Герой
автор King21044 Часть 1 Попались они тогда по-глупому. Сеня послал их с Саньком в разведку — можно сказать, оказал честь, — а они на ерунде засыпались.
Задача была перейти ручей, определить позицию противника на том берегу: сколько, где, какая боеспособность — высокий ли командный дух или в карты играют, много ли девчонок, не ушел ли кто-нибудь купаться, короче — провести рекогносцировку. Действовать тихо, быстро, слаженно. Пленных не брать, но и самим не попасться.
Быстро и слаженно получилась — с чего бы им, с Саньком, неслаженно действовать, вторую смену уже вместе, — а вот тихо не вышло, чёртовы слепни их спалили.
Ручей они перешли не на мелководье, где вброд пройти можно, зато место со всех сторон просматривается, а за поворотом — там глубже, вода до колен доходит, но за высокими деревьями тебя не видно. Перейти-то перешли, да только из зарослей папоротника на них такая туча всякой твари жужжащей накинулась, что ни о каком «тихо» речь уже не шла, только и успевали по голым ногам да рукам себя хлопать. Аплодисменты такие звенели, как на концерте в родительский день. Ещё и Женька ругается, как сапожник, и на слепней, и на Санька за дурацкую идею — кто-то ему, видите ли, в шорты забрался. Какое уж тут «тихо».
Тут наш дозорный отряд их и сцапал — кеды они сняли, чтобы ручей перейти, а босиком по камням да корням далеко не убежишь, и дозорных шесть человек против Женьки и Санька. Конечно, окажи они сопротивление, их бы просто убили и всё, но Санёк потом рассказывал, что они так увлеченно отмахивались от мошкары, что опомнились, когда обоим уже руки за спины заломили.
Случись это на пару часов раньше, до обеда, так и ничего страшного. Ну, разжаловал бы их Сеня за нерадивость в рядовые и всё, но обед уже был, до полдника времени оставалось полно, значит, попали разведчики.
К штабу их привели вместе, там Женьку, как младшего по званию, сразу под арест определили, а Санька прямо к командиру на допрос.
Командиром был Вадик Родионов. Санька́ он велел на пень усадить, порасспрашивал для проформы, где у синих штаб, много ли человек его охраняет, сколько дозорных в группах и всё такое — по военному делу. Только Санёк сразу такую позицию занял, что распинаться перед ним без толку: сидит, укусы комариные на коленках почесывает, улыбается так снисходительно, типа «Ничего я вам, ребята, не скажу», фиг вам — как говорится. Прям как Штирлиц.
— Значит, в молчанку будешь играть? — уточняет Вадик и конфету сосулечную во рту лениво перекатывает, тоже марку держит.
Санёк молчит.
— Зря. Смотри, передумаешь, а поздно будет, — усмехается Вадик.
И на Кольку Рыкова кивает. Тот у него был правой рукой по всяким сомнительным вопросам, вроде хулигана на поводке. Широкий, крепкий, как бульдог. Тупой, но сильный, короче.
Санёк молчит.
— Ну и хрен с тобой, — говорит Вадик, Кольке отмашку дает, а сам в штаб уходит рисовать на футболке портрет Цоя шариковой ручкой.
Вообще, игра была странная. Понятно, что войнушка — во что же ещё всем лагерем играть, — но не «Зарница» и не «Казаки-разбойники». Четкого описания у нее не было, вожатые в ней не участвовали — их было мало, и они возились с малышнёй. Правила были простые: два старших отряда играли за «Красных» и «Синих». Чтобы отличать одних от других, на рукава повязывали цветные ленты — красные или синие соответственно. Чтобы «убить» надо было снять с рукава ленту и отнести в свой штаб. В конце дня, после ужина, подсчитывали победителя по очкам — кто больше набрал за день ленточек противника, тот и победил, но победой настоящей, безоговорочной, было захватить чужой штаб, вернуть свои ленточки, ну, и командира чужого «обезлентить».
Площадь лагеря и рельеф карельской местности позволяли нам расползтись по весьма приличной территории, и война была вялотекущей. То одни побеждали по очкам, то другие, штабов никто штурмом не брал.
Если подумать, занятие скучное, особенно в сравнении с продуманными играми в спортивных лагерях, но успех нашей «войнушки» как раз и был в её ненавязчивости. Она шла как бы вторым планом, а на первом был лес, где можно было просто гулять, ручей, где можно было просто купаться. И вообще, с детьми так часто бывает — чем хуже продумана игра, чем меньше в ней правил и контроля со стороны взрослых, тем сильнее работает воображение. И вот уже каждый «боец» играет во что-то свое, хоть и коллективно с остальными.
Санёк в тот день решил играть в партизана на допросе, а узколобый Колька в гестаповца. Как у них тогда сценарии сошлись — просто удивительно.
Колька привязал его за руки к пологой ветке сосны, как к турнику. Ходит вокруг, улыбается, а рожа у самого довольная, как у кота на Масленицу.
— Ну что? — спрашивает, — говорить будем?
Санёк молчит.
— Лягушку ему в штаны можно кинуть! — пищит кто-то из мелких.
— Голой жопой надо на муравейник посадить!
— А давайте его щекотать? Он тогда всё расскажет.
— «Лягушку», — передразнивает Колька. — «Щекотать», «муравейник». Фигня это всё. Ничего, сейчас запоет птичка!
Футболку он Саньку задирает на груди и через голову перекидывает.
— А ну брысь отсюда, мелюзга! — это он остальным командует. — Ничего, сейчас у него язык развяжется.
Сам идёт в ближайшие заросли и, шипя и чертыхаясь, рвет там крапиву. Тут Санёк тихонько протестует:
— Это же не по правилам.
— А победителей не судят, — лыбится Колька.
У Санька ребра тощие, но сам жилистый. Не спортивный, без надутой, резиновой мускулистости, а сам по себе крепкий и высокий. Есть такая порода пацанская, сильная, но стройная. Живот плоский, загорелый.
Колька рядом с ним выглядит как грузовик, гружёный навозом. Стеблем крапивным помахивает, ухмыляется. Ну чистый палач.
— Где штаб? — спрашивает он для вида.
И ясно сразу, что даже расскажи всё Санёк, а тот все равно свое возьмет. Очень уж ему хочется кого-нибудь помучить. А у Санька лицо такое, что скажи ему сейчас, что вся эта игра ерундовая яйца выеденного не стоит, он все равно будет военную тайну беречь, его хоть железом калёным пытай, а смолчит. Упёрся в принципы свои и терпеть будет, хоть что с ним делай.
Тут я и поняла, что мне в парнях больше всего нравится. Тут мне и стало ясно, что такое любовь.
Часть 2 Колька стеблем крапивным Саньку́ по животу возит, а у самого такая радость в глазах, будто ему щенка подарили. Чуть слюну от удовольствия не пускает.
Санёк молчит. Зубы только стиснул крепче, мучителя своего прожигает горящим взглядом, но терпит. Мычит, ногами по земле перебирает, вертится, а ни слова не говорит.
Я гляжу, как у него вокруг пупка красные кляксы проявляются и вздуваются волдырями, и до того мне от этой картины волнительно, что дышать забываю. Мне и Санька жалко, и мужество его меня поражает, и та садистская радость, с которой Колька лупит товарища крапивой, как будто мне тоже чуть-чуть передалась — такой от всего этого винегрет в душе, аж жарко!
Но Санёк молчит, и у Кольки с физиономии улыбочка сползает.
— Что, — спрашивает, — не жжется, что ли? — Себе по ноге ниже шортов веткой измочаленной хлопает и тут же подпрыгивает:
— Чёрт! Нифига ты оловянный солдатик! Ну, погоди…
Крапива летит в сторону. Колька уходит искать новый инструмент, а я чувствую себя, как отличница, которую так и распирает двоечнику подсказать: надо было крапивой-то пониже живота, там, под резинкой штанов…
Я подхожу к нашему пленнику, заглядываю ему в глаза.
— Да скажи ты ему, — говорю, — он же не уймется. Ну, проиграете разок, подумаешь! Вы и так все время побеждаете. Что тебе жалко, что ли?
А сама думаю: молчи! Только молчи!
Санёк от меня отворачивается и цедит сквозь зубы:
— Дело принципа.
Так он мне в тот момент понравился, что держите меня семеро. Красивый, гордый, от загорелого тела жар идёт. И главное — весь в нашей власти, ни убежать ему, ни рыпнуться.
Лишь бы теперь Колька не сдулся, — думаю, — только бы дал тебе возможность показать себя во всей красе!
А у Кольки те же мысли, видимо, а может, и другие какие-то, но в ту же сторону несутся. Он возвращается с ивовой веткой — длиннющей такой и с карандаш толщиной.
— Ну-ка! — берет Санька за талию и поворачивает к нам тыльной стороной. Усмехается нехорошо так, с аппетитом, и рывком сдергивает с него штаны.
— Ну ты и гад, — шипит Санёк, а поделать ничего не может, только трепыхается.
— Что? Никак голос подаёшь?
Не то чтобы я раньше пацана без трусов не видела — видела, конечно, но ведь каждый раз, как первый раз — они же все разные, всегда любопытно. У Санька задница ничего — крепкая, узкая, будто на темном блюде два белых яблока рядом положили.
Не успела я наглядеться, а Колька прутом замахивается и как приложит Санька поперек зада.
— Ах ты сволочь! Гад! — вопит тот, и тут же Колька снова бьёт с таким широким замахом, что прут аж свистит.
Полосы краснеют, пленник наш на ветке от каждого удара подтягивается, Колька пот со лба утирает. Меня пополам разрывает и от жалости, и от радости, что такое представление увидела.
Сколько бы Санёк ещё вытерпел, неизвестно — Колька тоже сдаваться не собирался, а только во вкус входил, — но тут на шум вышел Вадик и всю малину испортил.
— Ты чего, — Кольке говорит, — совсем уже, что ли?
— А чего? — удивляется тот. — Он же молчит.
— С дуба рухнул? Это уже перебор. Отвяжи его!
Колька прут свой бросает, обходит лениво вокруг Санька, осматривает придирчиво.
— Да ладно, командир, — ворчит, — чего ему будет-то? Подумаешь прутом по жопе дали.
— А с нами что будет, если кто-то узнает? — негодует Вадик. — Ты об этом подумал, тютя? Хочешь посреди смены домой поехать? Отвязывай!
Санька отвязали. Он, чертыхаясь и шипя, натянул штаны на исполосованную задницу и стоит, Кольку взглядом буравит. Типа, война — войной, а встретимся мы с тобой на узкой тропинке, дай срок.
— Короче, неловко получилось, — оправдывается Вадик. — Мы вас, пацаны, отпустим, только без обид, ладно?
— Ладно, — цедит Санёк, словно сквозь зубы сплёвывает. — Без обид, так без обид.
На том и порешили. Женьку с Саньком отпустили, и они перешли ручей вброд прямо под нашим носом. А через полчаса с того берега прибежали в наш лагерь синие и всех нас перебили, первый раз за лето победив красных «вчистую».
***
Полина Андреевна вздохнула, потянулась и потрепала Артема по выбеленным волосам.
— Вот такая была история. Я потом, после отбоя, из девчачьей спальни слиняла, высвистала Санька, и мы пошли ночью купаться. — Она задумчиво покрутила пальцем колечко своих каштановых волос и улыбнулась. — Ну, и целовались, конечно, то-сё. А через пять лет мы с ним поженились. Он в инженерно-строительном учился, я здесь, на социологии, общаги были рядом, встретились как-то раз, и всё завертелось… Глупость была несусветная: обоим по восемнадцать лет, ни кола, ни двора за душой, один ветер в голове. Комната в общаге с тараканами, степуха полторы тыщи. Через год уже развелись. Но год был интересный!
Она поправила сарафан и повязанный на плечах платок, достала из ведра розгу, ловким движением стряхнула с неё лишнюю воду и подошла с растянутому на деревенской лавке Артёму.
— Отдохнул? — спросила Полина Андреевна и подтянула на нем сбившуюся рубаху. — Тебя, отрок, за беспутство твоё и лень люто казнить и учить днесь надобно…
https://ficbook.net/readfic/13627275
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
