Костя
Автор King21044 ***
Пацан сидит прямо на лестнице, сунув под задницу рюкзак. Джинсы порваны на сгибе, и в разлохмаченные прорехи выглядывают бледные костлявые коленки. Кроссовки чудовищно грязные, челка такая длинная, что достает до подбородка — из-под натянутого на голову капюшона она свешивается словно занавеска, закрывая половину лица.
Как Гаврош. Совсем заброшенный, уличный у парня вид. Ну как так можно, что же Ирка за мать такая! — негодую я и тут же себя осаживаю: а сам-то? Хорош папаня — «родитель выходного дня». У ребенка даже ключей от квартиры нет.
— Костя, — зову я, — ну ты чего, совсем, что ли? Прямо на грязный пол уселся.
Сын поднимает голову, глядит удивленно — видимо, заснул. Встаёт, отряхивается и тут же, раскинув руки, кидается в мои объятия.
— Привет, пап. — Бурчит он.
— Давно ждёшь? — спрашиваю.
— Угу.
Уроки должны были кончиться в третьем часу. Если бы отпустили раньше, наверняка бы позвонил или с друзьями пошел бы болтаться. Значит, прогулял.
— Случилось чего?
Молчит. Только крепче обнимает и зарывается лицом в расстёгнутый ворот моей куртки, сразу ясно — случилось. Я вздыхаю.
— Опять курил?
От волос пахнет дымом. Куртка на спине мокрая. Школьный рюкзак он пихает ногами, чтобы не мешался.
Всё потом. «Кормить, помогать, обнимать» — вспоминаю я мантру ответственного родителя. Обнимаю в ответ покрепче.
В прихожей, раздеваясь, сын ловит мой взгляд:
— Это так и задумано. — Показывает он на рваные штаны. — Мама одобрила!
Ну, конечно, мама одобрила. Маме-то что. Подумаешь, на улице слякоть и ветер. У мамы своих дел невпроворот. Маме надо наверстывать потраченные «впустую» годы.
— Тебя в школу так пускают? И вас же, вроде бы, форма?
Сын тушуется. Мнет в руках куртку.
— Пап, понимаешь, насчет школы…
Я хочу его прервать, сперва заставить переодеться в сухое, а лучше принять душ, накормить обедом — пельмени это тоже обед, — пусть разберет свои вещи, в конце концов, он дома — хоть только и до вечера воскресенья, — но дело, видимо, серьезное. Слишком долго он подбирает слова, слишком виноватый оказывается взгляд, когда он, наконец, поднимает глаза.
— Правду, Костя. Какой бы она ни была. — Подбадриваю я. — Мы договарились, помнишь?
Кивает.
— Меня из школы выгоняют, пап.
Вот это новости.
— За что?
— Да там разное…
Теперь нам обоим неловко. Я, само собой, костерю бывшую жену — как же она до такого довела, — само собой, не вслух. Костя молча разглядывает затертый линолеум.
Меня озаряет догадка:
— А мама в курсе?
Сын качает головой.
— Вот как. Отлично.
Ну, конечно, она не в курсе! Где ей на сына времени найти. Ей ресурс восстанавливать надо, «по кускам себя собирать» после «токсичного брака», у неё «дыра в душе» и «новые горизонты»… А сам-то — опять одергиваю я себя. А что «сам-то»? Ирка так неистово боролась за сына, так доказывала всем вокруг, что она мать, а я — фуфло, так полоскала по общим знакомым моё имя, оформляла через суд алименты, и что теперь? Теперь пацан приходит с проблемами ко мне. Я должен быть польщен, но я злюсь. Сильно злюсь.
А, может, она это специально? Выстроила отношения с ребенком так, что ей достаются только пряники, а мне только шишки. С нее станется. Небось наплела ему про нервные травмы, может быть, даже грохнулась для вида в обморок, вот Костя теперь её и бережет, боится расстраивать.
Пока я на разные голоса спорю сам с собой в своей голове, сын стоит передо мной с видом усталым, виноватым и слегка скучающим. В крошечной прихожей съемной квартирки негде развернуться. С нашей обуви набирается лужица воды, и сын трогает её ногой в дырявом носке.
— Ну, что ты творишь. — Ворчу я.
— Все равно ноги мокрые. — Бурчит он.
Я вспоминаю, что теперь, кажется, не могут так просто из школы исключить — разве что за совсем уж уголовщину, и сержусь еще сильнее.
— Иди в душ. — Гоню я его.
Костя с понурым видом идет мыться, а я собираю в кулак решительность и звоню его классухе.
Разумеется, всё не так страшно, и его не отчисляют. Училка запугала ребенка, чтобы родители, наконец, обратили внимание на записи в дневнике. Конечно, прежде чем она призналась, пришлось выслушать немало жалоб на поведение, прилежание, посещаемость и успеваемость. И прогуливать Костя стал, и грубить, и хамить — чего раньше не случалось, — и в тройках увяз, что очень обидно — не справляется Ирина Сергеевна. Костя был очень способный мальчик, а теперь как подменили, что же у вас там случилось?
Что случилось я рассказывать не стал — обойдется. Пообещал, что займусь сыном лично. Подтянем успеваемость, поправим прилежание. Классная кисло соглашается, она осталась недовольна: явно ждала оправданий пополам с подробностями семейной драмы.
Я варю пельмени на бульоне из куриного кубика — так вкуснее, и с раздражением думаю, что уж Ирина Сергеевна точно жеманничать не стала: наверняка растрепала в Костиной школе все детали нашего развода.
Сын в трениках и мятой футболке, которая явно валялась на самом дне рюкзака, ждет обеда за столом. Пельмени в кастрюле то всплывают, но падают обратно на дно. Я сержусь. Разговор откладывается на вечер.
После еды мы вместе моем посуду, потом делаем домашку: математику, английский, историю, химию. Костя умный. Откуда у него тройки непонятно. С химией засада — в учебнике длинный и совершенно пустой параграф: ни одной формулы, ни одного определения. Я сержусь. С грехом пополам находим нужную тему в интернете. Вот пятница и кончилась.
В съемной однушке всего одна кровать. Я застилаю её для сына, а себе раскатываю на полу надувной матрас. Я храплю, Костя и так не высыпается.
Сын садится на постель с виноватым видом и ждет. Дальше откладывать некуда, я плохо подготовился, но начинаю.
— Костя, что бы не происходило между мной и мамой, как бы мы друг друга… в общем, как бы мы друг к другу не относились, тебя это касаться не должно. Мы тебя любим, и твои интересы для нас важней всего. А значит, и поводов прогуливать школу и задвигать уроки у тебя нет.
Ложь такая жирная, что мне противно самому. Конечно, его это касается и ещё как! Его интересы нам и раньше блюсти было не просто, а уж после развода… И откуда я могу знать, что в голове у Ирки? Свою бы совесть слушать — и то хлеб. В одном я не вру — я его люблю и стараюсь напирать на это:
— Ты всегда можешь мне всё рассказать! Даже если совсем плохо. Я тебе помогу!
Опять выходит фигня. Опять штампы.
— Я понимаю, у тебя сейчас тяжёлое время. У нас с мамой тоже, но мы на твоей стороне, сынок.
У Кости растерянный вид. Он ждал, что я буду его отчитывать, ругаться, накажу. Это всё простые и понятные вещи из прошлой жизни. Он получает двойку — мама ругается. Прогуливает школу — родители оставляют без компьютера. Курит — получает ремня. Стабильность! Иллюзия контроля. Так объяснял тот психолог. Разум цепляется за привычное — за распорядок дня, за правила, за традиции. А мы с Иркой разом всё перечеркнули.
Нам-то что. Мы так друг другу осточертели, что жизнь порознь, даже в съемной халупе — это уже рай. А для Кости? Я никогда раньше не видел у него такого выражения лица — растерянного. Потерянного. Чужого.
У нас с Иркой был выбор: жить вместе и продолжать каждый день мучить друг друга или разойтись и мучить Костю. Вот такой был поганый выбор. Я долго уговаривал себя, что это не мы с Иркой выбрали развод, что сама жизнь всё сделала за нас — отшвырнула друг от друга, — потому что гадко и совестно признавать: между своими личным комфортом свободной жизни и благополучием сына мы выбрали комфорт. Костя пострадавшая сторона. Я помню об этом и многое разрешаю, на многое закрываю глаза, многое прощаю. Слишком многое — это тоже неправильно. Чертовски тяжело теперь поймать баланс!
Всё это слишком резко, слишком сложно даже для меня. Раньше я не стал бы перед ним оправдываться, я усадил бы его за уроки, лишив развлечений, а за курево и прогулы прописал бы пару десятков «горячих», и подростковый локомотив, свернувший вдруг не туда, потирая отшлепанный зад, вернулся бы на прежние рельсы. А теперь? Я хожу из угла в угол в пустой комнате съемной хаты и несу какую-то чушь про доверие, которого сам не заслужил.
На Костином лице растерянность сменяется разочарованием. Я больше не сержусь. Мне страшно, что я его теряю. Слова больше ничего не значат. Надо действовать. В конце концов, ремень это тоже стабильность.
Пряжка звякает. Потертый кожаный пояс с тихим вжиканьем выскальзывает из шлевок. Я складываю ремень привычной петлей.
У сына в глазах больше нет ни разочарования, ни потерянности. Мелькает удивление, следом короткой вспышкой появляется обида, а за ней приходит насупленная серьезность. Костя кивает. Ложится на живот, спускает трусы, привычно устраивает подбородок на скрещенных руках. Я одергиваю повыше его жеванную футболку. Какой же он бледный! Крутись как хочешь, папаша, а летом надо вывозить пацана на юг, к морю.
Ремень летит на встречу с попой, хлопает звонко и оставляет едва заметный след. Костя терпит. Не впервой. Я замахиваюсь не сильно. Кладу удары аккуратно друг за другом. Дело не в боли. Дело в самом факте наказания. Мне не всё равно! Я не позволю ему курить, не позволю испортить свое будущее, не позволю пуститься во все тяжкие. Я слишком его люблю! Какие бы не были в нашей жизни флуктуации, я никогда от него не отмахнусь, никогда его не брошу. Вот что втолковывает сейчас мой старенький ремень его попе.
После первого десятка Костя начинает ерзать. Хлопки ремня выбивают шипение, потом поскуливание и, наконец, громкий протяжный «Ай». Пора закругляться.
— Покури мне ещё. Ёжик-курильщик. — Приговариваю я.
Петля летит по широкой дуге и шлёпает по заду раз, второй, третий — финальный аккорд.
Я вдеваю ремень на место, Костя, морщась, натягивает трусы на покрасневший зад, забирается под одеяло. Трет нос, старательно отворачивается, но я замечаю — он прячет не обиду, а хитрую улыбку. У меня камень падает с души. Я сажусь рядом и лохмачу волосы на его затылке.
— Кость? Я тебя люблю. Слышишь?
— Угу. Я тебя тоже, пап.
Полночи я не сплю. Каждый раз после порки мне больнее, чем ему — Костя уже вовсю сладко сопит, а я ворочаюсь. Будь проклят тот день, когда я впервые взял ремень в руки! Поясница на тощем матрасе начинает наливаться свинцом — завтра спина даст мне прикурить. По полу тянет холодом от кривой балконной двери. Костя во сне раскутывается. Я встаю и закутываю обратно.
Завтра первым делом надо сделать дубликат ключей — у сына должны быть свои. Мало ли что, чтобы в любое время мог прийти. Потом хоккей. Пока у него тренировка, надо купить фруктов. Потом мы идем в кино. Потом английский. Потом гулять. Потом ужин. «Кормить, помогать, обнимать».
https://ficbook.net/readfic/13022406
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
