Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Глава 1. Артем

В мои 14 лет мама с папой летом решили поехать отдыхать за границу вдвоем. Меня за то, что закончил учебный год с парой троек, с собой не взяли. Но и дома одного не оставишь. Поэтому отправили в деревню к деду, папиному отцу, Матвею Ивановичу. До того мы несколько раз у него бывали, и я знал, что держать меня будет в ежовых рукавицах. Но выбора не дали, конечно.
Чемодан, поезд, деревня…
Дед встретил в своем бревенчатом доме, окруженном большим садом и огородом, ласково. Но, едва накормив сытным обедом - жареная картошка с грибами из ближайшего леса, уха (дед у нас заядлый рыбак), салат из овощей и зелени только что с огорода, - сказал, что у меня тут обязанности. Огород поливать по утрам, урожай яблок, груш, слив собирать, в доме прибираться.
Ну, мне это не в тягость. Хоть и городской. По деревьям лазать - много ума не надо.
Через пару дней, когда я возился с лейкой в саду, из-за забора послышался голос:
- Эй, паря! Внук что ль Иваныча?
- Ну да, внук. А чего?
За забором стояли трое мальчишек. Пара погодков, мои ровесники и один помладше. Загорелые, в футболках, шортах.
- Как звать-то? Я - Леха, эт - Вася, а малой - Петька.
- Артем я.
- Айда на речку! Водица - молоко. Или не хочешь дружить?
- Хочу! Я сейчас.
Отпросился у деда. Тот рад, что с пацанами контакт есть.
- Давай, Тема! Смотри не потопни только, - усмехнулся.
Пацаны ждали у калитки. Увидев меня - заржали.
- Ну, ты пижон! На речку идем. Купаться! А он вырядился.
Я не понял, что такого смешного. Джинсы модные, футболка с ярким принтом, кроссовки белые дорогие.
- Ладно, пошли! - скомандовал Леша, заметив мою обиду.
Пацаны оказались правы. Когда вернулись, пришлось футболку стирать, кроссовки мыть. Песок, трава, глина...
Зато подружились. Мировые пацаны оказались. Веселые. Добрые. Посмеялись, правда, когда я ногой воду трогал. У меня же чуть что - ангина. И когда в кусты ушел плавки вместо клетчатых боксеров одеть. А Лешка, Петька, Васька с разбегу плюхнулись в воду. В черных, серых, синих семейных трусах.
- Давай, городской! Не жмись.
Плескались, брызгались. Плавали наперегонки.
Зауважали!
Я ведь в секцию плавания хожу. Хоть воды холодной и боюсь. Так что даже Лешка, пусть и постарше, и мускулистый, позади остался.
Когда вылезли из воды, мальчишки без стеснения скинули трусы, оставшись голышом, развесили на ветках ивы сушиться. Я поколебался, но тоже плавки снял.
- Петь, а это чего? - заметил, что у него попа красная и местами синяя.
- Аааа… Батька вчера выдрал, - отмахнулся Петька.
- Ремнем?! Больно же! За что так?
- Да его каждый день порют. Для порядка. Воспитывают! Он привычный, - сказал Вася. - А ваще у нас всех пацанов лупят, если набедокурим.
- Да ты че, Темыч, остолбенел. Не драли что ли? - шутливо ткнул меня в бок Леша.
- Неееет. Никогда. Это же больно. И стыдно.
- Ниче, у Иваныча поживешь - ремешка точно схлопочешь. Не страшно! Попой знаем! - засмеялся Леша. - Айда окунемся.
Разговор прервался. Но когда возвращались, Петька погрустнел. Почесывал попу.
- Петька! Ты где, негодник? Петька, кому сказал?! Ну, появись только у меня!!! - послышался строгий мужской голос, когда подошли к Петькиному дому.
Мальчишка бросил на нас тоскливый взгляд и побежал во двор.
- Ай-яй! Не надо! Яййййй! Больно! - заверещал он через минуту.
Мы трое приникли к щели в заборе. Рослый мужик в полосатой сине-белой майке и растянутых на коленках черных трениках ухватил Петьку за скрученное ухо, заставив встать на носочки, и тащил его в дом.
- Где был? На речку бегал? Без спросу! А дрова колоть кому? Гости у нас. Мать ужин готовить - а дров-то и нет. Вот ужо будет тебе речка! И дрова! Пшел! Заголяй зад! - мужик втолкнул скулящего сына в дом, зашел сам, хлопнув дверью.
- Ох, влетит Петьке! Пошли, в окно посмотрим, - Васька побежал к другой стороне дома.
В открытое окно было видно большую комнату. Под окном у накрытого стола сидела уже подвыпившая компания из нескольких мужиков и баб.
- Водки! - Петькин отец с тяжелым плетеным ремнем в руках подошел к столу, выпил рюмку, хрустнул соленым огурцом. - Петька, шельма, я что сказал?
Мальчишка выступил на середину комнаты. Уже без шорт и трусов. Красный от стыда, натягивая ниже подол футболки и прикрывая руками срам.
- Вот, глядите, гости дорогие! Неслухом растет. Мать с отцом для него пустое место!
Гости зашумели.
- Драть его, Максимыч, как сидорову козу.
- Ремня по голому! Да побольше!
- Поротая задница ума хорошо добавляет!
Отец, звякнув пряжкой, намотал на руку конец ремня. Шагнул к Петьке.
- Батя! Не надо! Прости! Пожалуйста! - попятился тот.
Мужик ухватил его за шиворот, развернул задом к гостям и окну. Ткнул головой себе между ног, крепко зажав. Петька присел, прикрывая руками попу и продолжая канючить. Подол футболки отец завернул до подмышек, руки скрестил за спину, заставив мальчишку встать на ноги и отклячить попу.
Теперь все видели исхлестанный, дрожащий Петькин зад.
Рука высоко поднята и резко опущена. Ремень с громким хлопком врезался в сжавшуюся попу, завернувшись кончиком на ляжки.
- Аййййй! Больно! Уйййййххххр! Простите! Ойййеее! Не буду! Не буду так! Аййййяяяяй! Больно! Не буду! Уууууууххххх! Простите!
Ремень хлестал снова и снова. Попа на глазах краснела и багровела. Петька сжимал и разжимал ягодицы, вертел попой, сучил ногами, стараясь вытянуть голову из отцовских ног. И скороговоркой, взвизгивая после каждого удара, просил простить, обещал быть послушным.
Отец остановился, вытер со лба пот. Отпустил Петькину голову.
- На четвереньки, паршивец! Передохну. Еще всыплю.
Мальчишка опустился на колени и локти, головой ткнулся в пол. Лицо красное, заплаканное, в глазах слезы.
Отец сел за стол. Выпил, закусил. Грыз жареную куриную ножку.
- Вот же зараза какая! Объяснял. Порол. И все у людей дети как дети, а этот…
- Парня в кулаке держать надо. А то избалуется. Прав ты, Максимыч, что ремня не жалеешь, - сказал один из гостей. - Домой приду - Ваську выдеру для порядку. А то уж месяц не порот.
- Ой-ой-ой! Нееет! - прошептал Васька, отходя от окна. - Запорет спьяну - неделю не сядешь!
Петькин отец вытер руки, взял ремень, вновь подошел к сыну.
- Нукось! Выше зад!
Тот, всхлипывая, послушно поднялся на ноги. Уткнув голову между отцовских колен, ухватился за его штаны. Сам высоко поднял попу, чтобы удобнее было пороть.
- Пойду я, - печально сказал Васька, смущенно пряча глаза.
Мы с Лешкой тоже разошлись по домам. Вслед неслись истошные жалобные вопли. Отдохнувший отец драл Петьку нещадно.
Я рассказал деду, что Петьку выпороли. Умолчав, что мы с мальчишками подсматривали.
- А что такого... Поучил отец сына. Вогнал ума в задние ворота. Напроказничаешь - и ты схлопочешь, - удивительно спокойно сказал дед.
Я поспешил в свою комнату. Спать, мол, охота. Кто же знал, что "схлопотать", да еще не раз, мне придется уже через пару дней...
Нет, не спалось. В глазах стояла ужасная картина порки Петьки. Как он такое пережил? Я представить не мог, если бы меня за ухо втащили бы в комнату с посторонними взрослыми, без трусов, загнули бы в такую постыдную позу и пороли ремнем так сильно. Я вспоминал вертящуюся, исхлестанную попу Петьки, сучащие по полу босые ступни. Его истошные визги, мольбы о пощаде. Вспоминал лица мужиков и баб, наблюдающих за поркой с довольной ухмылкой. Жесткое лицо Петькиного отца. Как без всякой жалости хлестал ремнем вопящего сына. Как покорно Петька ожидал продолжения порки, стоя на четвереньках в унизительной позе. Как покорно сам засунул голову между отцовских колен. Ужас! Интересно, знает ли Петька, что мы подглядывали в окошко? Тут у них, в деревне это, может быть, и нормальным считается - порка. Но со мной такого не может произойти. Дед хоть и строгий, пригрозил сегодня, но скорее всего это он так, просто попугать. Не станет пороть. Я же не деревенский пацан какой- то. Со мной так нельзя!
Сон никак не идет, ворочаюсь с бока на бок. Не могу переключиться на другие мысли.
Интересно, долго Петьку еще драли? Но хорошо, что мы не стали смотреть дальше. Вот и Ваське не повезло! Там же его отец был. И тоже пообещал его выпороть. А Васька-то уже взрослый пацан. Мой ровесник. Это Петька помладше. Сколько ему? 12? Как погрустнел сразу Васька… Боится порки. Ну, еще бы! Вон как Петьку драли сильно! Небось, сидеть теперь не сможет…
Незаметно заснул. Но утром вскочил чуть свет. Не терпелось узнать, что там у ребят. Быстро позавтракав, торопливо управился с поливкой огорода и отпросился погулять. Грибов пособирать с пацанами. Дед говорил, что в этом году уйма даже на ближайшей опушке.
Подхватив корзинку, первым делом отправился к Лешке. Ему вчера ничего не грозило. Значит, свободно выйдет.
- Леш! Выходи! - позвал из-за забора.
- Ща, погоди! - откликнулся он, высунувшись в окно. - А ты чего ни свет ни заря?
- Дед говорит грибов полно. Пойдем?
- А че, можно. Мои на сенокос уехали. Весь день никого.
Лешка запер дом, спрятал ключ под половицей на крыльце. Сегодня он был в голубой рубашке и зеленых тренировках с белыми лампасами.
- Ваську с Петькой возьмем? - спросил я.
- Петьке шкуру спустили. Сам же видел. Навряд пойдет. А Васька... Попробуем, кликнем.
Петьку увидели во дворе. О гулянках не могло быть и речи. Дрова он колол. Был во вчерашней футболке. И только. Ни штанов, ни трусов. Когда наклонялся за поленом, футболка задиралась, открывая багрово-синюю попу.
- Привет, Петь! Ну, как ты? - громким шепотом спросил я, прижавшись к забору.
- Сам видишь, - угрюмо ответил он, догадываясь, что мы как минимум слышали вчера его вопли. – Батя вчера выдрал. Без штанов, сказал, неделю. Чтоб со двора ни ногой. Попу страсть больно. А седня еще... И вечером, верно, всыплет.
- Эх, как тебя! Ну ладно, держись! - сказал Лешка и потянул меня за штанину. - Пошли, чего его срамить...
- Петька! Ленивец этакий! Прохлаждаешься? Мало задницу драли? - послышался из-за угла звучный голос Петькиного отца.
Мальчишка торопливо подхватил чурку и принялся махать топором. Но было поздно. Отец зажал голову, взмахнул ремнем...
Мы с Лешкой отпрянули, снова осторожно приникли к щели.
- Работай! Не ленись! Слушайся! Сколь раз сказано! Не доходит? А так? А вот так?
Отцовские наказы подкрепляли неторопливые щелчки ремня.
- Ай-яй! Буду! Ой-ой! Буду-буду! Уй-ю-юй!
Скачущий, вертящий испоротыми ягодицами Петька отвечал скороговоркой визга и жалобных заверений.
Отсчитав десятка полтора ударов, мальчишку, судорожно растиравшего многострадальную попу, отпустили.
- К обеду чтоб полна поленница была! Да не разжирайся долго. Сорняков вон полны грядки на помидорах. Коли с рынка вернусь, а не готово... - отец потряс ремнем и ушел.
Петька сел на корточки, обхватил попу руками, уткнулся носом в колени. Вздрагивал в тихом безысходном плаче.
Я рванулся было утешить. Лешка оттащил, покачал головой, подтолкнул - пошли, мол. Уже по дороге сказал, хмурясь, кулаки сжимая:
- Вот аспид! Почем зря ж лупит. Эх, Петька!
- Полицию надо вызвать. Как такое терпеть-то можно?!
- Ага, как же... Дядь Гриша, участковый, отца Петькиного только похвалит. А нам за ябеду зады надерет. Да деду твоему и отчиму моему расскажет. Тебя-то Иваныч, может, пожалеет. А мне хахаль мамкин всю шкуру спустит. Без того отхлещет, как из рейса вернется, - зло, грубо и мрачно окрысился Лешка.
Дальше шли молча. Подмывало спросить, за что же Лешку пороть будут, но я прикусил язык. Пока Лешка не улыбнулся и подмигнул - да ладно тебе, проехали.
Покричали Ваську. Никто не откликнулся. Хотели уходить. Но тут из сада раздался визг.
- Уй! Ай! Ойе! Ааааааааа! Айяй! Ойей! Ааааааа!
Васькин голос.
Зашли за угол. А там на террасе - скамейка. На скамейке - Васька животом вниз вытянут в струнку. Футболка до плеч поднята, шорты с трусами на щиколотки спущены, руки и ноги привязаны. Рядом стоят мать, две сестры младшие. Перед Васькой - ведро, а в нем мокнут десятка два упругих ивовых прутьев. Розги. Над Васькой - отец. Со свистом размахивает толстым, с указательный палец толщиной прутом и хлещет по голой попе. На ягодицах уже много вспухших красных полосок. Васька сжимает-разжимает кулаки, крутит ступнями. Вытаращив глаза, брызгая слюной, верещит. А отец отбрасывает изломавшуюся розгу, выбирает новую, заходит с другой стороны и снова сечет. И приговаривает:
- Слушайся! Учись хорошо! Не ври!Не проказничай!
За забором - треск веток. Бабка Васькина. Как ни в чем ни бывало пропалывает помидоры.
- Вы че тут, постреленки? Али тоже посечь?
- За что Ваську, баб Шура? - спрашивает Леша.
- А чтоб наука была. Вас, шалунов, завсегда выдрать за что найдется. Вон Петьку Смирнова вчерась отпороли - полдеревни слышали. И Ваське розги откушать пользительно. Жалко, конечно, сердешного! Пашка от Смирновых вернулся - хотел сразу драть. Не дала! Засек бы спьяну. А щас ничего. Денек-другой не сядет. Умнее будет.
Васька уже ревел в три ручья. Похрипывал от крика. Но розга одна за другой полосовали густо исчерченную попу.
- Ему же больно! Нельзя так! - не удержался я.
- Потому и секут, что больно, милок. Штобы помнилось, - наставительно сказала бабка. Но пошла к террасе. Перехватила замахнувшуся руку.
- Паш, хватит! Запорешь пацана! Слышь? Десяточек всыпь - и будя. Для острастки хватит.
Отец и правда хлестнул еще несколько раз, отбросил розгу, ушел в дом. Мать увела следом дочек.
Бабка развязала веревки. Села на лавку, положив голову ревущего Васьки на колени. Погладила по рыжим вихрам.
- Ну будя, маленький! Подумаешь - высекли! Давай-ка, штанишки наденем. Вот, умничка! - опустила футболку, подтянула трусы с шортами. Васька приподнялся, давая прикрыть попу. Бабка посадила его себе на колени. Обняла. Васька уткнулся в бабкину грудь.
- Больно, ба! Я ж ничего! За что?
- Ииии, милый! Разве только за что секут... Для острастки вот. Чтобы слушался, не бедокурил. За вину-то, сам знаешь, неделю потом не сядешь. А тебя - так, погладили. Ну, будя реветь-то. Будя! Ты ж у меня вон красавец какой вымахал, кавалер… Иди, водички попей. Маслицем помажу - к утру заживет все.
Васька оторвался от груди. Улыбнулся. Вытер кулаком слезы. Подтянул шорты. Убежал в дом.
По грибы идти расхотелось. Не сговариваясь, мы с Лешкой повернули назад. Молча дошли до поворота.
- Леш, я домой, наверное, пойду. Скажу деду, что нет грибов, - сказал я, пряча глаза.
- Ладно, давай тогда, - согласился он. Тоже, видно, чувствовал себя неловко.
Я побрел домой, поднимая пыль кроссовками. Быстро угробил их тут… На душе как-то неспокойно, тревожно. Вчера Петьку при гостях отлупили. А Ваську сегодня вообще при девчонках, прямо на террасе! И вся деревня слышит его вопли. Да и высекли то ни за что. Не провинился даже. И как высекли... Эти прутья жуткие, лавка. И привязали еще. Ни прикрыться, ни убежать... А как же его высекут, если провинится? Интересно, чем больнее? Ремнем или розгами? Да и тем и другим, наверное, больно. Вон как Петька с Васькой орали…
Но страшнее всего, как мне казалось, было то, что наказывали их не как-то там наедине, а на глазах у других людей. Быть раздетым перед посторонними - это же ужасно стыдно. Да еще и секут! Не понимаю, как они такое выдерживают.
Доплелся до своей калитки. Настроение паршивое. Деда не видно нигде. Может, ушел куда? Или спит…
На крыльце - его сигареты. Я раньше только пробовал с пацанами, затягивался. И сейчас почему-то захотелось. Вытащил сигарету, взял спички, зашел за дом, залез в малину. Закурил.
Ужасно крепкие!
Закашлялся, замутило сразу.
- Эй-эй! Ну-ка!
Кто-то подхватил меня, склонившегося в удушающем кашле к земле, под грудь. Похлопал по спине. Разогнул.
- Дыши! Выдох! Сильнее! Вдох! Выдох!
Сигарета упала. Босая мальчишеская нога втоптала ее в землю. Уже меньше кашляя, сквозь выступившие на ресницах слезы вижу Лешку.
- Жив, Темка?
- Кхкхкххх... Дддда.
- С дуба рухнул? Матвей увидит - будет тебе на орехи!
- Кхкхкххх... Тьфу! А ты... че... кхкхкххх... Тьфу! - отплевываюсь, вытираю рот и слезы. - Че тут?
- Да так... Скучно дома... Нет никого ж... Дыши! Давай!.. Уууу, зараза! Напугал! - Лешка отвешивает мне оплеуху. Садится рядом. Прижимает к себе.
- Первая?
- Не. Кхм... С пацанами курил. Крепкая просто. Кхм… И в полный затяг.
- Вот дурень! Зачем? Ну? Все? Прошло?
- Прошло! Деду не говори! А?
- Дурак! - Лешка берет мою голову в захват под руку и отвешивает по лбу кулаком. Легонько. - Конечно, не скажу. А уши вот надеру! - нагибает, носом в свои тренировки. Хватает за ухо и треплет.
- Будешь курить? Будешь?
Потираю покрасневшее ухо. А Лешка скручивает другое. Тянет и треплет.
- Уй! Больно! - дергаюсь, выворачиваясь из тисков Лешкиных рук.
Но он ловко тыкает меня головой в землю на подогнутых под живот ногах. Садится сверху лицом к моей торчащей вверх попе. Просунув под живот руки, расстегивает джинсы и стягивает их вниз. Затем, оттянув большими пальцами резинку, сдергивает красно-черные клетчатые боксеры.
- Эй, ты чего?! – я напрягаюсь, стараясь сбросить его с себя. Сжимаю голую попу.
- Будешь курить? Будешь?! - строго спрашивает Леша. И - рукой с размаху по попе. Шлеп! Шлеп! Шлеп!...
Не столько больно, как стыдно.
- Ай! Пусти! Ай! Гад! Яй! Отпусти! Уй! Айййй! Яяяяяяяяяяй! Уййййхххх!
Лешка лупит, как заводной. Сжимает меня, ужом вертящегося, коленями, не дает вырваться. И впечатывает в попу то одну пятерню, то другую.
- Будешь курить?! Будешь?!
- Аййй! Не буду! Уйййй! Не буду! Айяй! Не будуууу! - сдаюсь я, обмякая под Лешкой.
- Ну, вот и ты порот, Темыч! - хохочет он. Легонько похлопывает по попе. Слезает с меня.
Черт! Больно отшлепал!
Кидаюсь на него с кулаками. Он дает ударить пару раз по лицу и в грудь. Потом берет в захват и броском кладет спиной на землю. Ноги будто сами собой взлетают вверх и тут же прижаты к груди. Лешка наваливается, прижимая к земле всем весом. Я в бессильном бешенстве стучу кулаками по его спине. Дергаюсь, хотя мелкие камешки впиваются в спину.
- Лежать! - командует Лешка.
Скрипит калитка. Дед! Торопливо натягиваю трусы и джинсы. Лешка, пользуясь, что дед сразу прошел в дом, выскальзывает на улицу.
Я отряхиваюсь. Приглаживаю волосы.
- Темка! Иди! Молочка парного принес, - зовет с крыльца дед.
- Тут я. Щас! - откликаюсь, переводя дух.
Хлебнув наскоро молока, ушел в свою комнату. Глянул в зеркало. Растрепанный, помятый, щеки горят. Натянул чистую футболку. Пока переодевался, посмотрел на попу.
Красная!
Я и сам покраснел.
Отшлепали!
Вполз на кровать и накрылся одеялом. Вырубился мгновенно и проснулся только утром. От холода. Одеяло сбилось в ногах.
- Темка! Спишь? - лестница заскрипела под шагами деда.
- Не-а! Встаю уже!
- Ты это, дома сегодня будь, ладно? Витька Пронин, Лешкин отчим, из рейса вернется. Я косилку новую просил привезти. Занесет. А мне в город надо - лекарства кончились.
- Да, конечно, дед. А что за рейс?
- Так он дальнобойщик же, фуру огромную водит. Не говорил что ли Лешка? Деньги на столе в кухне оставил. Отдашь. И давай быстрее, яичница стынет и оладьи. А я - на электричку.
Дед затопал вниз.
Я сварил кофе, сделал бутерброд с колбасой и сыром.
- Темыч! Эй! Выходи!
За забором торчала Васькина голова. Да, прав Лешка был, когда сказал, что высекли Ваську, а тому хоть бы что.
- Заходи, Вась! Встал только я. Завтракаю!
Весел, бодр Васька. Навалил себе яичницы. Изгваздался вареньем, поглощает оладьи. Только поморщился, когда садился.
- А мы вчера с Лешкой по грибы хотели. Заходили за тобой. Никто не ответил, - сказал я осторожно.
Вася метнул в меня быстрым взглядом, отвел глаза.
- Не пустили. Отец от Смирновых вечером бухой пришел, утром с бодуна злой был.
- Да мы видели. Высекли тебя. Как он обещал. Больно, наверное?
Васька отодвинул тарелку, покраснел, набычился.
- А тебе лишь бы зырить! Рассказывать будешь там, в городе? Ржать с пацанами?
- Вася, ты что?! Я не хотел обидеть! Мне жалко и Петю, и тебя! Вон как его отпороли - ужас! И тебя - розгами, при сестрах! Зачем мне кому-то рассказывать... Ты что! Извини!
Васька, однако, вскочил и, опрокидывая тарелки и стаканы, кинулся на меня с кулаками.
Сцепились и покатились по полу, пустив в ход и кулаки, и ноги. Кусаясь. Брыкаясь.
Васька прижал меня к полу, заломив руку, и вдруг отлетел в сторону. Взвыл, впечатавшись спиной в шкаф.
Надо мной склонился Лешка. Протянул руку. Вытер из-под разбитого носа кровь.
Васька с трудом поднялся, вытирая разбитые губы. В глазах - слезы. Посмотрел на меня, на Леху, сплюнул кровью на пол и, хромая, вышел из дома.
- Васька! Стой!
Я выскочил следом. Он сидел на корточках у забора и плакал.
Присел рядом. Обнял. Он сначала откинул руку, но когда обхватил его почти насильно, вдруг уткнулся мне в плечо, пятная кровью зеленую футболку, и разревелся.
- Вася, извини, пожалуйста. Я не хотел обидеть тебя. Правда!..
Сел рядом с ним, не зная, что сказать. И тоже заревел. От боли в избитом теле. От беспомощности. От обиды непонятно на что и на кого.
На наши плечи ложатся руки. Лешка прижимается к нашим головам своей.
- Пацаны! Вы чего? Черт! Вася! Темыч!
Он вытирает нам лица. Гладит по волосам.
В этот момент услышали шум подъезжающей машины.
- Отчим едет! - говорит враз побелевший лицом Лешка. - Деду твоему косилку привез. Ты забери, а потом свистни.
И побежал за дом, сверкая босыми пятками…