Одуванчик и крапивные поля
автор King21044 ***
Не было у Ваньки часов, оттого и драма приключилась. Были бы часы, вернулся бы Ванька домой ко времени, обошлось бы дедовым ворчанием, а так — драма. Чем драма отличается от трагедии дедушка объяснил просто: драма — это когда случилось что-то плохое, а трагедия — это когда совсем все ужасно. Трагедии не было. Да и драма, как потом сказал дедушка, была ерундовая.
Никаких орехов в конце июня в лесу само собой ещё не было, — дай бог в сентябре что-то поспеет, да и то не каждый год, — но Ванька, как услыхал про орехи, так каждый день в лес бегать стал. Деду это не нравилось. Дед ворчал, что Ванька и́з лесу клещей принесет, что слепни и комары загрызут, что потеряется или на медведя нарвется, что змея укусит и вообще — «нечего тебе там делать, вот пойдут грибы, тогда вместе пойдем, а сейчас лучше бы по огороду помог».
Ванька по огороду помогал. Книжки, которые по внеклассному чтению за третий класс на лето заданы были, читал. По дому, что сказано было — делал. И каждый день дедушке доказывал, что узкая полоса леса между полями насквозь просматривалась, и заблудиться в ней и слепой не смог бы, что медведей отродясь окрест не было, а змей, слепней да комаров и на огороде в жару полно. Дед побубнил что-то, но сдался: мальчишка рос, от дома ему все дальше убегать хотелось, против природы не попрешь.
— Повадился кувшин по воду ходить! — усмехался он, смазывая сметаной обгоревшие Ванькины плечики. — Что там тебе такого интересного?
— Орехи!
— Да какие, Вань, орехи? Орехи-то осенью поспеют!
— Просто интересно! — Ванька хмурил белесые брови, занимая оборону.
— А в саду неинтересно? Двенадцать соток в одну сторону, — дед махал рукой за избу, — двенадцать в другую, — показывал он на сад, — а тебе в лес надо?
— Надо! — взгляд у Ваньки делался упрямый, как у барана, раньше такого не бывало. Перемена эта наметилась ещё весной, когда внук ненаглядный на каникулы приехал. «Растет» — решил дед.
— Ну, надо, так иди. Только не надолго! В лес далеко не заходи, под ноги смотри, не провались никуда! Возвращайся к обеду, не задерживайся!
Чем так манил лес, Ванька сказать не смог бы. Запахами и шорохами? Мягким ковром из мха под ногами? Высокими — в саду таких не бывает — кронами деревьев? Разве объяснишь! Земля под папоротниками и заячьей травой дышала прохладой. Где-то в глубине чащи, куда Ванька заходить и не думал, что-то таинственно и настороженно молчало, и это пугало сильнее любого громкого звука или резкого шума. Трава была здесь другая — вольная и смелая, а не сухая, дрожащая в ожидании дедовой косы. Небо было другое — высокое! Между крон деревьев оно заглядывало внутрь леса робко, как заглянет бывало идущий по деревне человек в чужое окошко: что там за занавесью? Какие секреты? А секретов в лесу было полным полно! Где прячутся лягушки, когда выпрыгивают прямо тебе под ноги? Куда бежит, виляя хвостом, маленькая юркая ящерица? О чем кричит где-то высоко, под самым лесным сводом, птица?
Каждый день Ванька забирался по стволу поваленной ураганом сосны, хватался за ветку огромного орешника, подтягивался до развилки, полз на брюхе к веткам. Коробочки орехов были маленькие и зелёные. Он рвал несколько, кусал мягкую ещё скорлупу — ядрышки внутри были горькими, с молочным белом соком. Совсем незрелые.
Не за орехами бегал сюда Ванька, а черт его знает зачем. Сам не знал. Он ёрзал на ветке, устраиваясь поудобней, свешивал вниз руки и ноги, как спящий на заборе кот.
Сырой воздух пах прохладной зелёной тенью, хвоей, мхом, свежестью влажного лесного подшерстка, будущими грибами, спрятавшейся от летнего зноя, ждущей своей поры осенью. По толстой ветке, прямо перед Ванькиным носом бежала шеренга маленьких коричневых муравьев, и каждый тащил на себе что-то: крошечную веточку, песчинку, елочную иголку. Ванька ставил на их пути палец, но те, помешкав лишь мгновение, шли в обход. У кромки леса, где тень кончалась, а нагретый солнцем воздух слегка дрожал, жужжали громко, как дедушкина бритва, стрекозы, в сухой траве трещали кузнечики, но здесь под навесом корабельных сосен, огромных елей и раскидистых орехов царило безмолвие, словно объявили «тихий час». Лес замирал, как будто боялся вдохнуть в себя полуденную жару.
Как много всего можно было увидеть в этом царстве покоя, если тоже замереть: вот высоко на соседней ели прыгнула белка, посыпалась вниз шишечная чешуя. Дятел требовательно застучал по стволу старого дерева, из которого выскочил снизу маленький серый комочек — мышка. Из чащи в сторону залитого солнцем подлеска медленно ползла тоненькая коричневая змейка. Высоко над кронами деревьев пролетела широкая опасная тень — коршун.
Время текло медленно. Комары лениво кусали Ваньку в заголившуюся под короткой майкой поясницу. Солнце незаметно ползло к западу. В животе заурчало — стало быть, время к обеду. Пора было домой. Или ещё рано?
Если заглянуть под широкий зелёный лист, на просвет он похож на карту города: большие прожилки словно проспекты разбегаются улицами, те — маленькими переулками, а внутри будто жилые кварталы — клетки. Заячья капуста кислая на вкус, а мелкая ранняя земляника горчит. Лягушки зарываются во влажную прошлогоднюю листву, их там и не видно. Если дятлу постучать в ответ по гнилому стволу, он посмотрит сверху круглым глазом, наклонив пёструю голову, но улетать и не подумает. Солнце летом стоит высоко, зной держится долго.
Домой в тот раз Ванька решил пойти короткой дорогой, через заброшенный сад бабы Раи. Баба Рая в прошлом году под зиму преставилась, и больше Ванька её не видел. Что значит «преставилась» дедушка не объяснил, сказал только загадочно: «Все там будем», потом потрепал внука по лохматой макушке и добавил: «Кроме тебя».
Сад у бабы Раи был заброшенный. Он зарос бурьяном да крапивой, ещё когда она не преставилась, а сидела у окна, улыбалась и грозила Ваньке костлявым кривым пальцем. Теперь серые тонкие жерди, служившие изгородью, совсем обмотались плющом. Ванька шел сквозь высокую траву то и дело шлепая себя по рукам и ногам, отгоняя комаров и слепней. До дома оставалось всего ничего, но бывший бабы Раин огородик так густо зарос высоченной крапивой, что казался непроходимым.
Ванька придавил пару жгучих стеблей подошвой сандалика, шагнул было в крапивное море, но тут же шипя и потирая ужаленные места выскочил назад. Нет, не вариант было идти напрямик. Пришлось тащиться в обход.
Бурая грязь на грунтовой деревенской дороге высохла и затвердела, колея от гусеничного трактора превратилась будто в каменную лестницу. Ванька шлепал по твердой как кирпич дороге великоватыми, купленными «на вырост» сандалиями, обходил коровьи лепешки, чесал кудлатую голову, из который сыпался лесной сор, и сам не заметил, как чуть не врезался в идущую с колодца Маркеловну.
— Ва-ань! — вскрикнула та и, кряхтя, опустила ведра с водой, — Это где же ты, поросенок худой, валандаешься? Дед уже раз десять по деревне пробегал, тебя кричал! Сапоги, небось, стоптал по самую задницу!
Ванька удивлённо повертел головой, поозирался.
— Чего вертишься, бесёнок, он же тебя к обеду звал? А теперь уже новости показывают! Седьмой час! Беги домой скорее!
Ванька припустил. Ноги в сандалиях болтались, так и норовили выскочить. За изгибом дороги, где Пал Палыч в том году сшиб по пьяне трактором столб, показался дедушка. Глаза у него были отчего-то красные, рубаха с одной стороны заправлена была в штаны, а с другой торчала навыпуск, хотя никогда дед рассупоненный по улице не ходил. В руках дедушка сжимал жирный крапивный стебель.
Ванька затормозил. Дедушка сказал: «Ага», посмотрел выразительно на свои командирские часы и вдруг рванулся к внуку с такой молодецкой прытью, какой от него уж лет двадцать не ждали.
— Ну, погоди! — кричал дед, норовя стегнуть Ваньку крапивой пониже шортиков, — чтоб я тебя ещё раз отпустил! Чтоб я ещё раз тебя, бродягу, из дома выпустил! Да чтоб я…
Пару раз дедушка крапивным стеблем все-таки достал — Ванька взвизгнул и аж подпрыгнул от жгучей боли. Здорово крапива кусала, до слез.
В другой раз нипочём бы дед пацана не догнал, это ясно, да только Ванька то и дело оглядывался, да от крапивы уворачивался, ну и споткнулся об закоменевшую колдобину. Так драма и приключилась.
Коленки расшиблись в кровь — оно и не впервой, но на мелких камнях здорово все разодралось, прям бурый след остался в том месте, где Ванька коленками да ладонями проехался.
Дед заохал. Ветку крапивную тут же швырнул с такой злостью, будто и не собирался ею только что внука отходить по мягким местам. Кинулся Ваньку поднимать да утешать, а тот — то ли со страху, то ли от неожиданности — вдруг заревел. Горько, громко, басом.
Маркеловна бросила ведра, кинулась на помощь, словом матерным деда припечатав, — так в четыре руки и подняли пацана. Дедушка Ваньку, крякнув, взял на руки, понёс домой — по дороге всё тыкался колючими усами в Ванькино ухо, приговаривая: «Ах ты, господи» да «Ванечка миленький».
Дома только усадил дед Ваньку на свою постель, сунув под спину подушку, как прибежала Маркеловна на правах медицинского работника. Когда-то давно, когда в моде были галифе, а саму Маркеловну звали просто Нюрой, она работала санитаркой в больнице, и с тех пор по всем медицинском вопросам авторитет её был непоколебим.
Ссадины промыли на совесть — после перекиси водорода пошла в ход зелёнка, после зелёнки стрептоцид и бинты.
— Уж лечить, так лечить! — приговаривала Маркеловна. На деда она ворчала, а Ваньку утешала. Коленки у Ваньки оказались перебинтованы так основательно, что не гнулись.
— Ничего, золотко, до свадьбы заживет!
Лечить Маркеловна страсть как любила, повезло Ваньке, что кроме коленок ничего не пострадало, а то залечила бы сердобольная соседка до того, что драма превратилась бы в трагедию. Насилу дед Маркеловну выпроводил.
Ванька на деда не глядел, шмыгал носом, ковыряя пальцем бинты. Коленки щипало, бедра сзади, где крапивой попало, — чесались.
— Ничего, Вань. Завтра размотаем. К завтрему заживет! — дедушка присел рядом, хотел было Ваньку обнять, но тот дернулся обиженно и отвернулся.
— Ну, брат, это ты зря! — дед сгрёб его в охапку, прижал к себе, — разве же я виноват, что ты упал?
— Виноват!
— Это как же так? — поднял дедушка седые брови.
— А так! Зачем ты меня крапивой? — всхлипнул Ванька в дедову рубаху.
— Так ведь... Как же? Я же чуть с ума не сошел, Вань! Ты, понимаешь, прохлаждаешься, по лесу шастаешь, а я что думать должен? К обеду жду — нет. К четырем часам — нет. А дальше я уже на нервах!
— Я же не знал, что столько времени! У меня часов нет. — Ванька из дедовой хватки уже и не вырывался, только почесывал на ногах розовые волдыри.
— Справедливо. — Кивнул дед и снял с запястья «Командирские».
На узкой Ванькиной лапке часы смотрелись нелепо, ремешок пришлось застегнуть на первое отверстие и то болтались — Ванька натянул их почти до локтя.
— Это не насовсем! — уточнил дед, — но в лес теперь только с часами!
Ванька послушал мерное тиканье, поглядел, как за круглым стеклом медленно ползет секундная стрелка, и снова прижался в дедовой груди:
— А сам говорил, больше из дому не выпустишь.
— Говорил. — Дед кивнул и чмокнул Ваньку в жёлтую макушку. — Да что же я, нелюдь, что ли, дома тебя держать.
https://ficbook.net/readfic/12339913
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
