Если бы эту историю рассказал мне любой из вас, я бы посмеялся - ну и фантазия у тебя. Но быть в своей шкуре куда сложнее, чем примерить хоть чью-то. Когда твоё детство лишено плюшевых медведей и сладкой ваты, ты входишь во взрослую жизнь сутулым, да что там - уставшим горбатым стариком с умом ребёнка.
Я засмеялся.
- Сиплый, хорош заливать.
Ромка улыбнулся:
- Ну как? Убедительно?
-Да уж, куда убедительней. Растрогаешь мамок и стареющих бездетных тетёх.
-Да ты не шаришь, Сань, такие чаще всего и подают.
-Ага, подают. А потом забирают. Забыл что ли ту тетку с Углового?
-Ну ты нашёл, кого вспомнить, -Ромка сплюнул и потер нос. - Может, закурим?
Я достал из кармана остатки «Пегаса» в «мягкой» пачке.
-Три штуки осталось. Давай «на пэ»?
-Сань, ну ты как в третьем классе. Кури, нашмаляем, суббота же.
Мы молча затянулись, каждый думал о своём.
-Ладно, почапали, - Ромка спрыгнул со скамейки, - надо ещё за Ленкой зайти.
Мы вышли из двора и направились в центр города. Ленка ждала нас в двух кварталах от ромкиного дома.
-Вы чего как долго? Ром, - Ленка взяла Сиплого под руку и прижалась плечом к его плечу,- может, ну его этот Бродвей? Может, ко мне пойдём? Бабка в деревню укатила на три дня, хата свободна. У меня манюшки есть, возьмём «Три топорика» и похавать чего. Пойдём? - она перевела на меня насмешливый взгляд. - Санечка, тебе домой не пора? Мама с папой не заругают? - Ленка засмеялась.
Хмыкнул и Ромка. Я отвернулся, чувствуя, как краска залила лицо.
-Ты че, Сань? Да ладно тебе, - Сиплый толкнул меня локтем. - Сходим ненадолго, там посмотрим, может, и впишемся, - подмигнул он Ленке.
Апрель выдался тёплым и слякотным. По вечерам все ещё было зябко, но днём уже вовсю припекало солнце, и нам это играло на руку - народ все больше выходил на улицы, а, значит, можно было рассчитывать на неплохой улов.
Я знал Ромку всего месяц, но что-то в нем притягивало меня, влекло, манило, заставляя снова и снова приходить в этот двор на окраине города, где в давно приговорённой к слому, покосившейся деревянной двухэтажке и жил он с вечно пьяной матерью и без конца меняющимися ее кавалерами.
Нам было по 15.
Ромка завидовал мне: шмотки, кассетник, карманные деньги, - не зная, что за этим стоит жизнь с вечно занятым своими делами и практически не замечающим меня отцом и не вылезающей от подружек и парикмахеров, мало чем, кроме смены оттенка волос, интересующейся матерью.
Я завидовал его свободе: отсутствие необходимости возвращаться домой ко времени, допросов, где и с кем был, бесконечных требований «соответствовать».
Мне нравилось проводить время в их компании, хоть Ленка постоянно цепляла и подшучивала надо мной, считая домашним мальчиком. В общем-то, в отличии от них, уличных, не имеющих, да и особо не ищущих, родительской заботы и тепла, по сути предоставленных самим себе и отвечающих сами за себя, наверное, я и был таким, «буржуйчиком», как часто называл меня Сиплый. Но отсутствие контроля, легкость, ощущение собственной значимости, - я готов был отдать за это многое. Оттого, зачастую или проглатывая или пропуская мимо ушей девчачьи насмешки и издевки, я снова и снова искал встречи с этими ребятами, не смотря на родительское недовольство, да и прекрасно понимая, что Ленка и Сиплый вполне могут обойтись и без меня.
Перекидываясь шуточками и иногда откровенно посмеиваясь над прохожими, мы неспешно добрели до сквера, венчающего Бродвей - самое популярное место в городе. Днём в тёплую погоду на лавочках здесь отдыхали старушки, неторопливо, читая книгу, покачивали детские коляски молодые мамочки, играла в классики детвора; ближе к вечеру у установленного в глубине уютного тенистого сквера небольшого эстрадного подиума собирались горожане и редкие гости нашего небольшого городка, чтоб послушать импровизации местных знаменитостей и просто талантливых молодых людей; когда темнело и ночью Бродвей и прилегающий к нему сквер становились местом тусовки городской молодежи.
Ромку здесь знали практически все: к его гордости, были даже поклонницы, просящие исполнить ту или иную, особо полюбившуюся, мелодию или песню. Он расчехлял гитару, откашлявшись, пробовал перебором настройку струн, хитро улыбался. Гитара была его гордостью: казалось, на фоне потрепанной и не всегда чистой одежды да и в целом довольно жалкого его внешнего вида, она сияла, словно сделанная не из дерева, а из самого настоящего золота. Ромка берег инструмент как зеницу ока, и не столько потому, что был это способ его заработка, сколько потому, что гитара - единственное, что осталось у него от прошлой, счастливой жизни, в которой жил с ними отец, а мама, ласковая, улыбающаяся, целовала его по утрам, называя «Мой Ромэо».
-Сиплый, нашу, - бывало, доносилось из толпы - какой-то затусивший раньше времени, а чаще всего, просто перебравший нефор требовал «Группу крови» или «Мы вместе».
Но у Ромки цель была не развлечь местную молодежь, поэтому, пользуясь обаянием чуть хрипловатого своего, но при этом приятного, мягкого, тембристого голоса, он пел тягучие цыганские романсы, нередко вызывая у благодарных слушателей не только слёзы умиления, но и желание помочь несчастному мальчику «копеечкой».
В паре с Ленкой выглядели они как нельзя гармонично: стройная, черноволосая, с огромными карими глазами, девушка повязывала поверх истрепанных джинсов цветастый платок, доставала из небрежно брошенного возле «сцены» рюкзака, как она называла, «свою перкуссию», а по просту - обычный пластиковый бубен, который легко купишь в отделе игрушек, и, покачивая бёдрами в такт переливам извлекаемой Ромкой из гитары мелодии, пританцовывала, отбивая ритм и выводя безупречным лирическим сопрано пронзительные нотки бэк-вокала.
Моей же обязанностью не так давно стало время от времени обходить слушателей, предлагая им оказать музыкантам посильную финансовую помощь посредством опускания монет и купюр в старенькую кепку-гаврош.
Сегодняшний концерт наш близился к своему завершению, и я в последний раз решил обойти растроганную публику. Двигаясь в такт мелодичным аккордам, плавно приближался я к стоящим чуть поодаль от сцены слушателям; окончательно войдя в роль и повернувшись перед ними на пятках, я поклонился в почтительном реверансе, вытянув руку с кепкой вперёд. Простояв несколько секунд и не дождавшись реакции, я распрямился и оказался лицом к лицу со своим отцом. Как я мог не заметить его, стоящую рядом мать и недоуменно выглядывающую из-за их спин соседку тётю Галю, я не знал. Но красноречивый взгляд отца и процеженное им сквозь зубы так тихо, что услышал только я, «Домой бегом, там и поговорим», явно не сулило мне ничего хорошего. На какие-то доли секунды застыв в онемении, но, достаточно быстро совладав с собой, я развернулся и, все также призывно улыбаясь прохожим, направился вглубь сквера к сцене. Сиплый и Ленка уже закончили выступление и теперь, болтая и посмеиваясь, ждали меня.
-Сань, че скис? Нормально забашляли?- Ромка, улыбаясь, толкнул меня плечом.
Я ещё раз обернулся - родителей в сквере уже не было, да и остальной народ постепенно расходился от сцены, занимая свободные лавочки.
-Да, вроде неплохо сегодня, - я улыбнулся в ответ.
Было около шести вечера; ласковое только днём апрельское солнце скрылось в нахмурившемся небе, и мы решили, минуя свой обычный маршрут, идти сразу к Ленке, зайдя по пути в продуктовый.
В квартире Ромка по-хозяйски уселся в кресло-качалку, закинув вытянутые ноги на стоящий рядом низенький табурет; я был здесь впервые и с интересом рассматривал выставленные в линию на добротном резном темно-вишнёвом с выпуклыми ящиками комоде фотографии. С одной из них смотрела на меня пронзительно-карими глазами девочка лет восьми; на иссиня-чёрных ее волосах красовался огромный белый бант; улыбаясь, она крепко сжимала в руках букварь. Надпись внизу фото гласила: «1 сентября 1990 года». «Ленка, - подумал я, - красивая какая!» - И уже вслух спросил:
-А что у неё с родителями?
Ромка поморщился, явно вспоминая о чём-то неприятном: -Отец сидит, а мать без прав, в деревне она. Ты только Ленку не спрашивай, она не любит таких разговоров.
Я промолчал, снова вспомнив слова отца в сквере, ясно понимая, что неприятного разговора не избежать, а я просто оттягиваю время.
Мы сидели за нехитро накрытым столом, говоря обо всем и ни о чем; когда Ленка и Сиплый слишком увлеклись друг другом, я решил, что пора домой, тем более сосредоточиться на разговоре с ними все равно не удавалось: все мысли были заняты предстоящими разборками - а иначе и быть не могло- с отцом.
Я вышел из подъезда, зябко ёжась под начинавшим накрапывать холодным дождем и, выбрав самый длинный маршрут, нехотя поплёлся домой. По дороге я думал о том, что отец, наверняка, крайне недоволен мои общением с «шушерой» - так он называл нашу компанию, считая, что никто из них не ровня его сыну, а дружить я должен с людьми его круга - детьми его друзей, коллег, на крайний случай - ближайших подчинённых.
-Ма, па, я дома, - по привычке, а больше даже надеясь разрядить обстановку, с порога крикнул я, но ответа не последовало. Наскоро приняв душ, я забрался под одеяло, пытаясь согреться после прогулки под весенним дождем, и вскоре заснул.
Проснулся я оттого, что кто-то резко сдернул с меня одеяло. Решив спросонья, что скинул его сам, я принялся, не открывая глаз, шарить по кровати, пока ощутимый тычок в плечо и раздавшееся у самого уха отцовское «Вставай. Быстро» окончательно разбудили меня.
-Па, ты чего? - переведя полусонные глаза с отца на стоящие на столе электронные часы, табло которых показывало 8:15, недоуменно спросил я. - Воскресенье же. Можно поспать?
-Ты меня плохо понял? - тон отца не допускал возражений. - Пять минут на умывание, мы с мамой ждём в комнате, быстро.
Он вышел. Я нехотя вылез из кровати и поплёлся в ванную, думая, что отцу нечем больше заняться, кроме как устраивать разборки с раннего утра. Но с другой стороны, то, что удалось избежать объяснений вчера, играло мне на руку: отец скорее всего уже почти успокоился, а это значит, что «вынос мозга» не затянется, как обычно, на целый час. С этими мыслями я вошёл в гостиную и остановился перед сидящими на диване родителями.
-Саша, во сколько ты пришёл вчера? - строгим, но спокойным голосом начал отец.
-В девять, - всем своим видом показывая, что разговор мне не интересен, ответил я.
-Во сколько ты пришёл вчера? - поднявшись с дивана и опустив руки в карманы серых домашних брюк, отец теперь расхаживал по комнате.
-Ну, в одиннадцать, - я со вздохом закатил глаза.
-А я сказал во сколько придти? - отец остановился и в упор смотрел на меня.
Я молчал.
-Язык проглотил? Во сколько я велел быть дома?
-Не помню. Да какая разница? Мне че, за каждую минуту перед тобой отчитываться? - выплюнув слова в лицо отцу, я тут же пожалел об этом, видя как стиснул он зубы и как заходили желваки на его скулах.
-Ты думаешь, слишком взрослый стал? Пока живешь в этом доме, будешь делать то , что я говорю, - стоя в двух шагах от меня, он упёрся кулаком в стену. - И если скажу отчитываться поминутно, значит будешь отчитываться поминутно. Это ясно?
-Да щас! - начал было я, но замолчал на полуслове, получив от отца удар по губам. Рот наполнился тяжёлым металлическим вкусом крови. - Совсем чтоли? За что? - прижав руку ко рту, я с усилием сглотнул.
-На словах не понимаешь, значит, буду кулаками объяснять, - голос звучал по-прежнему спокойно и уверенно. - Во сколько я велел быть дома? Я сказал идти вместе с нами! Говорил? Я говорил??
Я стоял, молча опустив голову и думая, что надо просто дать отцу выговориться и выпустить пар.
-Я говорил, не общаться с этой шушерой? - выходя из себя, он начал повышать голос. - Говорил? Ты понимаешь, что ты сделал? Полгорода видело - да какое полгорода - весь город видел, как сын директора завода на центральной площади деньги клянчит! Ты о чем думал вообще? Безмозглой своей башкой о чем ты думал?? Или ты задницей думаешь вместо головы?
Обидные слова резанули слух. Я посмотрел на мать, но она с отсутствующим видом рассматривала свои ногти, будто вокруг ничего не происходило.
-Сам ты задницей думаешь! - не зная, зачем, заорал я.
-Сопляк! - Пощечина прозвенела оглушительно громко и, сбив меня с ног, разбилась где-то в углу ставшей в момент пыточной комнаты. - Встать!
Я поднялся, прикрыв рукой горящую щеку.
-Как ещё объяснять? Сколько говорить? Нравится со швалью по городу таскаться? В дерьме возиться нравится? - отец орал, уже не сдерживая себя.
-Нравится! Да, нравится! А тебе указывать нравится? Надо, чтоб как собаки слушались, да? Бить нравится? - казалось, слова вылетали, не дожидаясь моего одобрения. - Ничего ты мне не сделаешь! С кем хочу, с тем и буду шляться!
Вторая пощечина гулом отдалась в голове, откинув меня к ногам поднявшейся с дивана матери. Повисла тишина.
-Ну вот что, сын, - абсолютно спокойно, будто и не он вовсе две минуты назад орал на меня, выдохнул отец, - я думал, ты уже достаточно взрослый и в состоянии слышать слова и думать головой.
Я прекрасно понимал, к чему он клонит. Он был горяч и скор на расправу, и я, наверное, даже привык к такому положению дел, но последнюю порку получил почти четыре месяца назад, и это давало мне основания думать, что излюбленный отцом, но невероятно болезненный и унизительный для меня метод воспитания наконец-то остался в прошлом.
-Пап, да не надо. Да не надо, я понял все, - начал, было, я, поднимаясь с пола, - не надо, прости.
Но отец был непреклонен.
-Марина, принеси, пожалуйста, ремень из шкафа.
Мать, сложив руки на груди, всем своим видом выказывала негодование. В общем-то она никогда и не заступалась за меня, но и не присутствовала, предпочитая в моменты разборок заниматься своими делами. Сейчас же она с готовностью вышла и меньше чем через минуту вернулась в комнату, протянув отцу ремень.
Я стоял у окна, чувствуя, как спазм все сильнее сжимает горло. Едва заметная прохладная тяга из форточки совсем не спасала, не давала возможности надышаться. С отчаянием осознавая, как липкий страх расползается по всему телу, сковывая мышцы и парализуя рассудок, я готов был признать собственную трусость. И тот факт, что за много лет повторяющихся событий так и не сумел привыкнуть к унижению и боли.
-Раздевайся, чего ждёшь? - вырвали меня из ступора слова отца.
Собственно, «раздеваться» особо было и нечего: выскочив с утра из кровати, я так и стоял в одних трусах.
-Пап, ну не при маме же? - голос дрогнул, выдавая подступившие слёзы.
-При маме. Время не тяни, - прозвучал безапелляционный ответ.
Я подошёл к дивану, чувствуя, как лицо заливает краска стыда, молча спустил к коленям трусы и перегнулся через подлокотник, уткнувшись лицом в обивку. Ничего не видя, но отчетливо различая на слух каждое движение отца, я слышал, как звякнула пряжка, когда он наматывал ремень на руку; как, сделав пару шагов, он приблизился ко мне и молча стоял несколько секунд, видимо, о чём-то раздумывая; и как сначала поднялся, а затем опустился, следуя за отцовской рукой, ремень, рассеивая в разрезанном воздухе хлипкую надежду на прощение.
Удар. Я глубже уткнул лицо в диван, шумно втянув воздух через стиснутые зубы, сумев сдержать крик на этот и следующие за ним ударов пять или шесть. Но дальше, не в силах молча терпеть, выкрикивая сначала отчетливые, потом все более бессвязные просьбы поверить и простить, срывая голос на хрип, я чувствовал, как к горлу подкатывает рвотный позыв. В отчаянии застучал я рукой по дивану, и отец, зная эту мою особенность, остановился, но было поздно: в глазах у меня потемнело, в горле заклокотало, и обильный поток рвоты вылился на диван. Я отпрянул, взвыв от пронзившей тело боли, хватая воздух ртом.
-Вставай и убирай - тихо сказал он.
Я поднялся и, с трудом перебирая трясущимися ногами, поплёлся в ванную, напрочь забыв о своей наготе. Вычистив диван, все ещё всхлипывая, я смотрел на отца. Ну? Ложись, - он кивком указал на диван.
Я заревел.
-Пап, ну не надо больше, ну не надо, пожалуйста.
-Я сказал, ляг, - да я и сам знал, что уговаривать бесполезно, снова перегнулся через подлокотник.
-Ну так что? Нравится со швалью общаться? Нравится? Нравится? - с новой силой обрушились удары.
-Нет, нет, не надо, -мои крики переходили в бессвязный визг.
Хлестнув ещё раз двадцать, отец остановился.
-Вставай. И в комнату одеваться. Бегом.
«Бегом» не получилось, и я, скуля и размазывая по щекам слёзы, вышел из гостиной.
Больше всего хотелось лечь и заснуть, но вошедший за мной отец, открыв шкаф, достал трусы, джинсы, свитер и швырнул на кровать.
-Зачем? - я не понимал, что он хочет от меня.
-А ты что такой непонятливый вдруг стал? - мне показалось, с какой-то издевкой проговорил отец. - Сказал, одевайся, что не ясно?
Я натянул белье, помятый свитер и с трудом, стараясь как можно меньше касаться жесткой тканью израненной кожи, джинсы.
-Иди обувайся.
-Мы куда-то идём? - выражение лица мое, наверняка, было глупее некуда, но я, действительно, ничего не понимал.
-Не мы, а ты. Ты идёшь к своим друзьям. Для которых ты деньги клянчишь на улицах. И с которыми шляешься по ночам. Ты же этого хочешь? Полной свободы? Пожалуйста! Твоё желание исполнено, - отец открыл входную дверь. - Давай, на выход.
Я вытаращил глаза:
-Ты серьезно? Пап? - Вопрос был скорее риторическим, по лицу отца и так было понятно, что он не шутит. - Не пойду я никуда, - я, было, дернулся в сторону комнаты, но отец, ухватив меня за воротник свитера, вышвырнул в коридор.
Я оказался в подъезде босиком, все ещё думая, что отец просто решил припугнуть меня; но через пару минут дверь снова открылась, и из квартиры поочередно вылетели куртка, рюкзак и кроссовки, из которых вывалились свернутые комочком носки.
-Пусти! - я кинулся вперёд, не обращая внимания на боль в ногах и ягодицах, но дверь захлопнулась перед самым моим носом. - Пусти! Пусти! - что есть мочи забарабанил я в дверь, слыша в ответ лишь гулкую тишину.
***
Простояв у двери ещё, наверное, полчаса, я вышел из подъезда и побрел по пустынным воскресным улицам. Тело ныло, разбитая губа припухла и саднила, да и просто очень хотелось есть. Я успел три раза обойти центр и прилегающие к нему окрестности, с досадой думая о том, что зря вчера спустил все карманные деньги. Обида на отца стояла комом в горле: я не знал, куда идти, что теперь делать, но твёрдо решил для себя, что домой никогда не вернусь. Про мать думать вообще не хотелось: даже в свои пятнадцать, я отчетливо понимал, что и я, и она - мы просто игрушки в руках отца, с его вечным желанием командовать и поучать. Но знала ли она сегодня, что он собрался выставить меня? Неужели, знала и просто отмолчалась, не выходя из комнаты? Я мог простить, что закрыла глаза на порку, но выкинуть из дома как ненужную вещь, как разбитую чашку, как нашкодившего щенка - вот так легко - я не хотел в это верить. Защипало в носу, заструились по щекам слёзы. Мне было жаль себя.
Весь день я бесцельно слонялся по городу, не зная, куда себя деть, а к вечеру решил пойти на Бродвей, в надежде встретить там Сиплого или Ленку. Потолкавшись между местными неформалами, дующими пиво, поспрашивав кое-кого, и услышав в ответ «нет, не видели», я окончательно скис. Заметно похолодало, я замёрз, и перспектива ночного гулянья или сна на скамейке в сквере меня абсолютно не прельщала. Я вспомнил, что Ленка говорила об отъезде своей бабки на три дня, и, откровенно наступив на горло своим принципам, да и здравому смыслу, двинулся прямиком к ней. Не особо настойчиво нажав на кнопку дверного звонка, я, услышав изнутри «Кто там?», как можно бодрее ответил:
-Лен, это я, Саша, открой, пожалуйста.
Ленка открыла дверь, удивленно глядя на меня:
-Привет. А ты чего?
Придав лицу беззаботное выражение, я смеясь, начал рассказывать ей на ходу придуманную, дурацкую историю об уехавших до завтра родителях, и забытых дома ключах. Непохоже, чтоб Ленка поверила мне, но, хмыкнув, сказала:
-Ну, заходи. Только бабка вернётся завтра в семь, придётся уйти до этого времени. Чаю хочешь?
Мы пили чай на небольшой уютной кухне, стены которой почти сплошь были увешаны резными разделочными досками с выжженными на них цветами, церквушками, фигурками мультяшных персонажей. Я не спрашивал Ленку, держа в голове слова Сиплого, но она, вероятно, заметив мой интерес, сама завела разговор:
-Это папа делал, ну, давно ещё; а вот ту, с волком - я, - она улыбнулась, видимо, добрым своим воспоминаниям.
-Вы чего на Бродвей не приходили сегодня? - мне почему-то стало неловко, и я перевёл тему.
-Ромка заболел, температура вроде, - немного рассеяно ответила она. - Ладно, пошли спать.
Расположившись на небольшом диванчике, я почувствовал, как тело накрыла усталость, и практически сразу заснул. Слишком насыщенный событиями день не давал мозгу расслабиться, и тот подкидывал сны, то с зубастыми крокодилами, то с летящей прямиком к моему лицу, хищно расправив при этом свои когти, горгульей, то с тянущей ко мне свои с крючковатыми, покрытыми бородавками пальцами руки, старухой. Громкий крик, переходящий в визг, вырвал меня из тяжёлого сна, я выскочил в прихожую и замер, вытаращив глаза: «Да пусти ты, дура!» - орала Ленка. Бабка одной рукой держала ее за волосы, а другой, размахивая полотенцем и пытаясь попасть по изворачивающейся внучке, орала чуть ли не громче неё:
-Я сейчас пущу! Я пущу! Шалава! Ты мне будешь мужиков водить с пятнадцати лет! Вся ты в мать! Я пущу сейчас!
Во всем этом бешеном круговороте мы с Ленкой встретились глазами:
-Да уйди ты, уйди! - каким-то не своим голосом крикнула она. Не сразу поняв, что слова обращены ко мне, я вернулся в комнату, наспех забрал вещи и вышел из квартиры, чувствуя себя не просто дураком, но и подставившей Ленку сволочью.
Я думал, что теперь Ленка сдаст меня Сиплому, и он в лучшем случае меня пошлёт, а то и в морду может дать. Не то, чтобы я боялся получить «по щам», терять отношения с Ромкой, которого я считал своим другом, - вот чего мне не хотелось.
Было начало девятого. Голод с завидным упорством выкручивал мой желудок, и ноги сами понесли меня к дому. Я спрятался за горку и наблюдал за своим подъездом: вот во двор въехала служебная «Волга» отца, водитель вышел и принялся в ожидании протирать и без того чистое лобовое стекло. Спустя несколько минут в дверях показался отец; поздоровавшись с дядей Колей, так звали водителя, за руку, он сел в машину, и они уехали. Я подумал, что дождусь мать и подойду к ней, неужели она не пустит меня домой? Простояв в своём укрытии ещё минут десять, я наконец-то увидел ее, но выходили они вдвоём с соседкой тетей Галей, и также вместе пошли вдоль по улице. Подойти я не решился и, покинув место наблюдения, поплёлся прочь.
День выдался погожим. С утра светило солнце, спешили по своим делам прохожие, но на душе у меня было тоскливо. Не особо торопясь, добрёл я до местного рынка, и принялся расхаживать между рядами, пытаясь скоротать казавшееся бесконечным время. Внимание мое привлекли пожилой мужчина и мальчик лет пяти, выбиравшие яблоки у местной торговки. Я остановился, сам не зная, зачем, и прислушался к их разговору.
Отправлено: 08.11.21 01:31. Заголовок: Я подумал, было, что..
Я подумал, было, что и сам закатывал матери сцены, из-за нежелания есть кашу или суп, и с каким удовольствием сейчас оказался бы дома за обеденным столом, но тут мое внимание привлек торчащий из заднего кармана брюк мужчины кошелёк. Я огляделся: народу на рынке было не так и много, некоторые торговки разговаривали между собой, другие перекладывали товар, никто не смотрел на меня. Я подошел ближе и встал за мужчиной и мальчиком, сделав вид, что тоже рассматриваю яблоки. Чувствуя, как от волнения вспотели ладони, и выступила испарина на лбу, изо всех сил сдерживая сбившееся дыхание, я протянул руку и вытащил кошелек, быстро засунув его в карман куртки. Доли секунды показались мне бесконечными, сердце бухало в ушах, заглушая даже уличный шум, вспышкой пронеслась в голове мысль: «Беги!». Не чувствуя ног, я начал отходить от прилавка сначала медленно, чтоб не привлекать внимание, затем все быстрее, потом побежал так быстро, как только позволяло мне все еще скованное ступором тело. Заскочив в ближайшую подворотню, убедившись, что погони нет и немного отдышавшись, я открыл кошелек, быстро пересчитал содержимое, прикинув, на что может хватить украденных денег. Не без удивления, я заметил, что сама мысль о краже теперь не казалась мне такой уж ужасной. Особенно, если учесть, что все прошло легко и гладко; переложив деньги в карман, и выбросив остальное в мусоропровод, я вышел из подъезда и направился в ближайший продуктовый. После двух дней голодовки мне показалось, что я не ел ничего вкуснее хлеба и молока, купленных на так неожиданно вырученные деньги. Я повеселел и, решив навестить вроде как заболевшего Сиплого, не спеша отправился в сторону местных «трущоб».
Войдя во двор, я подошёл к покосившемуся окну первого этажа и негромко свистнул. Ромка высунулся из-за занавески, махнул рукой. Я отошёл вглубь и уселся на спинку скамейки, поставив ноги на заплёванное с выломанной доской сиденье, закурил. Он вышел нескоро; понурый, сел рядом.
-Дай затянусь, - протянул руку.
Я достал из кармана сигареты, он взял сразу две, засунув одну за ухо. Мне хотелось, чтобы Сиплый начал разговор первым, чтоб понять, знает он про Ленку или нет, но он молчал, рассматривая носы потрепанных своих кроссовок, и сплевывая после каждой затяжки.
Не выдержав слишком уж долгой паузы, я спросил:
- Че кислый такой?
- А чё веселиться? – снова сплюнув в сторону, ответил Ромка.
- Пошли, может, прошвырнемся до центра? – все еще пытаясь разговорить его, предложил я.
- Куда? Смотри, вон... - Сиплый спрыгнул со скамейки и, убрав с лица волосы, повернул голову влево, показывая мне огромный синяк, опоясывавший отёкший глаз и сползающий вниз по щеке.
- Ого,- я присвистнул от неожиданности, - кто это тебя так?
- Кто-кто... Юрец вмазал, кто же ещё, - мне показалось, что всегда веселый, беззаботный, наигранно-безразличный Ромка сейчас стесняется меня и того факта, что я стал свидетелем его беззащитности.
- Это матери муж? - без особой настойчивости спросил я.
- Да какой муж! Так, ходит, ночует иногда, - видно было, что Сиплому неприятен этот разговор. – Козёл, - процедил он сквозь зубы.
- За что он тебя?
- Да ни за что. Начал докапывать, я и сказал «Отвали, козёл», ну, он и вмазал. Достал уже урод этот!
- А мать? Да и сам-то чего? Я бы не позволил какому-то козлу по роже себе дать, - как мог категорично высказался я, думая при этом, что не раз летал по комнате от отцовского мордобоя, но успокаивая себя, что это отец, не чужой человек, да и бил он обычно не так сильно, уж точно не до синяков.
Ромка посмотрел на меня, хмыкнул:
-А чего сделаешь? Тебе хорошо, тебя не бьют.
-Бьют,- пробурчал я себе под нос.
-Да ладно! - Ромка недоверчиво скривился. - Буржуйчиков не бьют, их мамочки с папочками в пухлые щёчки целуют - он нарочито весело засмеялся.
Мне стало обидно; Сиплый был вдумчивым, понимающим парнем, и я терпеть не мог моменты, в которые он подшучивал надо мной, проводя между нами черту и явно подчеркивая свое превосходство.
-Да пошёл ты, - я поднялся со скамейки и направился прочь из двора.
-Да погоди ты, Сань, да я пошутил, - донеслись вслед слова Сиплого, но я не остановился.
Ромка догнал меня спустя минут десять, по привычке толкнул локтем:
-Хорош, а, Сань? Обиделся что ли? Ну, извини, ляпнул, не подумавши. Откуда ж я знал, что у вас, у богатеев, тоже принято кулаками махать?
-Да ладно, проехали, - я почувствовал вдруг уверенность в том, что не ошибся в нем, что он, действительно, близкий человек, способный понять меня.
Забравшись вглубь заброшенного трёхэтажного недостроя, где, в общем-то, выскочив из дома после очередного скандала с отцом, я и познакомился, чуть больше месяца назад, с Сиплым и Ленкой, мы устроились на собранном из досок, подушек и старых одеял неизвестно кем «топчанчике» и сделали по большому глотку портвейна, прихваченного Ромкой из «заначки Юрца», закусив заветренным чёрным хлебом.
-Отец видел в субботу, как я деньги в сквере собирал, взбесился, - набравшись смелости, начал я.
-Бил? - мне показалось, голос Ромки дрогнул.
-Да. И из дома вышвырнул.
-А мать чего?
-А чего мать? Молчала, как всегда. Слово ему боится поперёк сказать, - сделав ещё глоток из бутылки, ответил я.
Сиплый хмыкнул, качнув головой.
-И часто он тебя?
Мне было стыдно говорить о своих отношениях с отцом, стыдно признать, что он до сих пор лупит меня, как маленького; но стоящая в горле комом обида требовала выплеска, и я все же ответил:
-Раньше часто, а до вчерашнего, четыре месяца уже не трогал, я думал, все, навоспитывался.
Я молчал, слушая, как расходится за стенами дождь. Наверное, это был самый слякотный апрель в моей жизни.
-Сегодня шесть лет, как отца нет, - неожиданно произнёс Ромка.
Я не задавал вопросов, боясь спугнуть такую редкую его откровенность.
-Они в тот день поругались с матерью с самого утра, и он на смену ушёл. А вечером пожар, - он отвернулся, но я успел заметить, как по его щекам потекли слёзы, - и все.
Он поднялся и отошёл к запланированному, видимо, стать когда-то окном проёму, и долго стоял там молча, время от времени вытирая рукавом лицо.
-А мать забухала, - развернулся резким движением, и я видел, что все ещё мокрые от слёз его глаза горят злостью. - Квартиру отобрали, переехали сюда; ухажёры пошли то один, то другой, пьянь. Теперь Юрец этот, урод, ненавижу его, - Ромка подобрал с пола кусок окаменелой штукатурки и с силой швырнул об стену; тот разлетелся в стороны, рассыпавшись на мелкие кусочки.
Мне стало жаль Ромку: я не мог даже предположить, хотя, наверное, мог, но никогда не задумывался, что за вечно показным его равнодушием кроется эта боль.
Я вдруг почувствовал, что замёрз: дождь шёл уже не первый час, и порывы ветра заносили холодные капли, в продуваемое со всех сторон помещение. Какая-то тоска и безысходность накрыла словно колпаком: я подумал, почему родители не ищут меня? Ведь отцу с его связями не составило бы труда завершить поиски за пару часов, тем более я особо и не прятался, бесцельно слоняясь по улицам.
Уже темнело, когда мы с Сиплым вышли из недостроя, дождавшись, наконец, когда немного утихнет дождь.
-Ты где ночевать сегодня будешь?
Я молча пожал плечами.
-У меня одно место есть, пойдём, покажу. А завтра Юрец свалит на неделю, и можно будет ко мне.
Особого выбора у меня не было, поэтому я согласился.
Достаточно быстро, петляя дворами, идя самым коротким и хорошо знакомым Ромке путём, мы добрались до окраины города, где заканчивались многоэтажки, а приходящие им на смену одноэтажные домики прятались в тихих улочках, встречающих нас пьянящим запахом едва набухших почек.
Обойдя один из домов, Ромка, просунув руку между досками полуразвалившегося забора, наощупь откинул щеколду и, приложив палец к губам, кивком головы указал мне на небольшой сарайчик, стоящий в глубине огорода. -А если хозяева? - спросил я, когда мы вошли внутрь. -Да тут дед живет, он глухой, не заметит. Я и сам здесь, бывает, остаюсь, когда достанут совсем. Вот, тут вот можно спать, - он расшебуршил ногой ворох какого-то тряпья, сбитого в угол. - Пересидишь, а утром я приду, как Юрец свалит. Не кури только здесь, - Ромка вышел, оставив меня одного.
Дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, и осмотревшись по сторонам, я, не найдя ничего лучше, уселся на импровизированную кровать, укрывшись, насколько хватило, старым одеялом и прислонившись к стене, попытался заснуть. Сквозь дрему я слышал, что снова начался дождь, и как через протекавшую крышу сарая внутрь капала вода, монотонно разбиваясь о подставленную, видимо, специально жестяную миску. Я думал о маме и отце, о Ромке, о том, как быть дальше, прекрасно понимая, что долго так продолжаться не может. Холод и извивающийся в бешенной пляске голода желудок не давали полноценно заснуть. Кое-как досидев до едва начавшего заниматься рассвета, я вышел из своей ночлежки и, закурив, побрел в город.
Утро обдавало легким морозцем; мне показалось, что обратная дорога заняла у меня гораздо больше времени, и, добравшись, наконец, до ромкиного двора, я вошёл в подъезд в надежде немного согреться. Резкий запах прели, смешанный с ещё более мерзким запахом «прокисших щей», загнивших объедков, дешевого алкоголя и ещё чего-то незнакомого, но оттого не менее отвратительного, ударил мне в нос, мгновенно вызвав рвотный позыв. Уткнувшись в воротник куртки, я осмотрелся: деревянные, кое-где все ещё хранящие фрагменты истертой подошвами краски, от чего цвет их невозможно было определить, ступени, полуразвалившиеся перила с прогнившими стойками, исписанные стены. «Как они живут вообще здесь?-мелькнула, подгоняемая свойственной мне брезгливостью, мысль». Одна из двух,расположенных на лестничной клетке, деревянная, явно со следами неоднократного взлома замка дверь открылась, и из неё вышел высокий худой мужчина с несвежим лицом. Пройдя мимо и обдав резким запахом перегара, он хмуро глянул на меня, что-то пробурчав себе под нос. Не в силах больше выносить зловонного духа подъезда, я вышел на улицу, с облегчением вдыхая свежий утренний воздух. Скоро вышел и Ромка. Зевая, потягиваясь и шебурша руками и без того взлохмаченные волосы, он спросил: -Чего так рано? Я пожал плечами. -Не знаю, не спалось. -Ладно, пошли.
Мы вошли в крохотную полутемную прихожую, освещаемую одиноко висящей под потолком лампочкой; деревянные полы, лишённые не только хоть какого бы то ни было покрытия, но и полноценной окраски, уныло скрипнули под нашими ногами. Я, было, хотел разуться, но Ромка махнул рукой: -Пошли. Жрать хочешь? -Дааа, жрать охота, - протянул я. Я сидел возле стола на маленькой кухне, стены которой были поклеены выцветшей клеенкой, кое-где висящей лоскутами и выдававшей облупленную синюю краску, смотрел, как суетливо и растерянно Ромка достаёт из груды грязной посуды, лежащей в проржавевшей от времени и без конца подтекающей воды раковине, чашки, наспех моет их и ставит на стол. Мне не удавалось до конца справиться с неприязнью, и Ромка, видя это, отводил глаза. Я понимал, что ему стыдно за грязь и убогость своего дома, хотя и не было в том его вины. -Ты один? - чтоб хоть как-то разрядить обстановку спросил я. -Нет, мать дома, спит. Ромка молча мыл посуду. Я спросил, где можно умыться, и он показал на заляпанную отпечатками дверь в глубине прихожей. Я вошёл в ванную, и уже не обращая особого внимания на разруху и грязь, посмотрел на себя в зеркало: после бессонной ночи глаза покраснели и припухли, непричесанные волосы торчали в разные стороны. Я вымыл руки и лицо с мылом, жалея об отсутствии возможности принять душ и переодеться, и вернулся на кухню, где Ромка все ещё продолжал наводить порядок.
Мне хотелось поддержать, разговорить его, но слова оставались где-то в горле, словно не видя выхода, но отчетливо понимая, что вся романтика и свобода осталась где-то там, за пределами этого убогого жилища- да и не одного жилища - истинного мира Сиплого; где-то там, на Бродвее, дома у Ленки, просто на улице среди таких же, как мы, пацанов. А здесь был он жалким, никому не нужным, затравленным зверьком, исчезни который, не заметит, казалось, ни крепко спящая после вчерашней попойки мать, ни еле поднявшийся ко времени с утра и дико злящийся от невозможности опохмелиться Юрец, ни даже степенно поднимающийся по стене, делая попутно все нужные ему остановки, огромный рыжий таракан.
Бессонная ночь брала своё, и я, уже без особого аппетита покидав в себя разогретые Ромкой макароны, как был, в одежде, лег на его кровать и тут же заснул. Проснувшись, я какое-то время просто лежал, молча глядя в потолок и пытаясь уложить в голове события прошедших дней. Из кухни доносились громкие голоса, смех; я поднялся с кровати, обулся и вышел из комнаты.
В прихожей Сиплый разговаривал с женщиной лет пятидесяти, босой, одетой в полинялый, бывший, видимо, когда-то цветастым, фланелевый халат; тёмные с проседью ее волосы были забраны в растрёпанный пучок на затылке, из которого выбились и теперь свисали слипшимися сосульками несколько прядей, обрамляя кажущееся желтым в свете тусклой лампочки одутловатое лицо. «Неужели это его мать? - подумал я, мгновенно представив стройную, всегда аккуратно одетую, оставляющую после себя восхитительный тонкий аромат духов свою маму». -Иди, кому говорю? - женщина произнесла настойчиво, но негромко хрипловатым голосом, наклоняясь к ромкиному лицу. -Не пойду! Надо тебе - сама иди, - резко, но также тихо ответил Ромка. Увидев меня, он смутился и попытался освободиться от матери, держащей его за руку чуть выше локтя. -Пусти! - та ослабила руку, но тут же подняв со стоящего рядом трельяжа какой-то пузырёк, швырнула его в отошедшего на несколько шагов и снимающего с крючка куртку Ромку, попав ему в плечо. -Ты будешь мать слушать или нет?!- уже громче гаркнула она и перевела на меня осоловевший взгляд; я понял, что она пьяная. - А ты ещё кто такой? А ну пошёл отсюда! Ромка! Сколько раз я говорила никого не приводить?! - она крикнула что-то ещё, но захлопнутая дверь проглотила ее голос. -Ты не думай, она не злая, - явно желая оправдаться, начал Ромка. - Погодь-ка, - он вернулся к двери, приоткрыв, прислушался, зашёл и через минуту вышел, с самодовольной улыбкой показав мне за пазухой темно-зелёное стеклянное горлышко. - Юрец приедет - прибьёт. Да и хрен с ним.
На пустыре недалеко от дома Сиплого мы развели костёр, не спеша потягивали портвейн, ели поджаренный чёрный хлеб. Ромка рассказывал истории из детства: увлёкшись, он активно жестикулировал, то и дело вертясь, подпрыгивая, пытаясь как можно натуральней передать ход событий, смеялся так, как смеются беззаботные маленькие дети - громко и от души; и я замечал, как угрюмость на его лице сменяется спокойствием и безмятежностью. Я тоже вспомнил несколько смешных эпизодов и, рассказывая их, поймал себя на мысли, что называю отца «папа» или «папка», совершенно не испытывая к нему никакой ненависти.
Почти стемнело, когда мы заметили приближающуюся к нам компанию. Ромка прищурился: -Блин, Малой со своими бакланами, - он заметно напрягся. - Принесла нелёгкая. Сань, если будут наезжать, сваливай сразу, за меня не парься. Я не успел ничего ответить, как к нам подошли четверо пацанов лет семнадцати. -Здорово, Сиплый, - один из них, явно главный, по-хозяйски присев перед костром на корточки, взял полупустую бутылку и, зажмурив один глаз, заглянул внутрь. - Употребляем? Не рановато ли? Ромка явно трусил перед компанией, но, стараясь не подавать виду, в той же расхлябанной манере ответил: -Здорово, Малой. Как сам? -Че сам? - парень поднялся, сунув руки в карманы, и, сплюнув, подошёл почти вплотную к Ромке. - Ты когда бабки отдашь? -Отдам. Ну нет сейчас. Погоди ещё недельку, - Сиплый выжидающе смотрел на Малого. Тот снова присел на корточки перед Ромкой и спокойно, пристально глядя ему в глаза, сказал: -Даю два дня: не будет бабок - ноги вырву. Понял? Ромка сглотнул и бросил на меня беглый взгляд. -Понял, - произнёс чуть слышно. -Не слышу, - Малой взял его за подбородок, потянув на себя и поднимая вверх лицо. Ромка вырвался, с ненавистью глядя на Малого, почти выкрикнул: -Понял! Самодовольно ухмыльнувшись, Малой отвесил Ромке легкую пощечину, и со словами «Смотри давай» поднялся и пошёл, было, прочь. -Козел, - сквозь зубы процедил Сиплый. -Пацаны, я не понял, это че ща было? - обращаясь к своей бригаде, Малой остановился, и все они развернулись и направились обратно к нам. - Че ты сказал, чушок? - он, подняв Ромку за воротник, встряхнул и отшвырнул от себя. Я ошалело смотрел на происходящее, видя как Сиплый стискивая зубы и сжимая кулаки, буквально подскакивает к Малому и бьет его в лицо. Видимо, не ожидая такого поворота, Малой, едва устояв на ногах, отпрянул и остановился. -Сука! - он зло сплюнул в сторону. - Ну ты сам напросился! Пацаны! - крикнул он своей своре, и те без лишних слов, как по команде, двинулись к Сиплому; сам Малой при этом так и остался наблюдателем. -Э, вы че, трое на одного?- я схватил за плечо и отшвырнул стоящего ближе всех ко мне парня; повернувшись, я получил удар кулаком в лицо и упал, почувствовав, как хлынула из разбитого носа тёплая кровь. Парни были явно сильнее нас. Пытаясь подняться, я оказался на четвереньках и тут же получил коленом по лицу. Встать не удалось, и я только успевал закрывать голову, пока, как мне показалось, минимум двое пинали меня ногами. -Все, хорош, пацаны, пошли отсюда, - голос Малого прекратил пинки. - Возьми куртку, новая вроде.
Все стихло. С трудом поднимаясь, я слышал негромкий стон. -Ром, ты как? Встать сможешь? - я подошёл к лежащему на земле Сиплому. -Могу, вроде, рука вот только , - он вскрикнул, попытавшись опереться на руку. Я помог ему подняться. -Ну и видок у тебя, Сань, - он ухмыльнулся. - Чего ты впрягся вообще? Сказал же, сваливай. -Угу, щас. -Пошли ко мне, хоть умоемся. Я осмотрелся вокруг костра - нигде не было куртки, которую я снял, пока что-то изображал, рассказывая Ромке истории; видимо, о ней и говорил Малой. Мы подошли к подъезду; из окон слышались громкие крики, мат, женские визги. -Походу, раздрались, подожди здесь, я быстро, - Ромка ушёл домой.
Я сидел на скамейке; адреналин постепенно улетучивался, и тело начинала колотить мелкая дрожь. Я пытался закурить, но распухшие губы не давали затянуться; боль накатывала горячей волной.
Ромки не было долго; за это время крики стихли, из подъезда один за другим, переругиваясь, вышли несколько человек; едва слышно доносились до меня голоса Сиплого и, видимо, матери, потом свет в окнах погас.
Я посидел ещё немного, но, так и не дождавшись Ромку, вышел из двора и побрел по улице. Начался дождь. Я замёрз, голова раскалывалась, ноги отказывались меня слушаться. Навстречу мне из подворотни вырулила многочисленная хохочущая, гикающая толпа. Я дёрнулся резко в сторону и встал за куст, поймав себя на мысли, что испугался. Боль и осознание собственной беспомощности, ненужности сдавили горло; я шёл по улице, вытирая рукавом никак не желающие останавливаться слёзы. Я долго стоял во дворе, глядя на мягкий свет мерцающих окон; потом вошёл в подъезд и, набравшись смелости, нажал на кнопку звонка.
Не сразу, но дверь открыл отец. Видимо, выглядел я, действительно, ужасно - на доли секунды его лицо отобразило шок, но, практически моментально справившись с собой, он чуть прикрыл дверь и молча смотрел на меня. -Пусти, - в отчаянии взмолился я. - Пусти, пожалуйста.
Какое-то время мы ещё стояли в дверях, я опустил голову, не в силах смотреть отцу в глаза, потом он молча ушёл внутрь, оставив дверь открытой. Я вошел в квартиру; прихожая, освещенная лишь неярким светом ночника, густо пахла валерьянкой. На звук из комнаты вышла мама:
-Женя, кто..? - она, вскрикнула, замолчав на полуслове. - Сыночек, Сашенька, что с тобой? - она почти подбежала ко мне, сжала в объятьях.
Я уткнулся ей в плечо, плакал беззвучно, чувствуя, как промокает от беспрерывно текущих слез ее футболка; она гладила меня по голове, шепча «Господи, да что же это, сыночек мой...»
Я долго стоял под душем, с удовольствием ощущая, как тёплые струйки воды ласкают побитое тело, выйдя из ванны, как был, в полотенце, забрался в кровать и моментально заснул.
Проснулся, когда в окно вовсю светило солнце, а табло часов показывало 12:10. В комнату заглянула мама, улыбаясь, спросила:
-Проснулся?
Я молча улыбнулся в ответ. Она села рядом, ничего не спрашивая, обняла, гладила по голове. Вскоре в комнату вошёл отец; угрюмый, смотрел прямо, жестко:
-Ну что, сын, поговорим?
-Жень, не надо, может? Не сегодня? И так ему досталось, - я не помнил случая, чтоб мать заступалась за меня, поэтому с особой благодарностью успокоил ее:
-Мам, все нормально, иди, не переживай.
Она ещё раз посмотрела на отца.
-Марина, выйди! - негромко, но твёрдо скомандовал он.
***
Я вышел из дома спустя почти две недели. Тёплый вечер раннего мая обдавал лёгким ветерком, развевающим волосы и приятно щекочущим кожу; дойдя до сквера, я встал чуть поодаль от сцены, с удовольствием наблюдая за Сиплым и Ленкой.
-Санечка, привет, где пропадал? - заметив меня после выступления, Ленка махнула рукой.
Сиплый как всегда надменно-безразличный, ухмыляющийся, протянул руку:
-Здорово, Сань, как сам?
Я молча протянул руку в ответ.
-Ну че, прошвырнемся? С нами? Ниче, вроде, сегодня подняли, давай? - он смотрел чуть растеряно, будто опасаясь, но и одновременно ожидая моего ответа.
-Не, ребят, я пойду, дела, я так, на минутку заскочил, - я поймал себя на мысли, что говорю эти слова без особого сожаления.
-Ну, как знаешь, бывай! - Сиплый обнял Ленку за шею, повесив ее рюкзак себе на плечо. Она обернулась ко мне через его руку, хитро прищурясь, засмеялась:
Все даты в формате GMT
1 час. Хитов сегодня: 4071
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Отправлено: 08.11.21 01:30. Заголовок: Прививка от улицы. Стэн Марш
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
