Отправлено: 27.10.23 23:00. Заголовок: автор King21044 ДО ЗАРИ

До зари

автор King21044

Евражка
28 сентября 2023 г.



Мы поднялись так рано, что даже комары ещё спали. Дядя Толя тронул меня за плечо, потряс, усмехнулся, глядя, как я спросонья глазами хлопаю.

— Пора, — шепнул он. — Собирайся.

Я впотьмах долго не мог попасть ногами в штаны, а когда оделся, стал ходить кругами, словно лунатик. Пока дошел до кухни, три раза чуть не упал — совсем у меня глаза не открывались.

— Чай. Бутерброд, — сказал дядя Толя. — Только быстро.

Пока я запихивал в себя завтрак на скорую руку, он достал корзинки, наши походные ножики, фонарь, веревки, рюкзаки — в общем, всё что нужно. За окном тьма была непроглядная, я даже не представлял, как мы дойдем. В черном стекле отражались жёлтая лампочка, край холодильника и моя сонная физиономия с растрепанной шевелюрой, а снаружи, казалось, вообще ничего нет — сплошная темнота, плотная и жирная, как масло.

— Идёшь? — позвал дядя Толя. Он был уже одет и собран.

В сенях я всё-таки грохнулся на задницу, когда надевал резиновые сапоги, и поддал ногой ведро, которое точно разбудило бы весь дом, но дядя Толя ведро ловко поймал, а меня дёрнул за шкирку и поставил на ноги.

— Ты совсем спишь, — хмыкнул он в усы.

Я кивнул.

— Ничего. Зато посмотришь, как лес просыпается. Идем!

Тишина была сумасшедшая, было даже слышно, как трава росой сочится. Какая там кукушка! Только дорога под ногами шуршала да свистело «фить-фить, фить-фить» — это мои штанины друг об дружку терлись.

Майку я, конечно, надел задом наперед, и теперь спину между лопаток кусал свитер. Ноги в резиновых сапогах не по размеру болтались и хлопали. Руки замёрзли, и я сунул их в карманы.

Дядя Толя шагал рядом ходко, подсвечивая дорогу фонарем. Кружок бледного света выхватывал из темноты то кочку травы, то выбоину на дороге, то камень. Один раз попалась лягушка — она поглядела на нас удивлённо своими влажными глазами и прыгнула в кусты.

На полпути сон толкнул меня в бок и я взял круто влево, запнулся об торчащую из земли коряжину и едва не упал, но дядя Толя поймал меня у самой канавы и рассмеялся:

— Нам не туда!

В другой раз я бы тоже посмеялся, но теперь только зевнул.

У леса дорога кончилась резко, словно уперлась в стену. Здесь было видно, что ночь не такая уж и темная — лес темнее. То ли глаза мои привыкли к темноте, то ли, пока мы дошли, стало светать. Верхушки елей были совсем черными на фоне серого неба. Пахло сыростью.

— Пошли, пошли, — подбодрил дядя Толя и хлопнул меня по плечу. — Только не отставай, слышишь?

И мы вошли в спящий лес.

Земля под ногами сочно чавкала, за ноги и плечи хватали ветки. Тропинку было едва видать даже с фонариком. Если сюда я шел, спотыкаясь и засыпая на каждом шагу, то теперь вцепился в дяди Толину куртку и глядел в оба глаза.

Через полосу леса мы прошли быстро. Пару раз меня стегнула по лицу ветка, один раз укусил за щеку разбуженный злой комар, но в целом обошлось без приключений. На берег реки мы вышли уже с рассветом.

— Багульник, — показал дядя Толя фонариком в заросли густой травы и пошерудил там палкой — Слышишь, как пахнет?

Запах был кисло-сладкий. Пряный.

— Ядовитый, хоть и пахнет вкусно. Идем, уже близко.

Здесь дул теплый ветер, и узкая речка мерцала мелкой рябью, как рыба чешуей. Песчаный берег у нее был крутой, укрепленный корнями сосен, сидеть на таком и глядеть вниз было одно удовольствие. Я снял куртку, сунул ее под задницу и с удовольствием почесал под колючим свитером спину.

— Красиво, — буркнул я.

— Ага, — отозвался дядя Толя. — Вон туда смотри.

Он показал на восток, где просыпалась заря. Небо там светлело и меняло цвет с черничного на малиновый. Рыхлые тучи расползались в стороны, освобождая дорогу солнцу, которое ещё лишь слегка мазнуло самым краем по горизонту.

— Пять тридцать, — сказал дядя Толя, поглядев на часы. Он достал из кармана леденец и сигарету. Леденец дал мне, а сигарету сунул в зубы и закурил. — Минут пять ещё посидим.

На фоне утреннего неба лес казался ещё темней.

— Зачем в такую рань-то пришли? — спросил я. — Все равно грибов еще не видать.

— А мы не за грибами. — Дядя Толя пыхтел сигаретой, перекатывая ее во рту, а дым выпускал через нос. — Нам во-он туда, — он показал вниз, где у самой воды росли кусты ивняка. — Самый лучший день сегодня, чтобы лозины заготовить. Осень, вечером туман был, всё сырое, солнышко пока не встало. Такие прутья до весны простоят, если правильно хранить. Тонкие, но гибкие.

— Корзины плести? — уточнил я без особой надежды.

Дядя Толя рассмеялся.

— Для всякой надобности в хозяйстве сгодятся. И корзины починить, и плетень, и задницы вам с Колькой расписать, если надо будет. Когда в доме два пацана, запас не повредит.

Я поежился недовольно:

— Стоило ради этого! Может, они и не понадобятся.

— Ничего, — толкнул меня в бок дядя Толя, — лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь! Пошли.

Внизу он дал мне нож и показал какие прутья резать и как.

— Выбирай ровные, без сучков и молодые. Старые ломаются и трескаются, такие никуда не заплетешь. Да и бьют они как палка, сплошь синяки оставляют, а хорошая розга должна греть, а не бить. Давай, давай, не куксись! — хохотнул он, ловко связывая прутья веревкой. — Такая наука тоже в жизни пригодится.

Вместе мы нарезали две огромных охапки. Ту, что поменьше, запихнули в мой рюкзак, так что концы прутьев торчали над моей головой на добрых полметра.

Дальше пошли берегом. Я нес за спиной розги для собственной задницы, и как-то меня это угнетало. Лямки рюкзака натирали плечи.

— Куда столько-то… — ворчал я.


— Тяжело?

— Да я не про то…

— Так это же вам, считайте, на целой год, — посмеялся дядя Толя. — Ещё, небось, мало будет!

— Не будет.

— Поглядим, поглядим.

До бора мы дошли уже посветлу. Солнце желтело сбоку, за толстыми стволами, и косые лучи были такими живыми, хоть руками трогай. Всё блестело от росы. Красиво, конечно, но у меня пропало желание любоваться. Я всё думал, неужели и правда будут меня лозой драть? Или Кольку? К ремню-то мы с братом были привычные, а о розгах только слышали.

Дядя Толя говорил об этом легко, словно в шутку, будто это игра какая. Может, ему и казалось это смешно, а мне вот нет. Настроение мое улучшилось, только когда пошли белые. Я в одном месте нашел сразу штук двадцать — крепких, чистых, не червивых.

Корзины тяжелели. Ранняя побудка давала себя знать — мы оба устали. Я стянул с себя свитер, завязал его вокруг пояса.

— А ты знаешь, зачем розги солят? — вдруг спросил дядя Толя.

Я вздрогнул. Опять он за свое!

— Да ладно тебе, евражка, не куксись. Это я так, смеюсь просто. Может, и правда не понадобятся, — он взъерошил волосы на моей макушке, потянул к себе. — Вы ведь у меня послушные, а? Будем зимой корзины плести!

— Угу, — буркнул я.

Мы оба знали, что понадобятся.

До дома шли молча с грибами, с лозой и с травами, которые дядя Толя собрал в лесу: ромашка, полынь, чабрец. Комары и мухи уже проснулись и не давали нам скучать.

— Ты молодец, здорово мне помог, — похвалил вдруг дядя Толя. — Колька вон даже вставать в такую рань отказался. Ничего, сейчас я его грибы чистить заставлю да лозу готовить. Уж выспался небось!

Я хотел ответить, что пошел бы с ним куда угодно, хоть днем, хоть ночью — мне всё рядом с ним было интересно, — но не знал как сказать, очень уж меня смущали прутья за спиной.



https://ficbook.net/readfic/018adb36-1239-7f58-990f-3fe2a6c6d472/35666665#part_content

---

 Отправлено: 27.10.23 23:03. Заголовок: Верепей 30 сентября ..

Верепей
30 сентября 2023 г.


Ухо у Кольки было красное и даже как будто оттопырилось. Он потом сказал, что Егорыч его за это ухо от самого амбара тащил, так рассердился.

— Нешто мне для мальца кукорки жалко? — возмущался он, топча наш половик сапогами. — Пришел бы, попросил, ей-богу! А так, среди ночи в дыру лезть — это где ж ум-то был человечий? Темно, хоть глаз коли, я спросонья ничего не понимаю. «Кто тут?» — кричу. А он, верепей, молчит! В углу шуршит чем-то, поганец…

Егорыч рассказывал и ломал в руках свою кепку, будто она тоже была перед ним виновата. Начал он запальчиво, гневно, но чем больше говорил, тем меньше в словах оставалось злости, и под конец он только обиженно разводил руками.

— Я ружье достал, кричу: «Выйди, а то стрельну», а он молчит! Ей-богу стрельнул бы! Уже и патрон вставил! Ночь темная, кругом никого, мерещится всякое… Шорохи, там, то-се… И тут этот! — сторож обернулся на стыдливо молчащего Кольку и треснул его по голове своей кепкой, так что тот шею втянул. — Чуть до греха не довел меня, гад мелкий! Как выпрыгнул вдруг у самой стены, как побежал, кукорка из-за пазухи посыпалась, я от страха чуть не помер!

Егорыч замолчал так резко, что мы все ещё минуту ждали продолжения, но он только развел руками и снова хотел хлестнуть Кольку кепкой по уху, но тот увернулся.

— Вот так, — подытожил он наконец и сник, будто сам чего-то устыдился.

— Да… — потянул дядя Толя и взял сторожа за плечи, — пойдем-ка покурим.

Они вышли из сеней на улицу, и мы с братом тут же припали к двери — подслушать разговор.

Дядя Толя говорил тихо, уговаривал Егорыча на что-то, тот оправдывался: «Да разве мне жалко? А если б я стрельнул?» и повторял свое «верепей». Покурили они у крыльца минут десять, и вернулся дядя Толя один.

Кольку он смерил таким взглядом, что тот поежился.

— Ну, парень, так не годится, — сказал он. — А если бы он и правда выстрелил?

Колька в ответ дернул носом и попытался было натянуть на физиономию гордое выражение, но стыд сквозь нее так и пер, и вышло смешно.

— Холостые у него! — буркнул он и зарумянился.

— А ты почем знаешь?

— Все говорят.

— Кто все?

— Петрухины. Леха косой.

— Ага, — кивнул дядя Толя, — стало быть, они тебя, дурака, и подговорили?

Колька на «дурака» дернулся, будто его опять кепкой по голове треснули, прошел к узкому столу в сенях, на котором мы обычно кашеварили, и выложил из-за пазухи три кукурузных початка, маленьких в серой шуршащей листве.

— Добыча? — хмуро усмехнулся дядя Толя.

Колька насупился, зыркнул в ответ обиженно.

Хулиганом он не был и дядю Толю слушался, но его легко было развести на слабо. Очень уж у него была уязвимая гордость. Стоило только намекнуть, что ему что-то не по силам, что кишка у него тонка, и все — готов человечек, бери и пользуйся. Последствия у этого бывали разные, но по-деревенски однотипные: залезть куда-нибудь, куда не просили, стырить чего-нибудь, за что влетит. Словом, явить скептически настроенной публике свою пацанскую удаль. Колька не красовался и не хвастался, но уж если за что-то брался, то доделывал до конца — в том числе глупости.

Дядя Толя эту его слабость знал и периодически выколачивал ее из Колькиной задницы ремнем, как пыль из половика, но она со временем снова накапливалась.

Сейчас смотреть на брата было и забавно, и жалко. Стыд окрасил его мордаху в такой красивый оттенок малинового, что прям загляденье.

Колька проворчал что-то невразумительное и пошел мимо нас с дядей Толей в спальню, на ходу стягивая свой латаный-перелатаный свитер.

— Далеко собрался-то, верепень? — окликнул его дядя Толя. В его обычно насмешливом голосе послышались строгие нотки.

— А чего? — обернулся Колька.

— А поговорить?

— О чем?

Взгляд Колька прятал, свитер комкал в руках, шевелюра его растрепалась. Из-под похожей на капустный лист мятой рубашки торчала такая же жеваная майка. Он весь был очень серьезный и растерянный и вдруг стал похож на Егорыча. Если бы не возраст и красное ухо — так один в один.

— Уговор был? — спросил дядя Толя и сложил руки на груди.

— Ну.

— Баранки гну! Уговор, спрашиваю, был?

Колька на миг сощурил свои кошачьи глаза и, отворачиваясь, поплелся к дивану, расстегивая штаны.

Свет от старого абажура под потолком был резким, и тени он раскидывал кляксами — по углам, по стенам, по мебели. Брат улегся на диван, заголил задницу и ткнулся носом в свой свитер. В пятнистой комнате его зад оказался на свету и сиял ярко, как надраенная кастрюля.

— Вот и проговорили. — Дядя Толя вздохнул и вышел из комнаты в сени.

Я удивился, куда это он — ремень-то он всегда брал свой, из штанов вынимал, — а потом вспомнил про лозу и заметался:

— Колька, он тебя не ремнем, он тебя розгами драть будет!

Тот и сам уже догадался. Он поглядывал на дверь испуганно, отползал от края дивана подальше и медленно, по чуть-чуть, натягивал штаны обратно на задницу.

Долго дядя Толя не гулял. Вернулся он с пучком прутьев, тех самых, что мы собирали на берегу и на зиму готовили.

— Раз старое средство не помогает, попробуем новое! — сказал он весело и из пучка выбрал одну розгу.

У меня внутри похолодело, я убрался подальше, в темный угол, но убегать отчего-то не спешил — любопытство было сильнее страха и обиды за брата.

Штаны Колькины снова съехали вниз — насильно, сам он вернулся на середину дивана, а дядя Толя закатал рукав своей тельняшки выше локтя. Прут свистнул, хлопнул, Колька дернул ногами. Я зажмурился.

Не врать, не воровать, по ночам из дома не сбегать!


Прут свистел.

Не пить, не курить, никому не хамить!

Колька шипел, а потом не выдержал:

— У-у-уй!

— Не вздумай ругаться! — предупредил дядя Толя.

Я открыл глаза. Мне показалось, что Колька молчит, потому что уже умер. Дядя Толя поменял прут, выбрал из пучка новый и продолжил.

В этот раз свистело громче, и брат закричал, но тут же эхом закричал и дядя Толя:

— Ай!

— Ой!

— Ай! — соревновались они.

Колька вопил высоко и пронзительно, а дядя Толя громко и насмешливо, передразнивая.

— Ой!

— Ай!

— Ой!

— Всё, свободен! — крикнул наконец дядя Толя и унес остатки прутьев.

Колька лежал на диване, широко раскинув руки и ноги, будто подстреленный, и не двигался. Зад у него был полосатый, как дно у корзинки. Я подошел поближе на ватных от страха ногах, тронул его за плечо.

— Ты чего? — спросил он, повернув лицо и смахнув одинокую слезинку со щеки.

— Ты не умер?

— Дурачок, — поморщился он и натянул штаны.

— Спать идите! — крикнул из сеней дядя Толя, и меня уговаривать не пришлось, я пулей улетел в спальню и забрался под одеяло, как мышь в нору.

Брат тоже скоро пришел. Он разделся, не зажигая свет, и заполз в свою постель. Поворочался там минут пять, скрипя пружинами, ругаясь шепотом и поскуливая.

— Тебе очень больно? — пискнул я.

Колька цыкнул языком, явно подыскивая, как бы лучше ответить.

— Больней ремня? — уточнил я.

— Больней, — буркнул он.

Начался дождь, и нервная тишина дома наполнилась его убаюкивающим шумом. Мокро булькало где-то на улице, пахло паклей из бревенчатого угла и сырой штукатуркой, на чердаке вода капала в старый таз.

— А насколько больней? — не унимался я.

В изголовье моей кровати прилетела с глухим хлопком Колькина подушка.

— Придет время, сам узнаешь! — рявкнул брат.

— Коль? — позвал я опять, — а что такое «верепей»?

— Не знаю. Подушку верни!

Ночью дождь припустил, и мы разоспались. Хмурое утро втекало в окна сизым туманом. Я проснулся от шума за стенкой, дядя Толя, судя по звукам, топил печь. Колька спал на животе, и одеяло возвышалось горой над его поясницей — наверное, он так сделал, чтобы оно не касалось тела. По воскресеньям нам можно было дрыхнуть сколько угодно, но я решил встать, спать мне уже не хотелось.

В печи трещали дрова, и стоящий рядом ухват подсказывал, что внутри даже что-то готовилось. Дядя Толя сидел за столом и чинил серой ниткой от старого носка Колькин свитер. Дыра на локте была небольшая, но штопка выходила огромной. Все его латки и заплатки всегда выглядели страшно, словно он намеренно выбирал неподходящую по цвету нить и делал грубые стежки. Впрочем, жаловаться нам было некому, а дядя Толя искренне считал, что лучше так, чем ходить в дырявом.

— Доброе утро, — сказал он мне, откусывая зубами нитку.

Я сел за стол напротив него и стал смотреть пристально, пытаясь взглядом передать весь спектр бушевавших в душе эмоций — недоумение, страх, ненависть, обиду, разочарование, непонимание, надежду, уважение, интерес, симпатию и всё остальное.

— Что? — спросил дядя Толя. — Голодный? Сейчас спечется.

Закончив со штопкой, он собрал по-скорому на стол и достал из печки чугунок, от которого шел такой запах, что я разом забыл про все свои сложные чувства. В чугунке была печеная кукуруза. Дядя Толя готовил ее без воды и даже листья не снимал, а просто натирал их солью и пек в горшке.

Я только сейчас заметил, что стол в сенях был завален початками.

— Откуда столько? — удивился я.

— Егорыч с утра принес «кукорку» свою, — объяснил дядя Толя. — Думает, я вас тут голодом морю. Луплю только с утра до ночи почем зря.

На запах из спальни выбрался и брат. Он шел слегка прихрамывая и не поднимая взгляда. Дядя Толя молча уступил ему свое кресло — такое было правило, кому было больно сидеть, тот мог сидеть там, на мягком. Колька забрался туда с ногами, оперся на коленки и тут же схватил дымящийся початок — он обожал такую кукурузу.

Мы ели молча, до того было вкусно. Я только на третьей кукурузине смог оторваться.

— А что значит «верепей»? — спросил я дядю Толю.

Тот усмехнулся, кивнул на Кольку:

— Вон сидит. Верепей. Самый настоящий.



https://ficbook.net/readfic/018adb36-1239-7f58-990f-3fe2a6c6d472/35685015#part_content

---

 Отправлено: 27.10.23 23:04. Заголовок: Родная речь

Родная речь


3 октября 2023 г.


Скоро осень все затопила. Вода либо сеяла с неба, либо сочилась из сырой земли, забираясь по траве росой. Даже на стекле капли, казалось, ползли то вниз, то вверх.

Темнело рано. Чтобы мы не маялись с безделья скукой, дядя Толя придумал нам занятие — плести корзины. Сколько в этом предложении было иронии, мы тогда оценить не могли, но Колька взялся за дело с большим энтузиазмом. Его логика была проста — чем больше прутьев мы изведем на кривые поделки, тем меньше останется для наказаний, а они тем временем случались — брату прилетело за то, что он включил без спроса распиловочный станок и едва не остался без пальцев, — так что теперь он гнул и ломал розги с понятной ненавистью.

Получалось у него на удивление неплохо. Корзинки выходили небольшие, но аккуратные. Колька поставил себе цель — израсходовать весь запас ивняка за месяц. Для этого нужно было плести по корзине в день, и он шел к своей цели упорно, так в итоге набив руку, что дядя Толя не уставал его хвалить:


— Надо же какие лукошки отличные, хоть на базар езжай продавать! Ай да Николай, ай да мастер! Любит тебя материал. Вона как хворостины-то в руку оказались!

Колька на это хмурился. Как он не старался, а лозы меньше почти не становилось.

Время тянулось медленно, как густой сироп. Дни были похожи друг на дружку, будто близнецы-братья. Их, одинаковых, легко было отмотать назад до последнего сухого дня, а с него до лета, а лето можно было отсчитать до весны, а там недалеко и до дня нашего с братом приезда в деревню, а дальше… Сердце замирало и сжималось в груди, стоило коснуться памятью этого до.

Тогда на меня напала страшная тоска. Как оборотень в полнолуние, я буквально себе не принадлежал. Маета лишила меня аппетита и покоя, я ходил по дому и вокруг него кругами, будто цепной пес и, наверное, выл бы, если б горло не сжимало горечью.

Проливные осенние дожди напоминали мне слезы, которыми, казалось, сама природа оплакивала мое горе. Стоявший вокруг деревни лес напоминал стену, за которую меня закинула судьба. Разбитые дороги, из-за которых в непогоду деревня была отрезана от внешнего мира, напоминали о том, что в прежнюю жизнь мне никогда не вернуться.

Брат с дядей Толей как могли старались меня отвлечь. Колька дразнил сопливой девчонкой и подбадривал, отвешивая поджопники. Грубость, которой он пытался меня растормошить, он чередовал с неумелой, но трогательной заботой — совал конфеты, оставленные для меня с обеда, делился компотом, мог погладить по голове, пока никто не видит. Примерял на себя роль старшего брата, короче.

Ему тоже наверняка бывало плохо, у нас с ним была одна беда на двоих, но переживали мы ее по-разному. Сказывалась, должно быть, разница в возрасте, пусть и смешная; все-таки Колька был старшим братом, а я младшим, и этому стереотипу мы с ним следовали четко, хоть и сло́ва такого не знали. Брат прятал свое горе внутри, оно терзало его молча, незаметно для глаз, я же, бывало, забывался совсем, днями и неделями не вспоминая о плохом, зато потом отдавался тоске целиком, даже с каким-то надсадным упоением.

У дяди Толи была своя метода лечить от «хандры» — он просто силой сажал меня за учебники.

Когда от задач по математике, контурных карт и описаний царства бактерий меня начинало мутить, он заставлял меня учить стихи. Интенсивность этих занятий компенсировалась тем, что уроки у меня никто не проверял. До школы было шестьдесят километров по проселочным дорогам, и вся сельская детвора училась или в интернате, или экстерном. Отправлять нас с братом за тридевять земель на казенные койки дядя Толя не хотел и то меня, то Кольку заставлял учиться дома, но дисциплины и системы в этом не было, как будто он только иногда вспоминал об учебе, в качестве наказания.

Сам дядя Толя мои уроки смотреть даже не брался. Он был мужик грамотный и по-своему умный, но школьную программу забыл еще в школе — в чем нам с Колькой честно признался, — так что чего я там пишу в своих тетрадях, он не глядел. А писал я там всякую ерунду, просто имитируя учебу.

Уроки за мной мог проверять брат, но он — надо отдать ему должное — меня не выдавал, и за это я прощал ему многое.

А вот стихи дядя Толя проверить мог, и мне приходилось их зубрить. У дяди Толи память была хорошая, он многие помнил наизусть, а многие вспоминал с одного прочтения, я же всегда терпеть не мог что-то разучивать.

Было обычно так: за окном непогода, ветер треплет на дворе все, что плохо прибито, я мусолю учебник с полустертой надписью «Родная речь».
— Зима недаром злится, пришла ее пора… — бубню я. — Прошла.
— Ну, прошла. Весна в окно стучится и гонит со двора. И всё засуетилось, всё гонит зиму прочь…

— Ну́дит со двора. Гонит зиму вон, — спокойно поправляет дядя Толя.
— Ну, нудит зиму вон!
— Без «ну».


Я мычу от злости и сжимаю кулаки. Повторяю заново, снова сбиваюсь и все перевираю. У дяди Толи чугунное терпение, он чистит картошку с невозмутимым видом и заставляет меня читать и повторять опять и опять. У меня терпение слабое, можно сказать, никакого нет терпения вообще, я верчусь за столом, как блохастый щенок, и ненавижу Тютчева всем сердцем.
— И жаворонки в небе уж подняли трезвон, — рычу я сквозь зубы. — Зима еще хлопочет и на весну торчит…
— Ворчит.

Я гневно шмякаю учебником об стол, вскакиваю.

— Сядь, не кипятись, — командует дядя Толя. — Завтра повторим. Давай следующее.

Я знаю, что завтра он уйдет на целый день по работе, и вернется поздно, так что ничего мы повторять не будем, и слава богу.

Но хуже всего бывало, когда попадались стихи, созвучные моему настроению.
— Белеет парус одинокий, — начинаю я читать вслух и чувствую, как к глазам подступают слезы. — В тумане неба голубом. Что ищет он в краю далеком? Что бросил он…
— Кинул.

Я всхлипываю и выбегаю из комнаты вон, вытирая рукавом глаза, но крепкая дяди Толина рука хватает меня за ворот. Он прижимает меня к себе неумело, грубовато, как будто я сноп сена, а не маленький человек, но этих неловких объятий мне хватает, чтобы успокоиться.


— Ну все, все, — хлопает он меня по спине, — черт с ним, с парусом, давай-ка обратно Тютчева.





https://ficbook.net/readfic/018adb36-1239-7f58-990f-3fe2a6c6d472/35702417#part_content

---

 Отправлено: 27.10.23 23:06. Заголовок: Как уходит боль

Как уходит боль


7 октября 2023 г.



Трактор грохотал и скрежетал так, что закладывало уши. Даже в тесной кабине мы кричали друг другу, чтобы хоть что-то услышать. Всё тряслось и скрипело, и казалось вот-вот развалится. Соляркой пахло одуряюще, а на ходу «Беларус» извергал из трубы такой черный дым, что день становился темнее.

Колька был в полном восторге.

За руль его пустили, потому что нельзя было не пустить, такое у него было лицо. Роману — так нам представился знакомый тракторист — Колькина неподдельная радость очень польстила, и теперь они катались туда-сюда по убранному полю, колючему от жнивья.

Мы с дядей Толей наблюдали за покатушками под мелким дождем, накрывшись одним дождевиком на двоих.
— А ты не хочешь? — спросил он меня, кивая на трактор.
— Нет. Мне хватило.
— Уверен?
— Да.
— Им там, вроде бы, весело. Давай? — уговаривал дядя Толя.

Я ковырял носком резинового сапога землю и упрямился.

Не то чтобы мне так не понравился трактор — в конце концов, наши будни были не богаты на развлечения, выбирать не приходилось. И не то чтобы я не ценил дяди Толин порыв сделать нашу с братом жизнь веселее. Дело было в другом: мне хотелось радости индивидуальной, а не коллективной. Хотелось внимания персонального. Это был обычный детский эгоизм, бессмысленный и глупый.

— Когда еще представится возможность, — толкал меня в бок дядя Толя.
— Давай, а?
— Не хочу! — злился я. Злился, что он не понимает того, чего я ему словами не объясняю. Злился, что он не может сам обо всем догадаться, сам почувствовать мое настроение, как раньше умела мама.
— Ну, как хочешь, — сдался дядя Толя разочарованно.

Акварельное небо пестрило оттенками серого. Трактор, разбрасывая грязь из-под колес, кружил по полю. Зависть к чужому веселью наполняла мое сердце ядом.

Обратно мы шли под проливным дождем. Мы с братом вдвоем под пластиковой накидкой, дядя Толя впереди, прощупывая своими огромными сапожищами осеннюю жижу. Его следы тут же заполнялись водой и блестели, будто раскиданные осколки зеркала.

— Знаешь, сколько там лошадей? Знаешь? — брат от восторга чуть не подпрыгивал. Он пропах соляркой и дымом и светился от счастья.
— Не знаю, — я тянул общий дождевик на себя и злился. — Наплевать!
— А знаешь, сколько у него передач? — пихал он меня локтем в бок.
— Все равно.
— А по шоссе, знаешь, сколько он делает?
— Да насрать!
— Чего ты? — Колька наконец уловил мое настроение.
— Ничего.

Я не знал, как объяснить, поэтому просто толкнул его. Такой подлости брат не ожидал. Он качнулся, едва устоял на ногах, и зачерпнул сапогом тухлой воды из глубокой лужи.

— Козел! — крикнул он и толкнулся в ответ.

Я грохнулся плашмя на сырое поле. Дождевик порвался пополам, его тут же подхватило ветром и понесло куда-то в осеннюю даль. Ярость во мне заклокотала.

Кольку мне было не одолеть, он был крепче и выше, но, как всегда во время наших нечастых драк, мне было все равно, что брат сильней. Я кинулся на него, отчаянно ругаясь, и повалил с ног. Теперь мы оба катались по мокрой грязи, рычали и колотили друг дружку куда ни попадя.

Мне, конечно, досталось бы от Кольки больше, чем ему от меня — он так и метил дать мне по носу, пока я только защищался да пытался врезать ему коленом в пузо. Всё закончилось бы кровью и слезами, если бы дядя Толя не растащил нас.

— А ну-ка отставить! Разошлись! Брейк! — Кольку он держал за плечо, а меня за шкирку, потому что я так и рвался опять в драку. — Что с вами такое?
— А чего он?! — обиженно крикнул брат, стирая грязь со щеки.
— Ну? И чего ты? — спросил у меня дядя Толя.

Азарт драки ещё переполнял меня, руки тряслись, я рвался в бой, и мне даже было все равно, с кем драться. Я вертелся, как червяк на крючке, и хотел треснуть дядю Толю по ноге, но тот увернулся.

— Чокнутый! — прошипел Колька.
— То ходит, нюни распустив, то на людей кидается.
— Ты сам урод! — огрызнулся я.
— Перестань, — встряхнул меня дядя Толя, так что где-то под мышками хрустнул шов на одежде, а когда я не перестал, крепко поддал по заднице своей тяжелой рукой.

Это подействовало усмиряюще, но лишь отчасти. Теперь к злости добавилась ещё и обида. Все полученные в ходе потасовки раны заболели. Коленка заныла, — кажется, Колька попал по ней сапогом, — щека засаднила — по ней брат вмазал кулаком, — мокрая спина противно зачесалась.

Я шмыгнул носом, развернулся и поплелся по полю в другую сторону. Не к дому, а от.
— Ты куда? — крикнул Колька удивлённо.
— Да пошли вы! — махнул я рукой. Реветь при всех было стыдно, зато теперь слезы полились ручьем.
— Сам ты пошел! — отозвался вдогонку брат.
— Перестань, — в этот раз дядя Толя одернул Кольку.

Мокрая земля чавкала под ногами. Дождь, как назло, усилился, и без накидки моя куртка моментально намокла. Вода текла за шиворот ледяной струйкой. Я натянул капюшон, но лучше не стало — холод пробирал насквозь.

Мне было интересно, как далеко я смогу уйти, прежде чем дядя Толя меня окликнет. Я шел и шел. Поле кончалось неширокой колеей, я перепрыгнул ее и поперся дальше. Никто меня назад не звал.

Злость утихла, вместо нее полезли в душу отчаянье и тоска. Хотелось никогда больше не видеть ни брата, ни дядю Толю, и одновременно хотелось, чтобы догнали, чтобы вернули…

«Уйду насовсем», — решил я. — «Пропаду навсегда. Сгину в лесу, и черт с ними!»

Рябой от голых берез подлесок был все ближе. Скользкая земля разъезжалась под ногами, я едва не упал снова, чертыхнулся, и тут же за спиной, совсем рядом, громко выругался дядя Толя. Я обернулся. Он стоял в трёх шагах и держал над головой размокшую картонку. За ним, метрах в пяти стоял Колька с обиженным видом.


— Ну что, — устало спросил дядя Толя, — нагулялся или ещё походим?

Я надулся как жаба.
— Ох, беда с вами, — проворчал он. — Пошли-ка домой, пока мы все не простыли к чертовой матери. Сердиться-то и дома можно. Там даже лучше — теплее.



*

Я сидел в сухом белье на своей кровати и лелеял раны: на ноге выше колена расцвел синяк. Локоть тоже болел, я им обо что-то твердое ударился, когда упал — наверное, о Колькины ребра. Ныла ссадина на скуле.

За дверью брат давал показания, меня туда не пускали. Колькин голос жаловался:
— Он мне вон как, а я ему только вот так!

Дядя Толя уговаривал:
— А ты мог бы потерпеть, не вестись на провокации. Ты же видишь какой он.

Слышно было только обрывки фраз. Голоса то удалялись, то приближались, скрипел пол — это Колька накручивал круги по комнате.
— А почему я должен? — негодовал он.
— Потому что он твой брат. К тому же ты старший. А значит, должен быть умней! Хоть это пока и не заметно…
— Он первый начал!
— Ну и что.

На чем разговор в итоге закончился, я не узнал. Они ещё о чем-то поспорили, дядя Толя вошел и сел рядом со мной. Он долго смотрел в угол, а потом сказал:

— Ты испортил своему брату день. Он такой счастливый был, когда катался на тракторе!

Мне самому было стыдно, но я ни за что не признался бы, само собой.
— Нельзя вам с ним ссориться, ты пойми, — сказал дядя Толя.
— Почему это? — буркнул я.
— Ну а смысл? Все равно потом мириться, это раз. Наговоришь ему гадостей или подерешься, сам потом будешь жалеть, это два.
— Не буду я жалеть!
— Будешь. Поверь мне. — Дядя Толя достал из кармана сигарету, сунул в рот, пожевал ее задумчиво, сказал: «Тьфу ты черт» и спрятал обратно в карман.
— Ну что там у тебя? Покажи.

Я ткнул пальцем в синяк на ноге, предъявил больной локоть и сливу на щеке.
— Ничего, заживет, — оценил дядя Толя. — Не смертельно. Давай-ка ложись на живот.
— Зачем? — спросил я, хоть и догадывался зачем.
— Воспитывать буду, — вздохнул он и щелкнул пряжкой на ремне. — За драку.

Я растянулся поверх линялого покрывала, хмыкнул пренебрежительно:
— А я думал, розгой станешь.
— Это можно, — согласился дядя Толя, и застегнул ремень.

Я прикусил язык, чуть не схватил его за руку и не крикнул «не надо», но гордость не позволила.

С прутом он вернулся быстро, сдернул мои трусы вниз, прижал к кровати рукой, и тут я узнал, что больнее — ремень или розга.

В отличие от брата, я терпеть боль никогда не умел и во время порки вел себя не по-мужски — ревел, брыкался, ругался, кусался (когда удавалось), орал и вырывался. И в этот раз все было так же, разве что без слез.

Высек меня дядя Толя дай бог если вполсилы, но орал я как резаный. Может быть, розга и греет, но сперва нехило так обжигает, так что к концу порки, — а случилось это ударе на двадцатом, — я готов был выскочить с голой задницей на улицу под дождь, до того она бедная согрелась.

Боль физическая душевные страдания затмила. Я лежал, уткнувшись лбом в подушку, и дышал через рот, чтобы сдержать слезы — очень уж в носу чесалось.

Даже повернувшись к миру задом, мне каким-то странным образом было видно все вокруг: кружевную салфеточку на этажерке в углу спальни, выцветший коврик на стене — от сырости, кубик Рубика на подоконнике, дядю Толю, который опять сидел с краю моей кровати и о чем-то невеселом думал. Даже Кольку было видно в соседней комнате, как он ходит там, сунув руки в карманы и кусает нижнюю губу.

«Зря я на него накинулся» — подумал я.

А ещё оказалось, что я очень устал. Тоска вымотала меня за неделю так, словно я тягал кирпичи, и теперь ужасно хотелось по-настоящему забыться. Я только почувствовал, как штаны вернулись на место и сверху меня укрыли одеялом, и всё — провалился в сон.

Разбудил меня брат. Он ходил по комнате туда-сюда и, словно бы невзначай, а на самом деле специально, чем-то грохотал. Я оторвал лицо от подушки и уставился на него недовольно.

— Проснулся? — обрадовался Колька.
— Твоими стараниями, — проворчал я.
— Пошли ужинать, — позвал он, — я жрать хочу сил нет, а без тебя не садимся.

За столом я на законных основаниях занял кресло. Это было не столько почетно, сколько унизительно — лишнее напоминание, что ты получил по заднице, — но мне было все равно. Во мне словно кончился запас обиды.

За окном было темно. Далеко, возле бывшего колхозного амбара горела малиновая звёздочка — единственный на всю деревню фонарь. Я проспал целый день.

Среди тарелок на столе стояла большая кастрюля с черными пятнами облупившейся эмали. Дядя Толя подмигнул мне и с видом фокусника открыл крышку — внутри была странная белесая масса, что-то бесформенное и на первый взгляд не слишком аппетитное.

— Мы с Николаем старались! — предупредил дядя Толя. Я кивнул.

Это оказались вареники с картошкой и жареным луком. Половина из них разлепилась в процессе варки, и остались одни «рубашки», остальные были разных форм и размеров — квадратные, круглые, треугольные, большие и маленькие. Уродцы. Один мне попался без начинки вовсе, просто с тестом внутри.

Но это было неважно. Совершенно.

Вкусно было до одури. Я смолол столько, что едва не лопнул. Я обожал вареники. Дядя Толя их не готовил — он предпочитал кашеварить по-простому, с тушенкой — да и вряд ли он вообще знал про мое любимое блюдо. Выходит, ему рассказал брат, и оба старались.


Они хотели мне угодить. И угодили.

Дядя Толя с Колькой сами убрали со стола, боязливо на меня поглядывая, и разошлись тихонько по своим углам — брат на диван, плести очередную корзинку, дядя Толя перебирать на газетке какие-то шестерёнки от какого-то механизма. Я сидел сытый и довольный в кресле для наказанных и думал о том, что всё не так уж плохо.

Осенний вечер чернел за окном. Холод и сырость пытались пробраться в дом сквозь щели, но внутри было тепло и светло. Стены больше не давили. Они защищали меня от беды и непогоды.

— Коль? — обернулся я в сторону дивана, — как ты их плетешь, корзинки свои? Покажи.


https://ficbook.net/readfic/018adb36-1239-7f58-990f-3fe2a6c6d472/35730919#part_content

---

 Отправлено: 27.10.23 23:08. Заголовок: Бабье лето

Бабье лето


15 октября 2023 г

Осенние дожди вылились за две недели сплошным потоком и резко перестали, как будто в небе кончилась вода. Ветер высушил лужи, сдул с деревьев остатки листвы, разметал по углам сор и грязь и унялся. Солнце светило низко и совсем не грело, зато делало воздух золотым и сладким, похожим на чай. Перед самыми холодами вдруг наступило затишье — погода стала мягкой и нежной, как кошачье ушко.

— Бабье лето! — объявил Колька.

Он трубил о его приходе каждый раз, когда осеннее ненастье брало передышку, ему просто нравилось слово «лето». Нравилось, что можно вот так обмануть календарь — неделю посреди осени вдруг опять назвать летом.

У брата был дар убеждения. Упор он делал не на аргументы и не на логику, а на внутреннюю уверенность, и это подкупало. Очень хотелось ему верить.

Даже дядя Толя, строгая душа, проникся, до того у Кольки глаза горели.

— Прямо-таки лето? — смеялся он над ним.
— Конечно, лето! — отвечал тот и показывал на проснувшуюся жирную муху, деловито снующую по дому.
— Бабье лето! Каждый год бывает.
— Ну, раз так, тогда у нас отпуск! — сказал дядя Толя.

Я опешил, до того такая щедрость была неожиданной, а Колька только кивнул с убежденным видом — дескать, конечно, отпуск, как же ещё, раз снова лето.

Я в ту пору был слишком юн, чтобы задумываться над чувствами других. Даже то, что творилось на душе у брата, заботило меня слабо — дети эгоистичны. Но сейчас, мне кажется, что дядя Толя тоже был не против устроить себе неожиданный отдых. Ему было с нами непросто. Быть взрослым — это вообще тяжкий труд, особенно, если стараться надо за двоих, а уж если обуза свалилась тебе на голову нежданно-негаданно, да ещё при таких обстоятельствах, что врагу не пожелаешь, так вообще не понятно, как такое вывозить. Но дядя Толя все же вывозил, хоть и не без ошибок и не без перегибов местами.

— Поедем куда-нибудь? — спросил я. — В смысле, в отпуск?
— По нашим дорогам мы до морозов вряд ли куда-то доедем, — усмехнулся дядя Толя. — А вот пешком дойти можно.
— В лес за ивняком? — уточнил я.
Колька дернул плечом, будто от холода поежился, а дядя Толя рассмеялся:
— Есть идея получше!

И мы пошли. Каждый день мы ходили гулять — то в лес, то в соседнее село, то на запруду на реке — и заходили все дальше и дальше. Глухая деревня, в которую меня закинула злодейка-судьба, уже не казалась такой уж глухой. Мы обошли всю округу, исходили все лесные тропинки, однажды дошли даже за пятнадцать километров до железнодорожной станции. Демоны, которые терзали мою душу тоской, за нами не поспевали.

Трава по утрам стояла вся в инее, а потом косое, оранжевое, как яичный желток, солнце испаряло его. Это было как день и ночь, как зима и лето в один момент времени. В тени, за домом, все было серебряное, будто выцветшее, сухое, а на свету — яркое, живое, почти летнее. Этот контраст сбивал с толку, настраивал на какой-то сказочный лад.

Утром мы умывались и завтракали, собирались в дорогу. Колька брал свои корзины — штуки две-три, чтобы подарить соседям и знакомым, если кто встретится. Мне в рюкзак клали бутерброды и термос с чаем, а иногда это был большой пирог или половинка жареной курицы, или жирный и бронзовый копченый лещ со следами печной сажи на колючей шкуре. Дяде Толе вешали за спину сидр с пенопластовыми ковриками и куском брезента, на котором можно разбить бивак. И шли в свой «отпуск», наслаждаться Колькиным «Бабьим летом».

Однажды мы вышли до зари, чтобы встретить рассвет на природе. Прелая листва в лесу слиплась в толстый ковер, высохла и превратилась в корку. Под ногами она хрустела, как пакет чипсов.

Хрум-хрум, хрум-хрум. Вкусный звук.

Колька впереди болтал какую-то ерунду. Дядя Толя в ответ сонно поддакивал. Небо над лесом светлело. До реки мы дошли, когда заспанное солнце уже выкатилось из-за горизонта.

Вода весело журчала, мы пошли берегом вверх по течению. Брат прыгал с камня на камень, оборачиваясь и дразня: «А если я туда?», «а если вот так?», дядя Толя лениво и добродушно обещал дать ему за это по жопе. Я собирал пеструю речную гальку и рассовывал по карманам.

К полудню мы добрались прогулочным шагом до старого железного моста. Он скрипел и дрожал. Мы с братом встали на середине и зависли, глядя на поток воды внизу. Река бурлила и пенилась. Ветер дул против течения, и вода сопротивлялась, морщилась, рябила. Редкие облака в отражении плыли словно в другую сторону, как будто время там, в дрожащем зеркале реки, двигалось обратно.
— Смотри, как круто, — сказал я брату.
Колька уперся ногами в ржавые опоры парапета, перегнулся через перила и плюнул вниз. Его мистика не увлекала. Дядя Толя тут же свистнул с того берега и показал Кольке кулак. Тот хмыкнул и слез.

Пикник мы устроили в веселой и светлой рощице, где все было пронизано солнцем и птичьим щебетом, а трава была такой мягкой и зеленой, что даже не верилось.

Развели костер, пожарили на палочках хлеб, сардельки, последние помидорки, сморщенные и мелкие, как финики.

Дядя Толя растянулся на земле, что-то высматривая в небе, а потом позвал меня:
— Смотри, — показал он наверх, мимо ажурных, как тонкое кружево, верхушек берез. — Звёзды.

Я лег рядом. На небе и правда светилась целая россыпь бледных точек, похожих на веснушки.
— Ну, ты как? — спросил дядя Толя, — полегче?
— Угу.

Он обнял меня и потянул к себе. Я пристроил голову на его груди. Колька шуршал чем-то у костра, потом подошел к нам и, нахмурились, сказал:

— Бабье лето всегда две недели длится, а не одну.

Дядя Толя рассмеялся.
— Ты, Николай, большим человеком станешь. Люди за тобой потянутся, это точно. — Он поймал брата за ногу, повалил на землю рядом с нами и обнял свободной рукой.

Я хорошо запомнил тот день. Не то день — не то ночь, не то осенью — не то весной, когда на небе вместе с солнцем светили звезды, облака двигались против ветра, и время, казалось, остановилось, и, если приглядеться, можно было увидеть все сразу — и прошлое, и настоящее, и будущее. Потому и запомнил, что увидел, как в прошлом двое перепуганных насмерть, бледных мальчишек, прижимаясь друг к дружке, как щенки в непогоду, стояли над черной могилой. Как бросили туда каждый по горсти мерзлой земли. Как уехали с малознакомым, нелюдимым родственником, оставив за плечами все, кроме страха, в новую жизнь, как тяжело к ней привыкали.


Увидел настоящее — как валяюсь на согретой последним осенним солнцем траве и смотрю на небо, а дядя Толя ловит хохочущего Кольку за тощие бока. Как догорают в последнем костре угольки, как остывает земля перед зимней спячкой.

Увидел будущее: зимой мы всё-таки вернемся из деревни домой. Заросшие, одичавшие, отвыкшие от города. С деревенским го́вором и провинциальной пугливостью, а Колька, как потом выяснится, ещё и с глистами. От говора и глистов придется избавиться, а пугливость уйдет сама, правда не сразу. Придется снова пойти в городскую школу, нагонять программу, стараться. Заводить новых друзей и врагов, влипать в истории, набивать шишки, получать ремня. Жить дальше, словом. Не все там будет гладко, в этой новой жизни, но она будет новой, прошлое уже не будет тащить назад, как топкое болото, пугать по ночам кошмарами и мучать днём тоской — и это главное. Я увидел это ясно, как видел своими глазами звезды на небе посреди дня и облака, которые журчащая вода гонит поперек ветра.

Я увидел и поверил.

И успокоился.


https://ficbook.net/readfic/018adb36-1239-7f58-990f-3fe2a6c6d472/35784703#part_content

---

 Отправлено: 02.11.23 21:35. Заголовок: Неплохой рассказ, но..

Неплохой рассказ, но ощущение, что образ ребёнка какой-то собирательный что ли ... вот нельзя однозначно сказать, какой возраст у детей, с одной стороны как младшие школьники, с другой, вполне себе подростки.... и дядя, молодец, что забрал племянником в трудной ситуации, но что бы так сразу ему опеку оформили, сложно верится в современных реалиях, или он в тихую увез детей туда, где ближайшая школа в 60 км? Ну и порка, не понятно, дети были к ней привычны, ещё живя с матерью (отца как понимвю на горизонте не наблюдается)? А то как-то они спокойно к ремню относятся ...