Одуванчик и ивовые розги
автор King21044 6 декабря 2021 г.
Примечания:
Простите, автор скучает по лету) Часть 1 На речку Ванька убежал сразу после завтрака. Дед поворчал что-то про «полный желудок», но отпустил. Крикнул только вдогонку: «ненадолго».
Вода была холодная. Кривая была речкой студеной, из ключей шла. На глубоких местах даже в жару купаться было прохладно. Ванька пару раз окунулся, замерз, вылез на берег и забрался на большой камень погреться. Солнце припекало, голова высохла, хотелось опять искупнуться и не туда и обратно, а полежать в воде, поплескаться, но лезть в холод не улыбалось.
Место вообще-то было неплохое. Спуск пологий, песок мягкий, дно чистое и нырнуть есть где, но уж больно холодно. Ванька подобрал шорты и побрел берегом выше по течению, там метров через семьсот Кривая раздавалась в ширь, воды было по колено, зато каменистое дно хорошо прогревалось.
Лето выдалось жарким. Август только начался, до конца каникул еще целый месяц. Кажется много, а закрой глаза и бац — первое сентября.
Про школу думать не хотелось, Ванька гнал эти мысли как назойливую муху, но они всё возвращались: как там старая учительница Тамара Ивановна? Ванька её любил. Она была добрая, двоек почти не ставила, на собрании всегда его хвалила, даже когда не за что было. В следующем классе у них будет новая. И еще целая куча других. Какие они будут? Стало тревожно. Ванька запретил себе про это думать. Даже слово дал, что не будет про школу вспоминать.
Он решил, что оставшиеся от каникул дни использует по полной. Выжмет из них все! Каждый день будет купаться, гулять, лазать по деревьям. Жалко только, что один — других детей в деревне не было. Вот бы сюда ребят из его класса! «Грош цена твоему слову» — подумал Ванька и сам себе дал щелбан.
Берег порос кустами, идти приходилось по щиколотки в воде, но вода была теплая и чистая, видно было мелкую рыбешку, снующую у берега, и рыбин покрупней с крупной чешуей и переливчатыми боками.
Вот оно, то место. Берег здесь совсем заросший, кусты ивы раскинули ветви прямо над водой. Речку тут можно вброд перейти и коленки не замочить. Дно выстлано плоскими, отшлифованными водой камнями, чуть подернутыми мягким мхом. Ванька выбрал подходящий камень, повесил шорты на услужливо протянутую ветку ивы и разлегся, окунувшись по самый подбородок. Вода бежала быстро, и тело тугими струями то и дело приподнимало над камнем. Пару раз даже чуть не стянуло плавки.
Ванька нежился, щурился на слепящее солнце. О школе больше не вспоминал. Ну её окаянную. Сейчас он еще поваляется и пойдет домой кушать, дед на обед голубцы обещал. А потом опять на речку. А потом в заброшенный дом можно слазать. А потом...
Глаза закрывались, клонило в сон. Зад проехался по скользкому мху, поток выплеснул Ваньку на глубину и накрыл с головой. Мальчишка вскочил, выплюнул воду и потряс желтыми вихрами, отряхиваясь. Ладно, наплескался. Ванька попрыгал, выгоняя воду из уха, взял шорты и побрел домой.
Обратно Ванька шел не берегом, через деревню, а сделал крюк по старой дороге. Плавки никак не хотели сохнуть, а надевать шорты на мокрое не хотелось. А так и прогуляешься и штаны высохнут.
Домой было, пожалуй, рановато, до обеда еще пара часов есть. Придешь рано — как бы дед в огород не загнал. Бабы Манин сад был по пути, вот где можно время скоротать: там есть мягкий сеновал, и сад хороший. Ванька перелез через забор, прошел к сеновалу, по пути сорвав несколько желтых слив, забрался под крышу, повертелся на сене, устраиваясь, и заснул.
Коровы мычали и звенели колокольчиками — стадо возвращалось с пастбища. Стало быть уже вечер. Ванька резко вскочил, повертел головой: солнце садилось. Мальчишка кубарем скатился в сад, прошмыгнул между жердями забора на улицу и побежал домой.
Во дворе было пусто. Ванька побегал, покричал. Деда нигде не было. В животе неприятно защекотало, никуда дед уходить не собирался. За водой не пошел — вёдра на месте, за молоком к соседям рано — коровы только вернулись. Куда дед мог уйти? Понятно куда — его ищет. А где теперь искать деда? Бежать по соседям? А если дед вернется? Ванька бегал по двору, как курица на сносях, и не заметил как открылись ворота и вошел дедушка.
Дед посмотрел на Ваньку как-то странно, словно с недоверием, подбежал, схватил за плечи, заглянул в лицо, повертел взад-вперед, будто рассматривая. Сказал: «Живой!», сел на завалинку, закрыл лицо ладонями и заплакал.
***
Смотреть, как дедушка плачет, было вместе и стыдно, и страшно, Ванька присел рядом, положил деду руку на плечо. Тот сидел согнувшись, качал головой, как будто с кем-то не соглашался, и вытирал руками слезы, а те всё текли и текли. Ванька в который раз уже начинал было рассказывать, что не специально припозднился, а просто уснул, но дедушка не слушал, мотал головой и тихонько повторял: «ах ты, господи».
У Ваньки от этого холодело всё внутри, не от страха и не от жалости, а как-то непонятно: вроде как от стыда или сразу от всего вместе. Рот ему теперь будто зашили, ни слова было не сказать. Он и сам бы заплакал, но в груди было пусто.
Ванька всё ждал, когда дедушка что-нибудь ему скажет или пусть ударит даже, лишь бы понять, что дальше делать, что говорить: оправдываться? Просить прощения? Или бежать, куда подальше? Бежать не хотелось, а хотелось, чтобы все разом само стало как раньше, будто ничего и не случилось.
Дедушка перестал наконец утирать слезы, вздохнул, тихонько ругнулся такими словами, каких Ванька раньше не слыхал. Закурил. Посидели молча. Дедушка дымил, поглядывал на кур, Ванька поглядывал на дедушку. Тот докурил, повернулся к Ваньке:
— Куда бегал-то хоть?
— Да я никуда. Я только на речку. — Сбивчиво начал Ванька. — Потом выше пошел. Я не далеко! А потом в саду у бабы Мани. Я уснул. А потом проснулся, а уже вечер. Солнце садится. Я домой побежал, а тебя нет.
Солнце и правда садилось. Куры бродили по двору нога за ногу, поглядывали удивленно. Дед встал, погнал их в сарай. Ванька смотрел, как дед хватает кур за бока иногда по одной, иногда по двое и засовывает в курятник, а сам не знал, что делать. Вроде всё рассказал, а что дальше — непонятно.
Дедушка запер кур, подошел к Ваньке, тот кинулся к нему, но дед положил ему ладонь на лохматую голову, чуть отстраняя:
— Сам-то знаешь, что виноват?
Ванька кивнул, но неуверенно:
— Я же не специально. Просто уснул.
— Надо было, шалопай, сразу домой вернуться. Я просил.
— Я понимаю. — кивнул Ванька.
— Я думал, ты утоп. До порогов ходил, тебя весь день искал. Понимаешь? Все глаза выплакал.
— Прости, дед. Я же не нарочно. Прости! — кинулся опять Ванька.
— Накажу. — Строго ответил дедушка.
Ванька кивнул, на все уже соглашаясь, лишь бы дед простил.
— Иди домой. Холодает. — Дед подтолкнул Ваньку в спину.
— А ты?
— Я скоро приду.
***
Деда не было уже долго, за окном совсем стемнело. Ванька наскоро поел, что на столе было, — крутое яйцо, пара конфет, сушки, — поболтался по дому. Вымыл в тазу босые ноги, все равно с грязными дед спать не пустит. Нехотя почистил зубы. Ожидание тяготило.
Ванька стал думать, чем дед его накажет. Ремнем? Крайне нежелательно. Больно и проходит долго. Мухобойкой? Тоже так себе — мало дед не даст, это понятно, а много — больно, как от ремня. Крапивой? Вот уж совсем радости никакой. Крапивы Ванька до жути боялся, жжет и волдыри потом долго зудят. Может просто рукой отшлепает? Это было бы подходяще. Тоже, конечно, не кулек конфет, но терпимо.
Ванька взял со стола еще сушку, разгрыз, походил туда-сюда по горнице, сам себя уговаривая, что дедушка его пожалеет — вон как испугался, что Ванька утонул — не будет его лупить ни ремнем, ни крапивой, ни чем там еще.
А может сразу со спущенными штанами лечь? Дедушка придет, увидит, что Ванька уже к наказанию готов, вину свою осознал, и умилится! Это ведь уже полдела. И дедушка в два раза меньше сердиться будет.
План был хороший. Ванька прикинул, куда лечь: выходило, что лучше сразу на диван. И самому хорошо, мало ли сколько еще ждать, а на диване мягко, и дедушке удобней: он сядет с краю и ладонью до Ванькиной задницы тянуться будет не далеко.
Диван заскрипел, мальчишка вытянулся на нем у самой стеночки, освобождая место для деда, и чуть приспустил шорты с трусами. Поворочался, устраиваясь поудобней.
Ждать оказалось недолго. С улицы послышался дедушкин кашель, ворота скрипнули. Ванька вскочил, подбежал к окну: темно хоть глаз коли, но деда увидел. Кинулся опять на диван, штаны приспустил, сделал жалостливую мордочку, поглядел на дверь.
Дедушка вошел в горницу. В руках он держал штук шесть красных блестящих прутьев. Ивняк — узнал Ванька.
Часть 2 Дед нарезал сперва столько розог, что самому страшно стало — целую охапку. Выбрал из них все кривые, потом те, что толще мизинца, потом те, что с сучками и почками. Все равно вышло много. Он достал из всей кучи самые ровные и тонкие, не шире карандаша. Получился веник. Пока нес этот веник домой проредил еще: осталось совсем чуть-чуть, самые гладкие. Так вся дорога от реки до ворот и оказалась ивовыми прутьями усыпана, то-то соседи потом подивятся.
Злость на Ваньку, на дурачка, помаленьку отпускала. Не со зла ведь, обормот, а по глупости. И решимость выдрать, как следует, чтобы навсегда запомнил, тоже ослабела. Жалко было пацана. Дедушка совсем было выкинул розги в канаву, но вспомнил, сколько раз сегодня мальчишку похоронил мысленно, как сам себе целый клок седых волос из макушки вырвал, и сжал прутья покрепче. «Ничего, — решил дедушка, — высеку, мальчишке на пользу пойдет. Авось в другой раз подумает».
Ванька на порку каждый раз обижался, но дулся недолго и глупости делать все-таки бросал. Значит, рабочий метод. Хоть и горько потом, и самому за себя стыдно, что родное дитя до слез довел, а раз помогает, значит надо.
Сумерки густели. Охламону уже спать давно пора, а он даже не ужинал. Вот так сегодня всё. Дед и не сготовил ничего, какое там. Как до обеда затрясся, что пацана нет, так все из рук и валилось. Правда, малец плавает хорошо, что твой карась, да мало ли. Может, ногу свело. Может, за корягу зацепился. Господи, да мало ли, что случилось! А уж как дед на речку побежал, басурманина мелкого искать, совсем с ног на голову всё перевернулось. Ходил вдоль берега туда-сюда, кричал, чуть Кондратий не обнял. Нет, всё-таки всыпет он оболтусу, руки так и чешутся!
Дед шагнул решительно в комнату и замер: мальчишка лежал на диване и штаны спустил. «Вот хитрожопый» — подумал дедушка и не смог удержать улыбку.
— Это ты правильно лег. — сказал дед, складывая розги на стол, — Только не совсем правильно. Поднимись-ка.
Дедушка снял с края дивана валик, пристроил посередине, похлопал рукой:
— Забирайся, попой вверх!
Ванька стоял у стола и недоверчиво перебирал прутья.
— Дед, не надо ивняком. — попросил Ванька напуганно.
— А что так?
— Больно! — жалостливо потянул мальчишка.
— Ты почем знаешь, больно или нет? Тебе и ремнем толком не доставалось, — строго сказал дед и добавил про себя: «А зря».
— Ну, не надо ивняком! — заныл Ванька.
— А чем?
— Ну, ладонью хоть.
— Ага. Погладить тебя? За то, что деда чуть на тот свет не отправил? — строго спросил дедушка.
Мальчишка потупился и пожал плечами.
— Скажешь, не заслужил? — дедушка смотрел на Ваньку устало, и тому стало стыдно, что так деда напугал.
— Заслужил. — тихо ответил Ванька.
— Иди ложись. — сказал дедушка и ласково подтолкнул его в спину, — Долгие проводы, лишние слезы.
Пока Ванька устраивался да ворочался, дед выбрал прут потоньше, пожалел все-таки. Встал над улегшимся наконец пацаном, приложил розгу к торчащей вверх заднице, примерился. Взаправду розгами сечь деду никого не доводилось, с детьми ремнем обходился, да и то не усердствовал, не любил это дело. Ваньке, если хворостиной и доставалось, то ерундово. «Нечего было и начинать» — подумал дед и сам на себя разозлился, что ивняк принес, да отступать было некуда.
Дед замахнулся несильно, — пока с речки шел, попробовал на руке, как оно, чтобы ощутимо, но без перебора, — и хлопнул. Ванька дернулся слегка, но смолчал. Дед ударил посильнее, мальчишка пискнул, а на попе полоса порозовела. Приметил. Так и сек дальше, стараясь полосы в разбежку класть.
После десятого удара прут измочалился, дед поменял — выбрал опять самый тоненький. Продолжил. Задница под ударами сжималась, полосы краснели, но не вздувались.
Ванька ткнулся лицом в сложенные руки и попискивал. Прут свистел, хлопал по заднице. Дед удивлялся Ванькиному терпению — попа была уже основательно полосатая. На третьем десятке Ванька не выдержал наконец, всхлипнул, прикрыл зад ладошками. Дед хотел было руки перехватить и досчитать все-таки до тридцати, но мальчишка обернул к нему совсем заплаканное, уставшее лицо. Глаза и нос красные, весь мокрый, дышит ртом судорожно. И полосы на попе вдруг пошли надуваться.
Дед чертыхнулся и выбросил прут. Побежал было в сени, вернулся, достал из комода полотенце, вывернув все из ящика — искал помягче, сбегал опять в сени, намочил полотенце в холодной воде, вернулся. Приподнял Ваньку осторожно, вытащил из-под него чертов валик, уложил мальчишку ровно и приложил к пунцовой попе полотенце.
Ванька уже не хлюпал носом, а просто плакал. Горько и отчаянно. Дед бранил себя последними словами, наклонился, погладил Ваньку по лохматым вихрам, по дрожащей от рыданий спине:
— Чего же ты молчал-то, Вань? Я бы полегче...
Ванька давился слезами, дышал глубоко, будто запыхался. Дед поднял полотенце: полосы надулись местами как рубцы, но лопнуть не норовили, положил полотенце другой стороной. Ванька успокоился немного:
— Прости, дед. Прости! Я больше так не буду, честно! — и опять зашмыгал носом.
— Да я сто раз тебя простил уже, господи! — дед встал возле дивана на колени и всё гладил Ваньку. — Ты меня теперь прости!
Мальчишка замотал головой и снова разревелся.
— Ты полежи. Я сейчас. — Дед засуетился: выбросил розги в печку, притащил, кряхтя, Ванькину постель с чердака, — простыни, подушку, одеяло, — постелил на своей кровати. Осторожно перенес Ваньку на постель, стянул с него шорты, прикрыл ноги одеялом, спину чистой рубахой, а на попе так и оставил пока мокрое полотенце.
Спали плохо. Ваньке долго было не заснуть, всё слезы душили, не от боли даже — хотя болело крепко, и не от обиды, а от того, что за деда испугался, вдруг он и правда умер бы. Дед лег на диване, но без конца ходил курить на улицу, все кашлял там, вздыхал, опять говорил тихонько "ах ты, господи". В комнате пахло сердечными каплями, дед несколько раз вставал, пил. С улицы тянуло табаком. Ванька засыпал и тут же просыпался от боли и постанывал — он во сне всё норовил повернуться на бок. Дед вскакивал каждый раз, суетился, прикладывал к Ванькиной попе полотенце, гладил его по голове. Так почти до утра и проваландались.
***
Дедушка погромыхивал в кухне. Ванька проснулся от запаха оладий и понял, что голодный как волк. Поворочался, проверяя будет ли больно: зад побаливал, но терпимо. Дедушкина кровать оказалась мягче, чем Ванькина на чердаке, но выше — слезать с неё было неудобно, особенно попой вперед. Ванька осторожно потрогал зад — борозды были знатные, красные и плотные. Сидеть долго не придется. На спинке кровати висели шорты и футболка, Ванька оделся.
— Вскочил всё-таки? — виновато спросил дедушка. Он нес сковородку с оладьями и чайник. — Я думал, может сегодня отдохнешь, поваляешься. После вчерашнего...
Дед смотрел на Ваньку совсем грустно.
— Да ну, валяться. И так мало дней до осени осталось. — Мальчишка застегнул пуговицу на шортах и поморщился.
— Больно? — дед глянул так, будто ему самому больно. Поставил всё на стол, подошел к Ваньке, обнял.
— Ничего, пройдет. — Ответил Ванька и обнял деда в ответ. — Дед?
— Что, золотко?
— Не надо меня больше ивняком, ладно?
https://ficbook.net/readfic/11483043
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
