Отправлено: 24.06.08 10:50. Заголовок: Алеша. Автор Егор.
Алеша. Автор Егор.
1917 год стал в жизни одиннадцатилетнего гимназиста Алеши Белобородова роковым. Рухнуло ВСЕ. 28 сентября у него умерла мама. Последние два месяца она сильно болела, но... это оказалось так неожиданно... и страшно... Кругом бушевала революция, рушилась страна, текли реки крови... Но разве все это было сопоставимо с ЕГО горем!
Отец Алеши, подполковник в отставке Владимир Михайлович Белобородов, старался как только можно поддерживать сына, но что он мог, когда и сам был совершенно убит обрушившимся на них горем. Осень, зима и половина весны прошли, как в тумане. Алеша и Владимир Михайлович старались держаться, не падать духом и сохранять привычный образ жизни, но с каждым днем это становилось все труднее и труднее. Жизнь кругом менялась, и никому не было дела до их личного горя. После того, как зимой нескольких старых друзей Владимира Михайловича арестовали, он редко стал выходил из дому, проводя почти все время в своем кабинете и разбирая там какие-то бумаги.
Алеша продолжал учиться в гимназии, но с каждым днем он тоже все больше и больше видел и понимал, как изменяется и рушится вся их привычная жизнь. Пустые прилавки магазинов, злые лица людей, грязь на улицах и матерная пьяная ругань солдат с ружьями и красными повязками на рукаве...
А в конце апреля 1918 года Алеша и Владимир Михайлович, недолго посовещавшись, собрали самое необходимое и дорогое, что у них было (это оказались в основном старые семейные фотоальбомы и любимые книги) в два небольших чемодана и отправились на вокзал, откуда уходили поезда на юг. Несмотря на свои только недавно исполнившиеся двенадцать лет, Алеша уже многое знал и понимал из того, что происходило вокруг. И что значат для его отца слова "Долг, Честь, Родина", он тоже понимал правильно. Тем более оказалось, что его отец когда-то служил вместе с Антоном Ивановичем. Тем самым Антоном Ивановичем Деникиным, который был сейчас там - на юге...
Вокзал, поезд, дорога... Тысячи людей... Медленно ползущие без всякого расписания переполненные поезда... Отсутствие какого-либо порядка... Крики... Слезы... Красные флаги... Пьяные, озлобленные "революционные" солдаты и матросы, постоянно проверяющие документы... Хорошо, что Владимир Михайлович позаботился о них заранее. Правда были в этих документах совсем другие фамилии, да и у Владимира Михайловича там было написано, что он не бывший подполковник, а учитель истории... Но Алеша все это понимал тоже. До города Н-ска добрались за неделю. И до намеченной конечной точки путешествия было уже совсем близко, но продвигаться дальше становилось все труднее и труднее, и к тому же у Владимира Михайловича оказалась назначенная тут с кем-то какая-то важная встреча. Поэтому было решено задержаться в городе на несколько дней, сняв дешевый номер в маленькой гостинице около рынка.
Наверное у каждого человека бывают в жизни моменты, которые врезаются в память навсегда... на всю оставшуюся жизнь... Тот вечер Алеша запомнил до мельчайших подробностей. Легкую вечернею прохладу... усталый взгляд отца и все то, что тот ему говорил... Алеша не плакал тогда, хотя слезы навернулись на глаза и ком подступил к горлу. Он вообще почти никогда не плакал. Даже тогда, когда умерла мама... Он умел терпеть и сдерживать слезы, как бы плохо ему не было. К этому он сам себя приучил еще с самого раннего детства. Вначале наслушавшись (когда еще сам не умел читать), а потом начитавшись всяких приключенческих книг, Алеша решил быть таким же "сильным и отважным", как и герои этих книг. А эти герои ведь никогда не плакали... Тихий и очень домашний, обожающий читать, он вообще многому учился в жизни именно из книг... и был очень плохо приспособлен к реальной жизни...
Первые слова отца так потрясли его, что все остальное, что тот говорил потом, Алеша воспринимал уже как во сне и только кивал головой, со всем соглашаясь.
Конечно же Алеша понимал, что дальнейшая дорога опасна и что там, куда они стремились, место отца будет в строю, а не рядом с ним... И что то, что отец сегодня встретил на базаре своего бывшего денщика Афанасия - это действительно большая удача...
Алеша делал вид, что внимательно слушает, но почти ничего не слышал, погруженный в свои горькие переживания. Он не слышал, как отец долго рассказывал, каким хорошим солдатом был Афанасий: храбрым (недаром Георгия на груди носил), сообразительным, способным найти выход казалось бы из самой безвыходной ситуации... И надежным. А еще о том, как они вдвоем раненные чуть было в плен не попали и как выбирались под пулями к своим...
Разумом он понимал решение отца отправить его в это беспокойное и опасное время на глухой хутор, где жил с семьей его бывший денщик Афанасий. Но сердце мальчика разрывалось от навалившейся на него тоски и печали. "За что!? Почему!? Я не хочу!!!" - отстукивало оно с каждым ударом. Он помнил, как было тяжело, когда отец впервые надолго покинул их в 1914... Как они переживали и волновались, с нетерпением ожидая каждое его письмо... Но тогда рядом с ним была мама... А когда не стало мамы... рядом был отец... А сейчас... он должен был остаться ОДИН!
Всю ночь Алеша почти не спал, а рядом на кровати сидел как-то сразу постаревший его отец и что-то рассказывал, пытаясь хоть как-то отвлечь сына от мыслей об предстоящей разлуке.
А рано утром во двор гостиницы въехала телега... Афанасий оказался рослым широкоплечим мужчиной лет сорока. При ходьбе он сильно хромал, опираясь на толстую деревянную палку, и Алеша заметил, что при этом его правая нога почти не сгибается. Владимир Михайлович представил их друг другу и тут же предупредил Алешу: - Алеша, ты уже взрослый и понимаешь... всякие люди могут заинтересоваться, кто ты и откуда... Так что... при посторонних зови Афанасия "папой" или, как тут больше принято, "тятей"... Ну, а так - можешь дядей Афанасием. Он же тебя будет просто по имени... Договорились?
Загрузив в телегу свой чемодан с книгами, Алеша уже собрался поставить туда же и старый походный саквояж со своим небольшим запасом одежды и сменного белья, когда отец остановил его: - Это не надо. В деревнях такое не носят. Афанасий вчера купил тебе другую одежду. И когда доедите, ты свою гимназическую форму тоже снимешь там и спрячешь, а пока вот накинь это сверху... - и отец протянул ему старое залатанное серое пальто.
Они обнялись и стояли так очень долго. Слезы опять навернулись на глаза... и все вокруг наполнилось какой-то не настоящей тишиной. А потом Алеша, как будто бы от куда-то издалека услышал, как отец говорит ему о том, что заберет его с хутора, как только это будет возможно. Но сквозь это обещание Алеша услышал и понял другое... Что если отец не вернется, семья Афанасия станет его семьей навсегда. "Ты же понимаешь, Алешенька, на войне всякое может быть... И если что... Слушайся Афанасия..."
Телега медленно ползла по пыльной проселочной дороге. Вчерашний день, такой долгий и грустный, закончился ночевкой на лесной поляне около костра. Только там у костра Алеша немного отошел от свалившегося на него горя и разговорился с Афанасием. Афанасий оказался очень рассудительным и умным мужиком (совсем не таким, как представлялись Алеше крестьяне). За этим вечерним разговором мальчик неожиданно узнал много того, чего он никогда не слышал о своем отце. О том, каким тот был храбрым, справедливым, чутким к нуждам простых солдат... Вернее он, конечно, знал, что его отец ТАКОЙ, но слушая о нем от абсолютно незнакомого человека, он как бы заново открывал его для себя.
От Афанасия он узнал, как любили его отца солдаты. И как однажды, когда германцы пошли неожиданно в атаку, его отец (сам раненный) вытащил его (Афанасия) с перебитой ногой из-под обстрела и тащил на себе до самых окоп. И еще многое-многое другое...
На следующий день они уже не молчали всю дорогу и Алеша уже почти без смущения произносил "дядя Афанасий". И когда к середине второго дня телега въехала во двор небольшого хутора, жизнь уже не казалась ему такой "законченной, ужасной и серой". Нет, конечно же, грусть не оставила его совсем. Просто пришло понимание, что это еще не конец жизни, что не все так ужасно и плохо, и что... даст Бог, все еще будет хорошо...
Хутор встретил их радостным лаем огромного лохматого пса. Первым делом Афанасий стал знакомить Алешу со своей большой семьей. Елизавета Матвеевна (жена Афанасия) не очень понравилась Алеше. То ли потому, что она ни разу не улыбнулась, а только сухо глядела на него, пока Афанасий ей что-то тихо объяснял, то ли потому, что он (Алеша) вдруг представил, что при посторонних ему придется назвать ее "мамой", то ли еще что... Но в любом случаи эта высокая, крупная женщина с хмурым лицом сразу же вызвала у мальчика чувство какой-то неприязни...
На руках у нее сидел и все время хныкал маленький мальчик лет четырех, одетый в одну только рубашку. Это оказался самый младший из детей Афанасия - Миколка.
Потом, чуть позже, Алешу познакомили и с остальными детьми (когда они прибежали с речки). Самым старшим из них был Митя. Ему было уже пятнадцать лет. Высокий и широкоплечий, он был очень похож на отца. Алеше он понравился. Открытое лицо и... Он был чем-то похож на пятнадцатилетнего капитана в одной из самых любимых Алешиных книг (Алеша представлял себе этого героя именно таким).
Еще одним сыном Афанасия был десятилетний Гаврилка. Маленький, худющий, лохматый и весь какой-то... очень подвижный... Афанасий даже сам сказал, когда знакомил их, что мол "у этого чертенка вечно шило в заднице"... Алеша как-то не очень обратил на него внимание, потому что... в этот момент во двор вышла дочь Афанасия - Алеся. Похоже, она была ровесницей Алеши... Не то чтобы красавица... Длинные русые волосы, курносый нос, редкие веснушки на лице... Но было в ней что-то... Алеша почему-то сразу засмущался. И тут же сам себя обругал в душе. Вообще, последнее время с ним происходило что-то непонятное... Стали появляться какие-то "дурные" мысли, сниться "странные" сны... да и всякое "другое"... В гимназии, правда, некоторые мальчики говорили кое-что об этом... Но это было так... "мерзко" и "невероятно"... Разве с ним, с Алешей, могло быть ТАКОЕ...
Спать легли в этот день поздно... Пока показывали все, обустраивались, разговаривали... Афанасий строго предупредил детей (даже четырехлетнего Миколку), что и как надо говорить про Алешу в случае чего всем чужим (мол брат двоюродный, сирота, а они - Афанасий и Елизавета, теперь ему за родителей)... Спать Алешу положили в комнате, где стоял широченный топчан. На нем же рядом спали и Митя с Гаврилкой.
В большой комнате тускло горела керосинка, а за столом, заставленным пустыми мисками после ужина, опустив голову сидел Афанасий. Напротив него сидела Елизавета Матвеевна и нервно перебирала руками край платка.
- ...пожалел... А о наших-то ты хоть подумал? Вон в Михайловке... эти, которые в кожанках... как их там... ВЧК что ли... в одном доме переодетого офицера нашли... Так всех, кто там был... Кого постреляли, кого шашками порубали... Бабы сказывали, даже малых деток не пожалели... - Да здесь-то в глуши они откуда возьмутся... эти ВЧК... Да и не мог я, Лизавета, иначе. Не мог. Он ведь... Владимир Михайлович... Это такой человек... Ну и что ж, что из дворян... - Ты это тем объяснишь, коль заявятся? Им-то все одинаково...
Елизавета Матвеевна поднесла платок к глазам и всхлипнула. - Да что ж ты убиваешь так раньше времени... Не пропадем. Хлопцев и Алесю на случай чего я предупредил,.. чужих тут не бывает, да и переодели его во все наше... Кто ж когда догадается... - Переодели... Ох, Афанасий... Глаза-то ты разуй... Ты хоть как его не одень, а по лицу-то сразу видать, что из благородных...
Афанасий задумался. "А ведь и правда... Права Елизавета Матвеевна... Ох, права... Хоть и переодели хлопчика, а "породу" то не скрыть... Это как на корову седло - с конем все равно не спутаешь (прости, Господи, за сравнение)... Другой он... Переодели...
Даже тут "комедия", да и только вышла... Ишь, как засмущался... "Вы отвернитесь, пожалуйста, дядя Афанасий"... Это надо же! А как понять все не мог и переспрашивал - почему это под штанами подштанники не нужны... Или как это все дети тут летом босиком бегают... А мыться... Баньку затопил... с дороги чтобы... А он ни в какую... Один это закрылся потом и в корыте сам уже плескался... Чудной... Меня что ль или пацанов засмущался... Понятно бы еще баб... Так ведь не было их там... Может это у них в городах так принято?... Да... Это ладно... Но права Лизавета Батьковна... Ох, права... По лицу у него все видно... С хлопцами рядом стал... И одежка вроде одинакова... А сразу видно кто он... Хоть бы еще волосов побольше, да разлохматить чуток... Так нет... даже тут волосик к волосику... Да... не подумал ты об этом, Афанасий Гаврилович... Не подумал..."
Первая неделя жизни Алеши на хуторе подходила к концу. Самым тяжелым испытанием для него в эти первые дни оказался непривычный уклад крестьянской жизни и ее быт. Прожив всю свою жизнь в городе, он впервые столкнулся со многими вещами, которые тут были в порядке вещей. Один деревянный туалет во дворе (или, как тут говорили, "нужник") чего только стоил. А одежда... И под ней никакого исподнего... А спать в одной кровати (или как это называлось тут... "топчане") с другими детьми... Да еще... почти голым... без штанов, в одной рубашке. А кушать без вилки и ножа, а только ложкой... И многое-многое другое... Но эти люди приютили Алешу, и интуитивно он понимал, что должен быть благодарен им. Тем более он видел, как они хорошо и доброжелательно относятся к нему. Даже Елизавета Матвеевна теперь не казалась ему такой сухой и неприятной.
Каждый день Афанасий и Митя (Митрий - как его звал обычно отец) рано утром уезжали на телеге в поле, а возвращались только ближе к вечеру уставшие и голодные. Днем к ним на поле ходила Алеся и носила в узелке еду. Елизавета Матвеевна хлопотала по дому или работала в огороде. Часто в этом ей помогал Гаврик, хотя судя по раздававшимся после этого крикам, пользы там от него было немного. Тут же всегда рядом крутился и вечно голопопый и чумазый Миколка.
В первые дни Митя и Гаврилка ходили вместе с Алешей и показывали все вокруг: луг, ближний лес, речку... При этом Митя явно смущался Алеши и смешно обращался к нему на "вы". Алеша тоже робел немного перед этим "взрослым" и сильным парнем... Но на третий день эта взаимная робость исчезла, и Алеша уже жалел только о том, что Митя все время занят по хозяйству и они не могут проводить вместе больше времени. Гаврилка же никаких "стеснений" вообще не испытывал, и было похоже, что больше всех на хуторе был рад появлению Алеши, сочтя его сразу же за своего нового друга. Поэтому он все время крутился рядом и больше всех старался помочь Алеше освоиться с "непривычной" жизнью. А вот с Алесей сразу же получилось как-то "сложно". Она, как и Митя, смущалась и "робела" при Алеше, а он сразу начинал краснеть, как рак. Особенно это получалось неловко, когда приходилось сталкиваться нос к носу у "нужника"... В первый раз она обратилась к нему очень тихо и назвав его при этом "барин". А он, покраснев, так же тихо стал говорить ей, что он "никакой не барин", при этом обращаясь к ней на "вы". На следующий день Алеся заменила "барина" на имя и отчество "Алексей Владимирович"... Алеша смутился еще больше, но что делать - не знал. Он пару раз хотел сказать, что можно просто по имени, но тут же смущался и просто бормотал что-то невнятное в ответ.
После первых дней, когда Митя и Гаврилка ему все показали, Алеша стал каждый день сам ходить на речку (она была совсем недалеко), беря с собой какую-нибудь книгу. "Ты только в воду сам не лазь... от греха подальше... Там течение... ого какое..." - предупредил его сразу Афанасий. Днем Алеша возвращался ненадолго на хутор и Елизавета Матвеевна кормила его, Гаврилку и Миколку (Алеся обычно в это время была в поле с отцом и Митей). Потом он опять брел на берег, где в тени большой ивы у него теперь появилось свое любимое место.
Так прошла неделя.
В воскресенье в поле никто не поехал. Воскресенье - есть воскресенье. Церковь, правда, что была в Михайловке, новая власть закрыла. Да разве это главное...
После завтрака Алеша, Митя и Гаврик (последние двое взяв с собой удочки) пошли на речку. Афанасий, не умевший так просто "отдыхать", занялся завалившимся около огорода забором. Так незаметно пролетело часа три. Солнце стало припекать, и Афанасий решил прерваться и сходить пока в лес заготовить еще жердей для забора. Выйдя к берегу реки, он увидел своих сыновей и Алешу. Он стоял чуть в вдалеке от них со стороны кустарника, и они его не видели. Митя и Гаврик, судя по всему, уже давно плескались в воде. Раздевшись догола, они плавали на перегонки, потом выскакивали на мостки и с криком опять прыгали в воду. Алеша сидел на берегу и, было похоже, с завистью смотрел на них. Но вот он тоже, кажется, не выдержал... Встал...
"Ну надо же!" - усмехнулся Афанасий.
Алеша зашел за кусты и, осторожно оглядываясь вокруг, стал раздеваться. Потом стал так же осторожно, прикрываясь ладошками спереди, пробираться по кустам туда, где они подходили к самой воде... И уже оттуда быстро кинулся в воду...
Время близилось к обеду. Афанасий разогнул спину и увидел входящих во двор Алешу и Митю. - А где Гаврилка?
Отправлено: 24.06.08 10:51. Заголовок: - Рубаху на берегу забыл. Сейчас
- Рубаху на берегу забыл. Сейчас прибежит, - ответил Митя. Не успели еще мальчики войти в дом, как во двор влетел с вытаращенными глазами Гаврилка. - Там!... - закричал он, задыхаясь. - Там!... - Что там? - тут же подскочил к нему Афанасий. Услышав крик, из хаты выбежали Елизавета Матвеевна с Миколкой за руку и Алеся. - Там... Вдоль старого леса... Отряд... На конях... В кожанках... В одно мгновение все оборвалось внутри Афанасия... Дорога вдоль старого леса вела только сюда - на хутор. Она была видна через реку и шла к небольшому шаткому мосту... И это значило, что через десять-пятнадцать минут... отряд будет здесь. Глазами, полными тоски, Афанасий посмотрел на Алешу... Да какой же он "свой" - местный... Бледный, весь такой... аккуратный (ну надо же! - даже после купания волосы порасчесывал), и... это лицо... и взгляд... Да разве кто когда поверит, что он из крестьянских! И тут же пронеслось в голове слово "Михайловка". И как огнем обожгло... "А ведь правду порассказывали тогда бабы. Мужики на покосе еще и не то сказывали..." - вспомнил Афанасий. Разные люди, оказавшись в критической ситуации, по-разному реагируют на нее. Кто-то чуть в обморок не падает, кто-то в истерике начинает биться, кто-то вообще, как ни живой становиться, а кто-то... Была у Афанасия одна черта, которая и на фронте ему не раз жизнь спасала - в самой безвыходной и тяжелой ситуации он не паниковал, а искал и находил выходы из нее. Вот и сейчас он начал быстро думать и искать выход. Тем более, что сейчас это был вопрос о жизни или смерти не только его самого, но и всей его семьи. Гаврилка замолчал и только продолжал тяжело дышать. Все во дворе замерли и смотрели на Афанасия. Только маленький Миколка, оставшись на мгновение без присмотра матери, тут же сел на землю и, подобрав с нее что-то, потянул себе в рот. Увидев это, Елизавета Матвеевна "очнулась" и, схватив сына за руку, резко подняла его с земли и стала звонко шлепать рукой по попе. - Сколько раз говорила "нельзя"!? Говорила...?! Говорила...?! Получи... получи... Двор наполнился слезным воем малыша. И хотя Елизавета Матвеевна, шлепнув его с десяток раз, уже остановилась, Миколка продолжал выть, а лицо его стало мокрым и красным от слез. Глаза Афанасия блеснули. Это был... выход... А значит... может и... спасение... Мысли в его голове стали быстро "скакать", "спорить друг с другом" и "выстраиваться" в четкую линию... "Да!... Нет... Как же я могу... Спрятать... Было бы время, спрятал бы в лесу - ни одна собака бы не нашла... А сейчас... поздно... Не успеть... Найдут... Эти сразу же найдут... А про Михайловку бабы не врали... А это... Да как же я его... Нет, что другое надо придумать... Поздно думать!... Решаться надо... Время-то, время... Минут десять еще есть... Может чуток больше... И то успеть бы... А как ему объяснить-то... Он парень смышленый - понял бы... Ох, не успеть... Да и... какой из него артист... А они... это... если обман учуют... Нет, со смертью играть... тут все только по-настоящему должно быть... Ох ты ж, Боже мой... Как же я его буду-то... это... Прости меня, Боженька, за грех-то этот..." - А ну кончай выть! - неожиданно гаркнул ни своим голосом Афанасий. - Митрий! Гаврилка! А ну лавку из сарая сюда! Живо! Лизовета! Неси пару рушников подлинней... - Тять... - попытался что-то спросить Митя. - Живо, я сказал! - тут же криком оборвал его Афанасий. Через несколько секунд Алеша одиноко стоял посреди двора и растерянно хлопал глазами, не понимая смысла всеобщей суеты. Еще через полминуты посередине двора оказалась широкая низкая скамья, а из дома вышла Елизавета Матвеевна с белыми рушниками в руках. - Гаврилка! Живо сюда ведро с розгами! Бегом! Гаврилка испуганно глянул на отца, сорвался с места и исчез в сарае. Афанасий на мгновение задумался, как бы собираясь с мыслями, потом перекрестился, тряхнул головой и повернулся к Алеше. - Так значит. Говорил я, чтоб без разрешения в реку ни ногой, или нет? Говорил. А ты не послушался, да и полез сегодня. ("Что я говорю! Вот же глупость-то... Ну скупнулся малец... Ох... Да говорить-то что-то надо... Прости меня, Лексей Батькович... Для твоего ж блага грех на душу принимаю...") А у нас... строго... И за всякое непослушание и балование... это... Вот. Так что, Лексей... а ну давай ложись вон тама на живот. Открыв от удивления рот и ничего абсолютно не поняв, Алеша растерянно смотрел на Афанасия, который в одно мгновение стал вдруг совершенно другим и незнакомым. - Тятя, ты чего...? Мы же... - начал что-то говорить не менее потрясенный происходящим Митя. Афанасий обвел всех мрачным взглядом. Затем твердо и вдруг абсолютно спокойно сказал: - Жить хотите? Делайте все, что я сейчас скажу, и молчите... Эта твердость в голосе и спокойствие показались еще страшнее, чем крик... И в то же время... кажется они его поняли... Все, кроме Алеши. Алеша не слышал этого. Он был так потрясен внезапно изменившимся Афанасием, что не слышал вообще ничего вокруг. Афанасий опять посмотрел на Алешу. "Совсем перепугался малец. Ох ты ж... А может так и лучше, что не понимает пока что к чему..." - Ну что застыл!? Быстро давай на лавку! Не понимаешь что ль по-хорошему? Ну так я и подсобить могу. Сильно хромая, Афанасий сделал три быстрых шага к мальчику и, выронив на землю свою палку, тут же, как пушинку, подхватил Алешу и понес его к скамье, на ходу расстегивая ему штаны. Алеша опять не успел ничего понять, как вдруг оказался лежащим на животе на чем-то очень твердом и жестком. Сердце его начало сильно стучать. "Зачем это!? Что происходит!?" - Митрий! Вяжи рушником! И руки тоже. Быстрее давай!... А ноги будешь держать сам. "Да что же это!? Почему меня привязывают!? Руки... Не надо руки! Да что же это такое...?!" Алеша лежал лицом вниз. Митя ловко привязал его к скамье под мышки и за шею длинным рушником, а другим смотал вместе обе его руки, вытянув их вперед. Затем быстро обошел скамейку и крепко взял руками его ноги у щиколоток. Афанасий еще раз окинул взглядом всех, потом нагнулся и резко сдернул вниз, почти до самых колен, Алешины штаны, а затем задрал вверх его рубаху. "А белый-то какой...! Боже ж ты мой! Он же, наверное, ни разу-то и не поротый..." "НЕТ!!! Там же Алеся-я... Не-е... на-адо-о-о...!" Волна стыда и отчаянья накрыла Алешу с головой. Он не понимал, за что его подвергли этому ужасному унижению. Его взяли... связали и насильно раздели... перед девочкой... (об Елизавете Матвеевне он даже не вспомнил в эту секунду... Но Алеся!) За что!? Он уже открыл рот, чтобы сказать: "Дядя Афанасий, что вы делаете? Прекратите, пожалуйста. Не надо", когда резкая невыносимая боль полосой пролегла по его обнаженной попе. Дыхание сорвалось, но еще до того, как изо рта вырвался пронзительный крик, вторая такая же вспышка обожгла его снова. Алеша закричал. Вернее, скорее завизжал от невыносимой боли. Такой боли он не испытывал никогда еще в жизни. Вспышки следовали одна за другой. Боль захватила и овладела им полностью. Через несколько мгновений он уже не мог думать ни о чем другом кроме БОЛИ. Но в какой-то момент сквозь боль в его голове вдруг возникло и понимание того, что происходит. ЕГО ПОРОЛИ! Конечно же он слышал в гимназии и от учителей, и от друзей об этом "варварском и унизительном" наказании в еще недалеком прошлом. Лет десять назад такое бывало даже в гимназиях! И еще ходили слухи, что некоторых его друзей так наказывают дома. Но в такую "чепуху" он, конечно же, не верил. Тут, в этом глухом лесу, такие "ужасные обычаи", наверное, существовали и до сих пор. И, наверное, он нарушил какой-то местный закон... раз его решили так наказать... Но он же не знал! Надо объяснить это дяде Афанасию... Но язык не слушался его, и изо рта вылетали только новые и новые крики. Затем, в какой-то последующий момент Алеша вдруг вспомнил, что во время таких наказаний надо молчать и терпеть боль... Несомненно он читал где-то об этом... Он собрал все свою волю и, крепко сжав ладони в кулаки, очередную розгу встретил молча. А затем и еще... и еще... и еще одну... Афанасий порол быстро, но не очень сильно. Попа Алеши, бывшая еще пару минут назад абсолютно белой, быстро покрылась красными полосками, а затем, когда они слились, стала напоминать два спелых помидора. Не менее красным было теперь и заплаканное лицо мальчика. Афанасий, продолжая равномерно опускать розгу за розгой, чуть заметно улыбнулся - кажется его затея удалась. Но неожиданно Алеша замолк и стал молча принимать каждую последующую розгу. Афанасий стал опускать розгу чуть сильнее, но мальчик упорно продолжал молчать и только глухо мычал после каждого раза. "Что ж ты делаешь-то, глупый... Терпишь-то зачем... - простонал про себя Афанасий. - Кричи, милый, кричи во всю глотку! Реви, визжи... Очень тебя прошу." Видя, что мальчик продолжает упорно молчать, Афанасий тяжело вздохнул, а затем резко и сильно опустил розгу с оттяжкой на себя, и не на попу, а чуть ниже. Так Афанасий порол только взрослого Митю, да и то только за "особые" дела. Красная кровавая полоса тут же пролегла и вспухла по самому верху Алешиных ног. Алеша взвыл не своим голосом и забился так, что Митя с трудом сумел удержать его ноги. Краем глаза Афанасий увидел, как из леса показались всадники и направились к хутору. Он оценивающе посмотрел на попу Алеши и покачал головой. "Потерпи, милый, еще. Потерпи... Самое больное сейчас будет... Ну ты уж извини... пожалуйста..." Взяв из ведра свежую розгу, Афанасий вытер левой рукой со лба пот и затем, как и в предыдущий раз, резко опустил розгу на попу мальчика. А затем опять и опять. Тонкие кровавые полосы одна за другой стали вспухать на красной попе Алеши, а сам он казалось вот-вот захлебнется от крика, визга и воя. Алеша потерял ощущение реальности вокруг. Нескончаемая боль захватила все его тело. Отдельные вспышки слились воедино. А голос его уже охрип от крика. Потом он вдруг почувствовал, что этих страшных вспышек больше нет. Была просто одна ноющая во всем теле боль. Крик из его рта сам перешел в жалобные протяжные завывания, перемешанные со всхлипываниями. Где-то рядом и в то же время как будто издалека, он слышал голоса людей и даже иногда разбирал отдельные слова и обрывки фраз: - ...да какие чужие тут... ищите... нам нечего прятать... от рук совсем отбился, оголец... у вас свои дела, а у меня вона сколько еще работы стоит... трое еще не пороты... конечно правильно... ну понятное дело... революция... я ж понимаю... Алеша не видел, как по двору ходили чужие хмурые небритые мужчины в кожанках, заходили в дом, в сарай и даже лазили в погреб, откуда выволокли огромную бутыль самогона и большой шмат сала, сказав, что это им нужно для нужд молодой Советской Республики. Не слышал он и тех грубых шуток, которые отпускали они в его адрес, проходя мимо иссеченной в кровь попы. Он чувствовал только, как кто-то все время гладит его по голове и что-то шепчет в ухо. Алеша не видел, что это был Митя, пытающийся хоть чуть-чуть успокоить его и в то же время готовый в любой момент зажать ему рот, если он попытается что-то сказать. Время пролетело для Алеши незаметно. Он уже совсем было отошел и перестал даже всхлипывать, когда услышал: - Нам еще в Михайловку заехать надо... Ну бывай, Афанасий. Не будем тебе мешать. Можешь продолжать... И еще услышал совсем рядом и очень тихо: - Тятя, не надо его... Давай я лучше лягу... - Нельзя, Митрий... Нельзя его подымать сейчас... Ишь стоят, смотрят... На какое-то мгновение Алеша услышал уже до боли знакомый свист, и жгучая боль опять чуть ли не перерезала его пополам... Он завизжал, не в силах вообще ничего больше терпеть. А вспышки боли стали опять нахлестываться одна за другой. Как только последний всадник скрылся за поворотом, Афанасий резко отбросил измочаленную розгу в сторону. - Воды холодной! Живо! Лизавета! Полотенце чистое неси. Потерпи, милый, потерпи... Сейчас легче станет... Да что ж ты там возишься столько... Развязал? Подхватив мальчика на руки, Афанасий осторожно занес его в дом.
Алеша пришел в себя только на следующее утро. Он не помнил, как Афанасий долго обмывал холодной водой его попу и бедра, густо покрытые кровоточащими полосами... Как его уговаривали, а потом просто насильно влили в рот какую-то успокаивающую травяную настойку... Как всю ночь около него по очереди дежурили Митя и Гаврилка, постоянно меняя смоченное чем-то холодным полотенце на его попе... Алеша проснулся потому, что ему захотелось в туалет... Все тело болело и вставать совсем не хотелось, но очень надо было... От одной мысли, что придется одевать штаны, сразу стало плохо. Сидящий рядом с ним Гаврилка, словно прочел его мысли: - Ты так иди. Я сейчас сбегаю и скажу, чтобы мамка и Алеся не вылазили... Не бойся... Чуть пошатываясь, Алеша встал и медленно побрел к деревянному домику около огорода. Свежий утренний ветер приятно обувал его попу, прикрытую рубашкой, из-под которой были видны только тонкие ноги с темными красными полосами наверху. Завтрак ему принес Афанасий. Шуганув из комнаты сыновей, он сел рядом, с болью в глазах посмотрел на лежащего на животе Алешу и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда Алеша вдруг повернул к нему лицо и тихо спросил: - Дядя Афанасий, за что вы меня побили розгами? - Розгами не бьют, Алеша, а секут... Афанасий замолчал на секунду, а потом заговорил... долго и не останавливаясь. Он рассказал Алеше подробно про Михайловку и про то, что им грозило. Про то, что Алеша совсем не похож на крестьянского сына, и про то, как в ту ужасную минуту, когда они были все на волоске от смерти, он вдруг сообразил: ПОД РОЗГАМИ ЛИЦА У ВСЕХ МАЛЬЧИКОВ ОДИНАКОВЫЕ... что у дворян, что у крестьян... Рассказал и про то, как тяжело ему было на такое решиться, как сердце его разрывалось от жалости с каждой опущенной вниз розгой... И что нельзя никак было делать это "понарошку", а надо было только "по-настоящему"... сильно. Иначе бы... Афанасий говорил сбивчиво, перескакивая то с одного, то на другое. Алеша слушал его молча и продолжал молчать, когда Афанасий закончил говорить и тоже замолчал. Афанасий тяжело вздохнул, встал и направился к двери. Потом остановился и тихо сказал: - Прости, если можешь, Христа ради... Виноват я перед тобой... Век себе этого не прощу... - и быстро вышел из комнаты. Алеша пролежал почти четыре дня, выходя из комнаты только в туалет. Митя и Гаврик старались как можно чаще бывать с ним рядом. А однажды, когда он был один, в комнату тихонько вошла Алеся с маленьким букетиком полевых цветов. Алеша, лежащий на животе и накрытый сверху тонким одеялом, тут же как-то сжался, быстро отодвинул лежащую перед носом открытую книгу и зарылся лицом в подушку. Алеся присела на самый краешек топчана, положила рядом с ним цветы и осторожно провела рукой по его волосам. - Они тебе нравятся? - неуверенно спросила она. Алеша оторвал от подушки лицо и увидел цветы. И тут же до него дошло... Она назвала его на "ты"! Так просто и... Это вдруг обрадовало его. Но в то же мгновение он вспомнил о том, что произошло пару дней назад. И он тут же опять упал краснеющим лицом в подушку и уже оттуда глухо сказал: - Это мужчины, вообще-то, должны дарить цветы дамам... - А когда мужчины ранены, тогда дамы им приносят цветы... Мне тятя сказал... Когда он в госпитале лежал, к ним часто знатные дамы приходили, кормили их и цветы часто приносили... - Так то к раненым... - А ты тоже... как раненый сейчас... Алеся замолчала, и только ее рука продолжала касаться Алешиных волос. Затем она наклонилась к нему и тихонько сказала: - Ты не думай... Я тогда почти ничего не видела... Я не смотрела... В землю уставилась и не смотрела... Алеся опять замолчала, а потом резко наклонила голову к самому Алешиному лицу и неловко коснулась влажными губами его щеки. Затем быстро вскочила и выбежала из комнаты.
Отправлено: 24.06.08 10:52. Заголовок: "Время лечит" и "все проходит" -
"Время лечит" и "все проходит" - вот пожалуй две самых великие человеческие мудрости... К концу недели Алеша уже ходил и разговаривал со всеми, хотя сказать, что все было так же, как и прежде - нельзя. И все же... Сам он больше всего в эти дни думал над тем, что сказал ему Афанасий. Он видел, как переживает тот. И он понял его! А когда понял... Афанасий рубил на дворе дрова, когда вдруг услышал какой-то шорох за спиной. Обернувшись, он увидел Алешу и опустил глаза. Все эти дни чувство вины перед этим мальчиком не покидало его ни на минуту. - Дядя Афанасий... Я... Я все понимаю и не обижаюсь... Вот ни на столечко... Тонкий мальчишеский голос, как холодный ручеек родниковой воды, пробежал по душе Афанасия и наполнил его такой... теплотой... Отбросив топор, он на какое-то мгновение замер, а затем резко шагнул к мальчику и сильно обнял его, прижимая к груди. И Алеша... обнял его тоже...
Жизнь на хуторе шла своим чередом. Алеша, как и Митя, и Гаврик стал стараться хоть как-то помогать по хозяйству. Все было хорошо. Но крестьянская жизнь и чужая семья имели свои порядки и традиции. И как бы не было Алеше неприятно вспоминать об происшедшем, а слово "розги" не могли совсем исчезнуть из этой жизни. По разговорам с Митей и Гаврилкой Алеша знал, что отец часто сечет их ("ну, конечно, не просто так, а за дело только..."). Вернее Мите уже давно не доставалось - не за что стало вроде бы как последнее время. А вот Гаврилку... Редкая неделя обходилась без этого... Маленького Миколку не секли еще пока, но рука у Елизаветы Матвеевны была тяжелая, так что бегающего по двору без штанов малыша Алеша часто видел со здорово покрасневшей попой. Алесю отец не сек. Она вообще была его любимицей. Правда, когда Афанасий был на войне, ей иногда перепадало ремешком от Елизаветы Матвеевны (это уже Гаврилка "под большим секретом" рассказал Алеше. Так что получалось на настоящий момент регулярно перепадало лишь Гаврилке. И поводы для этого он давал часто... Но Афанасий и Елизавета Матвеевна понимали какого сейчас будет Алеше даже только само упоминание о розгах... Уж что-что, а как горько на душе сейчас у этого тихого мальчика - они понимали... Поэтому и порешили, что пока он не отойдет совсем, наказывать Гаврилку тогда, когда Алеша на речке или в поле. А от такой доброй добавки, как ставить неслуха после порки с голой попой на горох на пару часов... они решили пока вообще отказаться. Алеша, конечно же, знал от Гаврилки, когда тому перепадало, но понимал, что тут так принято... Да и то, что все это всегда было только за дело, а не просто так - он тоже знал и даже в чем-то мысленно соглашался что так и надо... Гаврилка же в такие дни бывал обычно тише и спокойнее и, только укладываясь спать, прижимался боком к Алеше, как... котенок и жалобно просил что-нибудь рассказать.
Так и прошло все лето. А в сентябре Афанасий привез из города хорошие новости, что армия генерала Деникина успешно наступает и уже близко. Алеша так обрадовался этому, что, совершенно забывшись, начал прыгать от радости, как маленький... Но, как бывает обычно в жизни, за светлой полосой случается и темная... И кто бы мог подумать, что тот стог сена так вспыхнет от совсем маленького костра, который развели рядом Алеша и Гаврилка. Потушить-то - потушили... (хорошо что Афанасий и Митя были недалеко). Да от стога только ничего не осталось... Отмываться от копоти и гари Алеша отправился на речку один - Гаврилку Афанасий не пустил, велев идти домой. Когда Алеша вернулся и зашел в дом, первое, что он увидел, был Гаврилка. Он стоял в углу на коленях, под которыми был густо насыпан горох. Штанов на нем не было, рубаха была закатана наверх до самых подмышек, а руки подняты и сцеплены за головой. Вся его оголенная попа была густо покрыта красными полосами, которые в некоторых местах даже сливались между собой. Какое-то время Алеша молча стоял и смотрел на него. Потом повернулся, вышел из дома и быстро пошел к сараю, где были слышны голоса Афанасия и Мити. На душе у него было тяжело и очень плохо... Он не мог понять, почему он это делает, но он... Он просто чувствовал, что так будет правильно. В сарае его ноги стали вдруг как "ватные". Он робко подошел к Афанасию и тихо сказал: - Дядя Афанасий... Я... Мы с ведь с Гаврилкой вдвоем были... И... раз его так... то вы и меня так же, пожалуйста, накажите... Алеша почти не слышал, что говорил ему Афанасий. Но когда тот сказал, что раз так уж хочется, то пусть мол считается, что он свое уже получил тогда - в мае, Алеша покачал головой и уже твердо сказал: - Нет. Это будет не честно. Пожалуйста, дядя Афанасий... Я вас очень прошу. Все должно быть по справедливости. Афанасий замолчал, потом махнул рукой и пробормотал про себя: "Ну и как тут поймешь их... Дворяне... одно слово..." - Ну... раз такое дело... Ну, что ж... рассупонивайся тогда и ложись вон тама на скамью... Алеша нетвердым шагом подошел к уже знакомой скамье, стоящей к стены сарая. Горькие воспоминания стали медленно всплывать в его голове, а в горле как будто бы застрял ком. Больше всего ему сейчас хотелось убежать отсюда... Он поднял глаза и посмотрел на стоящего в стороне удивленного Митю, сидящего на соломе маленького Миколку и только подумал, что хорошо, что Елизавета Матвеевна и Алеся ушли сегодня на весь день в лес по ягоды... Потом медленно расстегнул штаны и спустил их до колен. Доски на скамье были холодные, а в том месте, куда Алеша уткнулся лицом - чуть мокрые. "Гаврилка, наверное, плакал", - почему-то очень спокойно подумал Алеша. - Тебя вязать, аль сам улежишь? - откуда-то сбоку спросил Афанасий. Алеша на пару секунд задумался, а потом сказал: - Вяжите... Сам не улежу... И опять было больно. Очень больно. Как поначалу ни старался Алеша, а все равно розг через десять слезы потекли из глаз ручьями, а взвизгивания с каждым разом становились все громче и пронзительнее, пока не переросли в одно сплошное громкое протяжное завывание. Афанасий отбросил последнюю розгу и стал развязывать длинное полотенце, которым Алеша был привязан к скамье. - Ну вот и все... Вставай, герой... Получил, значится, свое... Все... Иди гуляй... Алеша медленно поднялся со скамьи и вытер рукавом заплаканное лицо. Потом так же медленно стал натягивать штаны... - А сколько Гаврилке на горохе стоять? - Два часа... Погоди... А ты что ж... - Раз ему, значит и мне столько же... Все должно быть так же, - чуть слышно, но упрямо сказал Алеша и поддерживая руками не застегнутые штаны, медленно пошел к дому. Ох, как ему этого не хотелось! Но разве не так бы поступили его любимые герои из книг, на которых он всегда мечтал быть похожим?! С тоской на сердце он еще раз взглянул на Гаврилку и стал снимать штаны. "Только бы они из лесу сейчас вернулись..." - подумал Алеша, когда твердые горошины впились в его коленки. Ходики на стене казалось заснули, а боль в коленках стала просто невыносимой. Алеша уже давно и забыл про выпоротую попу и думал сейчас только про колени. Кроме того затекли и сложенные за головой руки. Пока в доме никого не было, они перешептывались с Гаврилкой, который никак не мог поверить, что Алеша сам пошел на это. Но при этом честно продолжали стоять на горохе и рук не опускали. Когда стрелка часов стала показывать им, что осталось уже только пятнадцать минут, во дворе послышался какой-то шум и голос Елизаветы Матвеевны. Первым порывом у Алеши было тут же вскочить, схватить лежащие на лавке штаны и убежать в другую комнату. Но... Он стиснул зубы и просто зажмурился, когда хлопнула входная дверь и дом наполнился голосами Елизаветы Матвеевны и Алеси. Но буквально через несколько секунд их голоса смолкли и в комнате повисла мертвая тишина. Потом дверь опять хлопнула... - За что это вас так? - раздался за спиной тихий и растерянный голос Алеси. Лицо Алеши стало быстро краснеть и вскоре стало такое же красное, как и его попа. - За дело... - буркнул Гаврилка. - Ну чего смотришь... Не видела что ли никогда... Иди отсюда... В этот момент дверь опять хлопнула и половицы пола заскрипели под тяжелыми шагами. - Ну все... Будет уже... Хватит. Отстояли свое. Подымайтеся, - услышали мальчики голос Афанасия. Алеша даже сразу не сообразил - радоваться окончанию наказания или нет... Ведь там за спиной где-то была Алеся... Он решил быстро подняться, схватить штаны и хотя бы прикрыться ими, но сделать этого не смог... У удивлением он понял, что ноги почти не слушаются его и вместо того, чтобы быстро вскочить, он вдруг завалился вперед и оказался стоящим на четвереньках, при этом еще только больше выставив свою попу напоказ. Гаврилка в этом деле оказался более знающим и поэтому первым делом опустил вниз рубашку, прикрывая свою попу. Сильные руки подхватили Алешу и стали осторожно помогать ему подыматься, а сердитый голос Афанасия сказал: - А ну, Алеська, иди-ка пока погуляй на дворе. Дай мужикам тут себя в порядок привести... Ночью Алеша и Гаврик лежали рядышком, прижавшись друг к другу, и долго-долго шептались... обо все и не о чем... Впрочем, больше говорил Алеша, рассказывая о Москве, Петрограде и дальних неизведанных странах... А Гаврилка внимательно слушал и смешно сопел ему прямо в ухо...
За делами и заботами пролетел октябрь и ноябрь. Никаких больше "знаменательных" событий в эти месяцы в жизни у Алеши не произошло. Пожалуй кроме одного... Он в первый раз в жизни "по-настоящему" целовался! Впрочем тут его заслуги почти не было... Алеся сама как-то днем затащила его в полутемный сарай, где они потом долго неумело тыкались носами, пока их губы сами не нашли друг дружку. А в декабре на хутор приехал Владимир Михайлович. И не один, а с казаками... и забрал Алешу с собой. Прощались долго. Алеша крепко обнял каждого (даже маленького Миколку), а Алесю не удержался и быстро (чтоб никто не заметил) поцеловал в щеку. На глазах у него застыли капельки слез... Перед самым расставанием Алеша еще раз обнялся с Афанасием и тихо сказал: - Спасибо вам, дядя Афанасий. За все, за все... Я вас никогда не забуду...
Май 1929 года. Париж.
"...Paris mon Paris..." - низкий мужской голос звучал чуть хрипловато, но очень красиво. Песня звучала из маленького ресторана на другой стороне улицы и как бы подчеркивала тот неповторимый дух Парижа, к которому Алексей Белобородов так и не мог пока никак привыкнуть, хотя и прожил тут уже почти семь лет. Но долго насладиться песней и свежим весенним воздухом у него не получилось - за столик, который он должен был обслуживать, сели новые посетители. Это была полная дама лет пятидесяти и маленький мальчик лет семи-восьми. Насупившись, влажными глазами он смотрел на женщину и что-то неслышно сам себе шептал, чуть шевеля губами.
Несмотря на чистейший французский, Алексей сразу же определил, что они, как и он, тоже "оттуда" и тоже "из тех". Поэтому, когда женщина, закончив делать заказ, заговорила вдруг с мальчиком на русском языке, Алексей ни на секунду не удивился. Но когда он уже сделал шаг в сторону кухни, то вдруг услышал пару фраз, которые заставили его на секунду замереть: "Анатоль, у меня даже нет слов... Ваше поведение сегодня - это просто кошмар. Как вы себя вели!? Ах, если бы мы были сейчас дома, в России... mon sheri, вас просто следовало бы побить розгами".
"Розгами не бьют, мадам, а секут", - пронеслось в голове Алексея. Но произносить вслух он, естественно, ничего не стал, а лишь чуть-чуть грустно улыбнулся самыми краешками губ.
Все даты в формате GMT
1 час. Хитов сегодня: 822
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
