Меня зовут Марина, мне шестнадцать лет. Тема порки меня заинтересовала давно, лет в девять. До этого меня не пороли. Мать иногда шлепала, не более. С возрастом интерес к порке у меня усиливался и приобретал более четкий характер. Я тогда еще не понимала, но, наверное, это был эротический интерес или что-то к нему близкое.
Годам к одиннадцати я уже знала, чего хочу: во-первых, посмотреть, как кого-либо секут, во-вторых (с одной стороны, было страшно, а с другой - все же хотелось), чтобы высекли меня, только несильно. Я, правда, не представляла, кто и как мог бы это сделать. Папа у меня человек очень добрый и мягкий, мы с ним всегда были в дружеских и доверительных отношениях, а маму я побаивалась, потому что у нее характер вспыльчивый и взрывной, хотя она быстро "отходит". То есть я не хотела, чтобы меня выпороли родители, но желание попробовать что это такое, у меня возникло.
У нас дома хорошая библиотека, и я перебирала массу книг, чтобы выискать эпизоды про порку. Когда находила, страшно радовалась и по много раз перечитывала. Потом увидела на кассете фильм "Неукротимая Анжелика". Там главную героиню в гареме у султана привязывают к столбу и секут плетью, на спине остаются кровавые рубцы. Я этот эпизод просмотрела раз сто.
* * *
Первую порку я испытала, когда мне шел двенадцатый год. Меня довольно ощутимо выпорола ремнем мать - кому же еще было это сделать, ведь я не в гареме у султана. В общем-то, выдрали меня ни за что.
Дело было так. Я приходила из школы около половины второго, когда родители были на работе. А в тот день собиралась приехать бабушка. Но я напрочь забыла об этом и целый день гуляла с одноклассниками, потом пошла в гости к подружке. Бабушка перепугалась: внучка пропала! Стала звонить на работу маме, та примчалась домой, и к моменту, когда я заявилась, в панике были уже обе. Вот тут-то я и почувствовала на себе вспыльчивый мамин характер. Она страшно кричала на меня, потом одной рукой вытащила из шкафа папин ремень, а другой схватила меня за волосы и нагнула почти под прямым углом. Я от потрясения оцепенела и никакого сопротивления не оказывала.
На мне была юбка, не очень короткая, но выше колен, и когда меня нагнули, заголились только ноги. Так что досталось мне в основном по задней части бедер: удары-то наносились не слишком прицельно, а попу защищали трусы и юбка. Я не помню, сколько ударов получила, что-то порядка 15-18, не до того мне было, чтобы удары считать. И лишь когда стало ПО-НАСТОЯЩЕМУ больно, я начала орать. Прибежала бабушка, стала ругаться на мать, что, дескать, с маленькой девчонкой делаешь, и та резко остановилась. Я - в слезы и к бабушке. В общем, дальше помирились, но в момент порки я абсолютно никакого удовольствия или возбуждения не испытала, я даже не вспомнила, что этого я и желала.
Интересное началось потом: когда шок прошел, я успокоилась, пошла в ванную и стала рассматривать места, подвергнутые наказанию. Попа была слегка красной, а вот ноги сзади от колена и выше покрылись белыми, кое-где розовыми выпуклыми продольными рубцами, местами болезненными, когда по ним проводишь рукой. И именно трогая эти рубцы, я испытала какое-то болезненное наслаждение. Я надеялась, что они долго не пройдут, но, уже когда я ложилась спать, почти ничего не осталось, только кое-где сохранились вспухшие бугорки.
Не прошло и нескольких часов, как мне опять захотелось быть выпоротой, то есть, не то, чтобы захотелось, но я об этом думала, мне хотелось ощущать жар в наказанном месте, трогать рукой следы порки, а сам процесс порки меня тогда не вдохновлял.
Итак, когда меня выпороли в первый раз, большой радости это не доставило, точнее, доставило не сразу. Вообще меня в телесных наказаниях привлекает ритуал, подготовительная часть и т.д. А здесь был какой-то кавалерийский наскок, я сразу и въехать не успела, что меня будут пороть, и не подготовилась психологически. Если бы я была к этому готова, может быть я и словила бы кайф.
Короче, через какое-то время после этой порки я опять стала мечтать, чтобы меня высекли. Я представляла себя то провинившейся крестьянкой, которую должен выпороть барин, то помещичьей дочкой, ожидающей порки от гувернера. Но, конечно, я понимала, что пороть меня, кроме родителей, некому. И мне хотелось, чтобы это сделал мой папа. А он, как я уже писала, человек покладистый, и я не представляла, что должно произойти, чтобы он меня выпорол.
Впрочем, я много раз убеждалась, что, когда начинаешь о чем-нибудь навязчиво думать, это сбывается. Видимо, когда человек чего-то сильно хочет, он генерирует такие поля, что обстоятельства сами складываются, чтобы его желание исполнилось.
Так вот, когда мне было без малого тринадцать, я начала баловаться с куревом. И однажды папа меня застукал. То есть от меня шел конкретный запах табака, а потом обнаружилась пустая пачка... А дело в том, что мой папа по профессии врач, и крайне отрицательно относится к курению. Это, пожалуй, единственное, чем я его могла в то время разозлить до такой степени. Он долго и страстно объяснял мне, как это вредно, что я гублю свой растущий организм, и т.д. Потом заставил меня дать слово, что больше этого не повторится, и спросил: мол, если еще узнаю, что будем делать? Я возьми да и скажи: "Если это повторится, то тогда накажи меня". Помолчала и добавила: "Выпори". Он сказал: "Ладно".
Нельзя сказать, что я специально старалась попасться ему опять, но так вышло само собой. Он пришел с работы раньше, чем я его ждала, а мы сидели дома с подружкой, и только что покурили на кухне (еще мы выпили джина с тоником, но это ему даже и в голову не могло прийти). Банки мы успели спрятать, а дым куда денешь?
Папа зашел, многозначительно понюхал воздух, и ушел к себе в комнату. После ухода подружки он позвал меня к себе.
Я уже поняла, что меня ожидает. Внутри был какой-то холодок. И страшно было, и очень этого хотелось. Он спокойно спросил: "Ну, что ты мне обещала?" Я так же спокойно ответила, мол, теперь можешь меня выпороть. Он сказал, что договор дороже денег и стал вытаскивать из брюк ремень. Я повернулась к нему задом, задрала юбку, но трусы снимать постеснялась, а подтянула их так, что вся попа заголилась. Вот этот момент ожидания, пожалуй, и был тем, о чем я мечтала. Папа почему-то медлил, а я уже дрожащим голосом сказала: "Ну, давай". Первый удар был несильным: отцу, наверное, самому надо было перейти какой-то барьер, дальше - побольнее. После пятого удара зад уже жгло нестерпимо, после восьмого я только и могла выдавить из себя: "Хватит..."
Папа сказал, что он мне нотаций читать не будет, я уже большая и все понимаю, а договоренность остается в силе. Я вышла из его комнаты, мне надо было уединиться, чтобы разобраться в своих чувствах, и я пошла в ванную. Когда я разделась и осмотрела следы порки, я впервые испытала оргазм, только я еще не очень понимала что это такое. Мне казалось, что я словила кайф, которого раньше не испытывала. В то же время попу сильно жгло, и я долго стояла под душем. Минут через пятнадцать я уже начала себя ругать, что сказала "хватит", хотелось чтобы порка продолжалась дольше.
С папой мы потом общались, как ни в чем не бывало, и об этом случае не вспоминали, а маме он не сказал. А я почти сразу начала мечтать о повторении порки. И следующее наказание спровоцировала уже нарочно. Я знала из разговоров родителей, что назавтра отец опять вернется с работы раньше, и специально надымила на кухне. В этот раз он разговаривал со мной более жестко, но к себе не позвал, и я ушла в свою комнату.
Минут через десять он зашел ко мне уже с ремнем в руках (а я все это время думала - придет или нет, и проигрывала в голове возможные сценарии) и спросил, собираюсь ли я выполнять договор. У меня был уже готов план, я спустила джинсы вместе с трусами, и легла на диван лицом вниз. Дело в том, что оба раза до этого меня пороли в стоячем положении, и мне очень хотелось испытать именно такую, классическую порку. Когда ложилась, глубоко вздохнула и сказала: "Ну, что ж, давай..."
В этот раз папа разозлился и лупил определенно сильнее. Я себе дала слово, что не пикну и не прерву, но после десятка ударов он остановился сам. Где-то после четвертого или пятого удара у меня начался оргазм, просто какие-то конвульсии, и я страшно боялась, что он это заметит, кроме того, у меня между ног было так мокро, как будто я описалась. ТАКОГО я еще никогда не испытывала.
После этой порки в нескольких местах остались вполне конкретные рубцы, которые держались дня четыре. И как здорово было трогать их руками! Опять же я поначалу ругала про себя отца за излишнюю жалость ко мне, мол, надо было не десять, а двадцать или тридцать ударов, и, похоже, я в тот момент в самом деле не стала бы его прерывать. Но потом я все же подумала, что этими эпизодами основательно подпортила наши отношения: и он со мной стал как-то сдержанней, и я не знала, как себя вести. Получилось, что мое к нему отношение стало носить какой-то сексуальный оттенок, а это было неприятно. В общем, я для себя решила, что настоящую порку я в своей жизни попробовала, и хватит, а отношения с папой дороже. Я решила больше его не провоцировать, тем более, что курить мне не очень нравилось. Я предложила ему забыть те неприятные эпизоды с куревом и дала честное слово, что курить не буду. Скоро эта ситуация сошла на нет, и отношения наладились. Какое-то время я даже не хотела вспоминать о порке, считая себя испорченной девчонкой.
* * *
Так вот, после двух эпизодов с поркой ремнем я то ли успокоилась, то ли не смогла найти оптимальный для себя вариант, но только интерес к порке - не к порке вообще, а к порке именно меня, я на какое-то время утратила. Но уже через полтора года, летом 1998, у меня опять появилась потребность подчиняться и быть подавленной, причем выражалась она в жгучем желании быть именно высеченной.
В прошлом году меня так никто и не выпорол, хотя я вела себя кое-как и не раз подавала повод для наказания. Родителей, особенно маму, мое поведение раздражало. Меня иногда ругали, но, видимо они посчитали, что девочка выросла, превратилась в девушку, и пороть ее как-то уже не пристало.
А нынешнее лето на даче началось очень здорово. Сразу сколотилась замечательная компания, костяк которой составляли моя лучшая подружка Ксюша, я, двое отличных ребят - Оля и Сережа, они еще не женаты, но близко к тому, и еще один парень, старше нас, уже женатый ("парень" - это вообще-то мягко сказано) - назовем его Володя.
Мы практически каждый день ходили в ближайший лес (там есть симпатичная полянка) или в заброшенный пионерлагерь - там вообще круто, только страшновато, т.к. там промышляют какие-то странные люди в надежде чего-нибудь украсть из того, что еще не разворовали.
Развлекались мы, как хотели, иногда жарили шашлычки. Выпивка (легкая, конечно, - пиво там, джин-тоник или разные коктейли в баночках типа "водка с дыней" - мой любимый) лилась, можно сказать, рекой, но не это главное, а главное в том, что мы прекрасно общались, было полное взаимопонимание, всем было друг с другом интересно, все были доброжелательны, в общем было клево.
Приходила домой я частенько поздно, но не то, чтобы очень, несколько раз мама замечала запах алкоголя, я с честным и открытым взглядом отвечала, что да, выпила бутылочку пива, ну и что в этом такого! Мама ворчала что-то вроде "рановато еще", но я чувствовала, что это просто для порядка. Тем более, что ей очень нравилась Ксюша.
Итак, в тот день, о котором я хочу рассказать, у нас была очередная вечеринка в лагере, и я выпила больше обычного. А потом пришел тот самый Володя. Мы с ним сошлись на почве общего интереса к книгам Карлоса Кастанеды о мистических путях познания, которые автор изучал у мексиканских индейцев. В частности, для "расширения сознания" индейцы употребляли плоды кактуса "пейот". И вот, этот Володя шепнул мне, что в Москве на "Птичке" он этот самый пейот купил и готов со мной поделиться, как с девушкой наиболее продвинутой. Пускай, говорит, все разойдутся, а потом пойдем ко мне, и там попробуем. Я сказала, что без Ксюхи не пойду, он согласился, а Ксюшку уговаривать не пришлось.
Короче, часов в девять все стали разбредаться, а мы втроем отправились к Володе. У него дома была теща, но она рано ложилась спать, и мы пошли в баню. Устроившись в комнатке для отдыха, мы стали жрать эти мерзкие зеленые лепешечки, запивая пивом.
Сначала не действовало, или, может быть, действовало, но я не особо замечала. Сидели, болтали, правда, почему-то все время смеялись. Помню, я еще подумала, что надо бы успеть домой до темноты (дело было в июне, темнело поздно). Потом - провал.
Дальше - самое ужасное. Очнулась я, когда уже было светло. Не в той комнатке, где мы так мило сидели, а в самой бане. Там такие широкие ступеньки поднимаются вверх, так вот, я лежала на самой верхней ступеньке, у стеночки. Абсолютно в чем мать родила. Рядом спал Володя, но в трусах. Ступенькой ниже спала Ксюха в том же виде, что и я.
Я сначала вообще не понимала, где я и что произошло. Потом восстановила в памяти вечерние события, но многочасовой провал остался. Голова практически не соображала, но смутные подозрения закрались в душу.
Я растолкала Ксюху. Она тоже сначала ничего не соображала, но потом пришла в себя, и оказалось, что, в отличие от меня, у нее провала в памяти не было, она хотя и с трудом, но все вспомнила (лучше бы она этого не делала), и я поняла, что реальность куда хуже моих подозрений.
Короче, надо было что-то делать, возвращаться домой, хотя я с ужасом об этом думала. Ксюшке было проще - у нее дома находился один дедушка, который днем рыбачил, а к вечеру так "нарыбачивался", что ему было абсолютно все по фигу (он на самом деле так и не заметил ее отсутствия).
В любом случае, надо было линять из бани, потому что если бы нас увидела Володина теща - можно себе представить, что бы это был за скандал. И вот тут я обнаружила, что моя одежда предательски исчезла. ВСЯ, даже кроссовки. Ксюха-то свои вещи аккуратненько сложила и положила себе под голову, а мои пропали.
Мы добросовестно поискали, но долго там задерживаться не могли: судя по солнцу, было около пяти часов, и вот-вот Володина теща могла встать (хотя бы в сортир). Но и в таком виде мне идти было тоже нельзя - там около полукилометра. Было, в общем-то, наплевать, что меня кто-то увидит, но как я заявлюсь домой в таком виде, тем более, что мама (она была дома одна) давно на ушах! Делать нечего, облачилась я в Володину одежду - джинсы, которые пришлось закатать и еще поддерживать рукой, иначе они спадали, и футболку, которая все время норовила съехать с плеч. Как я заявлюсь домой в ТАКОМ виде - я как-то не подумала, ведь это чуть ли не хуже, чем придти просто голой.
Теперь сделаю отступление и опишу, что происходило с моей мамой. Когда вечером начало темнеть, она забеспокоилась, потому что я либо приходила всегда домой с началом темноты, либо мы всей компанией сидели в пределах видимости от нашего дома на берегу пруда. Поскольку меня нигде не было, она пошла прогуляться по поселку в надежде встретить меня или кого-нибудь, кто меня видел. Встретила Олю с Сергеем, и те сказали, дескать, не беспокойтесь, Марина скоро придет, ее непременно проводят до дома, они гуляют, им там весело, ну и пусть погуляют и т.д. Мама на время успокоилась и вернулась домой.
Около полуночи, когда я так и не появилась, она пошла к Ксении, но там было темно и никаких признаков жизни. Она решила, что Ксюха дома и давно спит, что еще больше добавило ей беспокойства. Где живет Оля, она не знала, дошла до дома Сергея, но того не застала. Правда, его отец еще не спал и сказал, что "они все гуляют, я их видел, и Вашу девочку тоже". Это немного успокоило маму, и она вернулась домой. Аналогичную вылазку она еще предприняла около двух часов ночи, но весь поселок уже спал и никаких моих следов не обнаруживалось. Потом мама начала пить успокоительные таблетки, и около четырех или пяти часов ее сморил сон, она заснула прямо в кресле.
В принципе, это меня и спасло. В смысле - спасло от разоблачения, потому что, когда мы с Ксюшей пришли, мама спала. Я обычно ночую в нижней части дома, но иногда на мансарде. Тут я, конечно, пошла на мансарду, тем более, что там шкафчик с моими вещами. Я сбросила с себя чужую одежду, спрятала ее (что-то ведь еще соображала!), надела трусы, достала джинсы и футболку, аккуратно сложила их возле кровати. Потом мне, видимо, этого показалось мало, и я еще зачем-то напялила на себя джинсы (наверное, чтобы мать совсем ничего плохого не подумала: дочка не только трусов, но даже и штанов не сняла!) и так легла спать: сверху без ничего, а снизу в полном облачении. Это потом сыграло свою злую роль. В том смысле, что лучше было бы получить по заднице, чем по спине - это и приятнее (тут уж я могу судить, мне есть с чем сравнивать) и последствия не так ужасны.
А еще надо сказать, что я как раз перед этим случаем опять стала западать на порку, т.е. мне опять стало хотеться, чтобы меня кто-нибудь выпорол. Причем, как человеку, любящему разнообразие и желающему все испробовать, мне на этот раз хотелось, чтобы меня высекли не ремнем (это я уже пробовала не раз), а чем-нибудь еще, например, прутом. Кроме того, мне хотелось испытать серьезную, жесткую порку. Я представляла себе, как провожу рукой по наказанному месту, а на пальцах остается кровь, и при этом у меня холодело внутри, но не от страха, а от необъяснимого желания...
В то время у нас меняли проводку, и остались обрезки изолированного провода разной длины, довольно внушительные по толщине (примерно, как модемный кабель). Иногда я играла, как бы "выбирая" орудие наказания, и мне особенно приглянулся один кусок, чуть больше метра длиной. Я думала, что если с одной стороны его загнуть и обмотать изолентой, получится отличная плетка. Когда я махала этим обрезком, он с таким свистом рассекал воздух, что дух захватывало. Один раз я не удержалась и хлестнула им себя по ноге, несильно конечно, но было больно, хотя характер боли мне понравился - такая жгучая, то что надо. И естественно, именно этим обрезком провода, только сложенным вдвое (не так, как ремень, а наоборот - концами наружу), я была жесточайше выпорота в то утро.
Если сложить все три предыдущие порки вместе, то это все равно и близко не сравнится с последней. Я думаю, мало какая из девчонок хотя бы раз в жизни была высечена ТАК.
Итак, проспала я, наверное, меньше часа и проснулась от того, что мать меня трясла изо всей силы. Причем проснулась я в значительно более "мутном" состоянии, чем засыпала. Голова совсем не соображала, хотя в общих чертах я помнила, что произошло. Мама пыталась у меня что-то выяснить (где была, когда пришла, сколько выпила...), но я не очень понимала, чего ей от меня надо. Мне хотелось только, чтобы меня оставили в покое, о чем я, помнится, и заявила, правда не очень связно и, полагаю, не совсем вежливо. Мама крикнула что-то вроде "Сейчас, сейчас, я тебя оставлю в покое!!!" и ушла, как я позже поняла, искать орудие наказания. А поскольку я баловалась с тем куском провода, то он валялся ближе всего, так что именно он и попался ей на глаза.
У меня в тот момент была какая-то полная апатия ко всему происходящему, но я про себя все же подумала: "Сейчас будет драть", и, хотя мне в этот момент совсем не хотелось быть выпоротой, я зачем-то сбросила одеяло и легла на живот.
Мама зловеще приказала мне снять штаны, добавив, что я, мол, совсем хороша: улеглась в джинсах (не заметила подмены!). Я отказалась. Тогда она довольно сильно хлестнула меня этим проводом по заднице. Было больно, но как-то не очень: то ли у меня чувствительность ослабла, то ли джинсы защитили. Тут меня угораздило заорать: "А мне совсем не больно!" Это, похоже, окончательно вывело маму из себя, она тоже заорала: "Зато сейчас будет больно!" и вытянула меня этим проводом по голой спине, поперек и наискосок, чуть ниже лопаток. Потом еще и еще раз.
С одной стороны, было очень больно, как будто на спину мне плеснули кипятком, но эта боль была словно где-то вне меня, как будто бы это не меня пороли, а я наблюдала со стороны. В общем, мне определенно понравилось, и я продолжала куражиться, кричала, мол, можешь со мной делать, что хочешь, я боли не боюсь, и все равно разговаривать с тобой не стану.
Тут я получила подряд еще три удара, и вот теперь мне незахорошело - боль была просто адской. Теперь я завопила уже от боли. Концы провода захлестывали вокруг тела, и у меня горела огнем не только спина, но и бок. Но это маму только раззадорило, видимо, долго этот заряд у нее копился (еще бы! - я ее понимаю...), и она продолжала наносить удары, но не так часто, а с интервалами в три-пять секунд, в перерывах задавая свои изначальные вопросы и со всеми накопившимися эмоциями рассказывая о бессонной ночи. Заодно мама описывала, какого она обо мне мнения.
Когда боль перешла какой-то мыслимый порог, я практически перестала ее чувствовать, ощущения теперь больше напоминали удары тока. При каждом ударе по моему телу проходило что-то вроде судороги, правда, горящую спину я тоже ощущала, но как бы отдельно.
Всего я получила, наверное, не менее двадцати пяти ударов. Потом мама остановилась, но я смутно чувствовала, что она еще не успокоилась. Она подошла ближе и стала трясти мою голову, что-то крича (видимо, все те же вопросы). И тут я не нашла ничего лучшего, как укусить ее за палец. Я не знаю, зачем я это сделала, я вообще была в тот момент, как говорится, "по ту сторону добра и зла". Это, естественно, еще больше разозлило маму, она закричала что-то типа "Ах ты, сучка" и с новой силой стала хлестать по моей многострадальной спине, но так как она стояла уже в изголовье, то удары приходились почти вдоль тела, и они перекрещивались с предыдущими.
Если есть порог боли, который я могу вынести, я в тот момент подошла к нему вплотную. Я заорала благим матом, так, что испугались мы обе. Мама бросила провод, заплакала, спустилась вниз, потом поднялась ко мне снова, почему-то сказала: "О, Боже мой!", опять побежала вниз, еще раз вернулась ко мне. Гнев прошел, и она увидела уже трезвым взглядом, во что превратилась моя спина, особенно ее правая часть, куда захлестывали кончики провода, и места пересечения рубцов.
Я была все еще в прострации, не очень хорошо соображала, но постепенно чувство реальности ко мне возвращалось. Ощущения были такие, словно на спине у меня стоит гигантский раскаленный утюг, и вообще, я вся сейчас вспыхну.
Мама, причитая, что-то делала с моей спиной (обрабатывала рассеченные места, как я позже поняла), а у меня смешалось несколько чувств, и я пыталась как-то привести их в порядок. С одной стороны, было стыдно за то безобразие, что случилось ночью, с другой стороны, было очень больно, с третьей - именно об этом я и мечтала, и, вроде бы как, по идее, должна была ловить кайф. С четвертой, пятой и.т.д. - а как я буду дальше строить отношения с мамой?.. И еще я испытывала облегчение: пронесло. В том смысле, что все, пускай я жестоко высечена, но разборки на этом закончились, и подробности прошедшей ночи никогда не всплывут.
Действительно, так оно и вышло. Мама страшно испугалась, поняв, что она сотворила с хрупким телом своей доченьки, и вся ее энергия была направлена на примирение и заглаживание ее вины передо мной. Когда у меня в голове прояснилось настолько, что я могла связно что-то сказать, я попросила (вежливо) маму оставить меня в покое и дать выспаться, после чего и в самом деле уснула.
Разбудила меня Ксюшка. Она (умница!) нашла мою утерянную одежду и кроссовки, принесла их так, что мама не заметила, и все рассовала по нужным местам. А потом, как могла, отмазала меня перед матерью, объяснив, что мы ночью сидели у нее в сарае, трепались, ну, конечно, выпили и, наверное, перебрали, поэтому неожиданно обе заснули, а потом она меня утром проводила домой. Такое объяснение маму устроило, и она больше не возвращалась к этой теме. К тому же она чувствовала себя виноватой передо мной за такое суровое наказание и попросила Ксюху помирить нас, уговорить меня, чтобы я не очень обижалась.
Ксюшка тоже пришла в ужас, увидев мою спину (она ничего не знает о моей тайной страсти), и искренне меня жалела. Потом она притащила синтомициновую мазь, бинт и пластырь и заклеила рассеченные места пластырем, проложив бинтом с мазью. Всего получилось восемь "заклеек". Еще в не менее, чем десяти местах кожа была повреждена, но не так сильно. Это я уж потом все изучила, у меня надолго стало любимым занятием рассматривать при помощи двух зеркал свою спину. А еще у меня на правом боку были подтеки засохшей крови, стекавшей вниз. Это, и еще следы крови на простыне, где я спала, меня особенно потрясло.
Неудобств, конечно, было много. Боль при движении, не только когда терло одеждой, но просто почти при любом движении корпусом. Невозможность лежать на спине, сидеть, откинувшись на спинку стула или кресла, короче, несколько дней любое прикосновение к спине или правому боку было болезненным. И, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы загорать или купаться. Началась самая сильная жара, а я ходила в рубашке с длинными рукавами, потому что и на правой руке повыше локтя было два багровых рубца - не таких страшных, как на спине и на боку, но заметных. Правда, через десять дней, когда все следы в основном сошли (как мне казалось), я рискнула раздеться на берегу пруда до купальника, но Ксюша, которая была рядом, сказала, чтобы я не очень-то светилась своей спиной: полосы были еще здорово заметны, хотя стали светлее. Они потом совсем посветлели и на фоне загара просвечивали почти до августа, но это было заметно только вблизи.
С мамой мы помирились при содействии Ксении. Конечно, я для порядка пообижалась - надо ведь было из этой ситуации выйти победителем. Папе решили вообще ничего не говорить и друг на друга не жаловаться. Исхлестанную спину удалось от него скрыть.
Какие из этой истории следуют выводы? Во-первых, лучшее место для порки - это все-таки задница. Ощущения куда приятней, и следы затягиваются быстрее. Куда меньше издержек. Во-вторых, не надо стремиться к жестокой порке. Желание быть сильно выпоротой и когда ты на самом деле сильно выпорота - это две большие разницы. А в-третьих, нечего совать в рот всякую гадость. Этому учат детей с младенчества, но некоторые уже вполне зрелые девушки вроде меня до сих пор этого не усвоили.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
