Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Рассказ на конкурс.
Авторы - Олег и Сталкер.

Авторы имеют задумку, чтобы читатели могли читать рассказ одновременно со звуковым сопровождением. Не являясь поклонниками данной музыки, авторы все же сочли, что она наиболее уместна, как фон для рассказа.
И просим прощения у Джека Лондона за плагиат в названии. Мы не первые позаимствовали название.

КОГДА БОГИ СМЕЮТСЯ

Анатоль легко соскочил с брички и кинулся мимо крепостной челяди к дому. Крепостные опасливо отворачивали взгляд, стараясь не попадаться на глазу молодому барину. Тот, не обращая внимания ни на кого, пронёсся мимо и, вскочив на крыльцо, упал в объятья отца.
- «Рère!» (фр. – Отец. Пер. авт.) - начал на французский новомодный манер говорить Анатоль, но отец перебил его: «Какой я тебе Рère? Набрался в своих Парижах, ты, Толяша! Забылся совсем».
- Ох, простите, папенька! - опомнился парень.
Теперь отец и сын стояли рядом и радостно глядели друг на друга. Сын – 20-ти летний юноша, высокий и тонковатый в кости, темноволосый и отец – высоченный знатный 40-ка летний красавец - шатен. Годы будто не тронули его и не одной морщины на лице так и не нарисовалось. Зато мощное литое тело, без единой капли жира, с широченными плечами, казалось телом юноши. Правда, баловался Георгий Георгиевич забавой - носил 4-х деток малых - братьев-сестер Толяши - по всему большому барскому дому с этажа на этаж, держа визжащих от радости ребятишек на руках, но так это же мышцев особо не даст. Это от природы красота и сила дана. И улыбка – белозубая, добрая, красивая. Отец с сыном зашли в дом и расположились в зале.
- А где же маменька и сестрица Аннет? - погрустнел Толяша, - али приболели? Чего сына то не встречают?
- Наталья Лексеевна все в делах. Считает, сколь прибыло, сколь убыло, да по хозяйской части распоряжения отдает. Георгий Георгиевич тяжело вздохнул, - что до Анечки, та себе на уме, за барыней все ходит да повадки копирует. Взгляд Георгия Георгиевича был отречен и направлен куда-то вдаль. - А признаться честно, Толенька, даром Наталья Лексеевна со счетами возится, потому как дела наши не то, чтобы прямо печальны, но с каждым годом все хуже становятся. Баб заморили, мужиков запужали... А кого не запужали, те деру дали. А Наталья Лексеевна все - порядок, послушание! Ежовые рукавицы! Анюта уши развесит и барыне во всем внимает, - с каждым словом Георгий Георгиевич становился все мрачней и печальней.
- Да что что же, происходит, папенька? Да неужто ж то Вы порядок навести не можете? - Глаша! Глаша! - по привычке крикнул он. Кликая девицу, которую он помнил совсем девчонкой лет 15-ти, девочкой на побегушках, приносящей господам лафитничек с мадерой и пирожными.
- Нету больше Глаши то, - помрачнел отец.
- Как нет? Болеет? Хворь?
- Да... Того...
- Ну чего того, батюшка??? Чего молчите? Любовь у меня с Глашкой была!!! Где???
- Засекла матушка на конюшне... С Анютою... Вдвоём... Засекли... Насмерть... Вот…
- Как??? – охнул Анатоль, - Господи... А Вы где, батюшка, были? Чего не супротивились?
- Так чего я, мать она... Хозяйка в доме...
В зал вошла горничная с подносом ,и Анатоль, хоть и пребывая в юношеской тоске и скорби по первой своей любви, не удержался невольно от того, чтобы не окинуть оценивающим взглядом молодую красавицу - девицу, даже и не заметив, какой безнадёжно-влюбленный взгляд кинула незаметно она на зрелого мужчину. Красавца - хозяина дома. Незаметно поставила поднос и несчастно вышла. Ни юнец, ни мужчина не заметили и не поняли несчастья безнадёжно влюбленной девушки. Один ничего не понял по юности своей, второму, зрелому – было неинтересно. Он был влюблен до сих пор. Как женили его в молодости. Так и любил Наталью Лексеевну... Несколько минут в зале царило молчание. Каждый из мужчин думал о своем.

Анатоль незаметно вытер мокрые глаза. С детства он такой был плаксивый да нежный... Хоть и была с Глашенькой любовь без перспективы (ишь новомодное слово французы ввели, язык сломаешь), но ведь была же... Первая, юношеская... Жаркая... И она, вроде как, любила его... Нет, точно, любила.... А может быть и была она, перспектива та…
- Батюшка... Анатоль для смелости опрокинул рюмку мадеры.
- Что, Толенька? Ты закуси-ка. Что ж ты так пьёшь? - засуетился заботливый отец.
- Нет... Батюшка... Ты скажи мне... Отчего женщины жестоки так? Что матушка, что сестрица? Отчего ни жалости, ни сострадания в них нет?
Георгий Георгиевич склонился над Анатолем и, убедясь, что горничных в зале нет, молвил: Все беды бабьи от insatisfaction sexuelle féminine (фр. – недо@б. Пер. авт.) Вон, Наталья Лексеевна, обложилась расходными книгами да счетами. Приказчиков все гоняет. Барыню грозную из себя строит. До супружеского ли долга ей? До материнского ли? Четверо малых ребятишек сиротами растут при живой-то матери! Аннет того пуще. Давно девице замуж пора, да молва пошла по губернии. Завелась, мол, в наших краях дикая барышня. С утра до вечера крепостных девок порет. Женихи как прослышат о том, так барышню нашу чураются. Потому как в брачном деле никакая красота не спасёт, коли душа у девицы чёрная. Только разве что в столицу Аннет везти. Может, не дошли слухи о деяниях нашей барышни до Петербургских салонов.
- Да как же мне теперь в глаза сотоварищам смотреть?! Как руки им пожимать?! - в отчаянии вскричал Анатоль, - что ж вы, папенька, в самом деле? Не мужчина?! Не барин?!! Ужели никакой управы на них не взыщете?!
Георгий Георгиевич направился в сторону французского окна, ведущего в сад, жестом поманив сына. Помнил он, как не так давно, в этом самом саду резвились вместе барчуки и крестьянские ребятишки. Как молодые девки и парни водили в деревне хороводы, и как юный Анатоль не раз сбегал на крестьянские песни и пляски, думая, что папенька о том не прознает. А Георгий Георгиевич лишь посмеивался проделкам сына, сидя в беседке. А какой звонкий смех стоял порой в девичей - то горничные спорили, кого же из них вперед выдадут замуж. А сейчас... Посерело все, поредело. Не смеются, не играют. Попрятались все по домам и сенцам. Лишний раз голову на во дворе да в саду показать боятся.
- Управа все же нужна, - нехотя согласился Георгий Георгиевич, - только какая?
Анатоль раздумчиво посмотрел на батюшку, размышляя, можно ли такую крамольную и постыдную мысль родителю высказывать. Но, помедлив, все же, решился.
- А если Вы, батюшка, уж простите меня глупого и неразумного, что говорю такое...приголубите маменьку по-мужски? Может ещё братишку или сестренку мне родите?
И пугливо замолчал, опасаясь родительского гнева за такую неслыханную дерзость в таком тайном деле. Родительском деле, для детей не предназначенном. Но Георгию Георгиевичу не до того было, чтобы сына даже пожурить. Он задумчиво представлял себе мысленно опустевший серый двор. Помолчав несколько минут, в течении который Анатоль стоял почтительно, потупив взор, скрыв пунцовое от стыда лицо, мужчина грустно ответил: Да и рад бы я, Толенька, до только ведь у маменьки твоей одни розги в голове, да как побольнее, да покрепче крепостных девок посечь. Не нужен я ей стал. Да и другие, думаю, не нужны. Все ей порки заменили. И сестрица твоя такая стала. Все девицы в ее возрасте о балах да кавалерах думают, любви чистой жаждут, а она с пучком розог по двору ходит. Все ищет кого бы высечь... И больно мне на неё смотреть, и срамно. И вроде как в праве они своём - хозяйки... Но все же...
- Да кто ж хозяин, как не Вы, здесь, батюшка?
- Да выходит, что и не хозяин... Выходит, я как вроде в гостях здесь... Как решат они, так и будет. - Грустно молвил Георгий Георгиевич.
- Нет, папенька, - решительно проговорил вьюнош. - Как же можно живого человека, да розгами сечь? Да ни за что ещё? Без вины? Не бывать этому! Мы с вами, как никак, мужчины, ужель с двумя бабами не справимся?
- А как? - тоскливо спросил отец. Анатоль воровато как-то огляделся вокруг, убедясь, что его не слышит никто, и, наклонясь прямо к уху отца, прошептал: Высечь надобно Аннет. Да посильнее. Пускай на своей нежной коже прочувствует, как розги по телу гуляют. Может и мысли скверные из головы вылетят. А опосля... И маменьку Вы посеките в супружеской спальне.
- Родную дочурку, да розгами? - пошатнулся Георгий Георгиевич. Анечку, которую он малюткой на руках держал да кружил? Которая у него пуще всех на коленях сидеть любила, и песни ему все пела, французские? Да пальцем, не то, что розгами, которую никогда не трогал? Аннет, что на пару с барыней, в поту, с трясущимися от предвкушения и возбуждения руками рассекала по поместью и держала в страхе всех дворовых, ничем не напоминала Георгию Георгиевичу прежнюю Анечку.
- Точно вам, папенька, говорю. Не мы посечем, так они Вас, - воспользовался замешательством Анатоль, - это как преферанс... Вовремя не остановился - пропал.
Сам подивившись внезапной своей дерзости, Анатоль поспешил принести папеньке нижайшие извинения.
- Буде, буде, - остановил его Георгий Георгиевич, - есть на деревне такая присказка... Посечь так посечь. Видно было, что решение далось ему не легко.
- Только надобно обдумать, как сие дело обставить нам с Вами, - быстро проговорил Анатоль, опасаясь, что мягкий батюшка передумает и не решится.
- Ну а чего тут думать? Вечером всю челядь из дома отправлю, чтобы никто позора Анечкиного не слышал. Ведь не выдержит она молча порку вылежать. - Денег домашней челяди и дворовым дам всем. Пускай в трактир идут, развеются от жизни своей безрадостной. Только вот с маменькой как? Не дозволит ведь. Скажет, совсем с ума выжил - взрослую девицу розгами сечь, да еще и коли непоротая с детства она.
- Тут надобно обдумать верно, - повторил сын. - Анютка то наша, где сечет девиц?
- Да и во дворе, и на конюшне. Там, где ей на ее скверный ум падет.
- Значит так, батюшка... Аннет на конюшню зазовите. Лошадь, мол, новую прикупили. Показать хотите. Про мой приезд она не знает пока, раз не прибежала брата повидать. Маменька с приходскими книгами у себя наверху сидит. Ну и пусть не знают. Там, на конюшне, и посеките хорошо. А кричать станет - так маман посчитает, что дочка очередную девку сечет. И не выйдет даже.
- Как??? - испугался Георгий Георгиевич. - При всем честном народе? Такой позор дочери устроить???
- Да так, - ухмыльнулся сын. Как она сечет, так и ее. Такая же, чай, девка, как и дворовые. Из плоти и крови. Им тоже больно, когда их секут. И кричат они так же. А я поддержу ее да юбки помогу задирать.
- Ты??? Как можно???
Тут сын неожиданно упал на колени перед отцом. - Молю Вас, батюшка! Христом Богом молю! Днём секите! При всех! А я держать буду! За Глашеньку мою посеките таким образом! До крови!
Георгий Георгиевич вздохнул обреченно, положив руки на трясущиеся плечи Толеньки. Своим долгом, как отца, он видел облегчить горе своего первенца. Пусть и таким неблагочестивым, позорным для его чести способом! Этим же днем, гуляя с Аннет под руку, как бывало в детстве, Георгий Георгиевич, с замирающим в сердце ужасом выслушивал дочерние рассуждения о порядке и надлежании, и тем больше крепла в нем уверенность проучить Аннет как следует.
- Ох, папенька, эти девки... Эти служанки... Эта чернь, - Аннет презрительно кривила красивый носик, - такие все ленивые и неуклюжие. Ох, как мы с маменькой замучились их то и дело менять! А эта последняя - Катька - во чего учудила. Говорю ей, вставай! Чего разлеглась! А она лежит пластом да стонет, будто приказа не слышит! Конюший ее и водой, и рассолом, а та знай себе... Жаль, все розги об нее уже изломала, нечем было подстегнуть ее. Негодница да лентяйка! Дескать, как-можно-то?
Диву давался Георгий Георгиевич. А как же книги? Вальс? Романсы? Что же стало с дочерью Анечкой? Юной барышней, призванной быть нежными и романтичным созданием?

- Ну где моя новая лошадка, папенька? - поинтересовалась Аннет, как только отец и дочь переступили порог конюшни. - Ой... Анатоль?! Завидев брата, Аннет сделала очаровательный реверанс. - А что ж Вы, братец, так не по-светски? - Аннет слегка пошатнулась, интуитивно учуяв какой-то подвох.
- Что же Вы, сестрица, брату не рады? - обиженно покачал головой Анатоль. - А ведь мы с вами погодками были. Не помните, как вместе по яблоне в саду лазили?
Георгий Георгиевич подавленно молчал, ссутулив плечи, и будто даже постаревший в одно мгновение. Нет, он оставался тем же статным моложавым красавцем, но в глазах появилась усталость. От жизни. Будто эта усталость давила на его плечи тяжким непосильным грузом.
- По яблоням? По каким яблоням? - недоуменно спросила Аннет, чувствуя витающее в воздухе напряжение. - При чем тут яблони?
- Да так... - вздохнул Анатоль. - К тому, что мне с детства было жалко ветки с яблонек обламывать. А ты, сестрица разлюбезная, осьми лет, как сейчас помню, веток с яблони обломала да пошла ими косить цветы, для радости людских глаз предназначенные... С детства тебя красота злила. Уничтожить ее хотелось. А сейчас, значит, другую красоту уничтожаешь...
- Да ты ума решился, Анатоль? Аль мадеры перепил? Папенька, да уймите Вы его! Безумства несёт!
Отец молчал, опустив взор.
Аннет попятилась прочь из конюшни, почувствовав, что надвигается что-то нехорошее.
Да и глаза у братца и впрямь безумные были. Не глаза, а тёмные провалы.
Анатоль вдруг резко и грубо схватил ее за руку и потянул к себе.
- Ворота в конюшню плотнее затворите, батюшка!
Георгий Георгиевич, как сомнамбула, шатаясь, пошёл затворять двойные створки ворот.
- А Глашенька моя где? - вкрадчиво спросил Анатоль.
- К-ка-к-кая Гл-лашеньк-ка? - заикаясь, спросила Аннет.
- Моя. Моя Глашенька... С которой на сеновал я ходил перед отъездом моим в Париж. Ты видела нас тогда.
- Ах, эта… - Вдруг успокоившись, протянула Аннет. Глашка дворовая... Дура - девка...
Она расхохоталась и выкрикнула в лицо брату:
- Так брюхатую ты ее оставил! Зачем отродье это нам было? Если бы мы с маменькой не постарались, байстрюк бы твой по двору сейчас бегал, маменьке да мне глаза мозолил. Да ты, братец, благодарить должен нас. А что розгами засекли - так другим наука дворовым будет. Чтобы блюли себя, а не с барами на сеновалы шастали.
Словно очнувшись, Георгий Георгиевич, закричал дико:
- С внуком моим???? Исчадье адово и ты, и мать твоя!!!!
- Любил я ее!!! Жениться хотел по приезду!!! Я обет ей дал!!! И она мне!!!
Аннет снова расхохоталась брату в лицо.
- Любил? Да у тебя таких сто будет! Хоть всех брюхать, раз прыткий такой! Нам с маменькой на все розги хватит!
- Тащите ее на лавку, батюшка! - Закричал Анатоль.
Аннет вдруг почувствовала, как крепкие мужские руки грубо схватили ее и потащили куда-то вглубь конюшни. Зачем??? Что они делают??? Они обезумели оба??? Папенька, добрый папенька, вдруг грубо тащит ее куда-то... А этот парижский хлыщ, совсем ума решился! Какая-то Глашка, которая доброго слова не стоит. Она уже и забыла за Глашку эту. Сколько таких Глашек на скамье порочной лежали. Всех не упомнишь. Ну уносили некоторых оттуда прямо на погост, так что из этого? Мало, что ли, их - девок дворовых... Новых нарожают. Это моё право - пороть да сечь их! Я барыня! Я так хочу! Мне нравится это! Слушать их крики!
Пока в голове Аннет сумбурно метались эти мысли, мужчины тащили ее в самый дальний угол конюшни, куда заранее перенесли порочную скамью. Увидев скамью и узнав ее, Аннет в первую секунду недоуменно подумала: "Зачем здесь ЭТО?", но тут же сообразила - ЗАЧЕМ. Это для неё... Как??? Они собрались сечь ЕЕ??? На этой скамье??? ЕЕ, музицирующую в гостиной на рояле, милостиво подающую ручку для поцелуя во время приёмов, что устраивал папенька??? Впрочем, какой он папенька??? Аннет сейчас видела перед собой обезумевшего мужика с чужими глазами, схватившего ее за руки с одной стороны и не менее безумного братца, волочившего за руки с другой. Ноги у неё подкосились от страха, буквально парализовав от невероятности происходящего.
- На скамью ее! - скомандовал Анатоль, вдруг неожиданно ставший хозяином положения. Хозяином даже над отцом. Вдвоём они уложили парализованную ужасом девушку на скамью. - Руки-ноги вяжите! - Задыхаясь, проговорил Анатоль.
Георгий Георгиевич метнулся к кадушке, стоящей неподалёку, и мигом вернулся с заранее припасенными веревками. Пока брат прижимал и так насмерть перепуганную Аннет за спину к скамье, отец завёл ей руки вниз скамьи и крепко перетянул.
- Ноги! - Скомандовал сын.
Георгий Георгиевич бросился к другому концу скамьи и крепко прикрутил лодыжки Аннет к скамье, испытавший на себе бесчисленное количество страданий невиновных девушек. Виновных лишь в том, что они красивы и их страдания могут утолить зависть и похоть его дочери. Теперь Георгий Георгиевич отчётливо понял это. Как же он был слеп, замкнувшись в своём уютном мирке из книг и воспоминаний. Закрывающий наглухо окна, и садящийся к роялю, лишь бы не слышать отчаянных криков девушек, которых своими руками сечет его родная дочь... Мужчины, вытирая пот со лбов и тяжело дыша, стоя по разные стороны лавки, на которой лежала распластанная и уже начавшая дергаться, понявшая, ЧТО ей предстоит Аннет, смотрели друг на друга.
- Спину вязать ей? - спросил отец. - Не вылежит. Спину и бедра исполосуем.
- А она как секла? - Анатоль кивнул на сестру.
- Не надо, папенька... Христом Богом прошу, не надо...
Сейчас Аннет уже не была той светской красавицей, брезгливо морщащей носик, проходя мимо дурно пахнущей конюшни либо кухни, где кухарки, с заляпанными кровью руками, потрошили кур, готовя обед для барского стола. Сейчас она была похожа на рыбу, открывающую рот, хватающую воздух, и словно с трудом выталкивающая из себя слова.
- Простите... Папенька... Братик любимый... Никогда я розгу не возьму более... Не позорьте... Христом Богом... Смилосердствуйте...
Скамья стояла прочно, добротно сработанная мастеровыми - плотниками из мореного дуба по заказу барыни. Чтобы все выдерживала скамья. Все страдания и крики.

… Анатоль присел у изголовья порочной скамьи, взял сестру обоими руками за виски, приподнял голову так, чтобы можно было видеть ее лицо. Вгляделся. Полноте, да неужели же это жалкое, визжащее, с текущими с носа соплями, лепечущее слова прощения раззявленным ртом, с которого стекала ниточка слюны, его сестра?
Эта чужая ему девица, жалко рыдающая и дергающаяся после каждого удара: "Папенька, пощадите!". Она смотрит на него невидящим и неузнавающим взглядом, желая избавиться только от невыносимой боли, что терзает ее тело. Это та гордая красавица, изящно восседающая на заказанном любящим папенькой за огромные деньги арабском скакуне? Это та маленькая сестренка, с которой они в осемь лет тайком от батюшки сбегали на речку, возвращались в мокрой одежде и наивно думали, что батюшка не заметит? А батюшка рвал прутик с куста, говорил: "Вот я ужо вам задам, сорванцы". - А сам смеялся и никогда не ударил никого из них? Это та молодая барышня, которая грозным голосом кричала: "Ещё розог!"? Это то чудовище, которое ничтоже сумняшеся засекло собственными руками его любимую Глашеньку? С собственным племянником или племянницей во чреве? Что же заставило тебя взять в руки розгу и наслаждаться страданиями других? Какому Бафомету, Люциферу, Вельзевулу, Иблису или просто Сатане ты поклоняешься? Вот это отвратительное, рыдающее, дергающееся от боли, молящее, рыдающее создание, кое то и женщиной нельзя назвать - его сестра? Обещающее батюшке что угодно, растерявшее всю свою гордость и достоинство, всю чванливость и важность? Считающее, что порка - это красиво? Что порка - это возбуждает? Что пороть - показывать своё превосходство? И сейчас считаешь, сестрица? Анатоль, вглядываясь в ставшее теперь отвратительно уродливым лицо Аннет - отчётливо внятно произнес: "Ты убила ее"...

…Наталья Лексеевна - высокая стройная красавица с точеными чертами лица античной римской патрицианки и длинными смоляно-черными волосами, выглядевшая едва за 30, сидела на 2-м этаже большого барского дома, обложившись расходными книгами и счетами. Со злостью швырнув перо, которым она выводила длинные колонки цифр на листе бумаги, она подумала: "Ну стервец Федор! Неужто он думает, что она не знает, сколько пуд пшеницы стоит в воскресный день! На полушку на каждом пуде обворовал ее! Все самой делать! И дом вести, и хозяйство! Никчемный Георгий все мечтает да на рояле музицирует, да и сынка такого же нюню, себе под стать, вырастил! Хорошо хоть Аннет в неё пошла. И характером тверда и рукой». Наталья Лексеевна ухмыльнулась, вспомнив, как третьего дня они на пару с Аннет секли дворовую девку. Любо-дорого смотреть! До ее ушей, сквозь закрытые окна, донеслись отчаянные истошные крики какой-то очередной негодницы, которую, очевидно, Аннет секла на конюшне. Поделом! Мало! Поболе розог всыпать нужно! Да посильнее! Как всегда, при этом, Наталья Лексеевна начала испытывать сладостное томление внизу живота и с удовольствием предавалась этому чувству, что давно заменяло ей мужнины ласки.
"Папенька, пощадите!", - сквозь собственные волны телесного восторга невнятно донеслось до ее ушей, и как-то отстраненно, краем сознания, Наталья Лексеевна подумала: "Ишь ты! И чернь уже барских слов понабиралась... Méchante fille lubrique! (фр. - Похотливая девка! Пер. Авт.) Мало ее! Ещё! Ещё! Ещё!..

… Аннет чувствовала только меч, рассекающий ее тело пополам, заставляющий утробному крику рваться из ее уже израненного мольбами и прощениями горла. Оно не привыкло выговаривать слова "пощадите и простите"... А теперь эти слова выкрикивались сами по себе. Невольно. Независимо от ее сознания. - Что они хотят от неё??? Зачем истязают ее?? Ей ведь так больно!!! Так больно!!! Обжигает!!! Рвет пополам!!! Разрывает!!! Молния проходит сквозь ее тело и впивается прямо в мозг!!! Они, что, нелюди??? Изверги??? Разве можно так больно делать Божьему созданию??? Она готова на что угодно, лишь бы избавиться от этой невыносимой чудовищной боли!!! Она вдруг увидела перед собой белый череп с пустыми страшными провалами глазниц. Череп смотрел прямо на неё, и свистяще...о Боже...этот свист!!!...снова и снова… опять огонь прожигает ее тело...начал свистяще щелкать челюстями: "Ты!!! Убила!!! Ее!!! Ты!!! Убила!!! Ее!!! Ты!!! Убила!!! Ее!!!" Кого??? Кого???? Кого он имеет в виду??? За кого она должна отмолить грехи??? Ведь не все, кого на погост отнесли, требуют отмоления, за кого же она виниться должна??? Что они от неё хотят??? Мне больно!!! Больно!!! Отпустите!!! Пощадите!!! Ну будьте же милосердны, Христа ради!!! Откуда они взялись здесь??? Все эти девушки!!! Простоволосые, в длинных рубахах и без лиц!!! Почему у них нет лиц??? Пустые страшные белые маски без глаз!!! Кто это??? Почему они подходят к ней??? Зачем окружили ее??? Протягивают руки к ней и шелестят между собой!!! Что им нужно от нее???

- Пощадите!!! Папенька, пощадите!!!...

Эпилог.

Прошло 20 лет.

Сгорбленный старик сидел в комнате, и как зачарованный смотрел в пустой угол, где должна бы качаться люлька с младенцем. Потом он встал.... Пошёл в семейный склеп. К пустой гробнице. Потом снова вернулся в пустой и заброшенный дом и продолжал смотреть в угол.
Анатоля тело не нашли.
На следующий день после ТОГО он записался в войско его императорского Величества и попросился на Крымскую войну. Где и погиб в первом же бою.
Георгий Георгиевич отослал жену и дочь в столицу и выхлопотал разрешение на расторжение брака.
Наталья Лексевна очень скоро вышла удачно замуж. За итальянского дожа. Престарелый дож отправился в мир иной через пару лет, и сейчас Наталья Лексевна все еще блистает в итальянских салонах.
Но перед отъездом Наталья Лексевна распродала через ростовщиков все имущество, которое ей отписал Георгий Георгиевич, и оставила Аннет без копейки.
Через несколько лет Аннет оказалась на панели, и сейчас отдается за стакан портвейна.
Вспоминая все, что было когда-то.