими вопросами к властям.

В назначенный день я явился в участок. Здесь уже собрались несколько человек, как и я не имевших понятия, за какие грехи их пригласили.
К нам вышел коп и объявил, что все мы преступники, но наши правонарушения не тянут на то, чтобы заключить нас в тюрьму, так что мы приговариваемся всего лишь к порке ремнем по голой заднице. Когда мы попросили разъяснить нам наши правонарушения, коп сказал, что у всех они разные, и ему некогда растолковывать каждому его вину, тем более что в повестках всё было написано. У меня осталось впечатление, что он и сам ничего не знает.
Коп велел всем нам раздеться, сняв с себя абсолютно всё. Глядя на то, как он поигрывает своей резиновой дубинкой, мы нехотя повиновались,
После того, как мы разделись, нам всем выдали небольшие продолговатые овальной формы полотняные мешочки с устьем, стягивающимся как у трусов вшитой узкой резинкой. Мешочки велели надеть на гениталии, прикрыв таким образом член и мошонку. Кто-то возмущался, что лучше бы выдали фартуки, а еще лучше оставили бы в трусах, кто-то жаловался, что мешочек не прикрывает волосатость, которая все равно оставалась на виду, да и, кстати, а как быть с неприкрытым задом?
- Молчать! – услышали мы в ответ. – Мешочки нужны чтобы вы не оскорбляли видом своих причиндалов судейскую коллегию, которая назначит вам наказание, зад и должен быть заголен, а волосатость… Что ж, может, еще и на ваши глупые головы шапочки выдать? Итак, первый пошел!

Первым по списку был я. Пройдя коридор, я оказался у дверей комнаты заседаний. Мне велели войти, и я предстал, как был - в одном белом мешочке в области паха – перед вершителями моей дальнейшей судьбы. Ими были двое мужчин и одна женщина.
Хотя в Лемурии все свободно говорили по-английски, официальное делопроизводство в знак независимости государства велось исключительно на местном государственном языке, со столь труднопроизносимым для европейцев произношением, что выучить его не представлялось никакой возможности. Вот на нем мне и зачитали обвинение в мой адрес. Естественно, что для меня так и осталось тайной, в чем же меня обвиняют. Неофициальная часть продолжилась на английском. Мне приказали повернуться, рассмотрели внимательно мой зад, посовещавшись относительно того, сколько ударов прилично назначить на задницу моей комплекции, затем снова перешли на государственное наречие, огласив на нем свой вердикт. Мне выдали лист с приговором, напечатанным какими–то каракулями, и объявили, чтобы я шел в комнату исполнения наказания. А я-то надеялся на полное оправдание!

Как только я вернулся в помещение, где нас раздели, коп велели мне снять с гениталий и возвратить мешочек, хотя мне уже не хотелось расставаться с этим подобием фигового листка, исправно прикрывавшего мой срам.
- Чтобы зря не изнашивать казенное имущество, - пояснил коп. – Снимай и бросай в корзину для стирки.
Далее меня препроводили в комнату со скамьей для порки, и оставили одного, сказав лечь на скамью и ждать, не задавая никому никаких вопросов, так как все вопросы уже решены.
Некоторое время я, снова полностью голый, лежал на животе в пустой комнате, в которую никто не заходил. Наконец вошел экзекутор в антиковидной маске на лице, надвинутой до самых глаз. Он молча посмотрел на меня, подошел и опустил руку на мои ягодицы. Я чуть вздрогнул от ожидания. Через пару секунд я ощутил легкий шлепок по ягодице ладошкой, потом по второй, третий. Человек попеременно шлепал меня, словно музыкант–ударник, выбивая какую-то мелодию на моей заднице. Мне стало забавно – вспомнился детский сад и шлепки воспитательницы. Но вскоре шлепки стали делаться все смачнее, так что я почувствовал в ягодицах нарастающее жжение. Когда жжение стало уже переходить в откровенную боль, вдруг все прекратилось. Я обрадовался, что все уже закончилось, и умилился гуманности лемурийской порки, что была сродни тайскому массажу эрогенной зоны ягодиц, но никак не малазийской порке бамбуковой палкой. Порщик, которому, видимо, понадобилось отдохнуть, отошел в сторону. Не отбил ли он ладони? – с почти отеческой заботой подумал я о нем.
Но что произошло дальше, напрочь лишило меня нахлынувших сентиментальных мыслей о детсадовских воспитательницах и отбитых ладонях.
Порщик расстегнул и достал брючный ремень, намотал его на руку, и вскоре я отведал хлесткий удар концом ремня, так что чуть не подпрыгнул от неожиданности. Удары становились всё крепче, боль - невыносимее, и вскоре я уже не просто стонал, а орал благим матом. В сумбурных воплях я просил прекратить пороть меня, простить за всё, и даже клятвенно пообещал и впредь воздерживаться от употребления в пищу редких жуков из Красной книги.
Когда порка закончилась, человек в антиковидной маске покинул помещение так же спокойно, как и вошел. Я, полежав еще некоторое время, пришел в себя, с трудом поднялся и вышел в помещение с копом.
Завидев меня, коп направил меня снова на комиссию, но уже другую, которая должна была оценить результат порки по видимым признакам. Мешочек на гениталии в этом случае мне уже не полагался. Комиссия - два молодых копа - осмотрели мою темно-вишневую задницу, удовлетворенно кивнули и велели мне идти одеваться. Свободен!

На этом мои наваждения не закончились, а лишь начались.
За первой последовала вторая повестка. Меня снова вызвали в участок, выпороли и посадили в КПЗ. Затем вызвали к судьям, которые зачитали мне на тарабарском наречии приговор. Меня еще раз выпороли и отправили на полгода в тюрьму.
Со мною в тюрьму было отправлено еще несколько человек – компаньоны по несчастью. В выданных нам взамен нашей одежды трусах и футболках, мы сразу стали похожи на команду местного футбольного клуба.
Я уже не надеялся на помощь глубоко некомпетентного в вопросах жизни своей родной страны Нбаванги-Вани, но и мои новые знакомые по камере никак не могли объяснить мне странности судебной системы Лемурии.
Жизнь в тюрьме была суровой. Целый день мы занимались пошивом темно-красных мужских трусов. По первым числам каждого месяца нас ожидали профилактические порки, не считая порок за невыполненный план по пошиву и прочие косяки.
Сидеть мне полагалось целых полгода. Желая облегчить свою участь, я хитростью постарался попасть в больничку, рассчитывая на более мягкий режим.
Надежды мои не оправдались. Мало того, что в больнице не отменялась ни одна из назначенных ранее порок, так тут еще добавлялись свои больничные наказания за нарушения режима. Все они были с медицинским уклоном, как, например, трехлитровая клизма с последующей поркой резиновым клизменным шлангом. А всё лечение здесь сводилось к трудотерапии, то есть всё к тому же пошиву трусов, да ещё иногда мне делали йодные сетки на ягодицах для скорейшего заживления синяков. Ни о каких обезболивающих средствах и речи не шло: «Может, тебя еще и пороть под местным наркозом?».
Был, впрочем, и положительный момент в моем полугодовом тюремном заточении. За время отсидки я не только успешно усвоил все здешние тюремные порядки, но даже в совершенстве овладел местной феней и ботал по ней лучше многих аборигенов из числа сидельцев.

Когда я вновь оказался на свободе, мою радость омрачила очередная повестка с приглашением явиться в местный отдел полиции. Внутренне негодуя, я все же не бросился в бега, а повиновался. На этот раз меня провели прямо с порога в кабинет к самому начальнику.
Он очень вежливо объяснил мне, что я, пройдя несколько порок в участке и полугодовое пребывание в тюрьме, приобрел тем самым неоценимый опыт бытования в этой среде и глубокие познания по психологии криминального мира. Особо было отмечено мое доскональное знание тюремной фени. Учитывая всё это, мне было сделано приглашение на службу в полиции.
Служба в полиции в Лемурии считалась делом престижным, и я сразу же согласился.
Мне выдали полицейскую форму и несколько пар темно-красных трусов, которые тоже являлись частью форменного облачения (ах вот для чего они!). Меня предупредили, что никакого иного белья я не должен был надевать, так как в любое время суток меня могли вызвать на дело, и мне при исполнении обязанностей полагалось обязательно быть в форме или иметь хотя бы один из ее элементов на себе, чтобы мои действия полицейского имели силу. Таким «хотя бы одним элементом» и являлись форменные красные трусы.
Так я их и носил постоянно как тайный знак принадлежности к полиции. Их наличие, кстати, могли проверить (и проверяли) в любое время.
Даже на пляже я не имел права заменить эти трусы на плавки! Приходилось приучать себя к посещению нудистского пляжа, на котором я снимал с себя в кабинке красные труселя, убирал их в сумку, и голышом отправлялся к волнам южного моря. Сначала испытывал стыд, но потом даже стало нравиться. Надо сказать, что снимая с себя полицейские трусы, я не нарушал закон, который не разрешал только их замену на что-либо другое, но не на снятие в каких-то отдельных случаях. Иначе, как бы мы должны были мыться?

Но самым поразительным и неожиданным во всей этой истории было то, что однажды я, случайно найдя в своих бумагах те злополучные две повестке, с которых всё и началось, сообразил отправить их в Оксфорд с просьбой к тамошним светилам науки перевести непонятный мне текст. Каково же было мое удивление, когда я прочел в пришедшем ответном письме, что текст в первой повестке на языке лемурийцев означал буквально следующее:
«Уважая Ваше право на доскональное знакомство с законодательством республики Лемурия, Вам предлагается с Вашего согласия посетить полицейский участок, в котором Вы могли бы исключительно по вашему желанию попробовать профилактическую порку на себе для расширения кругозора или отказаться от таковой. В случае согласия вам достаточно просто прийти в участок. Если Вам это не нужно, проигнорируйте присланное извещение».
Прочитав это, я уже догадывался, что могло быть написано во второй повестке. Предчувствие меня не обмануло, в тексте перевода после традиционного вежливого вступления значилось: «…Вам предлагается с Вашего абсолютно добровольного согласия отсидеть для расширения кругозора некоторый срок в лемурийской тюрьме…»
Дальше я не читал. Повалившись с тяжким стоном на диван, я лежал с полчаса, приходя в себя. Потом позвонил в соседний бар и заказал на дом две бутылки виски. Второй звонок сделал в участок, предупредив, что пару дней, а может и недель, не смогу выходить на дежурство. И ушел в запой.