Крутов С.М.
Синие солдаты | цитата: |
| В лагере военно-пленных. Вторая мировая война. После сыпного тифа Сергея переводят в барак для выздоравливающих. |
|
Глава V НИЧЕГО! С раннего утра в лагере поднялась суматоха. Забегало начальство, унтеры ходили по баракам, заставляя дневальных мыть полы, двери, подметать, выбрасывать в мусорные ящики каждую лишнюю тряпку.
– Генераль-инспектор едет! Гросс генераль! – говорили солдаты.
После «воскрешения» Сергея поместили в теплый барак для выздоравливающих. Кризис миновал.
Железный организм его чудом выдержал, и на десятый день Сергей уже – самостоятельно стал подниматься и бродить по бараку, хотя на улицу еще не выходил.
Когда в сопровождении офицеров в барак вошел генерал, Сергей, зябко поеживаясь, лежал на нарах. Его заострившееся лицо было смертельно бледным.
– Внимание! – подал команду дневальный.
Все устремили глаза на открывшуюся дверь. Первым вошел генерал, высокий, седой, с пронзительно-хищным взглядом и орлиным носом. Щеголеватый обер-лейтенант, адъютант генерала, услужливо рас¬пахнув дверь, пропустил его вперед. Вслед за генералом вошли еще четыре офицера. Внимательно окинув глазами сидящих на нарах пленных, генерал поморщился от спертого, тяжелого воздуха.
– Сдраствуйт, коспота, – стараясь скрыть брезгливость, проговорил он.
– Здравствуйте, – нестройно ответили четыре-пять голосов.
– Как вы пошивайт? Кушать хватайт?
– Как вам сказать, господин генерал, сами види¬те, маловато, – ответил за всех пожилой солдат-дневальный. Он стоял перед генералом, явно нервничая, и мял в руке пилотку. Сверху одежды у него была накинута шинель с поднятым воротником.
– Нитшефо! Нитшефо! – пробормотал генерал.
– Русский зольдат – гут зольдат. Фыносиф. Если пы русский зольдат стать германский официр, он бы фесь мир попетиль, – стараясь казаться гуманным и добрым, проговорил он. – А как с фами опращайт? Не пьют ли?
Ответом было гробовое молчание.
Генерал неловко помялся и снова шутливо заговорил:
– Нитшефо! Нитшефо! Наш фельикий канцлер Бисмарк кофориль: у русский нарот на фсякий слутшай ф шисни есть сфой "нитшефо". А это пыль шелестный канцлер, фельикий шеловек.
– Но, господин генерал, великий канцлер имел в виду совсем другое, когда говорил об этом «ничего» русского народа.
Лохматые брови генерала вздрогнули, нахмурились, и холодный взгляд устремился на того, кто произнес эти слова. Перед ним, рядом с двухъярусными нарами, стоял в накинутой на плечи русской шинели молодой пленный солдат. Губы его нервно вздрагивали, умные, глубоко запавшие глаза внимательно и сурово смотрели на генерала. Это был Сергей.
Генерал вынул носовой платок и, зажав им нос, подошел к окну.
– Потшему не помыйт? – раздраженно и брезгливо заметил он дневальному, указав на окно, а затем, резко повернувшись, пошел к двери.
Офицеры угодливо расступились, фельдфебель распахнул дверь. Торжественно, важно, не сказав «до свидания», выплыл генерал, его поджарые ноги нервно подрагивали. За ним торопливо выскользнули и все сопровождавшие. Последним уходил адъютант генерала, молодой обер-лейтенант с тонким интеллигентным лицом, в узком, как корсет, мундире. Уходя, он оглянулся и пристально посмотрел на Сергея. Глаза их встретились. Брови адъютанта вздрогнули, на лице появилось выражение недоумения, сменившегося удивлением. Какой-то давно забытый, смутный образ мелькнул в памяти немецкого офицера. Закрывая дверь, лейтенант задел притолоку фуражкой, которая чуть не слетела с его головы.
Выйдя на улицу, обер-лейтенант увидел стоящего навытяжку перед генералом испуганного фельдфебеля.
– Funf und zwanzig! (с нем. двадцать пять) – уловил лейтенант последние слова генерала.
Возбуждение, охватившее Сергея, сменилось страшной усталостью. Обессиленный, он лег на нары.
«Что будет? – мысленно возвращаясь к генералу, думал он. – Расстреляют? Может, сейчас же перейти из этого барака в другой, затеряться среди людей? Все равно! – решительно махнул он рукой. – Семи смер¬тям не бывать, а одной не миновать! – И с головой укрылся шинелью…
«В чем дело? Почему так вспыхнул генерал? Что за «ничего» и что под этим подразумевал Бисмарк? Где я видел этого пленного? – думал в это время обер-лей¬тенант Ридлинг, адъютант генерала Шварца, еле поспевая за ним. – Кому он приказал дать двадцать пять палок? Этому пленному?»
Вечером в памяти вдруг всплыла забытая сцена. Осень. У небольшого озера на Смоленщине русский пленный, студент, моет его машину. Ридлинг говорит ему о конце России и русского языка, а тот отвечает: «Вожди приходят и уходят, а народы остаются». «Да-да, в бараке был тот самый студент-филолог. Те же ироничные, насмешливые, проницательные глаза, та же бесстрашная манера выражать свое мнение. Это, без сомнения, он… И что же все-таки означает это «ничего»? Что подразумевал под этим Бисмарк?» – опять спросил себя Ридлинг.
Через неделю, в свободный воскресный день, он с утра обложил себя томами сочинений Бисмарка, взя¬тыми в городской библиотеке, и, бегло перелистывая их, искал лишь русское слово «ничего». Только к ночи, когда глаза уже слипались от усталости, он нашел то, что искал.
«Однажды, – писал Бисмарк, – в молодости, когда я работал военным атташе германского посольства в России, я возвращался поздней ночью из Царского Села в Петербург. Пришлось ехать с простым крестьянским возницей на розвальнях, потому что не нашлось извозчика, который решился бы выехать в поле в разыгравшуюся вьюгу: мне обязательно надо было к утру добраться до Петербурга.
Вихри снега застилали наши глаза, лошадь выбилась из сил, и мы потеряли дорогу. Казалось, гибель была неизбежной. Впереди была целая ночь, а вьюга все усиливалась.
Но мой возница все время успокаивал: «Ничего, барин, ничего». Он отпряг лошадь, при¬вязал ее за повод к саням, опрокинул их. Мы залезли с ним под розвальни, постелив один тулуп под себя и одевшись другим.
Вьюга бушевала всю ночь, и всю ночь мой возница повторял: «Ничего, барин, ничего!» Под утро вью¬га стихла. Мы вылезли из-под розвальней, откопали сани, впрягли лошадь и благополучно добрались до Петербурга. Будучи еще не один год в России, я часто слышал это «ничего» при самых различных обстоятельствах. И я завещаю потомкам никогда в жизни не воевать с Россией, ибо у русских на любой случай жизни и есть свое «ничего», о котором никогда не надо забывать».
«Так вот в чем дело! Вот что взбесило генерала Шварца! – Ридлинг нервно заходил по комнате, куря сигарету за сигаретой. – Кто прав? Бисмарк и этот пленный студент или фюрер и генерал Шварц? – Ридлинг пытался успокоить себя, но сомнения продолжали мучить его: – Германия одна против всего мира. Свободу она несет другим народам или смерть и рабство? – Он вспомнил расстрелы детей и женщин, бесконечные вереницы изможденных пленных, идущих но дорогам, томящихся в лагерях, истязаемых на работах. – Конечно, смерть и рабство. А своему народу? Что тот получит взамен бесчисленных жертв на фронте, взамен экономической разрухи? Лишь утопические обещания счастья…»
Устав от этих мыслей, он бросился на диван, но только к рассвету ему удалось забыться коротким, тя¬желым сном. Во сне к нему пришел пленный студент. Он насмешливо посмотрел на него и подчеркнуто веж¬ливо сказал: «И что вы до сих пор раздумываете? Правда-то на нашей стороне. Вожди приходят и уходят, а народы остаются». – И, прогрохотав колодками, он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.
Ридлинг, вздрогнув, проснулся. В комнате было темно и тихо.
– Фу ты! – пробормотал он, осознав, что это был только сон.
Дверь барака внезапно распахнулась. Вошли сухопарый шеф ревира, фельдфебель Кауфман и пучеглазый унтер-офицер Бергер.
– Aufstehen! – заорал Бергер.
Те, кто в силах был как-то передвигаться, поднялся.
– Где есть чельовек, который кофориль с генераль?
В бараке воцарилась тишина.
– Не признавайт? Кто есть дневальный?
– Я! – Из темного угла выступил солдат в шинели с поднятым воротником.
– Который чельовек кофориль с генераль?
– А я и не заметил, кто с ним говорил, – ответил дневальный, отводя глаза.
В ревире рядом с Сергеем находился и тамбовец Тимофей. Судьба снова свела их: Тимофей заболел тифом. Снова встретившись, они стали держаться вместе. В то время как дневальный отвечал на вопросы унтера, Сергей спал. Тимофей незаметно прикрыл его лицо полой шинели.
– Сейчас мы найдем, – зашипел фельдфебель, подходя к нарам и всматриваясь в лица заключенных.
– Aufstehen! – заорал он.
Сергей, вздрогнув, проснулся. Он медленно встал, пошатываясь.
– Funf und zwanzig! – заорал фельдфебель.
Мертвенно-бледное лицо Сергея стало пепельно-серым, но ни один мускул не дрогнул.
– Передайте сейчас же полицаю, – сказал по-немецки фельдфебель Бергеру.
– Jawol! – рассеянно взглянув на Сергея, козырнул унтер-офицер.
– Выпороть сейчас же! – процедил уходя фельдфебель. Вслед за ним вышел из барака и унтер. Не прошло и минуты, как дверь распахнулась и вошел санитар.
-– Сергей Суров, на осмотр к доктору! – крикнул он.
– Иди и не возвращайся, – шепнул Сергею тамбовец.
Сергей быстро надел шинель и вылетел из барака.
Через пять минут возвратился унтер в сопровождении полицая Мишки Пучка, маленького, круглоли¬цего, в синем мундире вильгельмовских времен, стянутом русским офицерским ремнем. Должность полицая никак не шла ему. Лицо у него было добродушное, веселое, улыбчивое, в глазах всегда мелькали искор-ки-смешинки.
На правой руке на ремешке у Мишки болталась плеть.
– Который тут генеральский крестник? Выходи!
Все молчали. Унтер подошел к нарам Сергея, но там было пусто. Рядом, слегка посапывая, лежал Тимофей. Унтер не обратил особого внимания на лицо Сергея, но место, где тот лежал, приблизительно помнил.
– А, перелег, свинья, – пробормотал он. – Aufstehen! – заорал он на Тимофея.
Тимофей поднялся.
– Комм, – указал на скамейку унтер.
– За что это он тебя благословил? – спросил Мишка.
– Я и сам не знаю, — глухо пробормотал Тимофей. – Наверно, физика не пондравилась!
– Снимай штаны и ложись на скамейку!
– Охо-хо, на старости-то лет привелось, – простонал Тимофей, снимая штаны.
– Anfangen! Schnell! Schnell! (с нем. Начинай! Быстро! Быстро!) – торопил сзади пучеглазый унтер.
– Мишка взмахнул плетью и резко ударил. Тело Тимофея конвульсивно дернулось.
– 1, 2, 3, 4 , – считал унтер.
Мишка делал вид, что плетку опускает с силой, на самом деле он опускал ее лишь сверху. Когда плетка почти прикасалась к телу, он сдерживал ее, чтобы смягчить удар.
Унтер, закурив сигарету, продолжал считать. Сзади тихо открылась дверь барака: возвратился фельдфебель. Лежавшие на нарах пленные делали Мишке едва заметные знаки, но он, увлекшись искусством хитрого сечения, ничего не замечал.
– 23, 24, 25, – закончил унтер и повернулся к двери, чтобы уйти.
– Verflueckte! Schweine! (с нем. Проклятые свиньи!) Разве так бьют! – заорал фельдфебель на Мишку. – А ну-ка, дай плетку! Я тебя сейчас научу, как порют в Великой Германии! Ложись сам!
– Герр фельдфебель, – умоляюще взвыл Мишка. – Простите ради Бога! Я из доходяг, у меня нет силы бить по-другому!
– Молчать, – заорал фельдфебель. – Ложись!
Покорно спуская штаны, полицай Мишка поплелся к скамейке, с которой Тимофея как ветром сдуло.
Забившись в свой угол, он притаился, опасаясь, что его снова положат на скамью.
Фельдфебель снял с себя шинель, бросил ее на руку унтеру и по локоть засучил рукава мундира. Удар плетки со свистом рассек воздух, и когда плетка при-коснулась к телу, он слегка подернул ее на себя. Брыз¬нула кровь, и сразу же вздулась багровая полоса.
– Вот так надо пороть, – прохрипел он. – 1, 2, 3, 4, с бешенством, взмахивая плеткой и опуская ее, считал удары фельдфебель. – 25, – хрипло закончил он и вытер рукавом мундира пот, выступивший на лбу.
Мишка со стоном поднялся и дрожащими руками стал натягивать штаны. Часть его тела, предназначенная для сидения, превратилась в кровавое месиво. С клочьев содранной кожи стекала кровь.
– В следующий раз будешь знать, как надо пороть, – бросая под ноги Мишке его плетку, злобно сказал фельдфебель и вышел, с силой хлопнув дверью.
Через полчаса, когда Сергей возвратился от доктора, Тимофей, ворочаясь с бока на бок на койке, буркнул ему сквозь зубы:
– Вернулся, философ!
– А что?
– А что? Ничего! – ответил Тимофей и отвернулся лицом к стене.
– Он тут за тебя порку принял, ты его не тревожь, пусть человек в себя придет, — ответил за него сосед с другой стороны, бывший моряк Федор.
— Это кто же тебя просил? — гневно накинулся на Тимофея Сергей.
— На войне как на войне. Сам погибай, а товарища выручай, — добавил улыбаясь Федор.
www.world-war.ru/vozhdi-prixodyat-i-uxodyat-a-narody-ostayutsya/
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
