Отправлено: 09.05.17 07:27. Заголовок: СМЕРТЬ ПАЛАЧА

СМЕРТЬ ПАЛАЧА

Петр Параш, приказчик в поместье Киевка, помирал.

В своей постели, на соломе под овчиной. И не от какой-нибудь особенной болезни, а от обыкновенной простуды. Возвращаясь верхом из кабака, он попал в метель, сбился с дороги и угодил в глубокий сугроб. Конь долго барахтался там, потом выбрался из-под хозяина и убежал. На другой день Петра нашли: он заледенел, как сосулька. Теперь его разморозили, но жизнь в нем потихоньку угасала.

А ведь немногим приказчикам посчастливилось испустить дух в собственной постели. Где их только не находили: в густом орешнике, в болоте, за ригой. С окровавленной головой, избитыми до полусмерти. И виноватого не найти. Вся деревня дружно молчала, на допросах каждый клялся, что он тут ни при чем.
Но порой ненависть к приказчику становилась такой нестерпимой, что тайное убийство ее не утоляло. Она должна была прорваться, как нарыв, свершиться у всех на виду. Средь бела дня, на покосе, мужики набрасывались на приказчика, били нещадно, пинали ногами уже бездыханного, а потом шли доносить на самих себя. Так сладка была открытая месть, что за нее не страшились три воскресенья у позорного столба отстоять и даже на всю жизнь угодить в сибирскую каторгу.

Петр однако счастливо миновал все ловушки. Правда, справа под мышкой временами горел старый шрам от раны: как-то осенней ночью ударили Петра финским ножом. К плохой погоде шрам становился багровым и ныл. Не однажды в непроглядной ночной темноте, когда лица не разглядишь, а только чувствуешь крепкую хватку противника, Петру изрядно доставалось.

Теперь, в ожидании смерти, Петр вспоминал эти случаи, но уже не ощущал прежней злобной радости от благополучных исходов. Все стало казаться бессмысленным, он ведь попался в ловушку, хоть и не холопами расставленную.

Петр устало смотрел с кровати на свою жену Машку, детей у них не было. Хоть бы подушку взбила или постель поправила! Будь он дома один-одинешенек, так от любого закопченного камня в печи проку было бы ровно столько же, что и от Машки.

- А что, Машка, - спросил он, - обрадуешься ты, когда я помру?
- Я-то нет, а другие рады будут - и на земле и под землей.
- Что ж я, по-твоему, прямиком в пекло отправлюсь?
- Конечно. Да еще на розгах верхом.

Петр даже глаза вытаращил. Какое низкое коварство полуживого забавлять. Вот это новость. У Машки, значит, двойная причина радоваться: во-первых, она от него избавится, во-вторых, уверена, что он в худое место попадет.

- Почему, ты меня ненавидишь? Должна бы благодарить, что замуж тебя взял, подстилка господская!
- Барин тебе хорошо заплатил, или не помнишь? - процедила Машка сквозь зубы.
- А если я сейчас покаюсь во всех грехах?
- Только и скажу, что жалко тех углей, что тебе в преисподней приготовлены.
- А пойди-ка, Машка, наломай прутьев, чтоб на розги годились, принеси мне, а то сердце что-то свербит.
- Руки у тебя свербят, только теперь ты меня не достанешь, не дотянешься со своей постели!
- Ну хватит, неси розги!
- На себе что ли, испробовать хочешь? Тогда тебе помогу!
- Не болтай глупостей, жена, делай, что велю. Из того березняка за мельницей. Да не забудь - свяжи в пучок.
- Отчего не принести? Как помрешь, смогут наконец и березы расти без помехи.

Немного погодя жена вернулась с розгами. Длинные, гибкие, молодые березовые прутья, какими в поместье пользовались в дни наказаний: по средам и субботам.

Петр положил их рядом с собой на постель.
- Теперь, Машка, гляди внимательно, - сказал он, - Вот все мои грехи, и я кладу их себе на грудь. А ты, значит, думаешь, что я с розгами прямо в ад попаду?
Перебирая прутья, он говорил:
- Многих они наказывали, эти старые приятели. Пороли спины, и прежде розгами сеченные. Мужик, к розге привычный, бывало и не пикнет, сам задерет рубаху, ложится на лавку в конюшне - давай хлещи! Будто кровью пишешь по этой видавшей виды спине: спина - бумага, розги - перо, кровь - чернила, и готово - лучше любого документа!

Которые бабы, так те сами и заголятся целиком и лягут на лавку животом, однако приходилось помощников подзывать, из тех, что в очереди на лавку стояли. Чтоб держали руки-ноги, не давали биться белугой. Вот уж нагляделся, на что ваш женский брат изворотливый в голом виде. Руки-ноги что в тисках, а уж как тулово и мягкие места играют! То вверх, то по сторонам караваи прыгают. То камнем нальются, то киселем растекутся. По тугому стегнешь, так кровь мелким бисером вверх цевкою.

А попадались и другие, кожа белая, как береста, еще и розгой не коснулся, а они уже дрожат, - девушки нежные, молоденькие, - плакать начинают, причитать, коленки мне обнимают. С таких приходилось одежду сдирать, рвать в клочья.

Каких только задов не порото!
Были и такие, что розог никогда не пробовали. Хлестнешь такую по пышностям, так она чуть не на дыбы. Потом дернется и затихнет. А в следующий раз зубы стиснет и не шелохнется.
Но такие редко встречались.

- Убрала бы ты их, Машка, - неожиданно попросил Петр, повернув голову на подушке. - Больно тяжелые!
- Оставь, пусть лежат, пусть и тебе от них хоть раз тяжело придется.

Супруги посмотрели друг на друга. Петр скривил губы. Ему стало смешно, что жена так уверена в его вечных муках.
И вдруг он схватил горящую лучину и принялся поджигать розги, все произошло так быстро, что жена и глазом моргнуть не успела.
Огонь едва-едва теплился, концы прутьев обуглились, от них пошел густой черный дым, но пламя не вспыхнуло.

Петр глотал едкий дым и говорил:
- Ну, видишь теперь, Машка, это горят мои грехи. Розги лежат как раз на сердце. Жертвенный дым от них восходит во славу господа.
Запинаясь, сдавленным голосом он начал читать "Отче наш".
-Ты надеялась, что я в ад попаду, а я отправлюсь на небо, - злорадно шептал он.

Через минуту Петр был мертв. Розги все горели на его груди, потрескивая и разбрасывая искры.