Сообщение: 2628
Зарегистрирован: 26.03.18
Откуда: Deutschland
Рейтинг:
7
Отправлено: 28.10.23 20:17. Заголовок: автор King21044 ОДУВАНЧИК И СЕМЕЙНЫЙ КОНФЛИКТ
Одуванчик и семейный конфликт
автор King21044
Машина
21 декабря 2021 г.
Конечно, папа хотел «Копейку». Но ВАЗ стоил почти шесть тысяч, а тысяч было только три. Хватило бы на «Запорожец», но его папа не хотел. Естественно, деньги можно было и занять. К тому же, мамины родители предлагали две тысячи, и дедушка снял бы с книжки еще тысячу. Но дело было не в деньгах: «Жигулей» на весь папин институт давали всего четыре штуки. Родители стояли на машину давно, но шансов взять «Копейку» не было — папе так и сказали.
«Запорожцев» выделили больше — целых шесть. Но как-то так оказалось, что все они уже за кем-то зарезервированы: один за кафедрой машиностроения, два за подшефным колхозом, еще пара за каким-то строительным НИИ, а один и вовсе испарился. Это было нечестно. Папа возмущался, но поделать ничего не мог. Кто он? Младший научный сотрудник. Мама говорила: надо было идти и добиваться, спорить, уговаривать. Может быть, даже дать взятку. Но папа всего этого не умел. Папа сказал: «Я инженер, а не пролаза».
Ванька видел, что папа страдает, но не мог понять из-за чего. Не будет машины? Да и черт с ней! Не в машине же счастье! Нет, было что-то еще. Что-то такое из-за чего папа перестал насвистывать в ванной, из-за чего перестал называть Ваньку «киндер» и хохоча стаскивать по утрам за ноги с кровати. И еще: мама с папой перестали целоваться по утрам, когда думали, что Ванька их не видит. От этого было тревожно.
У мамы спрашивать было бесполезно, но Ванька все-таки спросил. Мама в ответ пожала плечами и заговорила про школу и про оценки в четверти. Ванька сдулся, не хотел он говорить про школу. В школе все было плохо, и оттого сильней хотелось, чтобы дома было хорошо!
Ванька спросил у папы. Тот задумался, попросил повторить вопрос. Ванька подумал и спросил:
— Почему ты не такой, как раньше? Почему мрачный?
Папа всегда Ваньке на все вопросы отвечал честно: и на простые, и на сложные. И о том, что находится за краем Вселенной, и что будет, когда умрешь, и что такое Кориолисова сила, и кто такие пролетарии, и откуда берутся дети — про это, правда, объяснил не очень понятно. Но в этот раз как будто увильнул, ответил лишь:
— Что-то ты, брат, напридумывал. Вовсе я не мрачный! — и стал фальшиво насвистывать.
Ванька расстроился. Назревало дома что-то плохое. Еще и он, Ванька, подольет теперь масла в огонь.
Машину в конце концов купили: четыреста первый «Москвич». Старый. Бирюзовый. Зато деньги остались, и папа сказал, что летом все поедут на машине к морю. Ваньке море было не нужно, он летом хотел к деду в деревню поехать, но Ваньку не слушали. Он и в прошлый раз не смог толком объяснить, почему вернулся от деда в чужих валенках и в выстиранной одежде, — не рассказывать же было родителям, что он провалился под лед и чуть не утонул, — и теперь про поездку к дедушке мама с папой слушали с холодком. Ванька грустил, но не отчаивался, был еще шанс уговорить родителей отпустить его на каникулы к деду.
И тут все надежды пошли прахом.
Двойка
Ванька шел из школы грустный, дневник в рюкзаке жег ему спину. Как-то так само получилось, что в четверти оказалась «двойка». Ладно бы еще за поведение, но — за русский! Тут, конечно, Ванька дал маху: надо было контрольные исправлять и сочинения переписывать, и родителям тогда рассказать всё-таки, что Татьяна Николаевна их видеть хочет.
Контрольные Ванька исправлял, но выходило, что всё равно на двойки, сочинения переписал, но одно сдал не к сроку, а во втором оказалось столько ошибок, что Татьяна Николаевна, изумившись, поставила «кол». И про вызов в школу Ванька родителям тактично умолчал — решил не расстраивать — им и так хватало проблем из-за машины. Ванька думал, что справится сам, исправит двойку, и ему казалось, что на «троечку» приложенных усилий уже должно было хватить, но Татьяна Николаевна решила иначе: она назвала Ваньку лжецом, балбесом и хулиганом и сказала, что двойку ставит из принципа!
Это было нечестно: никаким лжецом Ванька не был, а балбесом и хулиганом разве что совсем чуть-чуть. Но разве взрослых переспоришь? Вот теперь и нес Ванька в дневнике среди пятерок и четверок внезапно затесавшуюся «пару».
На укрытой снегом «бомбе» ребятня каталась с горки: визги и смех разносились по всему двору. Ванька тоже хотел было съехать разок-другой — напоследок, — но передумал. С таким настроением радости от горки все равно не получишь. Чего тянуть. Надо идти сдаваться.
У дома, среди присыпанных снегом машин, стоял их чистенький бирюзовый «Москвич». Капот с одного боку был открыт, и папа, весь перемазанный черным, ковырялся в моторе.
— Здорово, Ванюша. Чего невеселый такой? Опять двойка? — улыбался папа.
Снаряд упал опасно близко к цели, и Ванька решил резко сменить тему:
— Пап, а может быть у тебя на работе какие-то проблемы? С наукой?
— Ты к чему это? — усмехнулся отец, вытирая черные руки ветошью.
— С наукой, брат, всё хорошо. Науке мы не нужны, это она нам нужна! — отец задумался о чем-то, покусал губы. — А на работе... Как тебе сказать. Докторскую вот зажимают.
Папа потер руки снегом, помолчал. Закрыл с грохотом капот, так что весь маленький «Москвич» заходил ходуном:
— Пойдем-ка, Ванюш, домой. Очень любопытно на твои четвертные итоги посмотреть! — отец улыбался и широким жестом приглашал в подъезд.
Низкое зимнее солнце на миг выглянуло между серыми пятиэтажками, и из соседнего двора по земле вспыхнула узкая золотая полоска — словно солнечная тропинка по синему снегу. Ваньке вдруг захотелось убежать по этой тропинке из заснеженного серого города, от проблем и долгой тоскливой зимы прямо в лето. Он взглянул на это солнечное чудо с такой тоской, как приговоренный смотрит на белый свет в последний раз, что папа, перехватив его взгляд, насторожился.
Поднимались молча, папа все поглядывал на Ваньку, пытаясь угадать, откуда у мальчишки может быть во взгляде столько печали.
— Оценки выставили? — Мама вышла в прихожую встречать своих мужчин, и сразу стало тесно. Ванька почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Он прижался спиной ко входной двери, достал дневник, протянул отцу. Папа открыл на последней странице и помрачнел.
***
Родители раньше никогда не скандалили. Ванька сидел за столом в своей комнате, смотрел на свое отражение в темном окне — его желтые вихры мама старательно расчесывала — выходило прилизанно, но прилично. Мама с папой за дверью говорили на повышенных тонах. Мама что-то отцу доказывала, тот басил в ответ — отнекивался, мама напирала, отец спорил, но потом вяло соглашался.
Слушать, как родители ругаются, уже было пыткой. Что бы они там не решили, Ванька уже на все мысленно согласился. Конечно, он виноват. И к дедушке его, конечно, не отпустят. И каникулы он проведет за учебниками. Пусть. Всё справедливо.
Папа зашел в комнату, прикрыл за собой дверь, сел на кровать. Ванька присел рядом с папой. Тот сидел строгий, долго подбирал слова.
— Очень ты нас, Ваня, расстроил. — Начал отец. — Мы с мамой думали, что ты взрослый, серьезный человек. А ты? Как же ты умудрился получить по русскому двойку? Ведь по литературе — пятерка! Что же ты, нарочно что ли?
Ванька пожал плечами.
— Еще и соврал нам! Нас, оказывается, в школу вызывали! А мы с мамой ни сном, ни духом!
— Я не соврал, я просто не сказал... — вяло оправдывался Ванька.
— Это софистика. — оборвал папа.
Он долго еще говорил. И Ванька во всем с ним соглашался. И что доверие подорвал. И что не заслуживает теперь уважения. И что должен быть строго наказан. Вина разрасталась, от слов отца становилось так плохо, что хотелось кинуться ему на шею, чтобы он пожалел, прекратил эту обвинительную речь. Отец, наконец, закончил. Помялся немного.
— В общем, мы с мамой решили, что раз ты повел себя, как маленький, то и наказывать тебя стоит, как маленького. — Отец встал, щелкнул пряжкой и вынул из шлевок ремень.
***
Отец бил неумело. Ремень хлопал по Ванькиной попе то плашмя, то ребром. Отец замахивался неловко, как дрова колол. Было больно. Ванька терпел, закусив губу, словно проснувшаяся гордость не давала ему плакать. Удары он не считал, только говорил себе: «молчи, молчи, молчи!». Ремень из неопытных папиных рук выскочил и с размаху ударил пряжкой. Ванька вскрикнул. Отец сказал: «Черт» и выбежал из Ванькиной комнаты так поспешно, будто за ним гнались.
Только оставшись один, Ванька, наконец, заплакал. Слезы шли такие горькие, что он и сам удивился — не так было и больно. Тяжело было от обиды на отца. Почему-то Ванька никак не мог представить, что отец его побьет. На деда Ванька не сердился, а отец — совсем другое дело. Будто друг оказался предателем. От это Ванька и плакал так долго.
Лег в постель рано. Папа приходил два раза. Ванька каждый раз делал вид, что спит. Отец садился на край постели, осторожно гладил его по голове, вздыхал, повторял: «Ох, Ванюша».
Родители за стенкой вели себя так тихо, что Ванька даже испугался, дома ли они. Потом пришла мама. Она сидела долго, сперва все пыталась ненароком его разбудить: целовала в затылок, спрашивала: «Сыночек, ты не спишь?», но Ванька лежал, как каменный. А потом и правда заснул.
Разговоры
Попа после вчерашнего ремня расцвела синяками. Там, где отец попал пряжкой, синяк был темный, как грозовое облако. Ванька оделся, поморщась, пошел умываться.
Папы дома не было, он прямо с утра убежал по каким-то делам, Ванька подумал, что это странно, никогда он так рано в воскресенье не исчезал. Мама суетилась на кухне как-то преувеличенно шумно: радио включила громче обычного, на подгоревшие оладьи ругалась ненатурально и Ваньку стала целовать, будто сто лет не видела. Ванька и не хотел на родителей сердиться, понимал, что сам виноват, но получалось не очень: попа болела, не давала расслабиться и делать вид, что ничего не случилось. А мама будто вычеркнула вчерашний вечер из памяти: всё крутилась на кухне, смялась, рассказывая, как весело будет летом на море, и как здорово, что машина теперь есть! Смутилась она, только когда Ванька с коленями на табуретку забрался — сидеть было больно.
Мама сразу притихла, а потом стала говорить как-то вкрадчиво:
— Ты, сынок, сам виноват. Двойка в четверти — это никуда не годится! Папа тебя наказал справедливо, нечего на нас обижаться. — Мама говорила странно, будто не Ваньку, а саму себя уговаривала и все подкладывала ему оладий. — Мы за тебя волнуемся, переживаем, если плохо было с уроками, надо было сказать...
— Мам, мне хватит! — перебил Ванька, глядя на гору оладий на тарелке.
Мама поникла, но тут же снова вскочила: дверь в прихожей щелкнула — папа вернулся, и она, всплеснув руками, побежала его встречать.
У отца была перевязана правая рука. Он, в отличие от мамы, не бегал и не веселился. Ваньке он сказал: «Привет, киндер», увидел, что тот за столом сидит на коленях, и растерялся. Ванька ответил папе: «Привет», а больше говорить ни о чем не хотелось. Папе, видимо, тоже: он даже хотел улизнуть из кухни, но мама встала в дверях.
Отец помялся, взял из Ванькиной тарелки оладушек, помолчал. Ванька видел, что отец чувствует себя виноватым, но помогать ему не хотел. Будто та связь, что всегда была между ними, вчера порвалась. От этого было больно — гораздо больней, чем от ремня.
— Двойку, брат, надо исправлять. На каникулах... — Начал было отец и осекся: Ванька вдруг заплакал. Крупные, как градины, слезы брызнули прямо в тарелку.
Отец выскочил из кухни, как ошпаренный, мама кинулась за ним, они о чем-то шептались в прихожей, а потом папа крикнул: «Да не могу я так!», и дверь входная хлопнула.
***
Идея поехать к дедушке родилась еще за завтраком. Мама сама предложила ему до обеда пойти погулять, когда Ванька, наконец, успокоился. Понял Ванька, что все равно маму с папой видеть не хочет. Конечно, нужно было родителей предупредить, сбегать вот так было нечестно. А они с ним разве честно? Ремнем — честно? Совесть подсказывала, что да — честно, но обида тянула одеяло на себя. Скажи он им, что уехать собирается, ни за что бы не отпустили. А Ванька чувствовал, что уже наказан сполна, и даже слишком, и каникулы у дедушки он заслужил, а двойку исправить успеет — впереди на то целая четверть будет.
Во дворе папа возился с машиной, снял зачем-то колеса, перепачкал снег вокруг черным маслом. Увидев Ваньку, он подошел, хотел что-то сказать, но Ванька стоял потупившись.
— Ванюш, на счет вчерашнего... — начал было папа, но замялся, — ладно, это потом.
Отец поправил на нем шапку, будто та криво была надета, показал, разведя руками на машину:
— А хочешь, я тебя покатаю? Соберу вот только назад все, и поедем куда-нибудь, а? — голос у папы звучал просительно, и забинтованная рука уже вся была перепачкана.
Ванька дрогнул, хотел было папу уже простить, но тут задница опять заныла, словно не соглашаясь на примирение. Ванька пожал плечами:
— Меня только до обеда мама отпустила. Я пойду.
Они с отцом постояли еще немного молча. Папа, кажется, хотел еще что-то сказать, но, так и не решился.
***
Денег у Ваньки не было, но он давно заметил, что в поезде билеты никто не проверяет, и, если сесть не в городе — на вокзале, а на станции, то можно доехать и зайцем! Так он решил и сделать. До станции от рабочего района пришлось, правда, порядочно пройтись: мороз пощипывал за нос, но Ванька не унывал и через час хода уже стоял на перроне. Осталось вспомнить, как назывался поезд: «На Дедки»? Или «На Бабки»? Ванька помнил, что название смешное, а вот какое — вылетело из головы.
К станции, разбивая сугробы в снежную пыль, подкатил поезд. Сквозь грязное стекло Ванька увидел кривую надпись: «На Девки». Тоже смешное название, — подумал Ванька, мороз крепчал, оставаться на улице больше не хотелось, и мальчишка шагнул в вагон.
В поезде настроение у Ваньки тут же улучшилось. Во-первых, здесь было тепло. Во-вторых он ехал к дедушке. В-третьих, Ванька только сел было на жесткую скамью, подскочил, подложил под попу вязаную шапку с помпоном, и тут же поймал участливые взгляды. «Кто же тебя, заинька, обидел? Неужели отец?» — спрашивали сердобольные пассажиры. Ванька рассказал жалостливую историю про двойку и папин ремень, немного приукрасив. Какая-то тётенька дала ему яблоко, другая половинку слойки. Третья восхищалась, какие у него густые желтые волосы и гладила по голове.
Каникулы начинались замечательно. Слойка оказалась вкусной, яблоко сладким. В конце вагона, где было накурено, играли на гармошке. Поезд нес Ваньку сквозь зиму к дедушке, дальше от проблем и строгих родителей. «Уж теперь-то мама поплачет! Уж теперь папа побегает!» — думал Ванька со злорадством. От мыслей о сладкой мести на душе тоже становилось тепло.
— Куда же ты едешь, сынок? — интересовались пассажиры.
— В деревню, к дедушке! — Ванька кусал яблоко и поглядывал на добрых женщин синими глазами.
— А где же твой дедушка живет? — умилялись пассажиры славному мальчугану.
Ванька ответил. Пассажиры смутились.
— Так ведь, это в другую сторону. — Удивилась добрая тетя, которая дала яблоко.
Гармошка смолкла. В дверях прошло какое-то шевеление, дядя громким голосом сказал: «Готовим билетики» и пошел по рядам.
К дедушке!
Контролер не успел еще и рта раскрыть, а женщины уже встали между ним и Ванькой плотной живой стеной. Они рассказывали о несчастной Ванькиной судьбе с такой горечью и таким напором, что Ванька снова заплакал от жалости к себе. Выходило, что сбежал он от жестокого отца, как Буратино от Карабаса-Барабаса.
Слезы дело и дорешили. Контролер, сперва слушавший с сомнением, глядя на ревущего Ваньку, проникся:
— Да что вы, женщины! Неужто я зверь какой, мальчишку обижу! — искренне возмущался он. — Идем, мальчик, я тебя на другой поезд посажу.
На дорогу Ванька был одарен еще одним яблоком и расцелован как родной, пожелали ему и к дедушке доехать, и с отцом помириться, и двойку исправить, и ничем не болеть.
Оказалось, что ехать надо было не на «Девки», а на «Дедовичи». Сев, наконец, на нужный поезд, Ванька погрустнел. В вагоне народу было мало, он осторожно присел у окна, подложив под попу шапку и варежки, и стал смотреть, как пролетающий за окном зимний пейзаж темнеет, окрашиваясь синим. Торчащие из снега деревья без листьев были похожи на корни, которыми земля прорастала в темное небо.
Ванька думал, что помириться с папой, наверное, уже не получится. Не то чтобы папа был так уж неправ, просто, никогда уже не будет как раньше. От этого стало горько, ведь выходило, что сам Ванька в этом и виноват: исправил бы он двойку, не пришлось бы папе его наказывать.
Ванька папу любил. Папа хоть и грозился его выдрать то за одно, то за другое, но до вчерашнего дня дальше угроз дело не заходило. А в остальном — отличный был папа! На Ваньку не раздражался, за многое прощал, многое разрешал. И вот теперь Ванька всё испортил.
Плакать Ванька не хотел, только вздохнул. Подумал, что зря, наверное, он из дома уехал. И так было плохо, а теперь станет еще хуже. Но и возвращаться не хотелось. Хотелось поскорей приехать к дедушке, и чтобы тот его, наконец, пожалел: ведь никто Ваньку так и не пожалел по-настоящему, а Ванька знал, что несправедливо с ним обошлись. Не стоила двойка таких страданий.
Поезд еле-еле полз, всё время пропускал грохочущие товарняки. Ванька боялся, что войдет контролер, боялся, что проедет нужную станцию или вовсе уедет не туда. За окном совсем стемнело.
***
Дедушка затопил печь, поглядел, как пляшет вокруг поленьев огонь. В декабре темнело рано. Дед сидел за пустым столом, в наступившей темноте комната озарялась бликами огня из печки. Одинокие зимние вечера выматывали.
Весной было много дел по огороду, природа оживала после зимней спячки и дарила надежду, с ней и дед оживал. Летом приезжал Ванька — некогда было скучать! И осенью хватало дел: заготовить на зиму дров, собрать припасы — грибы, ягоды, соленья, варенья. В конце октября опять приезжал Ванька, пусть всего на неделю, а деду — радость! А зимой наваливалась тоска. Тяжелая, неизбывная. Такая, что не хотелось вставать по утрам.
Старые ходики крошили тишину темной комнаты на мелкие осколки, от этого тишина казалась только плотней, будто и дед в этом доме был чужой. Дедушка тряхнул головой, встал, щелкнул выключателем. Лампочка осветила горницу желтым светом и сразу сделала её меньше: сквозь черные, подернутые морозным узором окна, давила в комнату тьма, словно крошечный дедов мирок с печкой, котом и развешанными по стенам фотографиями утопал в бесконечном мраке зимней ночи.
Чтобы прогнать тоску пробовал дедушка ложиться раньше — сразу, как стемнеет, да только выходило еще хуже. Просыпался среди ночи и смотрел перед собой до утра, как сыч.
Дедушка поглядел на стены. В красивой раме на лучшем месте висел большой портрет: молодой дедушка с любимой женой нарядные и серьезные, а между ними круглая детская мордашка — сын. Петька здесь совсем маленький, два годика. Вокруг рамы фотографии поменьше: Петька в третьем классе, с короткой нелепой челкой, будто расческа на лбу. Петька в армии — хороший портрет, красивый парень в форме, прямой и честный взгляд из-под козырька фуражки смотрит прямо в душу. Фотография со свадьбы сына. Много фотокарточек голого карапуза — это уже Ванька, а рядом — целая стена его рисунков.
От сердца немного отлегло: не так всё плохо, ведь есть на свете сын и внук, хоть и далеко оба, не обнимешь, не погладишь. Дед подошел к окну, в непроглядной жирной тьме раскачивался на ветру уличный фонарь и вдруг, у самого окна, мелькнула красная вязаная шапка с зеленым помпоном.
***
Слова из мальчишки сыпались как горох на пол: говорил он сбивчиво, торопливо, временами замолкал и начинал хныкать. Дед слушал внимательно, не перебивал. Ванька закончил свой рассказ и, словно в доказательство своих слов, достал из кармана яблоко. Дедушка яблоко взял, положил на стол:
— Ясно. — Сказал он. — Стало быть, ты, прохвост, из дома убёг.
— Я к тебе хотел, дедушка. — Ванька пожал плечами. — Они бы ни за что меня не отпустили!
— Ну-ка повернись! — скомандовал дед.
— Зачем это? — растерялся Ванька.
— Хочу поглядеть, так уж ли все плохо. — Ванька мялся и дедушка прикрикнул, — вот еще удумал стесняться! Уж я-то на твою задницу нагляделся!
Ванька повернулся к деду спиной, повозился с поясом и спустил штаны. Дедушка поймал Ваньку за край рубашки, притянул поближе, чтобы лучше рассмотреть:
— О-хо-хо! — помрачнел дед. — Пойдем, брат.
— Куда? — удивился Ванька.
— К председательше. У неё телефон есть. Будем родителям твоим звонить.
— Зачем им звонить? — испугался Ванька и натянул штаны. — Я к ним не поеду! Не прогоняй меня, дед!
Ванька опять заревел.
— Глупый, ты, — дедушка обнял Ваньку, — никуда ты не поедешь, на ночь глядя. А родителям надо сообщить, что ты у меня, живой и здоровый. Они же там с ума сходят!
***
Пока дед звонил, председательница дала Ваньке конфет и вывела за дверь, в другую комнату. Ванька старался разобрать, что дедушка говорил, но слышно было плохо. Разобрал только, когда дед в телефон закричал: «Ты синяки эти видел?» и еще раз: «От тебя не ожидал». Говорил дед долго. Ванька заскучал, съел пару конфет. Наконец открылась дверь, и Ваньку позвали к телефону.
Мама волновалась. Сперва она сказала, что Ванька ей больше не сын, а потом, что он — лучше всех на свете. Сказала, что вот пусть он у деда и живет, раз такой жестокий, а потом сказала, что любит его, что без него умрет и заплакала. Ванька тоже заплакал. Ему маму было жалко. Папа не плакал, сказал только: «Ну, и характер у тебя, старик» и добавил, что Ваньку очень любит, и что они обо всем поговорят позже.
Когда всё обсудили, и дедушка положил трубку, Ванька прижался к нему и попросил:
— Дед, не отправляй меня домой, я не поеду.
— Да какое уж тут «отправляй». Не хватало еще, чтобы ты, колобок, и от меня удрал! — Дедушка заметил, что глаза у Ваньки совсем закрываются. — Пойдем-ка, брат, ужинать и спать! Завтра обо всем поговорим.
Разбудил Ваньку дедушка, он забрался на печку с пузырьком йода. Дед сказал, что если нарисовать на синяках йодную сетку, то они быстрее пройдут. Ванька заупрямился, боялся, что йод будет щипать и надулся, плотнее заворачиваясь в одеяло. Чуть из-за этого не поссорились.
— Да не будет щипать, дурачок, ведь царапин у тебя нет! — Спорил дедушка.
Ванька глядел в ответ обиженно, но сдаваться и не думал. Он откатывался к стенке, пока не уперся в наволочку, набитую сушеными яблоками. На все дедушкины уговоры он тряс лохматой головой. Согласился мальчишка, только когда дед пригрозил, что домой его отправит.
Ванька нехотя выполз из-под одеяла, спустил трусики, а дед повыше поднял его майку. Синяки и вправду были знатные, дед с досады поцокал языком: там, где ударила пряжка, след на попе отливал бордовым. Мальчишка лежал, сжавшись, как испуганный зверек, у деда от жалости аж в груди защемило. Он откупорил бутылочку, смочил ватку на спичке. Запахло лекарством и Ванька отвернулся носом к стенке, весь напрягся. Дед красил синяки мелкой клеточкой, мальчишка сперва вздрагивал, все ждал, когда защиплет, но потом успокоился, лежал смирно.
— Погоди одеваться, пусть подсохнет. — Дедушка убрал йод, погладил Ваньку по голове. — Ты, Вань, на родителей не сердись! Это они не со зла, а по глупости. Решили, видишь ли, за воспитание твое взяться. Нашли способ!
Дед подбирал слова, Ванька сердито сопел.
— И папа переборщил по неопытности. Я-то надеялся, что у вас до этого никогда и не дойдет, а он, видишь, научился у меня плохому. — Дедушка вздохнул. — Ты на папу не злись. Он тебя любит и сам не рад, что за ремень взялся. Руку себе до крови прокусил.
Ванька, удивившись, обернулся:
— Что же он мне ничего не сказал? Только на машине кататься приглашал! Будто мне надо! И мама тоже?
— Это, Ванюша, тонкий момент. Гордость родительская! — Объяснял дедушка, не переставая гладить Ваньку по лохматой макушке. — Коли бы он перед тобой извинился, вышло бы, что зазря наказал, несправедливо. Так тоже нельзя! Вот он и не признается, боится авторитет свой потерять. И ты парень с норовом. — Дедушка вздохнул. — Нашла у вас коса на камень.
— Значит, он жалеет? Не будет меня больше ремнем драть? — спросил Ванька.
— Что жалеет — это точно! Не сомневайся. А вот насчет того, чтобы больше не драть, это я бы на его месте такое обещать не торопился. Очень уж ты у нас хулиганистый. — Усмехнулся дед. — Но это вы сами с отцом решите. Только сдается мне, что больше он к ремню не притронется!
— Дед? — позвал Ванька.
— Что, солнышко?
— А ты меня жалеешь, когда дерешь?
— Я тебя всегда жалею. — Дедушка поцеловал Ваньку в пушистый затылок.
— Трусы-то можно натягивать? — смущенно пробурчал мальчишка.
Дедушка осторожно провел ладонью по разукрашенной Ванькиной попе, посмотрел, не осталось ли от йода следов:
— Одевайся, баламут, да завтракать будем!
***
На завтрак, в добавок к каше, дедушка поставил перед Ванькой блюдце с запеченным в меду яблоком, тем самым, что мальчугану вчера добрая тетенька подарила. Ванька съел половину, а вторую деду отдал.
— Мама с папой работают, забрать тебя не смогут. Чтобы сам ты на поезде поехал — такое им теперь долго будет в кошмарах сниться. И сам я тебя в город не повезу, нечего тебе там делать: школа кончилась, а от родителей отдохнешь, будет вам время соскучиться да подумать над своим поведением. — Рассказывал дедушка. — Обо всем вчера по телефону договорились. До Нового года поживешь у меня, а там видно будет.
— Значит мы с тобой, дед, будем Новый год встречать? — обрадовался Ванька, — Здорово!
Дед и сам был рад-радешенек, что Ванька приехал. Соскучился по пацану, что словами не передать! Уж какими путями судьба Ваньку к нему привела — дело десятое. Дед засуетился:
— Обед сейчас поставлю, потом будем с тобой баню топить, намою тебя, сорванца, попарю...
Ванька выразительно поёрзал на подложенной на стул подушке.
— …Аккуратно! — Добавил дедушка. — А потом и за работу возьмемся. Нам с тобой до Нового года кучу дел надо переделать: снег почистить, в избе порядок навести, полы помыть...
Ванька заскучал было от дедовых перечислений, но тут его взгляд упал на заснеженный участок двора за окном:
— Дед! Баба-то снежная цела!
— А ты думал! — с гордостью ответил дедушка. О том, как он её после оттепели заново катал, дед рассказывать не стал.
— Я тебе во всем помогать буду! — пообещал Ванька, — только можно я пойду бабу посмотрю?
— Ну, беги! — улыбнулся дед.
***
Пока дедушка топил баню, Ванька взялся убирать снег, но с широкой лопатой не справился и пошел «лечить» снежную бабу. Поправил ей прическу, налепил пошире бока. Дедушка, кряхтя, чистил снег, поглядывал на неугомонного пацана: тот накатал снежков и приделывал их снежной бабе вокруг «шеи» — получились бусы.
Лопата вспарывала снег широкими волнами, кучи снежные по краям дорожек росли. Дед расчищал дорожки, а Ванька все катал снежки. Под бусами налепил снежной бабе пуговицы. Только дед отвернулся, один такой снежок ему по спине и прилетел. Дед обернулся, поглядел на хихикающего мальчугана сердито, пряча улыбку в усах, сказал тихонько: «Ну, погоди, обормот».
Баня стопилась, вода в котле закипела. Пошли мыться. Ванька в бане расшалился, то ли от радости, что с дедом остается, то ли устал за эти дни грустить. Перемазался сперва сажей, как чертенок, после извозил всё в мыльной пене. Море воды извел. Дедушка умилялся, до поры терпел. Напарил мальчишку ласково. Как того на лавке носом вниз сморило, дед вышел на улицу, зачерпнул добрую пригоршню снега, вернулся и всю эту белую охапку на пацаненка выгрузил. Ванька подскочил, завизжал истошно, будто поросенок, а дед, посмеиваясь, все растирал огольца тающим снегом, не давая из рук вывернуться.
За чаем помирились. Ванька сидел в белой дедовой рубахе, то и дело выскакивая узкими плечами из широкого ворота, уплетал из чашки сметану с клубничным вареньем. Дедушка пил чай, поглядывал, улыбаясь, на Ваньку. Тот вдруг спохватился:
— А ведь сетка йодная вся смылась!
— Ничего, новую нарисуем! — ответил дедушка и крепко Ваньку обнял.
Дедова мудрость
Дедова пижама Ваньке, конечно, была велика, но надеть после бани больше было нечего: белье, рубашку — всё дед выстирал, хорошо, хоть пижама нашлась. Штанины с рукавами кое-как подвернули, но верхняя пуговица на полосатой рубахе застегнулась чуть ли не на животе. Вид у мальчишки был смешным и милым.
— Ничего, — успокаивал дед, умиляясь украдкой, — к завтрему все высохнет, а пока так походи.
Ванька был и не против, после обеда полез на печку и устроился там с книжкой. Дедушка возился с уборкой, Ваньке про обещанную помощь не напоминал, решил — пусть мальчишка отдохнет от волнений, да и просто побаловать хотел.
Пока дед старой шваброй дощатый пол оттирал, Ванька лежал, уткнувшись в книжку, а как с мокрой уборкой было покончено, свесился с лежака и стал за дедом наблюдать, грустно вздыхая.
— Ты чего пригорюнился, кулёма? — удивился дедушка.
— Дед, а ты моего папу часто порол? — спросил Ванька.
Дедушка к такому вопросу готов не был. Призадумался, отчего у мальчишки в голове такие мысли появляются. Подошел к Ваньке, запустил ему руку в пушистый желтый загривок.
— Нечасто. — Ответил дед, ласково перебирая мальчишке лохмы. — Тебе, сорванцу, пожалуй, чаще от меня достается. Хоть и полегче. К чему спрашиваешь?
— Он на тебя обижался?
— А то! Еще как обижался!
— И как вы мирились? — Ванька посмотрел на деда с тоской.
— Ах вот ты о чем. Ну-ка, подвинься! — Дед забрался к Ваньке на лежак, сел рядом.
— По-разному бывало. — Начал дедушка. — Когда я был неправ, так просил прощения. Объяснял, что если и перегнул, так потому, что люблю и волнуюсь. Да я старался лишнего и не выдавать. Когда я был прав, да он считал, что несправедливо досталось — тут, бывало, не сразу мирились. Случалось, что неделю друг с дружкой не разговаривали.
Дед пригладил усы. Ванька повернулся на бок и глядел на него серьезными глазами.
— Да... — усмехнулся дед, — в молчанку играли. Только знаешь, когда люди друг друга любят — обида долго не живет.
— Дедушка, а что, если родители не хотят, чтобы я возвращался?
— Да что ты, дурачок, такое говоришь? — удивился дед.
Ванька свесился с лежанки чуть не до пояса, опустил вниз голову и болтал руками — собирался с мыслями. Дед не торопил.
— Ведь я — двоечник. И врун. Из дома сбежал. — Пошел считать мальчишка. — И вообще... Раз меня папа так наказал, значит считает, что за дело.
— Обижаешься? — спросил дед.
— Нет. — Ванька затряс лохматой головой. Потом уточнил, — Не очень.
Ванька все болтал руками, сползая с лежака головой вниз, дед придерживал мальчугана за рубашку, да только тот из неё вываливался. Тогда дед за щиколотку втащил мальца обратно.
— Дед, а вдруг я им надоел? — выпалил, наконец, Ванька.
— Господи, какой же ты дурачок! — дед рассмеялся и сгреб мальчишку в охапку. — Да они тебя обожают! Жить без тебя не могут! Откуда в твоей голове мысли-то такие?
Мальчишка пожал плечами. Он забрался к деду на руки и уткнулся ему в грудь.
— Соскучился уже по родителям что ли? — спросил дедушка. — Только вчера ведь убежал?
Ванька не отвечал, только крепче к деду прижимался.
— Ты с родителями помиришься! Не сомневайся. — Дед гладил пацана по голове. — И обиду в себе не лелей. А чтоб мысли всякие в глупую голову твою не лезли, давай-ка, брат, помогай мне ужин готовить. А потом другое дело найдем. А там и до нового года рукой подать, и родители твои, бог даст, приедут!
***
Гречу Ванька перебирал так рассеянно, что черные зернышки все равно смешались с остальными. Он взялся было опять разделять, высыпал жменьку на стол, да случайно смахнул всё рукавом на пол. Дед чертыхнулся, но ругаться не стал. Крупу отобрал, сунул мальчишке в руки луковицу, велел почистить и порезать. Лук Ванька накромсал сперва ломтями, потом гонял скользкие куски по доске, накрошил помельче. Готовить мальчишке не нравилось.
Ванька вырвался с кухни, взялся без спросу чистить печку и даже открыл было вьюшку, просыпав немного сажи на пол и себе на нос, но дед это дело быстро пресек легким подзатыльником и усадил непоседу чистить картошку. Дело пошло веселей: от картошин, правда, мало что оставалось, зато курицам на ужин достались такие толстые очистки, каких они отродясь не видали.
Печку затопили общими усилиями. Как дед не старался, а Ванька влез-таки в сажу, перемазал и мордаху, и руки по локоть. Дед поставил в печь картошку в чугунке, велел мальчишке умыться, а сам пошел кормить кур. Как вернулся, Ванька, весь мокрый, вытирал столовой тряпкой лужу на полу. Тут уж дед начал браниться, рука сама метнулась к Ванькиному заду, да вовремя остановилась.
— Воды в рукомойнике не было, я стал наливать, а ведро выскочило! — оправдывался мальчишка.
Дед всё прибрал, мальчугана сам умыл, не смотря на протесты, усадил, наконец, за стол. Порезал сало, достал из погреба соленых огурцов. Ванька сало есть отказался, налегал на огурцы.
— Гляди, что принес! — дедушка достал из кармана огромное куриное яйцо в рябой скорлупе, — о двух желтках! Сварим?
Ванька закивал. Яйцо сварили. Внутри и правда оказалось два желтка, Ванька съел оба.
После ужина дед отправил Ваньку на печку, рассудив, что так от расстроенного мальчишки хоть ущерба будет меньше. Тот потискал кота, потом притих: читал книжку и задремал. Только готовясь ко сну, дед услышал с печки тихий плач. Подбежал, затормошил пацана, тот стал сбивчиво объяснять:
— Самолет мы с папой не доклеили!
— Какой самолет, солнышко? — удивился дед.
— Пластмассовый. Из набора. Там детали надо вырезать и склеивать. Мы начали, а потом... — мальчишка давился слезами.
До папы дозвониться не смогли. У него на работе был телефон, но на месте папы почему-то не оказалось. Ванька сник было, но дозвонились до мамы.
Мальчишка так сильно прижимал трубку к уху, что оно заболело. Дед стоял рядом, гладил его по голове. Говорили долго. Ванька всхлипывал, всё отвечал в трубку: «И я тебя», «Не буду сердиться», «Я тоже скучаю». Он хоть и расплакался, но от сердца у деда отлегло.
Когда трубку положили, Ванька потер красное ухо, утер нос, поблагодарил председательницу — Нину Кирилловну. Та растрогалась, утерев слезы, кинулась мальчишку обнимать, сказала, чтобы он не стеснялся, в любой миг приходил звонить, хоть днем, хоть ночью. Распихала ему по карманам конфет. Ванька сперва отказывался, но конфеты были хорошие — «Мишка на Севере», «Белочка», — мальчишка такие любил, — брал и не упрямился. Дед на хитрого пацана глядел с улыбкой.
Настроение у Ваньки поднялось. До дома он бежал чуть не вприпрыжку, все норовил в снег забраться. Дома от помощника тоже было сегодня больше толку, в четыре руки кучу дел переделали: вытерли пыль, с углов убрали паутину — Ванька всех пауков бережно в сени вынес, — выколотили на улице ковер, почистили снегом, перетрясли половики и одеяла. Ванька даже прибрал на печи: все мешки с сушеными фруктами да ягодами развесил на веревочках, лежак подмел, одеяло перестелил. К обеду умаялись.
Дед нажарил картошки на сале. Ванька насаживал на вилку румяную шкварку и картошку вместе с ломтиком соленого огурца — еле-еле в рот всё влезало. Лопал так, что трещало за ушами.
— Дед! — спохватился вдруг мальчишка. — А ведь у нас ёлки нет! Как же Новый год встречать?
— Вот сейчас пообедаем да пойдем за елкой. — Улыбался дедушка.
Ванька нетерпеливо заерзал, стал есть быстрее, чуть чаем не поперхнулся.
— Куда ты торопишься? — посмеивался дед, — ёлки из леса не убегут! Доедай спокойно. Да и дельце у нас еще одно имеется.
— Какое дельце? — закрутил головой мальчишка. — Стемнеет же, дед. Надо выбрать хорошую!
С тарелки он все подобрал мигом. Чай допил в два глотка:
— Я готов! Пойдем скорее!
— Готов? — улыбнулся дед, — ну, тогда последнее дельце и пойдем. Ложись на диван да спускай штаны.
— Зачем? — перепугался Ванька.
— Сеточку йодную обновим!
Синяки на Ванькиной попе бледнели. Дед аккуратно закрасил те, что остались, велел мальчишке полежать с голым задом, пока йод не высохнет. Ванька лежал, смотрел, как дед со стола убирает, нетерпеливо поёрзывал. Когда тот последнюю тарелку убрал да клеенку протер, он тут же вскочил:
— Дедушка, стемнеет! Пошли скорее!
Вооружились топором да ножовкой. До опушки шли по дороге, с неё трактор снег убрал, а дальше в лес — дед уже по колено в сугробы проваливался, а Ванька и того глубже. Дедушка пошел первым, как ледокол, раскидывая широкими валенками рыхлый снег в стороны, мальчишка шел следом, чуть от нетерпения не подпрыгивая, да всё норовил обогнать — поскорее до елок добраться. Дед разок на него цыкнул, когда тот сквозь белое поле к пушистой елочке полез, да едва не увяз по пояс в снегу.
Наконец добрались до ельника. Ванька бегал от одной елки к другой, отряхивал с них снег, выбирал. То та не подходила, то эта. То одним нехороша, то другим. Дед уже сердиться начал, решил срубить ту, что самому глянулась, вынул из-за пояса топор. Ванька подбежал, — красная шапка на нем вся снегом была засыпана:
— Дедушка, погоди рубить! Давай еще посмотрим!
— Да чем тебе, привереда, эта не мила? До ночи, что ли, выбирать будем?
— Понимаешь, эта слишком красивая. — Ванька смутился. — Пушистая, ровная! Она потом большая вырастет, а мы её сейчас срубим, неделю порадуемся и выбросим. Жалко!
— Что же теперь, лысую да кривую возьмем? Выбирай!
— Плохую тоже не хочется. — С сомнением ответил Ванька.
Мальчишка ходил среди елей, ласково трогая варежками пушистые лапы, как кавалер среди девчонок, даром, что не разговаривал с ними. Дед не знал, то ли умиляться, то ли сердиться: ишь, какой вырос — елку ему жалко! А Ванька все гулял по ельнику, шапка красная мелькала то тут, то там, еловые лапы гладили его по голове, по плечам. Смотрелся мальчишка трогательно, и деду, на это глядючи, и самому жалко стало елку рубить:
— Вань, все равно ведь все они не вырастут. Густо рассеялись. Самые крепкие других забьют. Может, выберешь всё-таки?
Ванька подбежал к деду, попросил:
— Давай просто веток наберем? Сделаем из них букет, будет как елка — даже лучше!
Домой возвращались с пышными охапками. Ванька набрал столько веток и еловых, и сосновых, что из-за широкого букета едва видел дорогу. Начинало темнеть, снег под ногами хрустел — подмораживало. Шли в горку. Мальчишке свою охапку нести было тяжело, он её все потряхивал, стараясь ухватиться поудобней, так весь путь из леса мелкими обломками и усеял.
Как до деревни дошли, сизое небо побледнело, снег пошел. Мягкий, пушистый. Собачий лай сквозь него звучал глухо, как через вату.
У ворот стоял бирюзовый «Москвич». Фары горели, из похожей на вздернутый нос решетки радиатора шел пар. Отец вылез из машины, развел руками, словно оправдываясь, будто сказал: «Вот так».
Ванька остановился, свои ветки сложил на землю аккуратно, отряхнул с одежды иголки. Отец шагнул к нему, поправил на нем шапку, сбил с помпона снег, положил руки на плечи, заговорил, наконец:
— Ванюш, сынок, ты прости меня, я…
И тут Ванька ему на шею бросился. Обхватил руками и ногами, повис. Отец еле на ногах удержался, обнял его в ответ сперва осторожно, а потом крепко-крепко.
Долго так стояли. Наконец мальчишка ослабил хватку, и отец спустил его вниз. Ванька потер зад и ткнулся отцу в грудь, тот обнял его за плечи.
Дед не выдержал, подошел:
— Заберешь?
Отец посмотрел на Ваньку: «Хочешь домой?», тот в ответ головой затряс.
— Нет. Не заберу.
— С работы отпросился? — спросил дед.
— За свой счет взял, только один день дали. Завтра рано утром домой поеду.
— Глуши машину-то, чего бензин жечь, — кивнул дед, — пошли домой. Мы, видишь, за ёлкой ходили.
***
Лапник решили пока на улице оставить — в тепле быстрей осыплется. Ванька от отца не отходил, интереса елочным букетом заниматься не проявлял. Ужинать сели вместе, Ванька всё к отцу прижимался, под руку ему подныривал, а тот обнимал его и целовал в желтую макушку.
После ужина полезли оба на печку. Долго там о чем-то говорили тихонько. Дед не мешался, выходил то к курам, то покурить, то в сенях дела́ находил. Только когда время пришло спать укладываться, заглянул к ребятам:
— Как рука-то?
— Пустяки. — Ответил Петька. — Бать, поставь будильник на четыре утра.
Пока дед с постелью возился, с печи все веселая возня доносилась да Ванькино хихиканье. Дед поставил будильник, пошел сыну с внуком доброй ночи пожелать. Ванька лежал на животе с задранной майкой, давился смехом в подушку.
— Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый. — Басил Петька. — Из последнего вагона вдруг посыпался… горох!
Звонкий, как колокольчик, Ванькин смех наполнил избу и, как поп с кадилом прогоняет нечисть, заливистый смех этот разом выгнал из дома всю зимнюю дедову тоску. Лампочка под потолком стала гореть ярче, и даже тьма за окном вдруг побледнела, скинула мрачность и обернулась тихой и уютной зимней ночью.
Шмели, сладко жужжащие в цветущем клевере, были похожи на толстых неуклюжих щенков. Они мило перебирали лапками узкие белые лепестки, а под их круглыми телами цветки раскачивались, словно пушистые помпоны под напором шаловливых щенят.
Ванька лежал на мягкой траве, подставив голое пузико ласковому солнцу. Припекало почему-то снизу, словно земля под ним нагрелась как дедушкина печка. Ванька повернулся на живот, стал смотреть на шмелей. Те, без суеты, но деловито обследовали каждый цветок. Теперь они напоминали тучных тётенек с оранжевыми бидонами, собиравших со сказочных деревьев невидимые плоды. Ванька протянул руку, чтобы потрогать одного из шмелей за пушистый бок, но вдруг они все сорвались, закружились роем над Ванькиной головой, подняли невообразимый шум, который превратился в звон, а один пребольно укусил мальчишку в зад.
Ванька проснулся. Он лежал, обняв папу, и положив голову ему на грудь. Под задом было что-то колючее: мальчишка поерзал, нащупал рукой сушеную вишенку — наверное, выпала из мешка в постель. Будильник звенел. Дед, видимо, проснулся еще раньше — на кухне горел свет. Папа протянул руку и шлепнул по будильнику.
— Спи, сынок, рано еще. — Отец аккуратно вынырнул из-под Ваньки и чмокнул его в щеку.
— Тебе уже пора? — сонно спросил Ванька.
— Пора. А ты спи. — Он поправил на мальчишке одеяло, слез с печки и пошел на кухню.
Ванька свесился с лежака и стал слушать звуки разносившиеся по дому: тихонько звякала посуда, поскрипывали полы, на кухне что-то шелестело. Глухо звучали голоса:
— Бать, ну зачем ты, у нас всё есть. — Отнекивался от чего-то папа.
— Чего у вас там есть! Это своё, деревенское. — Ворчал дедушка. — Помирились?
— Вроде да. Ох, как же тяжко. — Жаловался папа.
— Дураки потому что. Не ваш это метод. Придумали тоже!
— Сам знаю, что дураки.
— Тридцать первого-то ждать?
— Постараемся. Поеду я, бать, вдруг дороги заметет. Вон, как сеет.
Папа погремел чем-то в сенях. Ванька забеспокоился, что он уедет не попрощавшись, хотел уже слезть вниз, но отец вернулся, забрался на лежак:
— Не спишь, все-таки?
Ванька затряс головой, полез обниматься. Отец прижал его к себе.
— Спи, Ванюш, я уеду, а вы с Дедом потом сумки, что я привез, разберете.
— Когда ты приедешь?
— Перед Новым годом, если получится. — Отец заметил, как Ванька погрустнел. — Мы ведь с мамой работаем. Если не успеем, тогда первого января, зато сразу с подарками! — отец взъерошил Ваньке волосы. — Ты и соскучиться не успеешь, это совсем скоро!
— Успею. — Пробурчал мальчишка.
— Вань? — папа его отстранил немного, — ты меня простил?
— Простил! — Ванька снова ткнулся отцу в грудь.
— А маму?
— Простил. Я тебя провожу, подожди! — Ванька стал вылезать из одеяла.
— Не придумывай. Ложись и спи, не то я теперь обижусь!
Хотелось досмотреть сон про лето, потрогать-таки шмеля за пушистый зад. Глаза у Ваньки закрывались. Разговор в сенях он слышал уже сквозь дрему:
— Бать, если тридцать первого не успеем, ты уж поласковей...
— Поучи еще.
Машина на улице заурчала. Мохнатые шмели расселись по цветкам.
***
Глаза у мальчишки впервые за последние дни блестели озорством, дед и радовался, и беспокоился, знал, чем Ванькино баловство часто заканчивается. Ванька намазал яблочным повидлом рогалик, откусил, место укуса опять густо намазал.
— Ничего не слипнется? — посмеивался дед.
Пацаненок помотал головой, обкусал с рогалика покрытый повидлом верх, перемазав мордаху, хотел было вытереть испачканный нос рукавом, но дед звонко шлепнул ладонью по столу:
— Вот, свиненок! Иди умойся и с едой больше не балуй.
Весь день провозились с елкой. Лапник поставили в ведро, веток напихали так плотно, что они держались сами. Игрушек было мало, но Ванька развесил конфеты, которыми его наугощали — конфет оказалось много. Елка получилась красивая: маленькая, но густая и пахла хорошо — по всей избе растекался пряный аромат хвои, иголки с неё потихоньку сыпались на пол, а дед с Ванькой разносили их по всей избе. Дух праздника чувствовался во всем доме.
Папины сумки разобрали. В них оказалась Ванькина одежда, недоклеенный самолет с набором деталей — его Ванька даже не распаковал, сказав, что клеить будет только с папой, банки с консервами к Новому году, «Приключения Тома Сойера», тетради и учебник по русскому языку. Учебник с тетрадями Ванька демонстративно убрал в самый дальний ящик комода, а дедушка, так же демонстративно, переложил на видное место, добавив, что двойку все равно придется исправлять. Ванька фыркнул, взял «Тома Сойера» и полез на печку.
Дед вышел на крыльцо, закурил папироску. Солнце садилось где-то далеко за низким серым небом. Темнеющий за полем лес терял и без того блеклые краски, размывался, будто нарисованный грязной акварелью. В домах стали зажигать огни. Желтые окна светились домашним уютом. Снег на крышах лежал толстыми шапками, домики казались маленькими, словно игрушечными. В наступающих ранних сумерках они жались друг к другу, как озябшие дети, и зима накрывала их снежным одеялом.
— Слава богу, помирились. — Дед выдохнул в морозный воздух белое облако и пошел готовить ужин.
Ванька читал на печи приключения мальчика в теплом крае Миссури, на великой реке Миссисипи, гладил кота и ждал праздника.
Праздник
Тридцать первого Ванька начал волноваться прямо с утра. Всё мерещились ему то шум машины, то шаги на крыльце. За столом он много раз вскакивал, подбегал к окну, выглядывал — не едут ли родители. Дед молчал, боялся, как бы не расстроился мальчишка слишком сильно, если тех не будет. Чтобы отвлечь, отправил его после завтрака на улицу:
— Я дорожки расчищу, а ты налепи-ка, брат, каких-нибудь зверей из снега. Удивим взрослых!
Ванька за работу взялся с энтузиазмом, возился в снегу, как трактор. Шапка металась по двору, мальчишка раскраснелся, даже вспотел. Мягкий снег лепился хорошо. Ванька скатал снежные шары, повозился, и получились сова и заяц. Дедушка, правда, сову сперва не признал, думал — медведь, пришлось объяснять, где там что, а вот заяц вышел замечательно, в масштабе один к пяти: он сидел, поджав передние лапки, как на картинке про Деда Мазая. Длинные уши удались так здорово, что хотелось их потрогать.
Пока дед чистил снег, Ванька успел сваять вдобавок огромного шмеля, переделать его в бегемота, посидеть на нем верхом, как на коне, налепить, пока дед не видит, снежков и припрятать их до поры. Схорон со снежками дедушка заметил и спросил, усмехнувшись: «Понравилось снегом растираться?». Ванька в ответ хотел обидеться, но дед смотрел ласково, а рассмеялся так весело, что мальчишка тоже прыснул.
Время шло к обеду. Дедушка уже хотел Ваньку в дом загнать да заняться вдвоем приготовлениями к празднику, когда услышали оба натужный вой мотора, поднимающего в горку «Москвич». Мальчишка от радости запрыгал, из ворот чуть под колеса не кинулся, дед насилу удержал. Похожая на раздутого жука машина была забита битком. Мама с папой на переднем сиденье скрючились под грудой котомок и мешков.
Пока папа возился за рулем, мама вылезла, сказала дедушке: «Здравствуйте, Иван Палыч», схватила Ваньку, прижала его к груди, села с ним вместе прямо в снег и, осыпая поцелуями и качая, как маленького, все приговаривала: «Мальчик мой, радость моя, котик мой, любимый мой».
***
— «Алевье», — дедушка все повторял это слово, будто пробовал его на вкус, и посмеивался. — Ха! Придумают тоже!
Ванька с дедом под чутким маминым руководством резали колбасу, огурцы, картошку, морковку... Мама пробежалась по горнице, женской рукой поправила тут, поменяла немного там, застелила поаккуратней постели, убрала раскиданный хлам, и комната вдруг преобразилась: стало уютно. На окнах появились занавески, на столе — скатерть, самодельная Ванькина «ёлка» заискрилась, привезенной из дома мишурой.
Папа таскал из машины поклажу, и, казалось, этому не будет конца: коробки с подарками, которые пока нельзя открывать, сумки с едой — мандаринами, апельсинами, конфетами, сыром и колбасой, какими-то банками и бутылками. Гвоздем программы оказался телевизор! Папа согнулся под его тяжестью, кряхтел, но, чертыхаясь, водрузил все-таки на комод. Отец утер пот со лба, подмигнул Ваньке: «Домой теперь цветной купим, а этот сюда».
Вместо обеда напоролись все бутербродов и разных вкусностей. Дедушка хотел было возразить, предложил обойтись кашей, а деликатесы оставить на Новый год, но папа сказал: «Брось, батя, гулять, так гулять! Хватит нам всего».
Отец позвал Ваньку на улицу, помогать с антенной. Вышли все. Зима, казалось, утвердилась в своём праве окончательно, перестала дергаться из крайности в крайность — то студить ледяной вьюгой и бить морозами, то, словно испугавшись, ласкаться сопливой оттепелью. Погода стояла мягкая, как пушистый снег, безветренная. На улице было хорошо. Серое небо висело низко, будто укрыло землю стеганым одеялом.
Снежные звери произвели фурор. Родители восхищались; мама, в который уже раз, целовала Ваньку то в нос, то в щеку, то в макушку.
Дедушка принес лестницу, о чем-то с папой тихонько поспорил и, пока папа карабкался по ней с антенной на фронтон, держал ледащую лестницу, покрикивал на папу, чтобы тот был осторожней, да не геройствовал, да «куда ты полез, шалопай, вот я тебе сейчас!». Все смеялись, кроме дедушки, тот стоял сердитый:
— Петька, да шут с ним, с телевизором, не лезь, там высоко! — дед волновался не на шутку.
Папа, казалось, специально пару раз дернулся, как будто вот-вот свалится, чтобы напугать дедушку, тот в ответ уже закричал было про ремень, но осекся:
— Ну, погоди, оря́сина! Я тебе дам!
Антенну папа закрепил, спустился и обнял разозлившегося деда. Тот поворчал и обнял папу в ответ.
***
По телевизору показывали «Голубой огонек». Стол ломился от разной снеди. Все уговаривали Ваньку лечь спать, но он уперся: хотел отмечать со всеми. Взрослые говорили о взрослых делах. Ванька стал смотреть телевизор, но там было скучно.
Наконец, дед пошел покурить, мама вышла на кухню, они с папой остались вдвоем и Ванька спросил:
— Пап, почему ты тогда был мрачный? Почему был не как всегда? Тогда, еще до... до всего.
— Потому что себе изменил, сынок. — Папа обнял Ваньку за плечи. — С машиной этой, дурацкой, работой. И с тобой тогда тоже. Себе изменил. Вот и наворотил дел.
От вкусной еды, позднего часа, домашнего тепла и уюта Ваньку клонило в сон. Он все клевал носом, родители и дед над ним подшучивали, он в ответ улыбался немного обалдело, прижимался то к папе, то к маме, водил осоловелым взглядом по родным лицам. В конце концов, сморило его окончательно, он уснул, прижавшись к папиному боку. За столом зашептали, папа взял его на руки и отнес в постель.
В телевизоре пели про «Пять минут», потом заиграл гимн, хлопнула пробка. Взрослые закричали: «Ура!». Посуда позвякивала. Ванька сладко спал. Завтра — Новый год. Он с родителями будет смотреть подарки, играть в снежки, взрывать хлопушки, гулять, жечь бенгальские огни, лепить снеговика — кавалера для снежной бабы, клеить с папой самолет, читать с мамой «Тома Сойера», смотреть с дедом телевизор, папа пустит его за руль «Москвича». Потом дед затопит баню, и Ванька обязательно отомстит — сам насыплет снега деду на спину, будет веселая возня. И все будет хорошо.
И двойку он потом исправит.
цитата:
Примечания: Спасибо всем, кто читал, я знаю, временами это было непросто, диалоги мне даются тяжко) да и на сюжет я иногда забиваю. (зато несколькими лирическими отступлениями я прямо-таки горжусь))
Всех с наступающим Новым Годом! Любите друг друга, обнимайте и будьте счастливы! Ура!
Отправлено: 06.11.23 20:07. Заголовок: Тепло, по домашнему ..
Тепло, по домашнему ... Но побег мальчишки это очень серьёзно, серьёзнее чем 2 за четверть ... на месте деда выпал бы хорошенько по горячим следам ... И о 2-кев четверти - а вот не верю, была бы семья неблагополучная, ещё можно представить, а тут отец МНС, мать тоже с пониманием, и не заметить какой-то локальный сбой с успеваемостью сына по одному предмету? И канитель с покупкой машины тут не оправдание ... Было же еженедельное расписывание родителей в дневнике, да и тетради наверное смотрели регулярно ... ну и возраст пацана, опять как будто бы пляшет на 3-4 года, то по поведению и поступкам лет 8-9 ему, а с другой стороны все 11-12. взять ту же порку, решили наказать как маленького, а кто же тогда он был? Даже в 10-11 лет он что большой? И как можно ударить ремешком так, чтобы нечаянно ребёнку прилетело пряжкой, не специально, а случайно? С другой стороны лежать и молчать, когда ребром ремня по попе попадает, не каждый ребёнок в состоянии, это скорее уже подросток, причём с опытом битой попы, благо дед практику давал. .. Тогда вообще обиды на родителей не должны быть, вместо побега сидеть должен был за учебником и учить ... хотя 2 за четверть, это уже системная ошибка, провал в знаниях не здесь и сейчас, а намного ранее (что тем более странно для такой семьи).
Все даты в формате GMT
1 час. Хитов сегодня: 2542
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
