Отправлено: 25.07.22 01:20. Заголовок: Монастырский остров.

Монастырский остров.

цитата:

"Наказания гимназистов смущали его чистые помыслы. Он волновался всякий раз перед назначенным часом и долго молился, избывая из себя грех причинения страдания и нескромных мыслей. А потом, после наказаний, вкусив сладости чужой боли, он так же истово благодарил Бога за благость, которую чувствовал в своем сердце и понимал её, эту благость, как прощение..."

На небольшом острове, вытянувшимся вдоль западного берега реки и отрезанном от него лишь узкой протокой, стоял старый, еще XII века, монастырь Св.Франциска. Островок носил символическое имя «Монашеской верности», которое связывали со средневековыми легендами о рыцарях и их невестах. Со временем внутри монастырских стен сохранилось мало интересного - здания много раз перестраивались, многое уничтожили наводнения своенравной реки и главной достопримечательностью острова стала Гимназия для мальчиков, учережденная на острове ещё во времена французского владычества и повальной секуляризации монастырей.
Монастырь возродился после наполеоновских войн и следущие сто лет богател, собирая прихожан богатой округи. Но в нацистские времена у монахов вновь отняли земли. В военные годы истаяли все прежние богатства и теперь братия кормилась от учеников. Поэтому для гимназических классов отдали лучшие постройки, устроили пансион для постоянного проживания, а горстка монахов все свободное от молитв время отдавала восстановлению чистоты и порядка, так стремительно и легко уничтожаемых школьниками.

Брат Марек был среди братии всё еще младшим, несмотря на долгое время жизни в обители и уже не мальчишеский возраст. Он пока не получил сана и учился на католическом факультете в соседнем городе, куда каждый день уезжал на велосипеде, а вернувшись после занятий, исполнял вечером обязанности помошника наставника для младших мальчиков, живших в монастырском пансионе.
Аббат-настоятель монастыря определил его помощником наставника, когда Марек уже закончил гимназическую учебу и был принят на католический факультет. Братьев в монастыре оставалось с каждым годом меньше и заниматься с молодыми озорниками у стариков не было охоты.

Комнатка его была под самой крышей старого дома, отданного монастырем под спальни гимназистов. Арочные высокие своды и массивные толстые двери с коваными петлями, стрельчатые окна и стены из грубоотесанного песчанника возвращали его мысли к средневековым временам и христианским мукам. А когда он обходил вечером спальни своих воспитанников, чтобы проследить порядок и пожелать им спокойной ночи, то видел себя умудренным прелатом «взыскующим строгость и дарующим милость малым сим...». Полы его сутаны распахивались от быстрых шагов, узкая талия была перехвачена широким поясом, а на голове он представлял себе уже малиновую камилавку. В руках он всегда нёс Библию, чтобы перед тем как погасить свет в спальне, прочесть слово Божие своим мальчикам.

Когда стремительные шаги его гулко раздавались под каменными сводами, мальчики должны были быть уже в своих комнатах, подле кровати, с тем чтобы не задерживать наставника. Он читал им стихи из Матфея, всем сердцем желая детям добра и христовой любви. И мальчики любили его тогда за неподдельную искренность и участие. Он чувствовал детскую любовь и сам становился чище в помыслах о благих делах, на которые он теперь назначен своей судьбой и будушим саном. Это были самые лучшие минуты его монастырской службы.

* * * *

Однако были и другие обязанности, в исполнении которых должен был помогать Марек отцу Бернгарду – старому монаху, наставнику пансиона. Это были наказания младших мальчиков. Они волновали Марека, но не нарушали в его душе возвышенность веры и святость слова божия. Ибо наказание есть искупление за грехи, а очищения без боли и страдания Марек не знал. Волновался он из-за того, что словно сам чувствовал каждый удар прутиком и вздрагивал вместе с наказанным и готов был вместе с ним плакать.
Наказания в монастыре были приняты как и везде – секли прутьями. На острове у воды были бамбуковые заросли – никто не помнил уже когда эти восточные ростки здесь появились, но монахи издавна использовали бабуковые стволы в хозяйстве на огородах и для оград на птичьем дворе. И секли провинившихся тоже бамбуковыми прутьями.
Марек сопровождал отца Бернгарда только в вечерних молитвах. Когда наставник степенно входил в спальню к младшим мальчикам и читал из священного писания, Марек держал перед ним открытую книгу. Но когда, перед молитвой, отец Бернгард в спальне наказывал провинившегося, тогда Марек подавал прутья и должен был помогать тем, кого сек наставник. Все мальчики, приготовившись ко сну, стояли у своих постелей, а провинившийся (если такой был) должен был, склониться, опершись руками на кровать. Тогда Марек поднимал подол ночной рубашки на спину, а пижамные штаны спускал с него до колен.
В таком положении мальчик должен был оставаться, пока наставник наказывал его бамбуковым прутиком. Марек помогал ему не упасть вперед на кровать или не подняться слишком рано. Это было не трудно – одной рукой он придерживал рубашку на спине, а вторую клал мальчику на голову, и придерживая и утешая его одновременно. И хотя наказание младших мальчиков никогда не бывало болезненным, а утешать он был не должен, но помня свои детские слезы, Марек всегда задерживался у кровати наказанного, чтобы прошептать слова молитвы всепрощения и любви Девы Марии к малым сим.

* * * *

Когда в малом возрасте Марек попал в монастырь, то часто бывал наказан отцом Петрусом , к которому был приставлен в услужение, и которому из сварливого характера трудно было угодить. Помнил он ещё свои горькие слезы, когда старый монах ставил его коленями на молитвенную скамейку , заставлял спустить штаны, пригибал тяжелой рукой детскую голову в раскрытую на подставке Библию и бил по голому телу зелеными гибкими прутьями. Помнил Марек, как отчаянно читал он молитвы о спасении и как обжигала его нестерпимая боль - без облегчения и без пощады.
Иногда за молитвой вспоминал брат Марек свои детские муки и даже плакал о прошлой незаслуженной обиде и вечном страхе наказания, когда приходилось терпеть без вины и часто, слишком часто... Поэтому помогая наказывать мальчиков, приходилось ему всякий раз сначала преодолеть в себе жалость и любовь к несчастным. И каждый взмах прута был для него продолжением его собственного детского страха перед поркой, а каждый удар отзывался болью в душе.

* * * *

Монастырский наставник в пансионе, отец Бернгард, был уже сильно немолод, хотя и крепок на вид, когда получил от настоятеля твердое поручение разделить все заботы наставничества в пансионе с Мареком и научить его своему опыту.
Кроме младших в Пансионе жили ученики школьных и старших, гимназических, классов. Спальни занимали три этажа здания и одному отцу Бернгарду было трудно уследить за порядком. Старшекласники и гимназисты в отеческой опеке уже мало нуждались, больше требовался за ними строгий догляд и своевременное вмешательство, если дело доходило до серьезных нарушений. Постоянное присутствие вечером в пансионе двух взрослых сильно охлаждало мальчишеский пыл к проказам.

Только приобщив Марека к вечерним молитвам и обходам спален школьников перед сном, и точно убедившись в искренней доброте Марека к детям, отец Бернгард взялся учить своего помошника наказанию провинившихся школьников и гимназистов старших классов.
Он привёл его в закрытую для всех небольшую залу, к которой после ужина приходили провинившиеся с записками от учителей и где Мареку никогда прежде бывать не пришлось. Это известная и страшная для всех комната, которую школьники между собой называли «камера пыток», располагалась на первом этаже пансиона, в противоположном крыле от общей спальни младших школьников. Сразу от лестницы к ней вёл короткий коридор.

Когда-то здесь была домашняя часовня для богатых монастырских гостей, которые не выходили в общую церковь на утренние или ночные службы и хотели сохранить тайну своего посещения обители.
Резной деревянный алтарь часовни, на досках котрого были вырезаны сцены страстей Христовых, пережил невзгоды военных лихолетий и оставался символом жертвенности Христа, которой посвящались теперь страдания и слезы провинившихся гимназистов и школьников. Перед алтарём поднимался одной ступенькой над полом прямоугольный постамент. На нём некогда стоял алтарный престол, а теперь отец Бернгард наказывал старших мальчиков. Справа от алтаря стояло бюро с толстой книгой для записей.

Монах подвел Марека к Алтарю. Они преклонили колена и молились во испрощение грехов своих в делах и помыслах, грехах бывших и будущих, во имя веры к Отцу, Святому Духу и Христу, сыну Его. После молитвы отец Бернгард взял руки Марека в свои и, глядя ему в глаза, доверительно говорил:
- Многие думают, что возмужав и укрепившись учением в вере, они не нуждаются в наказании и прощении. Ты знаешь искупительную силу страдания. Я тоже знаю, как велика помощь в этом, для страждущих веры и безгрешных душой. Я долго наставлял детей в поиске истинной веры. Однако я стар и ты будешь мне в помощь. Теперь ты будешь сечь мальчиков, я же буду следить, чтобы был ты умерен в наказании. Сегодня покажу и научу тебя, чтоб завтра ты уже мог справиться один. Ты же будешь получать покаяние и отпущение от меня. Я не оставлю тебя, пока даст мне Господь сил.
Из-за алтаря отец Бернгард выставил ушат с зелеными прутьями и оставил его у постамента. Потом он направился к двери, отпер её и ввёл первого гимназиста с листком в руке. Листок он взял и отнес к бюро, где сделал запись в журнал и поставил штемпель на бумаге.
-Ты провинился, Гернодт Шнайдер, и знаешь свою вину. Сейчас ты будешь наказан. Ты получишь три удара.

Отец Бернгард подвел гимназиста к постаменту и положил ему руки на плечи:
- Преклони колени перед Алтарем и молись о прощении, Гернодт Шнайдлер.
Мальчик опустился на колени и замер, шевеля губами и уставившись на потемневшую резьбу алтаря. Отец Бернгард вытянул прут из ушата и встал слева от мальчика. Левую руку он положил ему на голову, слегка пригнув , а прутом коснулся брюк:
- Расстегни и опусти их вниз.
Когда это было сделано, отец Бернгард коснулся прутом края рубашки и слегка приподнял его:
- Теперь возьми край рубашки руками и держи его крепко.
Мальчик подобрал подол, открыв гладкую белизну кожи, и тогда отец Бернгард взмахнув прутом, резко ударил поперек ягодиц. Звук удара был громким, но никакого следа на коже не осталось. Мальчик вздрогнул.
-Один, Гернодт Шнайдер, - провозгласил отец Бернгард и замахнулся снова. Удар щелкнул резко, и мальчик вскрикнул.
-Два, Гернодт Шнайдер, - отец Бернгард выговаривал неспеша и пока дошло до последнего «р», прут уже снова рассек воздух, соединив хлесткий удар со звонким вскриком наказанного:
-Три, Гернодт Шнайдер! Ступайте и не грешите больше, ибо в следущий раз наказание будет суровым.
Отец Бернгард дождался пока мальчик поднимется с колен, натянет штаны и заправит в них рубашку, опять положил на его голову руку, то ли утешая, то ли подталкивая его, подвел к бюро, где вручил вручил проштемпелеванный листок наказания и отвел к двери.
В открытую дверь Марек увидел еще пару гимназистов. Он прежде много раз был наказан сам, уже видел как секут младших мальчиков в спальнях, но сегодня впервые видел настоящую порку со стороны и волновался так, словно это его самого должны были сечь.

Отец Бернгард впустил в комнату следущего мальчика, запер дверь и взял у него листок.
-Ты был уже у меня, Питер Бергер. В прошлый раз ты получил пять ударов и всё не угомонишься.
Монах записал в журнал, но не стал сразу ставить штемпель в листок наказания, а положил его на бюро.
-Ты знаешь, что нужно делать, Питер Бергер, преклони колени перед алтарём и помолись о прощении.
Отец Бернгард подтолкнул слегка гимназиста к постаменту.
- Не заставляй себя ждать , твои друзья страдают за дверью.
- Уж лучше за дверью, чем здесь, - гимназист с сомнением смотрел на постамент, не двигаясь с места.
- Я проведу тебя, - отец Бернгард положил ладонь на вихрастую макушку Питера и тот, как заколдованный, сразу же сделал шаг вперед. Монах подвел мальчика к постаменту и, поддержав под локоть, помог подняться.
-Ты виноват, Питер Бергер, и ты знаешь свою вину. Стань на колени и сними брюки. Ты будешь наказан пятью ударами.
Мальчик не двигался, насупившись и не поднимая головы.
- Если ты боишься, я мог бы пригласить твоих друзей, чтобы они помогли тебе с честью вынести наказание здесь. Или мы можем отложить наказание до вечера, когда все соберутся в спальне и я приду прочитать вам молитву. Сегодня со мной будет брат Марек, он помогает младшим в спальне снять штанишки и стоять согнувшись, поможет сегодня и тебе, ведь так брат Марек?
Мальчик пунцово покраснел и медленно опустился на колени.
- Здесь ты можешь даже плакать, об этом никто не узнает и никто не услышит твого плача. Я знаю, что ты боишься, но зачем ты опять грешил? Сними штаны и возми край рубашки в руки, чтобы брат Марек не промахнулся.
«...чтобы брат Марек не промахнулся» - что это? - мысли заметались в голове Марека, - Он сейчас должен будет сечь прутом? Господи, но ведь он никогда ...»
Мальчишка метнул взгляд в сторону Марека и опять опустил голову.
- Только не больно, пожалуйста отец Бернгард, не бейте сильно, пожалуйста, отец Бернгард, отец Марек, только не сильно, пожалуйста , только...
В голосе Питера уже были слышны слезы, он ужасно трусил и готов был сорваться в крик, хотя еще и штанов не расстегнул. Мареку было знакомо чувство страха наказания, но он никогда не просил о послаблении, а страдал и переносил порки молча. Такая демонстративная, истерическая трусость была ему неприятна.
Отец Бернгард ласково погладил Питера по волосам.
- Может ты хочешь лечь на живот, так будет проще терпеть?
- Нет, пожалуйста, отец Бернгард, я не буду больше, не надо меня наказы..., не бейте меня, я больше не буду...
- Успокойся, Питер Бергер, и не бойся ничего. Ты все равно получишь свои удары, но ведь мы можем открыть дверь... Ты хочешь, чтобы твои друзья смотрели как тебя секут?
- Нет, пожалуйста не надо, отец Бернгард, я сниму , я сниму..
Петер наконец расстегнул и приспустил штаны.
- Пониже, Питер Бергер, пониже, и возмите рубашку в руки, - отец Бернгард встал перед гимназистом и взял его за плечи, - будьте мужественны, Питер Бергер. Приступайте брат Марек!
Марек со страхом жидал, что вот сейчас... Обращение старого Бернгарда словно встряхнуло его. Он немного замешкался, но быстро шагнул к лохани, выхватил прут, тот показался ему непривычно толстым и тяжелым. Он его уже устроил в руке и даже замахнулся, и тут понял, что не видит куда бить. Марек оторвал взгляд от прута и посмотрел на мальчишку, стоявшего на коленях с голой попой. С замаха от плеча он уже повел было прут вниз, когда отец Бернгард остановил его взмахом руки.
-Не торопитесь брат, не так споро, примерьтесь не спеша..
Первый удар был почти нежным и не оставил на попе никакого следа, зато исторг из груди мальчишки страшный визг и захлебывающиеся рыдания, слезы брызнули из его глаз. Реакция была такой бурной, что Марек растерялся и неуверенно стоял , обжимая пальцами прут. Отец Бернгард криво усмехнулся и размеренно покивал головой над склоненным гимназистом, давая знак к продолжению. Второй удар Марек почти не сдерживал и удивился, что несмотря на силу и то, что видно было как вмялась под прутом вмиг покрасневшая кожа, мальчишка даже не дернулся, а продолжал рыдать, вытягивая на одной ноте заунывный плачь.
Марек теперь ждал знака от отца Бернгарда для следущего удара. Тот снова махнул головой, руками он держал мальчишку. И сразу без перерыва ещё и ещё раз, а потом и пятый раз тоже.
Марек не чувствовал насколько сильны или слабы были его удары, он просто взмахивал прутом и шлёпал им по красной мальчиковой попе, стараясь не промахнуться и не попасть по спине или по ногам.

Плачь и подвывания Питера прекратились так же внезапно, как и начались. Мальчишка засопел натягивая штаны и, подхватившись, уже устремился к двери.
- Не так быстро, Питер Бергер, не так быстро, - отец Бернгард усмехнулся, - Не забудьте свой штрафной листок, а то как бы завтра учитель не выставил вас с урока и не отправил за новой поркой! - он проштемпелевал листок и отдал гимназисту.
- А ещё, Питер Бергер, ты забыл поблагодарить брата Марека за то, что он не был к тебе суров и за его терпение, которое может быть не оставит его и в следущий твой приход.
Так как дверь была заперта, мальчишка обернулся к Мареку, буркнул не очень внятно «Спасибо» и был выпущен .

---

 Отправлено: 25.07.22 01:28. Заголовок: * * * * Сразу же в ..

* * * *

Сразу же в дверь вошел статный молодой человек, которого язык не повернулся бы назвать мальчиком . Голова его была высоко поднята, он был одет не в гимназическую курточку, но в настоящий, хотя и не дорогой, костюм. Явно, что он был уже в выпускном классе, и не только возрастом превосходил своих соучеников на пару-тройку лет, но и уровнем воспитания тоже. Взглядом строгим и прямым он оглядел убранство часовни, задержался на на фигуре Марека, по прежнему державшего в руке прут, на ведре с зеленым пучком прутьев и обратился к отцу Бернгарду:
- Это странная ситуация, отец Бернгард, я ни в чем не виноват.
- Давайте-ка свой штрафной листок и мы попробуем с этим разобраться, - отец Бернгард протянул руку и глянул в листок, - Однако, Отто Меллер, здесь указано, что вы виновны в организации драки и избиении гимназиста. Герр учитель требует для вас максимального наказание за выказанное неуважение к нему тоже! Надеюсь, вы не пытались напасть на учителя?
- Я разнимал двух драчунов, когда подошел герр Лашет и принялся кричать на меня, словно на самого известного хулигана в гимназии. Я конечно сказал, что он неправ. В этом моя вина?
Отец Бернгард в смущении потер переносицу.
- Мы не судим, Отто Меллер. Здесь только исполняют наказание, назначенное учителем. Таков порядок и вы знаете его. Если вы не согласны, то должны были обратиться к директору гимназии, сразу после получения штрафного листка.
-Я не знал об этом. Меня ещё никогда... не приходилось быть... - Отто Меллер замялся подыскивая нейтральное слово
- Наказаным, - подсказал отец Бернгард
- Да, спасибо, никогда не приходилось быть наказанным. Я никогда с этим не сталкивался. Да и листок с наказанием я получил пол-часа назад, когда учитель Лашет вызвал меня в кабинет после занятий.
- Вы живете в пансионе?
- Нет, я снимаю комнату в доме на берегу.
- Эге, так вы уже сильно рискуете опоздать на последний паром.
- А... Тогда найму лодку. Не в этом же дело.
- Лодок на острове нет, - отец Бернгард покачал головой, - Вы попали в неприятную историю. Мы сейчас не сможем найти другого выхода, кроме как отпустить вас не исполнив наказания. Тогда завтра вы будете отстранены от занятий и должны будете с самого утра добиться разговора с директором. Только он может снять наказание учителя. Ведь вы уверены, что ни в чём не виновны и у герра Лашета действительно не было повода требовать для вас наказания? Ведь вы были достаточно учтивы, обращаясь к нему?

Молодой человек вдруг покраснел.

- Вы понимаете, - продолжал отец Бернгард, - что если у герра Лашета найдутся доказательства какой-нибудь вашей вины, то вас объявят лгуном и выгонят из гимназии. До получения абитура вам осталось три месяца?

И отец Бернгард снова покачал головой.
- Я не спрашиваю вас о подробностях вашего разговора с герром Лашетом, но решайте сами. Вы не младший ученик, и вправе отказаться от наказания, но это будет значит, что вы обвиняете учителя во лжи. Вопрос будет разбираться у директора.

- Я не знаю.. – Отто Меллер задумчиво переводил взгляд с отца Бернгарда на Марека, словно ища в них поддержки, - Я не уверен, вернее я надеюсь, что не сильно задел герра Лашета, когда разнимал драчунов. Он стоял позади меня, когда я за ворот оттянул одного, то кажется толкнул учителя. Даже не видел куда попал ему...

- Эге! Ну если «куда-то попал», то дело верное, - оснований у него вполне достаточно чтобы требовать вашего отчисления и без всяких штрафных листков. Считайте, что таким образом, герр Лашет решил не брать на себя грех оставить вас без образования и сломать всю жизнь. Решайтесь, Отто Меллер, или нам сегодня придется ещё искать место для вашего ночлега. Будьте откровенны, чего вы боитесь больше – порки или отчисления?

Отто Меллер на мгновение задумался, тяжело вздохнул и твердо произнес - Я боюсь несправедливости. А если выбирать... Тогда уж пусть будет порка.

Отец Бернгард согласно покивал головой, - Тогда не будем терять время. Снимите пиджак и пойдемте.
Он под локоть сопроводил молодого человека к постаменту, помог опуститься ему на колени и положив на голову ладонь, провозгласил привычную формулу:

-Ты виноват, Отто Меллер, и знаешь свою вину. Ты будешь наказан пятью ударами.
-Но я не виноват! – негромко, но горячо возразил Отто
- Тогда ты будешь наказан безвинно, Отто Меллер, и примешь страдание во искупление чужих грехов, как когда-то страдал Спаситель. Расстегни и опусти вниз брюки, возьми руками край рубашки, подними к груди и держи крепко.

Марек затаив дыхание наблюдал, как молодой человек, краснея и не глядя на стоявших рядом, обнажался перед ним. Он впервые видел молодого мужчину открытым в самых интимных местах и так близко перед собой, что только руку протянуть...

Упавшие вниз штаны и поднятая рубашка открывали гладкую кожу спины, ровные полушария ягодиц, уже лишенных детской припухлости, и стройные бедра со светлыми волосками. На ягодицах, едва заметные под электрическим светом волосы нежным пушком покрывали бледную кожу, и это сильно поразило Марека.

Отец Бернгард поднялся на постамент и возложил ладони на голову гимназиста:
- Приготовьтесь, Отто Меллер, ибо незаслуженное наказание - самое горькое, а страдание самое невыносимое. Но укрепите свою душу мыслью о своей безвинности и молитесь об прощении не своего, но для виновных. Приступайте, брат Марек, приступайте не спеша.

Слова Отца Бернгарда вывели Марека из очарования, в которое он провалился, наблюдая за раздеванием и совершенством открываемого его взгляду тела. Он отступил на шаг, слегка помедлив вынул из ведра новый прут, внимательно осмотрел и долго пробовал его на гибкость, наконец подступил ближе, сосредоточенно оглядел полуобнаженного молодого человека, замершего на коленях, случайно поднял взгляд выше и встретился с прямым взглядом отца Бернгарда. Губы монаха шевелились произнося молитву всепрощения, но взгляд был сам как удар, от которого Марек вздрогнул.

Он встал на свое место и поднял было прут, но снова отступил и повёл головой, отгоняя нерешительность.
- Ну же... – ровным спокойным голосом произнес отец Бернгард, - Брат Марек...
Марек опять приступил ближе к постаменту, остановил свой взгляд на обнаженном теле и занёс прут... но так и застыл, не в силах ударить. Рука с зажатым в кулаке прутом подрагивала и всё никак не могла упасть вниз...

- Брат Марек? – позвал отец Бернгард

Марек оторвал завороженный взгляд от ягодиц, и увидел глаза монаха.
Кровь отлила от лица Марека, он вдруг почувствовал такую слабость, что пришлось сильно напрячься, чтобы прут не выпал из руки, пот выступил на лбу...
Но глаза отца Бернгарда не отпускали.

- Бей, - не повышая тона, ровно приказал монах и рука Марека упала вниз. Удар приглушенно отозвался где-то вне его сознания, а рука с прутом уже поднималась, и он был не в силах оторвать взгляд от строгого лица отца Бернгарда.
- Бей, - услышал он снова и рука ухнула вниз, глухо ударив прутом по телу. Марек быстро глянул на ягодицы и ужаснулся - две багровые полосы прочертили их наискось, а рука опять взмыла вверх и прут застыл над головой.
-Бей, - прозвучало над ними и третья полоса легла поверх двух первых.
Марек очнулся и смог целиком осознать всё происходящее только когда услышал вскрик: парень выгнулся дугой, отстраняясь от боли, откинул назад голову, с гримассой страдания на лице и капельками слёз у зажмуренных глаз; его руки обхватили грудь крест-накрест, рубашка на спине натянулась, а мышцы ягодиц перечерченные жуткими полосами напряглись, рельефно обозначая себя под тонкой белой кожей – он наверное упал бы вперед, если бы отец Беротольд не стоял перед ним.
- Бей, - негромко приказал отец Бернгард и Марек вдруг неожиданно легко понес руку с прутом к избитому телу, легко коснулся его и снова выбросил руку вверх, чтобы в пятый раз лишь только слегка дотронуться до белой, не избитой, кожи у верхнего края ягодиц.
- Всё, - произнес отец Бернгард, - вы получили своё наказание Отто Меллер. Можете встать.

Марек уставился на обнаженного гимназиста, с ужасом понимая, что следы даже самых легких его ударов сейчас, прямо под его взглядом, превращаются в налитые кровью полосы. Но он не хотел этого! Он не знал, как это получилось. Он меньше всего хотел бы причинить страдания наказанному без вины и такому... красивому молодому человеку, каким он увидел его. А получилось, что ему-то и досталось больше всех.

- Поспешите к парому, Отто Меллер, и не забудьте завтра отдать штрафной листок учителю Лашету, напутствовал отец Бернгард у двери наказанного гимназиста.
- Спасибо вам, отец Бернгард, - Отто неожиданно склонил колени пред монахом.
– Спаси вас Господь! – отец Бернгард перекрестил склоненную голову и пригладил его волосы ладонью, – Торопитесь, паром уйдет, - он отпер дверь часовни.
Гимназист, поднимаясь перехватил и поцеловал руку и обернулся к Мареку: – Спасибо и вам, брат... , - он поискал в памяти имя, но не нашёл и просто слегка поклонился.
- И вы извините меня – неожиданно для себя ответил Марек, - я не хотел... так больно...
Парень ещё раз кивнул и стремительно вышел.

* * * *

Отец Бернгард распахнул двери и выглянул в коридор - там больше никого не было.
- Ну тогда продолжим наши занятия, брат Марек! – провозгласил отец Бернгард и вернулся к постаменту и ведру с прутьями.
- Теперь в теории. Сечь прутом – наука не хитрая, но некоторые вещи знать обязательно. Держать прут и бить им можно разными способами. Сегодня мы пойдем в спальни младших и там можно наказывать только так: Отец Бернгард взял тоненький прутик и показал замах только кистью руки.
-Такой удар не принесет сильной боли, но детям наказание болью и не нужно. Наказание как раз в том, что их секут перед всеми - это страх и стыд. Большего не надо. Никогда на коже у младших не должен остаться след прута. Самое сильное, если попа слегка порозовеет. И не больше трех ударов тонким прутиком.
Выбери прут для младших мальчиков, брат Марек, и попробуй ударить, себя по левой руке над ладонью, как я показал.

Марек выбрал самый тонкий из всех прутик и пару раз хлестнул им себя по руке. Боль была терпимая и на коже остался розовый след.

- А теперь ударь меня, я оценю твоё умение, - отец Бернгард подставил открытое предплечье.
Марек смутился, но легонько хлестнул монаха. На бледной коже следа не осталось.
- Сильнее! Я должен почувствовать, но боль не должна быть сильной, – приказал отец Бернгард
Марек ударил сильнее, на коже выступила розовая полоска.
- Хорошо. Так пойдет. Главное не ударить сильнее. Слабее можно.

- Это для младших мальчиков. Когда они перейдут в старшие и гиназические классы, то наказание при всех уже не допустимо. Стыд не должен стать унижением перед другими. Поэтому наказание сокрыто от чужих глаз. Здесь в часовне, когда мы одни с мальчиком, мы должны позволить ему бояться и плакать, потому что порка - это больно. И он конечно стыдится раздеваться перед наставником для наказания. Страх и стыд как и у младших тоже сохраняется, но в старшем возрасте добавляется еще боль. Поэтому удары следует наносить иначе. И прутья следует брать толще.

Ты видел сегодня, брат Марек, что первый мальчик получил только три удара от меня и хотя боль была не очень сильной, но он почувствовал её. Не помню, чтобы остались какие-то следы на коже. Он первый раз был наказан и поэтому я не был к нему суров. В таких случаях я замахиваюсь прутом вот так, - и монах показал движение рукой от локтя, прижатого к боку.

Хотя если постараться, то и такими ударами можно исполосовать задницу вдоль и поперек. Боль при таком замахе умеренная и быстро проходит. Её можно легко терпеть. Прут который ты будешь брать для первого наказания не должен быть слишком толст, может чуть толще, чем для младших.

Для тех кто пришёл во второй и третий раз наказание должно быть настоящим, чтобы надолго остаться в памяти болью и следами на заднице. Во второе и последущие наказания мальчики уже не чувствуют стыда, как в первый раз, поэтому остается только страх и боль. Тогда и прут должен быть толще и тяжелее. А удар следует наносить с полного замаха, от плеча. Так, как ты делал со вторым и третьим наказанным. При таком размахе прутом даже сдерживаемый удар вызовет сильную боль и оставит след на коже.

Так, как ты бил Отто Меллера было слишком для первого наказания. Но ты был смущен и я не хотел тебя прерывать. Ты должен был перебороть в себе страх причинить боль, чтобы начать бить. Даже невиновного. Даже хорошо воспитанного. Даже плачущего от боли и от несправедливости. Потому, что теперь ты будешь исполнять наказания, назначенные другими. И ты не можешь судить, правильно или нет решил учитель. Ты должен наказать и поставить штемпель на штрафной листок, иначе потом мальчику будет ещё хуже, чем под твоим прутом. Его могут выгнать из гимназии, ему напишут плохой аттестат и он не сможет найти места учебы, да и отец его не ограничится пятью ударами, а будет лупить пока рука не устанет.

Ах да, ты не читал записок от учителей. Там немного – имя, в чем провинился и требование: «наказать», «примерно наказать» или «строго наказать»
Как можно «наказать» и «примерно наказать» ты уже видел и это понятно. А «строго наказать» - это как раз то, как ты бил Отто Меллера.

«Бил ни за что», подумал Марек и задержал вздох, а потом, вспомнив свое очарование молодым обнаженным телом, заволновался, что вероятно старый монах заметил его замерший на стыдных местах взгляд и потому не прервал его, не остановил летящий со всей силы прут к телу, которым он очаровался ...»

Но отец Бернгард продолжал свою лекцию:
- В журнале ты должен записать дату и имя мальчика, сколько ударов нанесено с тем как просит учитель : «наказан тремя ударами» или «строго наказан пятью ударами»
Первое наказание, если в записке нет указания на строгое наказание, это всегда только три прута. Этого достаточно. Второе наказание, даже если стоит просто «наказать» - то уже пять ударов и ты сам решаешь как сильно. «Строго наказание» это всегда пять сильных ударов.
Директор может назначить и большее наказание, но в листке должна стоять его подпись.
Тогда в Журнал ты запишешь, что личным распоряжением директора гимназист был наказан десятью, или больше, ударами.

Думаю, что ты все это легко запомнишь. Теперь, когда придется наказывать, ты всё будешь делать сам. Я до конца месяца буду только молиться и наблюдать, чтобы потом подсказать, если у тебя что-то не будет получаться.
Сегодня ты справился. Ты не должен извиняться за то, что им было больно под твоей рукой. Они знают свою вину и должны узнать воздаяние. Но взяв прут, ты не должен ошибаться, потому что твои ошибки станут для них страданием дополнительным.

А теперь, прежде чем мы, помолившись отправимся в спальни к младшим , ответь мне, брат Марек - смущение, которое я видел у тебя, когда ты сёк Отто Меллера... Что так смутило тебя?

- Я не знаю, отец Бернгард, - Марек испугался того, что его потрясение никогда не виденной наготой мужского тела оказалось так заметно старому монаху, - Я боюсь солгать, отец Бернгард...

-Ты боялся ударить, Марек? Это понятно – безвинного бить грешно. Но ты справился. Вера во искупление чужого страдания укрепила твой дух. Теперь ты знаешь, как бывает непросто причинить боль безгрешной душе. Покайся , сын мой, и Господь простит твои невольные грехи во имя Иисуса Христа! – отец Берольд протянул вперед руку и Марек опустился на колени, склонив голову под его ладонь, втайне благодаря Бога, за то, что не всё пережитые им чувства были видны старику.

Отмолившись, Марек однако не спешил подняться. Он взял руку отца Бернгарда и прижавшись к ней щекой и произнес, - Я не хотел бить безвинного. Я не мог ударить чистое безгрешное тело. Но был должен. Отпустите мой грех, отец, я готов страданием и слезами омыть душу, чтобы укрепиться в вере и чистоте. Накажите меня своей рукой и примите моё искупление.

Старик погладил его по голове, совсем так же, как гладил наказанных гимназистов.
- Не плач, брат Марек. В том твоей вины нет. Искренне вознесенной Господу молитвы довольно, чтобы быть прощенным. Я отпускаю тебе твой невольный грех, и впредь не оставлю тебя без заботы, пока Господь даст мне сил. Но мы должны скоро отправляться к младшим мальчикам, да и я уже устал. Выбери-ка пруток потоньше...

---

 Отправлено: 25.07.22 01:36. Заголовок: * * * * Когда вече..

* * * *

Когда вечером Марек поднялся к себе в каморку, его переполняли непривычные чувства. Ему, только переступившему порог юности, как и любому, кого в детстве и отрочестве секли, были ещё слишком памятны собственные страхи.

Так случилось, что первый наставник Марека, старый каноник Петрус, при котором он жил послушником и помощником с первых дней пребывания в аббатстве, был всегда строг к мальчику. Каноник не спускал любую его провинность почти до самого окончания гимназических классов, и без особых рассуждений прикладывал бамбуковый прут к выпуклым частям послушника, придавая красноты его бледной коже.
Но ко времени окончания Мареком гимназиии, отец Петрус из старческой немощи прекратил наказания. Он заметил, что рука его уже не так крепка, слезы мальчика не казались ему искренними и мольбы о прощении не были такими жаркими, как прежде. Наказание стало рутиной не только старику, но и послушнику – Марек привычно ставал коленями на молельную скамеечку, открывал Святое писание, и читал ровным голосом до первого удара, потом конечно голос его подпрыгивал и звучал куда тоньше, но после порки он не торопясь и без лишней суеты поправлял одежду, подходил под благословение и целовал руку, не орошая пальцы старика слезами благодарности и покаяния. Послушник вырос в молодого монаха.

Старый Петрус ограничил тогда свою строгость церковным уставом и службой, он и без прута был суров и все так же требовал от Марека послушания и раскаяния во всех нескромных делах и мыслях. Вернее конечно в мыслях, ибо никаких греховных дел за Мареком быть не могло. Только мысли беспокоили и не давали покоя в сомнении новых чувств и открытий молодого растущего тела.

Прежде строгая вера только в молении и посте Мареку была не известна. Он с недоумением открыл в себе жажду чувственного раскаяния, жажду отчаяния и страдания. Без боли наказаний он терял, как ему казалось, свою душевную связь с вечно страдающей мировой душой Христа. Обыденность молитвенной веры была не понятна. Без слез искупления она стала ему пресной и бесчувственной...

Марек остро переживал утрату привычного и боясь спросить у кого-нибудь о своих сомнениях, долго мучился, пока не был принят учиться на факультет и не стал помогать в пансионе. Новые впечатления от учебы в городе, искренняя любвь и сочуствие к младшим мальчикам заполнили его, заслонив собою тревожные мысли. Он искренне сострадал наказанным и чувствовал снова свое единение с божественной любовью.

Однако сегодняшнее учение с отцом Бернгардом перевернуло мир. Он бил сам! Он сёк прутом по нагим телам и выбивал из детей крик и слёзы. Такие же слёзы, которые и он когда-то проливал в ответ на боль наказания, и которые открыли ему понимание Христианского смирения. Он принимал страдание сам, а теперь вёл к страданию других. Он почувствовал себя поводырём для мальчиков, которым ещё пока не доступна идея мирового добра и христианской любви, и может быть он укажет к ней путь через боль и искупительные слёзы.

Сама возможность помочь кому-то в открытии священных основ Христианства воодушевляла Марека и убеждала в правильности его дела. Но здесь лежало и сомнение - ему всегда хотелось творить добро и быть добрым для всех, а страдание через которое он открывал бы другим дорогу любви и веры, само по себе не казалось добрым. Как можно быть добрым причиняя боль? Пастыри, кто проповедует словом, всегда добры. А он, с прутом в руке? Может ли он в глазах детей быть добрым? Для них открытие веры придет позже. И его ещё нужно будет добиваться через молитвы и покаяния, через слёзы раскаяния. Он только помошник на этой долгой дороге к Богу. Ему отведена особая роль - направлять к вере через боль раскаяния. Не давать отвернуть с прямого пути к ...

«К греховным мыслям...» - продолжил Марек в уме и вспомнил свое изумленное оцепенение перед нагим телом Отто Меллера. Он снова представил себе молодого человека, так как видел его перед поркой, рядом с собой, и снова почувствовал острое желание коснуться его, провести рукой по открытой спине вниз, к ягодицам, и ... может быть уже двумя ладонями гладить их... Дальше ничего более греховного Марек представить себе не мог, но в мыслях уже не вернулся к рассуждениям о христовой вере и дороге к ней через страдание.

Сон его были тревожный и зыбкий. Он видел раздетого Отто Меллера, который протягивал руки перед собой, словно показывая свою невиновность, но пороть должны были Марека и он ждал, стоя тоже со спущенными штанами перед алтарем, задрав край рубашки... Он трусил и стыдился себя перед гимназистом. Его начали бить, он вскрикнул и проснулся. Не сразу почуствовал под собой мокрое. Сначала испугался, что обмочился, но очнувшись понял, что это другое. Такое приходило по ночам и прежде, но никогда так ярко и без таких памятных сновидений.


* * * *
На следущий день, вернувшись после учебы в пансион, Марек с удивлением заметил неясное тревожное волнение, которое охватило школьников. Они сновали из спальни в спальню, негромко переговаривались между собой, иногда в разговоре прорывалось короткое хихиканье, собирались группками и внезапно разбегались в разные стороны, никого не было на игровых площадках во дворе, весь пансион гудел, как улей перед заходом солнца.

Марек едва дождался встречи с отцом Бернгардом, чтобы узнать новости. Оказалось, что учитель Лашет утром пришёл на занятия в темных очках, под которыми скрывал выразительный синяк под глазом.
- Так-таки Отто Мелер задел учителя и вполне основательно, - прокомментировал событие отец Бернгард.
Но беда была в другом. Учитель решил, что за такое грубое нарушение школьной дисциплины одной лишь порки для гимназиста явно недостаточно. Утром у директора он требовал исключения Отто Мелера. К директору вызвали всех участников событий, которым учинили строгий допрос. А позже, узнав о разбирательстве, подошёл и отец Бернгард.

Его слово и стало решающим. Когда директор узнал, что Отто Мелер уже был накануне сурово выпорот за поступок, то никаких аругментов за исключение из гимназии больше выслушивать не захотел. За одну вину дважды не наказывают, и если герр Лашет сам же распорядился о наказании, то не стоит больше и шум поднимать. Если бы он повременил с наказанием до утра, то и разговор был бы иной.

Но учитель Лашет продолжал громко настаивать на своем, и не только за закрытыми дверями кабинета, что и сделало новость известной всей гимназии. Самого Лашета гимназисты не сказать что любили, и его подбитый глаз стал веселой подробностью скандала. А то, что причинение такого урона учителю не закончилось немедленным исключением виновного гимназиста, обсуждалось как настоящая сенсация.

Собственно обстоятельства драки были известны многим ещё со вчерашнего дня, новое было только появление синяка у учителя, который подошел сзади к Меллеру, разнимавшему драчунов. Конечно все знали, что виноват был проныра Питер Бергер, цепляющийся ко всем, кто ещё не надавал ему по шее. Формальная же слава досталась Отто Мелеру за удачный удар и достоинство, с которым он после незаслужено жестокой порки извинился перед Лашетом. Тут уж рассказы обрастали подробностями «невиданной жестокости» наказания, принятого с с божеским терпением, и благородного негодования высказанного учителю в лицо – разумеется ни один расказчик ни при наказании, ни при извинении не пристуствовал.

В конце-концов учителю Лашету пришлось согласиться с директором гимназии и не настаивать на исключении невольного обидчика, однако почти все в гимназии были уверены, что просто так это дело не закончится – не такой это был человек, герр Лашет, чтобы кому-то что-то прощать.

* * * *

Тем же вечером Марек сам убедился в справедливости школьной нелюбви к учителю Лашету. В коридоре у запертой двери часовни его ожидали шестеро школьников старших классов и все с записками от Лашета.
Когда Марек с отцом Бернгардом, помолившись перед алтарём, призвали первого к наказанию, школьников было уже восемь.

В первом штрафном листке было означена вина в оскорблении учителя и требование строго наказания. Отец Бернгард отдал Мареку самому делать запись в журнал и подвести мальчика к месту наказания.
- В чем твоя вина, - спросил он мальчика, - Чем оскорбил ты учителя?
- Герр учитель увидел, как мы смеялись, когда вошёл в класс.
- Ты смеялся над учителем?
- Нет, мы смеялись над анекдотом про обезьяну
- Но вы смеялись, когда учитель вошёл в класс?
Мальчишка кивнул.
- Ну что ж, тогда ты знаешь свою вину. Расстегни брюки и спусти их вниз, подбери край рубашки руками и держи крепко. Ты будешь наказан пятью ударами. Приступайте брат Марек, не спеша... и не усердствуя. И возьмите прут потоньше, - добавил отец Бернгард совсем уж суровым голосом.
Марек понял, чего от него хотел наставник и выбрал пруток, какой подошел бы только для младших школьников. Удары он наносил тоже так, как его научил отец Бернгард – без замаха, изгибая руку только в запястьи.
Мальчишка под прутом даже не пискнул, а когда ему вручили проштемпелёванный штрафной листок, то на радостях вылетел из дверей не спросив разрешения.

- Мы должны быть не только строгими, брат Марек, но и милосердно справедливыми, - грустно улыбнулся отец Бернгард, - Ведь в нашей руке не только прут, но и крест. Учитель Лашет решил, что смеются над ним. Он мнительный человек. Теперь он вряд ли успокоится, пока синяк не сойдет. И просто взгляд на него, не говоря уже о усмешке, принесет неприятности любому. Помяните мое слово, брат Марек, сегодня наверняка все школьники будут с записками от герра Лашета, да и затра тоже. И кто знает, скольких он захочет выпороть, только за то, что молчком подкрался к гимназисту, разнимающему драчунов. Он видно сам хотел выдрать драчунов за уши. А если бы он громко потребовал прекратить драку, все разбежались бы сразу. И тогда не случилась бы эта неприятность с подбитым глазом и безвинно выпоротым гимназистом.
Отец Бернгард был прав: всем восьмерым школьникам с записками от Лашета, стояло требование строго наказания, только различались проступки – кроме того, что пятеро «оскорбили» его своим смехом, ещё пара «неуважительно отнеслись к требованиям» учителя, а один даже «не демонстрировал должного усердия» на уроке.

Всех мальчишек Марек только легонько похлопал по попе тонким прутиком, и было видно, что все уже знали от первого наказанного, что сегодня обойдется без настоящей порки. Ни страха, ни особенного смущения они не испытывали – быстренько становились на колени, снимали штаны, получали свое «наказание» и с довольным видом покидали часовню.

На следущий день школьников с записками от учителя Лашета было не многим меньше и опять отец Бернгард, недовольно поджав губы, качал головой и вспоминал вслух не о строгости, но о справедливости наказания. Все мальчики получили только символическое наказание и с веселым гамом отправились в спальни.

Перед сном проходя по спальням с божеским напутствием вместе с отцом Бернгардом, Марек заметил, как непривычно шумно их встречали в спальнях. Даже у младших царило непонятное радостное оживление, которое не успокаивалось и после того, как Марек гасил свет. В эти дни не секли даже младших, и хотя Марек держал в руке прутик вместе с Библией, дети почувствовали свободу от страха и кажется радовались этому.

Отец Бернгард качал головой, но не понуждал своего помошника к строгости.
Марек в эти дни забыл свои волнения первого опыта порки мальчиков. В часовне он и сам с немного иронической интонацией повторял привычную форумулу «Ты знаешь свою вину и будешь наказан тремя (или пятью) ударами», дожидался пока очередной озорник расстегнет штаны и слегка ударял тонким прутиком по обнаженным ягодицам. Его и смешила эта игра в наказание, но было и немного стыдно смотреть на голые попы, которые школьники без всякого трепета и стеснения открывали его взору.

Он помнил свои чувства, когда смущаясь и затаив стыд, ему самому приходилось тянуть с себя штаны и ждать жгучей боли. И стыд только возрастал с первыми слезами и криками боли. Он бывал наказан всегда только своим наставником каноником Петрусом, но стыдился и перед стариком своей беззащитной наготы, слабости и страха.

А школьники не стыдились и как-будто даже хвастались перед ним своей смелостью, подставляя голые задницы, но заранее зная, что боли не будет. Это казалось ему не совсем правильным. Да и во всём, что происходило теперь в гимназии и пансионе было что-то неправильное. Вечером степенная основательность старых каменных стен лишь приглушала неясные звуки, доносившиеся из спален.

В третий вечер, после карусели мнимых наказаний в часовне, когда отец Бернгард уже ушёл спать, на нижнем этаже младших школьников раздался отчетливый громкий смех, разнесшийся в тишине позднего вечера и отозвавшийся всплесками голосов в спальнях старших. Этого нельзя было оставить– в пансионе должно быть тихо, а детям пора спать.

Он решительно вернулся на нижний этаж и в коридоре увидел у зарытой двери в спальню мальчишку. Дверь явно держали изнутри, а он дергал её, чтобы вернуться в кровать.
Увидев Марека, мальчишка испугался и застыл.
- Что случилось?
- Я в туалет ходил, а они не пускают.
- Ты знаешь, кто?
Мальчишка испугано глянул на Марека:
-Нет!
Марек толкнул дверь и она отворилась в спальню. В комнате слышались сдавленный шопот и шевеление, однако все мальчики были в кроватях и как только он включил свет, восстановилась полная тишина.
- Вы должны спать, - не слишком уверено проговорил Марек, - или мне придется вернуться с прутом и кое-кого наказать. Спите и не балуйтесь. Спокойной ночи и благослови вас Бог.

Не зная, что еще сказать Марек быстро выключил свет и вышел, притворив дверь. Он только на минуту задержался, прижавшись к двери спиной, а в спальне снова поднялся гвалт. Кто-то крикнул «предатель!», кто-то замяукал , раздался топот босых ног, крики «Дурак, пусти!» и потом вихрем пронесся неясный шум. Марек испугавшись непонятного рванул дверь в спальню и включил свет. Перед ним, в проходе между кроватями, двое мальчиков сидели на третьем, распластанном на полу, несколько человек стояли в кроватях вглядываясь в проход, остальные лежали, повернув головы к входу в ожидании развязки. Никто не спал.

Марек поднял драчунов с пола и поставил их у двери. Потом обернулся в спальню и как можно строже приказал всем лечь в кровати и закрыть глаза.
- Если я вернусь и кто-то ещё не будет спать, то подет со мной в часовню! А вы трое сейчас же отправитесь со мной!
По спальне пронеслось вздохом неясное шептание, в котором однако же явственно послышалось «пыточная»
Вытолкав из спальни троих захваченных нарушителей он опять выключил свет, но вышел не сразу, простояв ещё минуту и дождавшись тишины. Потом притворил за собой дверь и скомандовал троим захваченным идти к старой часовне.

В коридоре, перед дверью часовни, он поставил их перед собой:
-Вы все заслужили наказание и здесь секут по настоящему! Хотите попробовать?
Мальчики молчали.
- Вот так и молчите дальше! Ждите меня здесь! И если я услышу хотя бы одно слово, хотя бы один звук, то все пойдёте в часовню. Если будет тихо, то отпущу вас спать. Ясно?

Оставив младших ожидать своей участи, Марек отправился на этажи к спальням страших школьников и гимназистов. Они жили по трое - четверо в одной спальне и выяснить где не спали можно было по шуму, доносящемуся через дверь. На двух этажах была только одна комната, куда Мареку пришлось заходить, и он нисколько не удивился, увидев там старого знакомого:

- Питер Бергер, вы должны лечь спать, иначе будете наказаны. Отправимся мы в часовню прямо сейчас или вы придете ко мне завтра, наказание в любом случае будет очень суровым. Я думаю будет лучше, если мне не придется возвращаться в вашу комнату.

Когда Марек спускался по лестнице на первый этаж к часовне с ожидающими его нарушителями спокойствия, он невольно стал ступать тише. Его взволнованность, испуг и раздражение непорядком сегодняшнего вечера искало выход и вдруг захотелось высечь мальчишек. Никакой жалости не было, а в уме он уже решил, что их надо обязательно наказать так больно, чтобы они плакали.

С лестницы он прислушивался: не услышит ли шопот или возню в коридоре, но на этаже царила тишина. Он даже подумал, не сбежали ли маленькие преступники к себе в спальню и как их тогда искать? имен он не спросил, не будить же всех в спальне?

Но мальчики стояли на том месте, где он их оставил и встретили его испуганными взглядами. Воздух в коридоре из за сквозняков был довольно прохладным и они дрожали в своих длинных ночных рубашках, обхватив себя руками и спрятав кулачки подмышками .

Марек даже подасадовал, что обещал отпустить их без наказания, если они будут вести себя тихо. Но потом вспомнил, что один из них точно ни в чем не виноват, виноватых только двое. Да и что скажет отец Бернгард, когда узнает о его ночной расправе?
С тех пор, как обязанность наказания школьников перешла к Мареку, ему ещё не приходилось наказывать младших в спальне, как это делал отец Бернгард. Он даже не знал как и кого для наказания брал наставник. Попав в водоворот последних событий, Марек не успел подумать об этом. Ему и так хватало каждый вечер видеть перед собой бесстыдно выставленные задницы мальчишек, все наказание которых сводилось к символическому похлопыванию прутиком.

Поэтому Марек решил не торопиться с наказанием, а прежде посоветоваться с отцом Бернгардом. Он записал имена мальчишек, отметил , одного, который стал участником потасовки невольно, и отпустил их спать, напутствовав обещанием вернуться к разбирательству завтра.


* * * *

Назавтра , едва вернувшись после занятий, Марек отправился искать отца Бернгарда. Он нашел старого монаха в классах младшей школы, где тот помогал детям готовить заданное «на дом».
Во времена учебы Марека никто из монахов детям не помогал. Ему самому приходилось как -то успевать с уроками между поручениями старого каноника. Теперь по крайней мере ему стало понятно, что отец Бернгард наказывал вечерами в спальне тех, озорство которых замечал в послеурочное время.
Рассказывая о вчерашнем происшествии в пансионе, он говорил, что был твердо уверен в необходимости наказать трех безобразников, но его остановило только нежелание нарушить заведеный порядок. А легкие наказания для старших школьников вообще лишены смысла, потому что они их не боятся. Пожалуй если так пойдет дальше, школьники действительно будут смеяться над учителями, да и над братьями-монахами тоже...
- Но ведь мы помним о справедливости воздаяния?, - отец Бернгард говорил, продолжая просматривать школьные тетради, - Вчера вечером разве ты уже не наказал мальчиков? Они были напуганы и оставлены ждать наказания. Подумай брат Марек, не слишком ли ты суров к детям? Прими свою обязанность, как труд, но не отдавай наказаниям все силы и помыслы. Не забывай других своих обязанностей. Мы встретимся в часовне после ужина. Ступай, займись своими делам.

Мареку не понравился ответ монаха. Он надеялся на одобрение, может быть и не прямо высказаное. Ведь рассуждения его были логичны. Для себя Марек уже решил, что надо прекратить символические похлопывания прутиком и порка должна быть наказанием, а не бесстыдным представлением со сниманием штанов. Они должны чувствовать и бояться боли, им должно быть стыдно раздеваться перед старшими и выставлять свои голые попы. А они даже не смущаются.

После ужина, когда Марек пришел к часовне, там уже стояли несколько школьников с записками в руках... Отца Бернгарда ещё не было и Марек вошёл в часовню, чтобы помолиться в одиночестве. Обычно с отцом Бергардом они молили Господа о терпении и милосердии, не допустить до жестокости и оставаться справедливым в его воле. Но Марека мучило и сомнение, о котором он прежде не думал. О своем смущении при виде голых задниц мальчиков он мог говорить с богом только когда был один. В прежние дни, после наказаний, поднявшись к себе, Марек перед распятием искал в молитве успокоения своих неясных душевных смятений. Было в этом что-то греховное, непонятное, он стыдился смотреть на голое тело, но и не мог не смотреть, не мог оторвать взгляда от детских попок. В этом надо будет обязательно покаяться на исповеди, но в молитве с отцом Бернгардом Марек не мог даже шопотом говорить об этом. Поэтому воспользовавшись временным одиночеством, Марек на коленях искренне просил у Бога заступничества от соблазнов и разрешения своих сомнений.

---

 Отправлено: 25.07.22 01:47. Заголовок: Отдавшись молитве М..

Отдавшись молитве Марек не замечал времени, однако когда поднялся с колен, отца Бернгарда все ещё не было. Он выглянул в коридор, стоявшие там школьники ждали. Немного посомневавшись Марек послал одного мальчика узнать где отец Бернгард и просить его прити в часовню. Сам же собрал записки у всех и начал записывать имена в журнал. В этот вечер от учителя Лашета пришли трое с требованием примерно наказать на нарушение дисциплины, ещё двое были отправлены другими учителями. Записав всех Марек перелистнул назад несколько страниц и удивился, как часто бывали дни и вовсе без наказаний, а обычно отец Бернгард наказывал не больше одного – двух. Он начал читать журнал от начала, когда наконец дверь отворилась и в часовню заглянул посланый за отцом Брнгардом мальчик.

- Отец Бернгард заболел, - сообщил мальчик, - его увезли на скорой. Он шёл из монастырского дома, упал и ему вызвали врача. Гимназисты из выпускного класса отнесли его на носилках на паром и помогли погрузить в машину. Наверное сегодня отец Бернгад вернуться не успеет.

Мальчишка помолчал и добавил :
- Можно нам идти?
- Куда идти? Почему? – не понял Марек
-Ну, ведь отца Бернгарда нет. Кто будет наказывать?

Марек подошел к открытым дверям:
-Я накажу. Заходи, ты будешь первым, а остальные - позже.
Мальчик вошёл в часовню и с любопытством огляделся.
- Не стой у двери. Назови свое имя, - Марек положил руку на плечо школьника и подтолкнул его к бюро, - Тебя зовут Ганс Брандт? Ты был уже здесь раньше?
- Нет, не был.
- Тогда пойдем со мной, Ганс, - он подвел школьника к постаменту, - Преклони колени перед алтарём и молись об искуплении вины. Учитель написал, что ты мешал на уроке. Ты знаешь свою вину и будешь наказан тремя ударами, - Марек вынул из ушата прут, по привычке такой тонкий, что годился бы только для самых маленких. Хотел было переменить, но не стал.

- Сними штаны и возми руками край рубашки.
Мальчик, недоверчиво оглядываясь на Марека, потянул штаны вниз.
- Ты примешь наказание, а я помолюсь о твоем прощении перед ликом Христа. Возми же край рубашки и подними к груди.
Когда взгляду Марека наконец открылись ягодицы, он занёс прут высоко и быстро ударил:
- Один, Ганс Брандт!
Мальчик дернулся, но вынес удар молча. После второго удара он ойкнул, а после третьего - не дал крику вырваться из сжатых губ. Марек, как и решил, сегодня бил сильно.
Когда школьник натянул штаны и потирал ушибленное место, не зная что делать дальше, Марек вручил ему проштемпелеванный листок и проводил к двери:
- Ступай и не греши больше. В следущий раз наказание будет суровым.

Всех школьников в этот вечер Марек сек сильно и уже не выбирал тонкие прутья. Брал, какой попадется. После порки все выходили из часовни держась руками за задницу и с плаксивым выражением на лицах. В конце-концов, наказание и должно быть с болью и с раскаянием, убеждал себя Марек, становясь на колени перед старым алтарём для молитвы.

Он привычно повторил молитву о прощении и невзыскании, но проговорив «не введи во искушение» вдруг замедлился воспоминанием о сегодняшнем наказании. Никто из наказанных уже не спускал штаны с бесстыдной небрежностью, все школьники были напряжены и испуганы. Они вздрагивали и вскрикивали от ударов, прутья оставляли следы на их попах.

Марек помнил, как крик первого мальчика, которого он ударил тонким прутиком изо всей силы, вытолкнул наверх из его смятенной души самое сильное тогда чувство – злость и желание сделать больнее, так чтобы мальчишка заплакал, как когда-то Марек под прутом старого каноника, и чтобы после наказания надолго оставался памятный след. Злость была такой понятной самому Мареку, такой правильной и ясной, что он впервые почувствовал себя «на своём месте», делающим дело верное и необходимое.

Злое ожесточение стало в нём неожиданно приемлимым и нужным, оно поднимало его и будоражило так, что Марек почувствовал его необыкновенную силу. Каждой мышцей своего тела, каждым органом и членом он чувствовал божественное присутствие, и рука его, поднимаясь с прутом, становилась сильнее с каждым ударом, с каждой красной полосой оставленной на голой попе. Ему хотелось бы продлить бесконечно это своё необычное возвышенное состояние, хотелось бить и бить дальше.

Оборвав воспоминания , Марек вдруг понял, что прямо во время молитвы он возбудился в другом, совсем не христианском смысле, и возбуждение это было слишком похоже на то, какое он испытал когда сек мальчиков. Страх и смущение окатили его волной жаркого стыда, погасив возбуждение, но оставив ясное понимание распознанного в себе греха.

«Господи, дай мне сил не впасть в грех искушения, Господи помоги избавить душу , - долго еще повторял Марек, заглушая молитвой мысли и страшась вспоминать.

В ту ночь Марек не смог уснуть и был потом весь день рассеян...

---

 Отправлено: 26.07.22 00:19. Заголовок: Становление садиста ..

Становление садиста ....

 Отправлено: 02.08.22 23:30. Заголовок: продолжение

* * * *
Отец Бернгард остался в больнице с больным сердцем. Настоятель с директором гимназии обсудили обязанности наставника в пансионе и решили, что в отсутствии отца Бернгарда один из учителей будет оставаться до вечера. Дежурный учитель будет заниматься с младшими, помогать Мареку поддерживать порядок и покидать остров после того, как дети уже улягутся в кровати. Настоятель договорился с капитаном парома, чтобы теперь тот делал специальный дополнительный рейс для учителя, прежде чем пришвартоваться у берегового причала, а директор гимназии составил список дежурств.
На следущий вечер, когда Марек пришёл к дверям часовни, в коридоре не было ни одного ожидающего. А когда вместе с дежурным учителем он пошел с Библией к младшим, то в спальнях его встречали спокойные и улыбающися лица детей. Старшие тоже быстро успокоились и в пансионе воцарился ночной покой. Дежурный учитель отправился домой, а Марек поднялся в свою каморку, чтобы заняться в тишине каноническими текстами.

Однако в вечернем покое теософия никак не находила пути к его растерянному сознанию. Открытая книга великого богослова не увлекала изощренными извивами мыслей. Марек не улавливал смысл прочитанных рассуждений, а перед глазами его стояла картина вчерашнего наказания мальчишек, стоящих на коленях без штанов, вздрагивающих и вскрикивающих от его ударов. Он помнил свое чувство тогда и боялся его повторения, но не мог не вспоминать, как ещё и ещё раз бил по голым ягодицам, как ойкали и вскрикивали, как между ударами проявлялись на бледной чистой коже красные полосы, как он бил... [ ... ]

* * * *
Марек, проведя почти все детство и начало юности на монастырском острове среди монахов и мальчиков монастырской гимназии, не знал ничего ни о любви, ни о телесной стороне жизни. Все романтические сказки и фантазии мальчишеской первой влюбленности миновали него, погруженного в суровый мир послушания, боли и молений. Он не мог даже услышать болтовни о чьих-то любовных или похотливых приключениях, потому что всякие откровения его одноклассников сразу прекращались, стоило ему оказаться рядом с ними.
Мальчишки его возраста никогда не дружили с ним в классе, его не признавали своим, он оставался монастырским послушником. Все в школе знали, что учителя никогда не выписывают Мареку штрафной лист и его подозревали в доносительстве, впрочем без всяких на то оснований. Когда в классе затевалась каверза, то от него скрывали затею и никогда не звали принять участие, а когда приходило время наказания за проделки, то всех школьников, кроме него, секли в старой часовне, а он за время учебы так никогда и не побывал там. То, что он был почти ежедневно порот старым каноником, было известно некоторым учителям и они жалели его, побуждая к старательности и кроткости только добротой. Марек и не давал повода для наказаний в школе, чем сильно отличался от сверстников. Его не брали в компании, с ним не дружили и не делились секретами. Он в школе, среди детей оставался один, так же как и в монастыре – один среди взрослых.
Женщин в своей короткой жизни он не мог даже просто видеть, до тех пор пока не закончил гимназию и не начал каждый день ездить через город в католический факультет. Каких-то знаний о женской природе из своих наблюдений с велосипеда Марек разумеется не получил, воспоминаний о матери у него не было, поэтому женский образ в его сознаниии формировался библейскими текстами и рассуждениями монахов о греховности и развратности, в которых главное место отводилось прелестным девицам.
Про любовь Марек знал точно, что может быть только одна сильная и возвышенная любовь – любовь к Христу, сыну божьему на земле, но никаким образом подлинная любовь не может быть соединена с грешным телом. Всё что извергает тело из себя - есть грязь. Даже касаться себя в стыдных местах - грех. Люди скрывают свое тело под одеждой от греха и от соблазна и всему есть свое назначение - скрываемый штанами зад извергает кал и служит для наказания; отросток внизу живота извергает мочу и его касаться так же грешно, как и задницы, а после облегчения следует обязательно мыть руки от грязных касаний.
Первые полюции пришли к Мареку поздно, уже после окончания гимназии. Они испугали его, но наставник, старый каноник Петрус, успокоил - так тело само избавляется от греха похоти, это нормально, но об этом не надо всем рассказывать, как никто не рассказывает вслух подробности о походах в туалет.
[ ... ]

Вечером, в монастыре, весь день мучимый мыслями о порке и своим возбуждением, Марек рано заперся в часовне для молитвы, в которой пытался привести в порядок свои растрепанные чувства, найти равновесие добра и зла, чтобы понять и не перейти границу греховности.

Молитва успокоила Марека. Он был не виноват – просто тело исторгло похоть, чтобы освободить его от греха. Душа была чиста. Он понимал теперь ясно свое служение и обязанность наказания детей.
Он был словно крылом ангела, который прикосновением вызывает искреннее раскаяние и слезы искупления у грешника. Только прикасался он не прозрачными перьями, а прутом, но ведь и в Библии сказано, что огненое крыло ангела может ввергнуть грешников в вечный ад. А он вызывал у мальчишек только короткую боль и облегчительные слезы. Служение его чистое и безгрешное. А возбуждение, которое захватывает его вместе с мыслями о наказаниях – это способ избавления от греховной похоти, ведь без возбуждения члена не бывает и извержения. Господь в мудрости своей озаботился спасением души и отделил от неё греховную телесность. Не надо только мешать божьему промыслу, и если должно излиться семя похоти, чтобы очистить помыслы, то пусть это случится. В том нет греха, что заложено от Бога.

С этими мыслями пропало и возбуждение. Марек принял это, как знак верности своих размышлений. Он ещё и ещё раз возблагодарил Господа за избавление от смущения. Сегодня он будет сечь мальчиков строго, как должно, чтобы каждый из них внял искупительной боли. Марек был готов теперь к служению - с чистой душой, с именем Бога на устах и с твердой рукой. Молитва подняла его праведный дух и он жаждал действия.

Когда он открыл дверь часовни, чтобы впустить первого к наказанию, коридор оказался пуст. Никто не ждал его приглашения. Его отчаянные молитвы, откровение, явленное ему сегодня перед старым алтарём и освобождающее его душу от сомнения – все было напрасно? Он так готовился, с такими душевными терзаниями искал решение своей проблемы - а теперь ничего? Была в этом злая ирония обстоятельств. Обескураженный, он запер часовню и пошёл искать дежурного учителя.
Многие учителя помнили Марека ещё учеником и относились к нему отечески. Сегодня дежурил учитель естествознания. Марек нашел его в маленьком огородике, где на грядках росли лекарственные растения. Они беседовали о полезности трав, когда учитель вдруг спросил, много ли было сегодня учеников с штрафными записками.
- Ни одного, - ответил Марек, - уже второй день так. Странно это - как заболел отец Бернгард, так никого и наказывать не надо.
-Ах, Марек, это зависит только от учителей. Но уж завтра останется дежурным герр Лашет. Помяните моё слово, он своего не упустит. Будет вам завтра работа.

Вместе они обошли спальни младших, пожелали спокойного сна гимназистам и распрощались. Учитель отправился на паром, а Марек поднялся к себе.

Мысли были спокойны, длящееся весь день напряжение измотало его и надо было спать. Молясь перед сном и имея ввиду своё возбуждение Марек повторил опять, что не должен мешать божьему промыслу, ибо нет в том нет греха, что от Бога.

---

 Отправлено: 02.08.22 23:36. Заголовок: (продолжение )

* * * *
На следущий день слова старого ботаника сбылись. Едва войдя в коридор Марек даже на мгновение остановился, уткнувшись взглядом в стайку мальчишек, сгрудившихся перед запертой дверью часовни и тихонько переговаривающихся между собой. Они сразу замолкли, увидев его и отступили к стене, освобождая проход.
Марек решительно прошествовал к двери. Он уже точно знал, как будет строг сегодня ко всем без исключения. Даже понимая, что учитель Лашет сегодня наверняка был не справедлив к школьникам, тем не менее свое решение, принятое накануне и укрепленное им в молитве, Марек менять не хотел.
В часовне, быстро преклонив колена перед распятием и проговорив молитву, Марек склонил голову и замедлился, как-будто прощупывал себя изнутри – есть ли уже то злое возбуждение, которое взволновало его вчера здесь, на этом самом месте во время молитвы? Но теперь это было иное чувство, скорее решимость, четкое и ясное понимание того, что сейчас последует и тогда - да, тогда будет и возбуждение. А пока только понимание, что так будет... И желание, чтобы было именно так. Простое ясное желание взять прут в руку и, взмахнув им, резко ударить по голой...
Марек остановил свое чувство, не давая воображению довести руку с прутом до цели. Он уже и так глубоко дышал, раздувая ноздри и кривя губы тонкой улыбкой.
Порывисто встав от молитвы, он пересмотрел прутья в лохани, отделив слишком тонкие в сторону; открыл новую страницу в книге наказаний и вписал дату; зажёг свечи перед алтарем и пригладив волосы на голове наконец нащупал в себе, внутри, волну нетерпеливого возрастающего волнения. Взволнованность эта легким комом поднималось к горлу и толкала сердце стучать быстрее. Придержав поднимавшее его чувство где-то в середине груди, Марек уже шагнул было, чтобы впустить первого к наказанию, когда в дверь ударил громкий стук.
Вздрогнув от неожиданности и недоумения, Марек отворил дверь и увидел перед собой учителя Лашета. Все чувства, только что вздымающие и бурлящие душу Марека разом схлынули, оставив после себя бледное лицо с расширенными удивлением глазами, перед которыми застыла раздраженная учительская физиономия.
Это было неожидано. В часовне никто из взрослых, кроме отца Бернгардта, а теперь Марека, не бывал. В прежние времена мальчиков секли в учительской сами преподаватели, но уже пятый год как в государственных школах телесные наказания были отменены. В монастырских школах и гимназиях порка сохранялась в обход закона, как дань традиции и часть монастырского уклада жизни мальчиков в пансионе. Формально телесные наказания с учебным процессом не должны были быть связаны. Именно поэтому все наказания были сдвинуты на вечернее время, а учителя больше не касались наказаний и не ходили в старую часовню. Похоже, герр Лашет решил нарушить устоявшийся порядок.
Теперь он стоял перед Мареком в дверях:
- Прежде, чем вы начнете, брат Марек, я должен сказать вам пару слов. Позвольте-ка мне войти!
Учитель напористо двинулся вперед, и растерявшийся Марек отступил на шаг, впустив непрошенного гостя в часовню.
Учитель по-хозяйски затворил за собой дверь, огляделся оценивающе, подошёл к бюро, заглянул в книгу и наконец развернулся всем корпусом к Мареку:
- Вы знаете, что про вас говорят? - начал он строго, - А это недопустимо и этому надо положить конец!
Марека ошеломила и испугала мысль, что кроме него самого, ещё кто-то может знать о его грехе – о том, как во время молитвы независимо от его воли в нём пробуждается стыдное желание, которое он оправдывает именем Бога.
Он молчал, боясь посмотреть учителю в глаза и медленно краснея.
- Это правда?, - герр Лашет не спускал глаз с зардевшегося Марека, - Вы действительно устраиваете эти недостойные игры вместо наказаний? Все рассказывают, что вместо порки вы гладите их по голым задницам? Это так? Вы заметили, что учителя теперь не отправляют никого к вам? Это потому, что вместо наказания вы устраиваете здесь цирк, и разрушаете авторитет преподавателей.
«Гладить по голым задницам? Кого гладить? Как это - вместо порки? Кто гладит? Я?» - в голове Марека вспыхнули недоуменные вопросы, но произнести он смог только возмущенное:
- Кто вам такое сказал?!
Теперь лицо Марека уже полыхало жаром, а нескрываемое возмущение в голосе заставило учителя Лашета умерить напор.
- Школьники рассказывают друг другу, как вы умудрились их выпороть даже не причинив боли. Говорят, что только погладили по попе и отпустили. Это так?
- Это ложь! – недоумение Марека вдруг превратилось в злость - слова про поглаживания можно было понять, как намек на извращение, и кажется Лашет именно на это и намекает...,
- Я не знаю, кто вам такое сказал. Все, кому была назначена порка, получили сполна и без всяких поглаживаний, - (хотя отчасти Лашет был прав, но углубляться в подробности того, как проходили последние наказания при отце Бергардте Марек не стал).
- Именно это я и хотел от вас услышать, Марек, - герр Лашет разглядывал пылающие щеки молодого монаха и с некоторым нажимом продолжил, - Надеюсь вас не смутит мое присутствие при сегодняшнем наказании? Вам ведь нечего скрывать от дежурного учителя? Или у вас есть причина запирать двери, оставаясь один на один с мальчиками?
Всё ещё красный, но уже не от смущения, а от злости, Марек был вынужден согласиться с присутствием Лашета в часовне.
Его обвинили в невообразимом и хотя высказанные подозрения никак не соответствовали действительности, доказать это не было никакой возможности. Да и положа руку на сердце, понимая своё возбуждение, как связанное с поркой, считать себя совершенно безгрешным Марек всё-таки не мог. Про себя он решил утром обязательно поговорить с отцом-настоятелем о случившемся.

Стараясь не обращать внимание на учителя Лашета, который нашел себе место у бюро, Марек начал быстро, одного за другим, вызывать школьников из коридора. Он сек их быстро, жестко и зло, не задумываясь и не прислушиваясь к своим чувствам.
Всем, кому было предписано строгое наказание, он отвесил полноценные пять ударов тяжелым прутом, расписав красными полосами детские задницы. Только двое из мальчиков были в часовне впервые и без пометки к строгости, но им хватило даже и трех ударов для того, чтобы плакать и кричать от боли.
Когда последний наказанный был отпущен с проштемпелеванным листком, учитель Лашет вышел из тени:
- Странно, как могли появиться слухи о слишком мягких наказаниях, если вы всегда их так сечёте? Надеюсь, вы никому из мальчиков не делаете поблажек? – строгий взгляд учителя буравил лицо Марека.
- Никогда и никому, если об этом не просит учитель, сам назначивший порку, - догадался ответить Марек и открыто глянул в глаза Лашета.
-Да? – удивился тот, - Бывают и такие? Странно... Но будем пока считать, что тема закрыта. Кстати, ночью я останусь на острове. Я договорился с капитаном, чтобы он вечером не беспокоился, - Лашет глянул на часы, - Через час мы обойдем вместе с вами спальни. Спать я буду в учительской, и если что-то случится вы можете меня будить.

Оставшись наконец один, Марек запер дверь и стал перед алтарём на молитву. Чувство оборванного ожидания раздражало и злило его. Порка мальчиков никак не отразилась в его душе, он не мог сосредоточиться для искренней молитвы, неясное волнение исчезло без следа, осталась только злость. Злость на Лашета, разрушевшего строй его мыслей, злость на себя за собственный стыд и смущение, злость за внутреннюю неудовлетворенность, которую он не знал как восполнить.
Проговорив слова молитвы, он встал с колен без умиротворения. Всё казалось ему нехорошо. Он оглянулся вокруг. В ведре стояли прутья. Марек вытянул один, и вдруг начал наотмашь, крест-накрест сечь воздух, так словно лупил стоящего на коленях мальчишку, но так сильно, так жестко, как никогда ещё этого не делал. Он представил перед собой голого, орущего школьника и то, как он хлещет его, все сильнее и сильнее, всё выше взмахивая прутом, всё резче, с новой силой разрубая воздух и как-будто полосуя его задницу, до визга, до захлебывающегося ора, и как-будто уже упавшего и извивающегся животом на полу, Марек всё хлестал и хлестал, до тех пор пока прут не разлетелся в щепки от ударов о камень.
Орудуя прутом, Марек даже вспотел от усердия и кажется, что злость немного улеглась в нем. Он смог, отдышавшись, снова стать на колени, чтобы молиться о прощении за свой непонятный гнев и злость к учителю, за свою несдержанность перед лицом Христа.

Обходя с учителем Лашетом спальни младших, Марек снова почувствовал злость, которую старался не показать, но она ему мешала говорить с детьми искренне и читать им слово Божие. Лашет всегда стоял за ним и Марек чувствовал его взгляд, понимал, что учитель ловит каждый его жест и каждое слово, что Лашет как охотник хочет поймать его на чем-то, что подтвердит его подозрение в чудовищной греховности.
Из-за Лашета Марек даже не решился наказывать в спальне, хотя прежде у него было намерение и он уже наметил одного сорванца, которому успел сделать замечание и пообещать днем наказание. Но он представил, как Лашет будет смотреть, когда Марек должен будет наклонить мальчика перед собой и станет стягивать пижамные штанишки с детской попки, как, не дай Бог, глядя на детское голое тело смутится и покраснеет от стыда за такое подозрение и тем самым, это же подозрение подтвердит... Нет уж, лучше обойтись устным замечанием.

Учитель Лашет захотел, чтобы Марек проводил его до гимназического здания и поднялся с ним в учительскую. По дороге он распрашивал Марека об учебе на Католическом факультете, о жизни в монастыре, про других братьев, которые редко покидали обитель, про обязанность наказания, возложенную на него настоятелем – не трудно ли ему это делать, не тревожит ли совесть обязанность бить детей? А когда поднялись в учительскую и Марек уже хотел пожелать Лашету спокойной ночи, тот неожиданно остановил его прямым вопросом:
-Так вам нравятся мальчики?
Марек вспыхнул от негодования:
- Господь бережет меня от мерзости... Не знаю, кто вам такое сказал, будто я кого гладил по голому заду, но если он попадет ко мне, то я его так прутом приглажу, что он сесть не сможет.
Учитель Лашет с некоторым сомнением посмотрел на Марека, но больше не спрашивал. На том и расстались.
Марек был раздражен. Все-таки отец Бернгард был неправ, когда настоял на милосердии. Наказание всегда должно быть болезненным. Он вдруг вспомнил, что в книге наказаний записаны все, кто был у него в то время и если уж они попадутся к нему снова, то получат вдвойне. Сама мысль, что он может жестоко выпороть мальчишек, наболтавших про него глупую ерунду, мстительно порадовала. Он снова, как накануне в часовне, представил себя с прутом над лежащим на полу школьником, кричащим от боли и страха, и почувствовал подступающее возбуждение.

---

 Отправлено: 02.08.22 23:39. Заголовок: (продолжение)

* * * *

На первом этаже пансиона Марек задержался на минуту у двери детской спальни, прислушался к тишине и уже шагнул к лестнице, когда странное непонятное движение, словно мелькнувшая тень, привлекло его внимание.
Он не останавливаясь заглянул в слабо освещенный тусклой лампой коридор перед часовней и обмер – недалеко от входа, у окна, скрытый тенью, стоял какой-то человек и смотрел прямо на него.
- Господи! - вырвалось из уст Марека испуганное восклицание.
- Брат Марек? – прозвучал в ответ молодой мужской голос, - Добрый вечер...
Голос прозвучал мягко и не показался Мареку страшным, но неожиданность увидеть ночью кого-то в пансионе, да ещё и взрослого, напугала до оцепенения.
- О, Господи! Кто вы? – Марек, словно отгораживаясь, выставил перед собой Библию с прижатым к переплету прутиком, и быстро отступил под свет лампы над лестницей.
- Простите, брат Марек, простите, я не хотел испугать, это я, Меллер. Я был у вас, вы меня поро... наказывали... Я хотел... Извините, что так поздно, я только хотел попросить вас...
Человек вышел из тени на свет и Марек сразу же узнал его.
Это был тот самый Отто Мелер, которого Марек сёк прутом в первый день своего нового служения. Сёк неумело и от собственного страха слишком сильно - до отчаянного крика, так сильно, что ему самому стало жалко парня... И это был тот самый Отто Меллер, чьё тело так поразило Марека в своей наготе, и которое снилось ему потом. Отто Меллер стоял перед Мареком.
- Простите меня, брат Марек, - заторопился Отто Меллер, - Я так не вовремя, но мне не к кому больше обратиться. Сегодня дежурный учитель Лашет, но я не хочу к нему. Я вспомнил, что тогда, ну... когда я был у вас, отец Бернгард говорил, что ему придется искать место для моего ночлега, если опоздаю на паром.
- Но почему вы здесь? – испуг отпустил Марека и он наконец-то перестал закрываться Библией и опустил руки.
- Я опоздал на паром. После ужина я читал в классе к урокам и думал отправиться домой на берег с дежурным учителем. Но сегодня парома вечером не было. Я не знаю почему и что случилось. Мне ребята сказали, что дежурит Лашет и я должен бы пойти к нему, но вы же знаете... Я не хотел бы встречаться с ним.
- Вы хотите, чтобы я пошел к учителю Лашету? - удивился Марек.
- Пожалуй нет. Только если другого не останется. Я хотел попросить вас помочь мне. Если нет возможности переправиться через протоку, то хотя бы где-то переночевать...
- Господи, да как же так случилось? - Марек силился сообразить как быть
- Я обычно всегда уезжал с дежурным учителем на последнем пароме. Я ужинаю со всеми в столовой, а потом иду заниматься дальше. Не знаю почему сегодня паром не пришёл.
- Это учитель Лашет так решил, он в учительской. Где же вам переночевать, ведь все комнаты для старших заняты, пожалуй и в спальне у младших нет свободных кроватей.
- Может в монастырском доме? - Мелер растеряно посмотрел на Марека, - вы ведь там ночуете?
- Да нет, у меня комната здесь, под крышей. Монастырь запирают сразу после ужина и там нет комнат для гостей. Вы знаете, что оставаться без разрешения здесь нельзя и кажется нам придется пойти к учителю Лашету. Вы ведь не виноваты, что он отменил паром и остался ночевать...
- Отменил паром? Для чего же он остался?
- Не знаю. Но не удивлюсь если он будет всю ночь ходить по спальням и высматривать, кого наказать. Сегодня он даже... – Марек осёкся, потому что вспомнил об оскорбительных намеках, высказанных ему Лашетом и тут впервые подумал, что наверняка учитель остался специально, чтобы проверять и самого Марека.
- Всё-таки нам нужно к Лашету, иначе он меня потом виноватым сделает. Он и так наговорил мне сегодня, - Марек нахмурился, - В спальнях места нет, но вы сможете переночевать у меня в комнате.
Они отправились к учебному зданию, но двери из которых Марек совсем недавно выходил оказались заперты. В окнах учительской, на втором этаже горел свет.
Марек удивился: и как бы он мог «в случае чего» позвать дежурного, если двери закрыты? Он сложил ладони рупором и громко позвал учителя по имени. Кричать пришлось несколько раз, прежде чем окно отворилось и в него выглянул учитель.
На недовольный вопрос Марек коротко объяснил, что остался гимназист, который должен был уехать на пароме, и что Марек устроит его в своей комнате. Лашет просто махнул рукой, мол делайте, как хотите, и закрыл окно.

* * * *
- Я должен поблагодарить вас, брат Марек.
- Да что вы, разумеется, я должен вам помочь. Лашет вряд ли позаботился бы об этом. Вы сам видели – уже и двери запер, не докричишься до него.
- За сегодня тоже вам спасибо. Но я хотел о другом сказать, - Отто Меллер, осмотревшись в комнатке Марека, присел на край кровати.
Марека смутил его взгляд. Всякий раз, вспоминая первую встречу с Отто Меллером, он не мог отделаться от видения его обнаженного тела. Его чувства вспыхивали неожиданным желанием обнять и гладить, прикасаться руками и нежно вести ладонями по коже, поднять пальцами натянутый край рубашки ещё выше, чтобы открыть и живот и грудь, чтобы обхватить и прижать к себе... Он уже понимал , что хотел обнимать тело мужчины, и от того боялся своего желания.
А теперь, когда они оказались в его комнате его мучило неясное томление, никогда прежде не испытанное. Он готов был встать перед Отто на колени и молиться ему истово, как обычно молился перед ликом Христа; его пронзала жалость к Отто и одновременно страх, что он выдаст себя и Отто узнает о его чувствах, что тогда его тайное станет страшным позором, его вечным стыдом, его пронзительным горем и болью.
Как только они вдвоем вошли в каморку, Марек тут же решил, что должен уйти – он не смог бы остаться рядом с Отто Меллером, он просто не выдержит своего желания и произойдёт наверняка что-то страшное. Поэтому перестелив для гостя постель и достав с полки свежее полтенце, Марек уже собрался в часовню – как он там устроится, он ещё не придумал, но только не здесь, не вдвоем.
- Я хотел поблагодарить вас за тот раз, - голос Отто остановил Марека у двери,- когда я был наказан. Когда вы меня... пороли, брат Марек, - с некоторым усилием, словно выталкивая из себя тяжёлое слово «пороли», проговорил Отто и, смутившись, замолчал.
- Да что вы, герр Меллер, мне так стыдно, что я тогда.., - Марек задохнулся, - Я не должен был бить так сильно! Вы были невиновны! Я не знаю, почему так получилось, но мне так жалко... и стыдно теперь.
- Нет. Всё было правильно. Спасибо вам. Я не знаю, как сказать, но это было правильно. Так необычно и может даже хорошо. Вам нечего стыдиться, брат Марек, честное слово, я вам только благодарен. Я хотел потом поговорить с вами, хотел даже сам прийти в часовню к вам, но было бы стыдно с малышами, а герр Лашет, - Отто усмехнулся, - к вам больше не отправлял. Я хотел рассказать вам, наверное вы бы поняли меня. Нет, не так - наверное только вы и поняли бы меня. Вы ведь не уйдете сейчас? Давайте поговорим. Я прошу вас.
«Уйти, надо уйти чтобы не выдать себя, чтобы он не почувствовал, как я хочу его обнять, какой он...» - думал Марек, но вслух проговорил:
- Давайте, - и сел за стол, где лежали его книги, словно отгородившись теософскими томами от своего гостя.
- Только, брат Марек, не называйте меня герром, ведь мы наверное одного года, да и потом я просто гимназист, а вы уже студент. Я просто Отто, - Отто Меллер вздохнул, - Хорошо ещё, что Фрицем не назвали.
- Я в Страсбурге родился, у меня отец из Эльзаса, такой патриот, хотел чтобы я был французом, но мама из Аахена. Мы и жили там, в доме её отца, я ходил в гимназию Кайзера Карла, пока отец не ушел. Родители разошлись. Потом я жил у бабушки, опять в Эльзасе, там тоже была гимназия, но французская, а мама хочет, чтобы университет был немецкий... Поэтому я здесь. Один год только, просто чтобы гимназию окончить и поступить в университет.
-А почему у нас, в монастырской?
- Мать хотела чтобы был католический факультет и отправила к дяде. Мой дядя, мамин брат, договорился с отцом-настоятелем. Он его давно знает. Так проще. И не надо сдавать экзамены за прошлые годы. Хотя сдал бы конечно, но ещё один год бы потерял. И так-то все мои одноклассники уже в университетах или в колледжах. Только я вот...
Я никому не говорил раньше, брат Марек, но я всегда, всегда, как пошел в школу, страшно боялся, что меня накажут. Что учитель выведет из класса и в коридоре отлупит палкой, как было в гимназии Кайзера Карла. Там били часто и я слышал, как в коридоре, под дверью кричали и плакали мои друзья. Я так боялся, что иногда не мог ответить урок от страха, у меня ноги дрожали. Было стыдно перед ребятами за трусость. Ведь их били, а меня никогда. Наверно от страха я никогда не делал ничего такого...Был всегда примерным мальчиком. Но как же я боялся!
Потом, в Эльзасе, во французской гимназии я боялся ещё больше. У них отводили к директору и били там. Заставляли снять штаны и секли по голому. Мальчишки иногда показывали следы после порки, я без слез не мог смотреть на эти страшные кроваво-красные полосы. Я думал, что умру от боли, если меня когда нибудь так накажут. Старался быть всегда послушным. Когда стал старше и можно было уже не бояться, ведь старших редко наказывают, только если сильно напиться... Но страх остался.
И было странно – я так боялся порки, но когда уже понял, что вряд ли меня накажут, то вроде и пожалел, что ни разу не получил. Как будто что-то важное не случилось в жизни.
А здесь, я уже конечно не боялся - выпускной класс, я старше всех, да и с учебой все хорошо. Только герр Лашет не ставит мне «отлично» – ему не нравится мой французский. Он считает, что эльзаский акцент плохо влияет на произношение. Но за это не наказывают...
И вот тогда это случилось. Знаете, брат Марек, когда я был младше и представлял себе, как секут моих одноклассников за дверями директорского кабинета, я , стыдно сказать, сильно возбуждался, ну, в смысле эрекции, не знаю почему. А у вас в часовне, мне уже заранее стыдно стало, что так опять будет, когда на коленях перед алтарём должен был снять штаны. Но возбуждения не было. И ещё тогда очень боялся, что заплачу, как маленький, но боль была такой острой и так быстро обожгла, что не плакать хотелось, а надо было просто кричать, хотя и слезы тоже были... И было ещё необычное чувство, совсем другое, отдельное от боли и как-будто скрытое под ней.
Я понял потом - это ушёл страх. Я не боюсь и теперь свободен. Такое простое и понятное ощущение. Быть свободным от страха - это как утром смотреть в открытое окно, в глубокое чистое небо, как вдыхать чистый прохладный воздух. Я почувствовал жизнь по другому.
Хотя, всё это потом. А тогда, сразу после порки было такое чувство, что я как-будто с неба спустился, но могу , всё ещё могу немного летать. Так необычно. Словно изнутри меня лилось тепло и от этого всё вокруг тоже становилось тёплым и понятным. Кажется, я даже видеть стал иначе – ярче, четче ... И мысли тоже.
Я подумал тогда, что это и есть благодать, которая нисходит на верующих. Но я-то не верю, мне за что? Неужели от того, что наказан за чужое? Не знаю...
Я тогда сразу подумал, что может от того, что я и кричал, и плакал, и боль чувствовал – всё честно, без притворства - будто бы не боюсь, но уже и без страха, потому что страх остался там, до того, как я сам решил. Я понимал, что страшно, что будет боль, но я сам решил, сам сознательно пришёл к этому, чтобы испытать, узнать... Спасибо, брат Марек. Вы с отцом Бернгардом провели меня через боль, и мне стало легко. Я как-будто нашел себя и стал другим. Мне кажется, что лучше.
- Конечно лучше ! – воскликнул Марек, а в голове у него роилось, что Отто «как ангел, и кожа у него как у ангела и голос у него такой, что невозможно удержаться и не прикоснуться к нему». Он живо представил, как мог бы подняться со стула, обойти стол и упасть на колени прямо перед сидящим на краю кровати Отто; как прижавшись к его ногам, заглядывал бы снизу в распахнувшиеся от удивления глаза и повторял бы: «Господи, прости! Прости меня! Ты ангел, прости меня! Ты как святой... Я не должен был, прости...»
Из-за стола Марек вглядывался в лицо Отто, в сияющие глаза, волосы надо лбом, приоткрытый рот и думал о том, как нежно взял бы в ладони его лицо и приблизил бы к себе, чтобы почувствовать теплое дыхание, вдохнуть его...
Лаская в мыслях лицо Отто, Марек словно видел за ним всё тело, уже без одежды, до которого тоже хочется коснуться, гладить, держать руками, пальцами...
Он повторил вслух свои мысли:
- Прости меня... Ты как святой..., - и тут же сжал ладони перед грудью, как в молитве, не давая себе протянуть руки к его лицу.
«Да что же со мной! Господи! Это ли не искушение?! Спаси меня от греха, Господи!»
-Нет- нет! Никакой вашей вины нет, брат Марек! Ведь я сам решил. Вы не виноваты. Я сам хотел... - Отто замолчал подыскивая нужное слово, - Я должен был узнать, как это и я узнал. Я рад, что это были вы, брат Марек. Если бы, например как в старой гимназии, герр Лашет сам бы повёл меня бить, то я бы не дался. Я отказался бы. Я мог отказаться и у вас – меня никогда бы не выгнали из гимназии. Отец-настоятель конечно поговорил бы с директором, да дядя и директору мог бы позвонить , но я не стал ему рассказывать, жаловаться.
- И, конечно, я не святой, совсем нет. Я не верю в Бога и я - грешник. Я даже хуже, чем просто грешник, - Отто мягкой улыбкой ответил на напряженный взгляд Марека, - мои желания такие ... необычные. Может даже хуже. Отец бы сказал, что это извращение, а я сам не знаю, как к этому относиться. Но разве это извращение, когда словно благодать спускается на тебя и хочется летать?

---

 Отправлено: 02.08.22 23:42. Заголовок: (продолжение)

Марек уловив в голосе вопрос, замер пытаясь сосредоточиться , вырваться из собственных мыслей.
- Какое же это извращение? Это другое.., - продолжал Отто, - И мне нравится с женщинами. Здесь нет ничего такого рядом и в Кёльн мне нельзя, а в Страсбурге я ходил к женщинам. Это было хорошо. Конечно, я не святой.

«Извращение? О чем он говорит? Какие женщины? Он... про что?»
- Про что вы... ты, я не понимаю.
- Ой, брат Марек, извините, я про женщин и любовь, но это не важно, потому что есть другое. Я это понял теперь, что это такое. Но это было так же классно, как... ну, как с женщинами.
Марек замер, с искоркой надежды, что вдруг то, о чём говорит Отто, похоже на его, Марека, страстное желание? Что кажется Отто похожим на любовь? Или о чем он тогда говорит?
- Я это понял после... порки, - снова споткнувшись о слово продолжил Отто, - Это тогда я почувствовал... Я не знаю, но это было необыкновенно. Я потом думал, и часто думал об этом. Знаете Марек, я так рад, что могу сейчас с вами говорить. Я хотел... Могу я вам сказать?
-Конечно, - Марек по прежнему сжимал молитвенно ладони, - Конечно, что угодно!
- Я очень хотел сказать вам, брат Марек, что я вам благодарен. Благодарен, что вы меня наказали, нет не так... надо сказать: за то что вы меня выпороли.
Я думал прежде, что я чудовище, злой монстр. Всегда я любил сечь... Я играл так в детстве. В нашем саду я выламывал ветку от куста, обдирал с неё листья и таким прутиком сёк цветы, высокую траву, листья кустов, разрубал им зелень, но представлял всегда, что секу по телу... Я так и представлял, что передо мной стоит или лежит кто-то, какой-то мальчик, с которого спустили штаны и я секу его по попе, секу сильно, так, что он должен бы кричать, но на самом деле я разрубал листья и цветы, и продолжал сечь дальше.
Иногда я уродовал своим прутом всю цветочную клумбу, но мама никогда не бранила меня. Может она понимала меня. А может просто не обращала внимания на сад и на работу садовника. Дома меня никогда не секли. Были только разговоры или оставляли одного в комнате в наказание.
Давным-давно, я даже не помню, когда и где я это видел, но я видел точно, как какой-то дядька бил маленького мальчика прутом – он держал его за куртку и так сильно тянул ее вверх, что у мальчика вместе с курткой даже рубашка задралась на спину. Но дядька бил по попе, и видна была голая спина над штанами и я боялся что он прутом попадет по голому телу и мне так страшно было за мальчика, что я сам заплакал. А мальчишка орал как бешеный и вырывался, и кажется потом вырвался и убежал, но я уже не точно это помню.
Я иногда видел других мальчиков, которые играли с прутиками и секли по кустам и цветам и я понимал, что они такие же как я! Они были всегда одни, как и я, только со своими прутиками или ветками, которыми они казнили несчастные цветы, отрубая им головы. И я тоже казнил цветы... Иногда я представлял себе, что петуньи – это девочки в пышных юбках, я обрывал цветы и разрывал юбочки нежных бархатистых лепестков, пытаясь добраться до голого тела, которое как-будто спрятано под юбками, чтобы сечь этих маленьких девочек по попе... Но цветки были пустые внутри и бить было нечего. Но я хотел бы сечь по телу, по голому телу, даже если это просто кукла. И если у неё можно было поднять платье или снять штанишки, то я делал это и брал маленький прутик, чтобы он был бы не слишком большим для маленькой кукольной попки, и сек, придумывая какую-нибудь вину и наказание за неё.
Но не только куклы и цветы... Я мечтал кого-нибудь по настоящему высечь по голой попе. Я представлял себе, что подкараулю какого-нибудь мальчишку, который заберется к нам в сад, и заставлю его согласиться на наказание от меня, чтобы не получить от взрослых. Я придумывал весь этот разговор и как он будет бояться, что я нажалуюсь взрослым, и сам снимет штаны и подставит голую попу, а я буду сечь его таким прутиком и он будет плакать и просить прощение, а я буду бить сильно, сколько захочу...
А иногда я представлял, что это мне самому страшно порки и я сам плачу и прошу прекратить меня бить, что это я сам стою со спущенными штанами и мне стыдно своей голой попы, и того что, что меня бьют, а я плачу.. Я и сам хотел бить, но и страшно боялся, что меня поймают за этим взрослые и накажут так же, как я себе представлял порку чужого мальчика. Я всегда знал, что это плохо – бить детей и заставлять их плакать от боли, но мне очень хотелось это делать самому.

Потом в школе и гиназии я даже хотел стать учителем, чтобы наказывать учеников, когда захочу. И здесь, когда увидел вас с отцом Бернгардом в часовне, тоже подумал, что это - то самое место, где я хотел бы быть, чтобы сечь учеников...
Но моя трусость мешала мне. Я ни разу не был выпорот и понимал, что это неправильно. Надо было испытать, надо было перешагнуть через страх. И вы сделали это – вы, брат Марек, провели меня через страх и боль! Боже, как я благодарен вам!
Это было такое необычное чувство! Я не просто почуствовал боль, нет это было другое. Хотя я уже говорил, это было так необычно и хорошо потом, что я даже не помню как было больно вначале... Это так необыкновенно. Я даже наверное хотел бы ещё раз испытать. Нет, не правильно я сказал. Я потом много думал об этом и понял, что я точно хотел бы еще раз испытать это... от вас, брат Марек. Но я не знаю, этого ведь нельзя просить?
Отто замолчал, лицо его зарделось смущением, а выжидательный взгляд замер встретившись с взглядом Марека.
Думая только о своём желании и представляя говорящего Отто уже почти в своих объятиях, Марек не сразу понял, о чем его спрашивают:
- О чем нельзя просить?
Отто опустил голову и пунцово покраснел. Слегка прерывающимся голосом, но тем не менее внятно он проговорил:
- Я хочу попросить вас, брат Марек, наказать меня. Выпороть меня, - Подняв голову и глядя твердо в глаза Марека, он ещё раз повторил:
- Накажите меня, брат Марек. Я заслужил. Пойдемте в часовню...

* * * *

Ошеломленный Марек замер. Бить Отто Меллера? Он хотел бы гладить его, а он просит бить? Но ведь ему будет больно! Это же больно, когда он бьёт! Но тогда... он снова увидит голого Отто Меллера и ему даже не придется ничего самому делать для этого, а ведь это - то самое о чём он мечтал прямо сейчас. Увидеть голое тело, может прикоснуться к нему... Он не мог ответить, разрываясь в своих мыслях ... Можно ли любить и одновременно больно бить? Но уже сама возможность остаться с ним наедине, видеть его готовность подчиниться, раздеться и терпеть боль...
- Я не могу так..., - Марек замялся, - Я должен...
- Пойдемте в часовню, брат Марек, я прошу вас, - голос Отто стал тверже, - Вы можете. Мне это нужно. Я прошу вас об этом, - Отто поднялся и подошёл к столу, протянув руку Мареку:
- Пойдемте!
-Господи! Герр Меллер, Отто, я ... если вы просите... Но я должен буду... Я должен буду просить у вас прощения! - Марек поднялся навстречу Отто из-за стола и взял его протянутую руку в свою ладонь.
И вдруг Отто Меллер второй рукой перехватил пальцы Марека и прильнул к ним губами. Никто и никогда ещё не целовал руки Марека, он обомлел от неожиданности, не понимая как поступить. Отто, не отпускал руки Марека и, прижимаясь к ней губами, повторил:
- Вы можете, брат Марек. Я прошу вас. Вы можете... […]

Они спустились к часовне рука об руку. Отто вёл Марека за руку вниз по лестнице.
В часовне Отто взошёл на постамент и опустился на колени перед алтарём, сложив ладони в молитве.
- Я виноват, Господи, и знаю свою вину. Я буду наказан и буду молиться о прощении.
Отто снял пиджак и сложил его у ног, затем расстегнул и стянул вниз брюки. Руками он подхватил край рубашки, поднял и натянул его перед собой, открывая ягодицы взгляду Марека.
- Прошу вас, брат Марек.
Однако Марек не торопился. Молча наблюдая за Отто, он повторил за ним, тяжело дыша: - Ты виноват, Отто, и знаешь свою вину. Ты будешь наказан... Будешь строго наказан. Разденься! Разденься полностью!
Отто изумленно глянул на Марека, однако повиновался и неспеша стянул через голову рубашку, а затем, поднявшись на ноги, избавился от штанов и трусов. Марек теперь видел его почти совсем голого, в одних носках. Грудь и живот были совсем без волос, только в паху светло-рыжие кучерявые волосы прикрывали едва заметные подрагивания скрываемой части тела. Марек стыдился разглядывать стыдное на чужом теле. Он притворно скользил взглядом, как-будто мимо, боясь увидеть внимательно следящие за ним глаза Отто.
Рукой показав стать на колени, Марек зашёл со спины. Плотно сжатые ягодицы не создавали впечатление идеальных полушарий. Вообще все тело Отто уже не казалось таким прекрасным, каким когда-то запомнилось Мареку. Но как и тогда, это рассматривание чужой наготы он чувствовал бесстыдным и греховным. Как и тогда, за взглядом он хотел бы прикоснуться, провести рукой, чтобы почувствовать ладонями гладкую кожу, напряжение мышц и тепло чужого тела.
Марек взял из лохани прут и подумал, что будет бить, не как обычно. Ведь Отто сам просил и значит - ничто не должно его сдерживать. Можно бить сильно. Тогда, пожалуй, удобнее будет бить, если он ляжет вниз лицом. Он шагнул на постамент и встал перед Отто, как когда-то отец Бернгард. Ладони его легли на склоненную голову:
- Господь да простит грехи твои и воздаст душе твоей, когда примешь ты страдание во искупление и слезами омоешь душу свою! Аминь!
Не убирая рук с головы Отто он велел: – Склонись! Обопрись на руки, чтобы не упасть, ибо .... Если захочешь, ты можешь лечь на живот. Молись и терпи, как... Иисус терпел...
Отступив наконец с постамента, Марек оглядел стоящего на четвереньках голого парня, и, словно забирая в свое полное подчинение чужое голое тело, повёл ладонью вниз от шеи, по наклонной спине, по выпяченным ягодицам, по бедрам, потом ещё раз по попе, уже снизу вверх, старательно удерживая ладонь плоской и твердой, чтобы невзначай не охватить пальцами нежные округлости или не соскользнуть в теплую щель между ними. Отто поежился на непривычные прикосновения чужих рук, однако остался в покорной позе.
Потом, предупреждая первый удар, Мерек приложил прут к ягодицам и резко взмахнув, сильно ударил. Прут отскочил от натянутой кожи оставив на ней белесый след. Через мгновение полоса заполнилась краснотой, а прут вновь просвистел в воздухе и ударил. Когда следущий удар обрушился на его ягодицы, Отто вздрогнул и с хрипом выдохнул. А потом удары посыпались быстро и без счета, и Отто каждый удар отмечал коротким задавленным мычанием сквозь сжатые зубы. Тело его с каждым ударом подавалось вперед, выпрямленные руки были напряжены, а спина прогибалась все больше...
Марек бил сильно и быстро, не считая, следя только, чтобы прутом не попасть по спине или по ногам. Он не заметил как долго бил и придержал руку, только когда Отто упал животом на каменную плиту. Исполосованные ягодицы подрагивали, спина и плечи были сильно наряжены, а руки скрещены под головой.
- Ну что, хватит уже? – с некоторым вызовом спросил Марек
- Ещё четыре... и будет пятьдесят...
-А ты считаешь?
- Да. Давай ещё четыре раза, ох...
Последние четыре удара отпечатались так, что были видны даже поверх полыхавшей красным кожи, и каждый удар сопровождался вполне уже отчетливым сдавленным вскриком.
Когда после короткой паузы Отто попытался приподняться на руках, Марек вдруг остановил его, уперев прут между лопаток:
- Подожди. Ещё десять. Так нужно...

Удивленный взгляд Отто остался без ответа, а прут взлетел вверх и, с новой силой, размеренно, стал лупить поверх уже заполнившей его горячей боли.
Отто от неожиданности вскрикнул в голос, потом быстро зажав себе рот руками пытался сдерживать крик, но уже безуспешно. А Марек лупил и лупил, через вскрики и всхлипы, пока его не остановил отчаянный выкрик:
- Десять, уже десять! Хватит! Всё!
Прут выпал из руки Марека. Его дыхание было шумным и глубоким, подхватив сутану, он медленно опустился на колени перед лежащим на животе голым телом.
- Господи! Прости мне... – Марек вдруг заплакал и всхлипывая склонился над распростертым телом. Боясь дотронуться до избитых мест, он раскинул руки и гладил ладонями одновременно спину и бедра, не пересекая границу красноты. Слезы из глаз капали на полыхавшие красным ягодицы, а Марек склонялся над ними все ниже и ниже, почти касался избитой кожи губами. Отто, лежа, оглянулся назад и вздрогнул от неожиданности.
- Господи! Прости мне мой грех! Господи, помоги мне...- шептал Марек . Когда он поднял голову и увидел изумленный взгляд Отто, то заметно смутился. Он с трудом поднялся на ноги, так словно это его пороли, и пошатываясь отошел к алтарю. Там он опустился на колени перед распятием и стал молиться.
Через несколько минут и Отто, осторожно ступая, подошел к алтарю. Он стал на колени рядом с монахом и сложил перед собой ладони, но не молился, а только заглядывал в лицо Марека.
Марек же ничего не видел. Закрыв глаза, он просил Бога о прощении за грех желания бить, за грех сладостного ожидания и за грех свершившийся похоти, излившейся под конец, когда Отто уже кричал от боли.
Они так и замерли на коленях перед тускло освещённым старым алтарем – голый, с исполосованными красными ягодицами, молодой человек и юный монах в черной сутане.
Наконец Марек порывисто встал:
- Я должен подняться к себе. Ты будь здесь. Оденься. Я сейчас..., - и он почти бегом выскочил из часовни.

---

(продолжение следует)

---

 Отправлено: 10.08.22 22:05. Заголовок: * * * * Когда Отто ..

* * * *

Когда Отто толкнул дверь в комнату и вошёл в свет из темноты коридора, брат Марек стоял перед умывальником. Сутана его была расстегнута, рукава подтянуты до локтей, а из-под края сутаны торчали ноги в приспущенных носках. Не услышав из-за льющейся воды отворённую дверь, монах полоскал и отжимал что-то над раковиной. На кровати лежали брошенные кое-как брюки, а прямо за дверью, на полу, валялись ботинки.
- Там кто-то пришёл!,- от порога громко сказал Отто и увидел, как вздрогнул и испуганно обернулся монах.
- Что? Кто пришёл?
- Не знаю. Я слышал, как хлопнула входная дверь. Пошёл посмотреть, но там никого не видно. В коридорах темно. Может это герр Лашет?
- Учитель Лашет? О, Бог мой! - Марек заторопился, отбросил в сторону стирку и стал натягивать брюки, отвернувшись от Отто и путаясь в полах сутаны. Потом одел ботинки и выбежал из комнаты.
Отто только пожал плечами на такую суетливость. Он поднял с пола ком мокрой ткани. Неплотный валик развернулся и в руках Отто оказались обычные трусы. Отто ухмыльнулся, вспомнив свою детскую уверенность, что у монахов под сутаной только длинные ночные рубашки и они обходятся вовсе без штанов. Но трусы? Стирать? Обоссался что ли? Так вот почему Марек так быстро убежал из часовни! Хотя с чего бы ему ссать в штаны, не маленький же... Да нет. Не может быть... А кстати, мокрые трусы! Это неплохая мысль!
Повесив чужие трусы на спинку стула, Отто потрогал себя сзади. Саднящий жар всё ещё напоминал о недавней нестерпимой боли. Он приспустил штаны и влажными ладонями осторожно прикоснулся к ягодицам. Прохладная влага смягчала.
Тогда Отто намочил полотенце, лег животом на кровать, и акуратно, чтобы не замочить постель, накрыл себе ягодицы мокрой тканью. Ощущать прохладу над горячей кожей было приятно. Отто думал про порку, но никак не мог вспомнить свои чувства тогда, когда боль прорезала его и вырывала из горла крик. Что было тогда? Нет это было не страшно. Было больно и боль всегда была сильнее и сильнее. Он просто не мог молчать. Крик сам рвался из горла и угасал мычанием за сжатыми зубами. Но как он чувствовал тогда? Что-то неясное, всё переливалось, всё мельтешило и невозможно было зацепиться за что-то определенное, за какое-то внятное ощущение. Только боль красными волнами наполняла его, и золотые искры вспыхивали под закрытыми веками. Ведь он и не видел ничего вокруг, пока боль не прекратилась – красные с золотом всполохи, а вокруг – темнота.
А когда боль уже стала невыносимой и он не выдержал и закричал, в тот момент было другое. Его тело рвало ударами прута, стало страшно и изнутри рос раскаленный белый шар... Или не шар, но что-то большое, и стало трудно дышать. Это белое чувство расширялось и заслоняло красные сполохи, оно было трескучим и страшным, наверное как смерть. Поднимаясь и выростая внутри него, оно так и не доросло до самого верха, осталось меньше, чем могло бы стать, и чего он боялся больше всего. Когда боль исчезла, то и белый цвет стал наливаться розовым, успокаиваясь и опускаясь вниз, уступая своё место плотному мягкому чувству.
Когда ни страха, ни растущей боли не осталось - по телу разлилось тепло, через которое саднила избитая кожа и мешало лежать на животе упругое давление увеличившегося члена, которое не давало сосредоточится на покое, уводило мысли в другие фантазии. Даже представилось, что это больно не ему, а кому-то другому, кого он сам порол. Как-будто он чувствует чужую боль и одновременно напряжение своего восставшего к животу члена. А потом он почувствовал, как его спину и ноги гладят чужие руки. Это было неожиданно. И прикосновения мешали. Такое, словно качаешся на теплых волнах и вдруг тебе на спину наплывает что-то чужое, неведомое. И сразу исчезло прекрасное волшебство покоя. Он тогда оглянулся и увидел, как Марек плакал над ним.
Да, на полу в часовне была сильная эрекция. Странно, что сейчас нет... Это было бы приятно...

Отто очнулся из своих мыслей от того, что рядом кто-то был. Он поднял голову и встретился с глазами Марека:
- Я уснул? Сколько времени сейчас?
- Пол-двенадцатого. Ты спи, я уйду сейчас, только укройся, пожалуйста. А то здесь двери не запираются, вдруг кто зайдет...
- Ты нашел, кто был внизу?
-Нет. Никого не было. Может кто из школьников в туалет бегал, а ты подумал, что это входная дверь хлопнула.
-О, кстати, а туалеты здесь где?
- Да в умывальных комнатах. На каждом этаже. Только здесь, на чердаке, не сделали. Я хожу в туалет гимназистов, этажом ниже. Если тебе надо... Пойдем покажу.
Отто легко поднялся с кровати. Он снял с себя нагревшееся полотенце и немного замялся, не зная куда положить еще мокрое, поискал глазами и повесил на спинку стула. Трусов там уже не было. Он осторожно потянул наверх штаны, оглядывая себя сзади
-Болит? - спросил Марек?
- Да. Есть ещё, - Отто не стал заправлять рубашку в брюки и застегнул пуговицы, - Здорово ты меня. До сих пор красная.
- Времени ещё мало прошло. Погоди немного... Ты извини. Я не хотел сильно... так получилось.
- Да ладно. Сам ведь просил. Нормально всё. Тебя ведь тоже раньше пороли?
- Конечно. Часто... - брат Марек вспомнил себя, как плакал под прутом, и замолчал.
- Ну вот, а меня только второй раз в жизни, - Отто говорил ровным голосом, с некоторой спокойной грустью, словно о прошедшей любви, а не о жгучей боли, от которой орал в голос еще совсем недавно. Он вдруг слегка наклонился к стоявшему рядом Мареку и поцеловал куда-то в висок :
- Спасибо, Марек. Я благодарен тебе...
Брат Марек застыл от неожиданности с открытым ртом и распахнутыми глазами...
- Пойдем, покажешь, где здесь туалет, - и Отто шагнул к двери.

В темном коридоре, когда они шли мимо закрытых дверей, Отто вдруг негромко спросил Марека:
-Ты стирал трусы?
Марек замялся и даже замедлил шаг. В темноте было не разглядеть выражение его лица, но голос выдал смущение:
- Да. Вот случилось... У тебя тоже бывает такое?
- Что бывает? Я не писаю в штаны.
- Это другое! Ты что! Это Господь освобождает тело от греха!
-Что? Господь? От греха освобождает?
- Ну да. Извергает грех похоти...
Тут остановился Отто:
- Это ты про полюции? Так это же и есть мужское семя, это же, вроде как, и есть грех...
- Нет-нет, отец настоятель объяснил, что так Господь освобождает нас от бремени желания и греха похоти. Это не грешно.
- Так ты кончил? В штаны кончил? Ничего себе...
- Отец настоятель сказал, что так бывает со всеми.
- Но ты... Ты же гладил меня потом, я видел, ты плакал и почти целовал мня в жопу! Ты кончил, когда порол?
- Мне было жалко тебя. Я не мог...Мне было трудно бить тебя.
- Ага, десяток потом добавил, я чуть не завыл.
- Извини меня. Я должен был...
- Должен? И так вся задница была красная уже. Зачем было бить дальше?
- Я не мог... Прости меня, - Марек остановился у двери в умывальную комнату,
- Вот здесь туалеты, - и он замолчал


****
Марек ждал, пока Отто выйдет, и они вместе отправились обратно.
- В общем-то, я тоже иногда... мастурбирую, - заговорил в полголоса Отто, - Но я всегда представляю женщин... Одну женщину. Как она меня ласкает и целует. А ты? Ты был с женщинами, или тебе нельзя?
- Конечно нельзя!- Марек приглушил свое восклицание свистящим шопотом, - И я не грешу руками. Когда ЭТО случается само, то это уже не грех.
- А часто оно случается у тебя?
- Ну, пару раз было, - Марек сразу вспомнил, когда он думал об Отто, а сегодня не только думал, но и видел, и трогал, и сек его... Даже просто вспоминать его голое тело, будило в душе Марека приятное чувство близкого счастья.

- А тебе нравиться пороть мальчиков? – Отто близко заглянул в лицо Марека.
- Не знаю. Это служение. Я просто выполняю свое служение Богу.
- А меня... тебе нравилось пороть? – Отто повернулся к Мареку и стоял так близко, что и в темноте коридора видны были его глаза.
- Да. Тебя – да.
- Может ты гомик..? – неожиданно и как-то несерьезно быстро спросил Отто
Марек задохнулся. Он слышал про гомосексуализм и знал, что это плохо. Среди студентов факультета ходили неясные слухи про главу их епископата, который был якобы заподозрен в этом позорном грехе, говорили и о юных братьях, которые служили у епископа в доме и вроде как сами рассказывали «нечто» про Его Преосвещенство. Конечно, все разговоры были про греховные ласкания, но с обязательным и многозначительным умолканием, когда речь доходила до самого страшного. Марек так и представлял себе эту греховность – в ласкании и стыдных касаниях к чужому телу под одеждой, которые и вели к смертельному греху, может быть даже и к страшной смерти. Но из того, что и сам Епископ и молодые братья оставались живы, то Марек справедливо заключал, что самого страшного не происходило. Но в чём же его гомосексуальность? Почему его спрашивает об этом Отто, да и учитель Лашет сегодня? Что он делает неправильно?
- Почему ты спрашиваешь меня? – шопот Марека стал резким.
- Ну... мальчики, попки голые. Ты же видишь их каждый день.
- И что? Это же служение. Я должен наказывать. И поэтому вижу их голыми. Когда отец Петрус бил меня каждый день в своей келье, он тоже заставлял снимать штаны, но он же не гомик.
- Каждый день? – в голосе Отто прозвучало изумление, - Как ты выдерживал такое! Это же ужас!
- Да, было больно. Но он никогда не трогал меня руками, только сек и заставлял читать священные стихи.
- Ты читал вслух во время порки?
- Да. Нужно было произносить четко и не сбиваться, иначе отец Петрус мог разозлиться и заставить повторять весь стих от начала. Это было бы вдвойне больнее. А теперь, когда я наказываю, это быстро. И в этом нет ничего такого...
- Господи! Да за что же он бил тебя каждый день? В чем была вина?
- Он наказывал, когда был недоволен мной.
- Просто недоволен - и это была твоя вина?
- Ну да... Я и не думал тогда о другой вине. Это было главное. Отец Петрус сам решал хорошо или плохо я исполнял служение. Я не помню, чтобы он похвалил меня. Но сёк часто...
Марек замолчал, вдруг вспомнив, что отец Петрус совсем старый и пожалуй надо бы зайти к нему в монастырский дом. Его он не видел уже больше месяца. Совсем закрутился в своих нынешних делах. С тех пор, как стал помогать отцу Бернгарду и столоваться в школьной столовой, то в монастырском доме Марек перестал бывать. По воскресеньям, бывая на службе в монастырском храме, он видел, что не все монахи приходят и знал, что многие просто из немощи остаются в кельях. Конечно никакой любви к старому канонику у Марека не было, но строгость и боль впечатались навсегда в память и отзывались приглушенным страхом перед его жестким характером и безжалостными наказаниями. Наверное это тоже было уважение, хотя другое, чем к отцу настоятелю, который был всегда тих и ласков с Мареком.
- Все люди разные.. – вздохнул Марек.
В молчании они вернулись к комнате и там Марек, собираясь уже уйти, вдруг спросил Отто про его странное желание быть выпоротым:
- А почему ты захотел этого? Ведь это больно. Ты чувствовал, что должен страдать? Ты согрешил и поэтому хотел искупления?
Отто неожиданно улыбнулся:
- Если я и согрешил, то только в мыслях. Такое чувство, что просто надо. Я не знаю почему. А теперь мне хорошо. Нет, я не думал, что ты будешь бить так долго, но всё равно – мне сейчас хорошо. Может быть это искупление. Хотя я и не знаю, за какой грех.
- Но ты же говорил, что ...онанируешь и был с женщинами, с грешными женщинами. Может твоя душа отвергает грех телесный и поэтому жаждет страдания?
- Грех телесный? Ну не знаю... Мне кажется, что мой грех в желании, - Отто смутился, - Извини, брат Марек, но порка возбуждает меня. Хотя и тебя тоже возбуждает, но я чувствую это по другому.
-Возбуждает? Но я не заметил...
- Это по другому. Потом. Не сразу. Когда я думаю об этом...
Отто не договорил, потому что неплотно прикрытая дверь вдруг бесшумно качнулась и отворилась в комнату. На пороге в измятой рубашке и без галстука стоял учитель Лашет. Пристально вглядываясь в лицо Отто Меллера он молчал и тяжело дышал после крутого подъема по лестнице.
«Он подслушивал нас!» успел подумать Отто и посмотрел на Марека, тот стоял с открытым ртом и расширившимися от удивления глазами.

Лашет тоже перевел взгляд на брата Марека и негромко произнес:
- Об ЭТОМ (голосом выделил Лашет) мы ещё поговорим. Позже. А сейчас я пришёл сообщить печальную новость - умер отец Бернгард. Мне звонили из клиники.

- Господи! – воскликнул Марек

- Ступайте в монастырский дом и сообщите грустную весть братьям и отцу настоятелю.

Марек в нерешительности переводил взгляд с учителя на Отто Меллера, всё ещё не вполне поняв услышанное и сомневаясь, правильно ли будет сейчас же будить всю обитель, когда Лашет подстегнул его словами:
- Чего вы стоите? Бегите же! Утром тело привезут на остров, надо успеть всё приготовить!

Марек спохватился и выбежал из комнаты.
За дверью, в полутьму лестницы от него отшатнулась невысокая тень какого-то мальчишки, вжавшегося в стену. Марек мельком глянул в бледное пятно незнакомого лица и бросился вниз по лестнице.

---

 Отправлено: 10.08.22 22:18. Заголовок: * * * * Отправив Ма..

* * * *

Отправив Марека, учитель Лашет приосанился и поставил сжатые кулаки костяшками на стол:

-Так что же вы здесь делали, господин Меллер, для чего вы остались на ночь в гимназии? Не хотите рассказать? Кажется у вас оказалось какое-то дело к брату Мареку?

«Точно подслушивал» - подтвердил догадку Отто, - «Вот ведь гад...»

- Признаюсь, господил Меллер, - продолжал Лашет, - От вас я не ожидал...Наверное это нелегко быть извращенцем?

Отто замер – «Почему извращенец? Что он думает? Что он знает? Ведь я не... Ах, может он знает, что Марек гомосексуал и думает про меня? Но я не такой!»

- Я не понимаю вас, герр учитель, - Отто постарался не показывать волнение

- Да чего уж не понимать, господил Меллер, я ведь всё знаю. Вас видели голым с братом Мареком, и это ведь вашу задницу он целовал. Про него речь пойдет отдельно, а вот вы мне расскажите, какие наслаждения вы испытываете от братских поцелуев.

- Это ложь! – вспыхнул Отто, - Такого не было!

- Вас видели, - с язвительной улыбкой повторил учитель Лашет и приоткрыв дверь поманил кого-то в комнату. На свет вышел невысокий мальчуган пятого или шестого класса, в пижаме и с бегающими глазами. Он нервно сжимал губы и заметно дрожал.

- Расскажи дорогой, что ты видел сегодня в часовне, - с притворной лаской обратился к нему учитель Лашет.

- Он лежал голый на полу, а брат Марек целовал его в зад. А потом он молился у алтаря, тоже голый, вместе с братом Мареком - скороговоркой выпалил мальчишка.

- А брат Марек тоже был раздет? – сладким голоском уточнил Лашет

- Нет, брат Марек был одет, а он был совсем голый...

- А что ты ещё видел?

- Ничего... Я испугался и спрятался. А потом брат Марек пошёл наверх, а я побежал к вам.

- Молодец! Ты правильно сделал. Иди теперь спать. Завтра мы пойдем к директору и ты повторишь всё, что сейчас говорил. Но пока никому ни слова! Понял?

Мальчишка согласно кивнул, а учитель погладил его по волосам и выпроводил за дверь.

- Ну что вы теперь скажете, господин Меллер?, - обернулся учитель к Отто

« Так он ничего не знает! Надо предупредить Марека, чтоб лишнего на сболтнул» - пронеслось в голове Отто и еще мгновение назад пылавшее лицо приобрело нормальный цвет, а голос наполнился уверенностью:
- Ничего не скажу, герр учитель. Мальчику показалось невесть что и он побежал вам ябедничать. На самом деле мы помолились с братом Мареком вместе у алтаря и я пошел наверх, а брат Марек остался. Он хотел быть в часовне всю ночь и отправил меня спать. Потом поднялся тоже, взять что-то из вещей, я еще даже не лег. Как раз и вы пришли...

- Но я же слышал... – обескураженный Лашет растерялся от спокойной уверенности Отто, - Вы говорили о «возбуждении», о грехе...

- И о молитве, герр учитель. О молитве мы говорили тоже. Вы не дослушали. Мы говорили о молитве, которая избавляет от греха и от ... возбуждения.

-Да нет же, я точно слышал что и как вы говорили. А мальчику я верю, он с чистой душой пришёл мне рассказать об увиденном. Почему я не должен ему верить?

- А почему вы не верите мне? Вы, кажется, всё ещё злы на меня из-за того неловкого случая, когда я случайно ударил вас. Но я уже был жестоко наказан и просил у вас прощения. Меня подвергли порке... Неужели вам показалось недостаточным такое унижение? Вы хотите теперь без основания обвинить меня в греховном прелюбодеянии с бартом Мареком? Вы действительно так жестоки герр учитель?

- Жесток? Да вы не представляете чего заслуживаете! – голос учителя перешёл в громкий шопот, из которого прорывался иногда сдавленный крик, - О, я добьюсь вашего исключения! Вы устраиваете разврат в стенах монастыря и католической гимназии! Мало, что люди говорят про кёльнского Епископа, так у нас здесь вы устраиваете непотребства. Я недопущу, чтобы про монастырь ползли слухи, как про Епископское подворье, где уж слишком «племянников» развелось. Завтра же вашей ноги не будет на острове и вашего милого друга тоже! Вон! Вон из гимназии и с монастырского острова! Я прямо с утра поговорю с директором и, будьте уверены, к обеду вопрос будет уже решён.

- Боюсь, что не смогу вас убедить...

- Не смейте! Не смейте даже возражать! У вас хватает ещё наглости говорить? Молчали бы уж! Какой стыд! Позор! Убирайтесь сейчас же из пансиона! И часто вы здесь так на ночлег устраиваетесь? – учитель Лашет шипел и брызгал слюной, - Какое бесстыдство! Содомит! Вон!



* * * *


Когда Отто Меллер вышел из дверей пансиона, над темным островом ударил приглушенный колокол, созывая братию на молитву. Навстречу Отто, по дорожке, торопился брат Марек. Они встретились и после короткой заминки направились обратно к монастырскому дому.

- Мне нужно срочно поговорить с отцом Настоятелем, ведь его уже разбудили?

-Да конечно. Все братья очень опечалены смертью отца Бернгарда.

- Послушай меня брат Марек, тебе не надо возвращаться сейчас в пансион. Учитель Лашет хочет обвинить нас в содомии, кто-то видел меня голым в часовне, и рассказал Лашету. Мальчишка подсматривал и убежал, когда ты пошел наверх. У Лашета на уме всё самое отвратительное. Он устроил мне допрос. Я сказал, что мальчик придумал, мы просто молились в часовне одетые, а потом ты отправил меня наверх, и спустя несколько минут поднялся сам. Ты должен говорить так же. Но мальчишка не видел, как ты меня порол, поэтому Лашет и выдумывает всякие извращения. Поверь, я смогу всё устроить. Надо только успеть встретиться с отцом Настоятелем до того, как до него доберётся учитель Лашет. Проведи меня к нему в дом.


У спальни Настоятеля монастыря Марек постучал в дверь, но на разрешение войти дверь отворил Отто. Марек оставался у двери и услышал только первые слова, сказанные Отто Меллером :

- Дядя велел обращаться к вам в любом случае, ваше преподобие...

Через несколько минут отец Настоятель вместе с Отто перешли из спальни в кабинет, оттуда слышны были телефонные переговоры, потом, после долгой паузы, раздался звонок, снова долго говорили... Наконец двери отворились и отец Настоятель отправился в монастырскую церковь, где уже собрались все монахи. Отто и Марек сопровождали его.


К утру все приготовления были закончены. Школьные занятия по случаю смерти наставника были отменены. Детям и учителям гимназии объявили, что похороны почтит присутствием Его Преосвещенство Епископ Святой католической Церкви, который, оказывается, в прежние годы был дружен с отцом Бернгардом и очень ценил его дружбу.


Директор гимназии после траурных объявлений пригласил к себе в кабинет учителя Лашета и всех накануне высеченных мальчиков. Директор расспрашивал их о вине и наказании, при котором присутствовал и герр Лашет, а когда всех расспросил и отправил восвояси, то укоризненно посмотрел на учителя:

- Ну как же вы герр Лашет, ведь вы знаете, что с тех пор, как в школах телесные наказания отменены, учителя не имеют никакого отношения к порке. Все наказания – это дань традиции религиозного воспитания. Зачем же нарушать это правило? Понятно, что всё очень условно и родители наших мальчиков не возражают против традиций, но формально, вы же знаете, что существует запрет! В гимназии никого не секут! А вы, как учитель, не должны иметь никакого отношения к этому. Это же скандал!

И что за слухи вы распространяете про отцов церкви? Мне утром звонили из Епископата. Ведь вы работаете в гимназии католического монастыря! Нам церковь платит за работу! Вы в своём уме? Завтра Его Преосвещенство прибудет на похороны. Вы ему хотите рассказать про «многочисленных племянников»? Давайте-ка решим всё по доброму...



* * * *


Прошло время. После внезапного отпуска учитель Лашет не вернулся в гимназию.

Отец Настоятель с благоволением смотрел на юного монаха Марека, которому Епископ после церемонии похорон даровал своё благословение. Впрочем брат Марек был не единственным, кто был отмечен - под руку Епископа были приведены тогда все лучшие гимназисты.

Однако же Марек был отмечен церковным властителем как ученик отца Бернгарда и уже без всяких сомнений был утвержден на месте наставника, единственным и всевластным вершителем учительских приговоров.

Отто Меллер закончил гимназический курс и уехал учиться в университет, они не смогли встретиться перед расставанием. Однажды после возвращения из факультета брат Марек получил письмо, в котором Отто писал ему слова горячей благодарности и обещал обязательную скорую встречу. Читая, Марек вспоминал прекрасное тело своего друга, свои чувства, потрясение которое тогда он пережил, избыв из себя греховное, и как плакал тогда над избитым телом...

У Марека не было другой жизни и другого опыта и он не знал, как назвать свои чувства к Отто. Всё было так коротко и так быстро прошло. Но это было хорошо, может даже больше чем хорошо... У него никогда не было друзей, а Отто говорил с ним как с другом. Наверное это и есть дружба? А порка, о которой просил Отто, и то, что Марек его высек – ведь это было не из злобы, а из дружбы. Грустно расставаться с другом, едва найдя его в своём вечном одиночестве.

Опыт чувственного переживания с Отто, заставил Марекa исследовать свои чувства. Вспоминая, как его сёк старый каноник, Марек содрогался от ужаса прежних страхов. Страх перед болью сохранился до сих пор, но теперь было и новое желание, которое он называл «избавлением от греха» и добиваться его он долго не умел и боялся, пока, после встречи с Отто, не понял его прямую связь с поркой. [ ... ]

Теперь наказания мальчиков волновали Марека уже иначе и смущали его душу новым желанием. Он ждал их и всякий раз перед назначенным часом долго замаливал грех своего желания и нескромных мыслей. А потом, после наказаний, вкусив сладости чужой боли, он так же истово благодарил Бога за благость, которую чувствовал в своем сердце и понимал как прощение...

цитата:

По понятным причинам полный текст рассказа не может быть опубликован на Форуме в открытом доступе. Автор приносит извинения своим читателям. Полная версия вероятно появится позже в закрытых разделах.

---

 Отправлено: 16.09.22 19:41. Заголовок: ВЕРА здесь клуб мазо..

Если вам это не нравиться - это не для вас, это просто фантазия. Смотрите и читайте, то что вам по душе ...

 Отправлено: 22.09.22 18:47. Заголовок: конечно, много букв ..

конечно, много букв для тематического рассказа... но полотно мощнейшее!
подробно раскрыты вопросы наслаждения поркой, как активной, так и пассивной.
наставник Марек - наш человек . хорошо что он научился жить в согласии с собой и окружающим миром...
автору респект!

 Отправлено: 22.09.22 20:30. Заголовок: Skabi4evskij пишет: ..

Skabi4evskij пишет:

цитата:

хорошо что он научился жить в согласии с собой и окружающим миром...

А по мне, так он просто использует обстоятельства для удовлетворения своей страсти. Собственно его эти обстоятельства и сделали тематиком и он, похоже, другой жизни себе не представляет. Я боюсь себе представить, что он должен будет сделать со своей жизнью, когда запрет на тн станет тотальным. Как ему тогда жить вообще?

По хронологии рассказа до полного запрета осталось от силы несколько лет, как раз он успеет закончить свой факультет и получить сан. И что потом? Стать тайным тематиком? А кого пороть? Решиться на преступление и принуждать детей к порке? А секс тогда как? Это же реальная катастрофа для мужчины...

---

 Отправлено: 14.02.23 05:24. Заголовок: да, вот как-то так в..

Guran пишет:

цитата:

По хронологии рассказа до полного запрета осталось от силы несколько лет, как раз он успеет закончить свой факультет и получить сан. И что потом? Стать тайным тематиком? А кого пороть? Решиться на преступление и принуждать детей к порке? А секс тогда как?

ну в некоторых церковных приходах с поркой и сейчас всё не так однозначно
потом встретились же ГГ и Отто Меллер... а они почти ровесники.
по ходу пьесы жизни может ещё какие варианты подвернутся

 Отправлено: 24.03.23 20:10. Заголовок: Marat пишет: Осталс..

Marat пишет:

цитата:

Я лет 10 не был, наверное. Случайно нашел на старом компе сайт, пароль и логин.

Нет, многое осталось. И вообще, из всех тематических форумов, лучшие рассказы здесь остались.

 Отправлено: 24.03.23 22:24. Заголовок: Спасибо, Вир, за доб..

Спасибо, Вир, за доброе внимание к работе Форума!

---

 Отправлено: 10.04.23 21:28. Заголовок: Мне тоже нравится :..

Мне тоже нравится

 Отправлено: 24.07.23 09:14. Заголовок: Я знаю, что я говно ..

Я знаю, что я говно и вас это бесит.
Но мне нравится удалено модератором вам всем мозги и я буду дальше это делать, потому что хотя я говно, но я талантливое говно, а вы все говноеды удалено модератором .
И ничего ты мне не сделаешь, удалено модератором вонючий

 Отправлено: 28.07.23 00:14. Заголовок: И охота вам, ММ, поз..

И охота вам, ММ, позориться?


Хотя, ваше право.

Пусть будет...

---

 Отправлено: 18.08.23 21:08. Заголовок: Этот рассказ просто ..

Этот рассказ просто хрень. Вот откуда столько просмотров? Мамина ваня и то лутче