Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

XVI. Порка наоборот, или Хлынул очищающий ливень

А Жлобнова что… Нет ее...

Трель звонка входной двери ворвалась во Владькины размышления.

Кто бы это… Мама ключи забыла? Отчим, может, за шмотками…

Одна мысль оказаться лицом к лицу заставила вздрогнуть.
- Динь-динь-дили-динь-дили-диииииииинь.
Звонили настойчиво. Требовательно. Почти по-хозяйски.
Тут глазок бы не помешал, но в обитой дерматином двери его не было.
Едва Владик щелкнул замком, дверь чуть не заехала ему по носу и пока еще не поджившей разбитой губе. Отскочившего мальчика зажало в простенке.
Детина в дорогущем серебристом костюме, окатив волной ядреного парфюма, тремя шагами прошел коридор. А следом, как собачка на привязи, семенила на цыпочках, тщетно стараясь затормозить, ухваченная за воротник кремовой замшевой куртки… Светка!
- Влад! Головин! - зычно раздалось из комнаты. Той, в которой… Заходить куда мальчик вот уже который день избегал.
- Тут... я... Влад... Головин, - неожиданным для себя сиплым шепотом выдавил, застыв на пороге. - А… вы кто?
- Георгий Порфирьевич. Отец, к несчастью, вот этой… - здоровяк потряс Светку, как лист на ветру.
- Я… Да, конечно… Но зачем? Что? - вступил все же в комнату, прилип к косяку, смотрел ошалело.
Жалобно скрипнул диван под грузным телом присевшего банкира.
- Не мямли! - голос мужчины стал жестким, рука хлопнула по дивану. - Сядь! Я знаю. Все, что было здесь. То, чего не было в лифте. За свои поступки я привык отвечать сам. Моя дочь, - указательный палец пистолетным дулом уперся в сжавшуюся посреди комнаты девочку, - ответит тоже.
- Папа!
- Здесь! Сейчас!
У Влада был эффект дежавю. Только теперь вот не он - Светка стояла онемевшей и оглушенной. Улыбка не пряталась в глубине потухших глаз за потеками помады и туши на кукольно-красивом лице. И губы не плевались ужасными словами, обвиняя его в страшном грехе, а кривились и мелко дрожали.
А потом был взрыв. Она выпрямилась, вздернула подбородок, глянула свысока...
- Извиняться?! Перед ним?! Папа! Он и так ничего не скажет! Денег ему дай! Если для тебя это так важно. Для гарантии. Чтоб точно заткнулся! А извиняться... Так уж хочешь - сам извиняйся! Я не буду! Нет! Никогда!
Георгий Порфирьевич побагровел, побелел. Кулаки сжались. С неожиданной легкостью он вскочил и ринулся к стоящему в углу креслу.
- Оно?! То?! Так?!
В глазах Влада фигуру степенного банкира застил образ пьяного отчима. А тот подхватил резную громоздкость, как пушинку, и с грохотом обрушил на паркет в центре комнаты. Навис над снова сжавшейся Светкой. Рука потянулась…
Мальчик зажмурился. Вновь, как в мучивших его по ночам до холодного пота кошмарах, замелькали картинки…
- Паааа!!! - хлестнул по ушам Светкин вопль.
Она стояла коленями на кресле. Отец заломил руку, пригнув голову чуть не до пола. В одной руке сжимал снятый с себя широкий черный ремень, а другой, задрав юбку, сдернул вниз кружевные трусики.
Каменным до онемения гостем смотрел Влад, как взлетела рука, опустилась с громким щелчком, вспухла на белом алая полоса…
- Аааааааааа!
Девочка выгнулась. Из-под разметавшейся гривы русых волос пронзили Влада безумные глаза.
- Стойте! Нет!
Рыдает на кресле Светка. Тяжело дышит, раскинувшись на диване, отец. Тараном отбросивший его Влад повторил снова тихо, но твердо:
- Нет! Боль ничего не исправит. Я знаю, что не был виноват. Вы знаете. Довольно! Я прощаю Свету. Вы, Света, Георгий Порфирьевич, простите меня. Я не должен был брать деньги. Если бы я не согласился на ту сделку… Все это больно, горько, стыдно. Забудем! Никто ничего не узнает.
- Эээээ?! Ну, парень... - выдохнул Георгий Порфирьевич. - Я б ее, как муху, прихлопнул за такие… выдумки.
Светка свернулась в кресле дрожащим комочком. Отшатнулась, когда чья-то рука одернула юбку, отвела локон и мягко отерла слезы. Затравленному взгляду присевший на подлокотник Влад ответил... доброй улыбкой. И она опять заревела. До икоты, до судорог. А он молча обнимал ее трепещущее тело. По его синей футболке расплывалось мокрое пятно от ливня очищающих ее душу слез. В ухо струился поток ее чуть слышных слов.
Пораженный Григорий Порфирьевич потянулся в карман за сигаретой…
Анна Алексеевна вошла в квартиру тихо. Ведь Ладик плохо спал по ночам и днем порой дремал над своей вездесущей книгой. При нем она держалась, но сейчас, поставив на полку простой и так любимый сыном тортик “Панчо”, в который раз грустно вздохнула.

Простит ли? Забудет? Или рубец этот на всю жизнь?

Пелену тягостных мыслей разорвал девичий вскрик. Негромкий, но - как ножом по сердцу:
- Владик! Прости, Владик!
Влетев в гостиную, даже на шаг отступила. Сын сидел в кресле - том самом! - и на груди у него... плакала… Света.
С дивана поднялся холеный мужчина с проседью на висках.
- Аааа… Анна Алексеевна? Здравствуйте! - проговорил, сминая в руках табак поломанной сигареты и старомодные, а-ля главный бухгалтер из 70-х, роговые очки. - Георгий Порфирич. А у нас… вас… тут... вот.
Глаза вскинувшего взгляд Влада беззвучно сказали все.
- Прошу вас… Я объясню... - прервал мхатовскую паузу пришедший в себя банкир, галантно и бескомпромиссно увлекая ее на кухню.

XVII. Страсть сквозь слезы, или О чем говорила Света

Улыбка! Больнее самых размашистых ударов. Злее самых грозных проклятий. Страшнее самых чудовищных гроз.
Влад ей улыбался. И это сломало и выстроило для Светы все. Стремление задарма въехать на его знаниях в пятерочный рай отличников и восхищение его бескорыстной помощью одноклассникам. Едкую ее насмешливость в его адрес и мечту постоянно слышать его задорный смех. Подколки отсутствием к нему девчоночьего интереса и возбуждающее до дрожи желание самой сорвать с него винтаж.
Влад улыбался. Света за эти секунды флагеллантски погрузила себя во все круги ада, воспарила к вершинам блаженства и... снова упала в пропасть.
- Дура! Все пропало. Погань! Не исправить! Идиотка!..
Слезы душили. Сиплый шепот мешал площадную брань с неразборчивыми признаниями.
Его руки подняли ее мягко, как крылья ангела. На его коленях, прижимаясь к его плечу под его поглаживаниями, она вновь вознеслась на пик.
- Владик! Прости, Владик! Я люблю тебя! Не хочу это скрывать!
Его руки сжались.
Мир для обоих перестал существовать. Горькое прошлое, захватывающее дух настоящее, многовариантное будущее… Сломавший сигарету папа… Стук каблуков его мамы…
Были только две пары неотрывных глаз - его травяно-зеленые изумруды и ее небесно-льдистые сапфиры.
На кухне Георгий Порфирьевич подал Анне Алексеевне стакан воды, залпом выпил свой.
- Света, как вы поняли, моя дочь. Примите мои извинения. Поверить не могу! Деньги… Лифт… Изнасил…
Он поперхнулся. Сломалась очередная сигарета.
- Курите уже.
Анна Алексеевна протянула ему снова полный стакан и достала из шкафа хрустальную пепельницу.
- Вашей вины нет. Ладик никого не винит.
- Ладик?
- Мой единственный, мой любимый сын, - подчеркнула она. Принесла из прихожей “Панчо”. Хрустнула пластиком упаковки. И улыбнулась. - Чай? Кофе? Сливки? Лимон?
Влад и Света не находили слов. Надо было сказать так много… Минут 20 назад они были врагами. Только что стали друзьями. А за стенкой разговаривают мама и папа…
Решил проблему призыв из кухни, прозвучавший почти дуэтом.
- Дети! Тортик слаще объятий. Мы доедаем “Панчо”.
- Ребята! Поцелуям - любое время, каппучино горячий - час.
Любой вошедший немного погодя в 91-ю квартиру на шестом этаже пепельно-серой “хрущевки” по 5-й улице Народного Ополчения без тени сомнения принял бы эту компанию за семейные посиделки двух не разлей вода одноклассников.
Женщина в скромном, но не без вкуса пошитом платье заботливо разливает ароматно дымящийся чай по вынутым из буфета ради такого случая чашкам кузнецовского фарфора.
Беззаботно отбросивший на ближайшую табуретку пиджак Brioni бизнесмен хохочет, стуча по столу пудовым кулаком под звон вазочки с вишневым вареньем.
- Ну, ты, старик, выдал! Волатильность. Ликвидность. Дебет. Кредит. И… Ладик! Расскажу – аналитики мои у виска покрутят... Нет, ну ты глянь на него, а! Вот башка!
Рядом с ней - каштаново-кудрый мальчишка. Справа от него - русокосая девочка. То и дело бросают друг на друга смущенные взгляды.
Пастораль в стиле Ватто. Чаепитие в Мытищах кисти Кустодиева.
Только нет-нет да промелькнет нечто за смущением молодых. То ли неуступчивая недавно потерпленному разгрому ненависть. То ли до времени опасающаяся огласки любовь...

XVIII. Любовь, рожденная во сне, или Я теплом твоим отогрелась

В эту ночь не спалось обоим.
Совпадали порой и мысли.

Завтра в школу. А там ведь Зоя! Целый класс зубоскально судачит! Что сказать? Как объяснить? Попадалово чисто конкретно!

Это, впрочем, было не главным. Будет утро – слова найдутся.
А вот как теперь между собою…
Да, и Света, и Влад признались. Любят! Родители вроде не против. Но ведь прошлого не воротишь. Сердце тянут и лифт, и кресло…

Слава Богу, в душу не лезут!

Сами о том не зная, Григорий Порфирьевич и Анна Алексеевна последовали совету Зои Петровны. Позволили детям без лишних советов разобраться и в себе, и друг в друге.

* * *

Влад ворочался, вставал, снова ложился…
Света нравилась с первого класса. Чем старше он становился, тем понятнее оформлялось чувство. Оттого, наверное, сейчас необъяснимым ему образом складывались нестройные и печальные рифмы.

Признаться никогда не пытался.
Нищеброд, да в калачный ряд?!
У нее и шмотки крутые,
И машина – полный отпад,
Что ни день – вкуснота в кафешках,
А поклонники – штабелями стоят.

Как же грустно глотать обиду…
Я ведь сердце готов… Просто так!
Но вот снова звучит небрежно:
“Еще денег тебе или как?”

Как же больно терять надежду,
Когда рубят тебя с плеча…
И смогла же придумать такое!
Светка – это носитель зла…

Ручка кинжалом проткнула бумагу.
Влад вздрогнул. Заозирался. Четвертый час ночи!
Изумленно перечитал. Зажмурился, тряся головой в попытке прогнать дьявольское наваждение.
Но его сменили другие.
Утонувшие в дрожащих слезинках сапфиры на вселенски-печальном лице…
Щекочущие ухо прикосновения пронзительно и тихо кающихся губ…
Взрывающий оба сердца страстный вскрик…
Вскочив утром под звон будильника, Влад заработал на темени шишку. С лету треснулся о нависавшую сверху книжную полку. Ныли затекшие в неудобной позе мышцы. Этой ночью он спал за письменным столом.
О принятом решении напомнил изодранный в труху тетрадный лист.
Анна Алексеевна за завтраком ни о чем не спрашивала. Просто улыбалась. У сына всегда все на лице написано было. И сейчас он словно светился.

* * *

Света скорчилась в темном углу. Судорожно скрюченные пальцы яростно лохматили русые локоны. Ушла сюда прямо из машины. Мать, кинувшуюся было навстречу, задержал в медвежьей охапке отец. Сидевшей, не раздеваясь, девочке казалось, что этот тесный треугольник и беспросветная темень скроют ее от всего – людской молвы, тягостных обстоятельств, необходимых решений.
От себя, однако, никуда не исчезнуть. И в бушующем потоке полярных мыслей она потеряла счет времени.
Где-то на горизонте мелькнуло лицо охваченной мировой скорбью мамы. Тут же исчезло, словно сдунутое тихим и полным какого-то нового чувства рыком отца:
- Маша! Уйди! Оставь, сказал! Им вдвоем пережить надо!
Вновь и вновь корила себя Светлана в грехах. Алгоритму нагрубила… Папе скандал закатила, а у него ведь слабое сердце… Владик... Бейте ее, распинайте, кожу живьем сдирайте – не может она объяснить, как поддалась искушению Дьявола, как мастерски, словно примадонна Большого театра, разыграла этот кошмарный спектакль с лифтом. Если бы не Зоя Петровна, представить страшно, чем ужасным бы все кончилось… Владик… Он, наверное, ее ненавидит. И так вон сколько его доставала, а теперь уж…

Сама! Сама все… Нет. Нет! Быть не может! Он улыбался. Обнимал. Целовал... Дура! Тысячу раз прав отец. Тупая, глупая дура! Он… Умный, красивый, добрый, нежный. Всегда! А я… Про шмотки трещала, деньгами корила… В таком обвинила!!! Пусть не дружит, не замечает... Пусть даже не любит! Но простит. Пусть.

В охватившую Свету прострацию влился нежный, переливчатый звук.
Телефон! Ее первый, с пятого класса позабытый мобильник.

Ну да, папа на обратном пути велел с собой неотлучно носить, пока новые купит. Два! Вот мама хоть в чем-то путно и постаралась – нашла, зарядила. Стоп! На дворе Солнце только встает. Кто ж звонит? Еще и на старый!

Рингтон запел голосом Орбакайте.

Изменилась жизнь моя,
Словно Солнце из дождя
Выглянуло вдруг.
Просто я теплом твоим
Отогрелась, и другим
Стало все вокруг.

Схватив трубку, Света, не глядя, нажала «Ответ». И в ухо будто током шибануло.
- Привет! Как ты? – тихо спросил Влад.
Потом, отдышавшись после разговора, она снова и снова терзала телефон, требуя бесконечного повтора.

Я уткнусь в твое плечо,
Чтоб не думать ни о чем,
Просто быть с тобой.
Я сегодня не уйду,
И для всех я пропаду
В тишине ночной.

И счастливый календарь
Мы с тобой откроем,
Чтоб его до конца листать.
И я знаю, что теперь
Нас на свете двое,
И могу я тебе сказать:

Каждый день с тобой
Сердцем и рукой
Буду только я одна теперь.
Каждый день с тобой
Летом и зимой,
Потому что я нужна тебе…

- Время, Света! В школу!
Открыв дверь, облаченный в наглаженный костюм Георгий Порфирьевич прислушался. И догадливо улыбнулся.
Сияющая дочь вскочила на папу, завопила, не заботясь о смятом пиджаке Armani.
- Папа! Любит! Владик меня лююююююбииииит!
Отцепившись, наконец, от Светки, Георгий Порфирьевич притворно-грозно скомандовал:
- Пять минут на сборы! Ни секундой больше!
Шагнул за порог и вернулся.
- Ладно, 10. Сам подвезу в школу. Обоих, - подмигнул. - Двух.