Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

В самом конце девяностых, будучи еще неискушенным студентом, я жил на квартире у бабки Валентины Григорьевны. Милая была бабка, Царствие Небесное. Учительница физики, жена большого начальника – в далеком прошлом. Мы с ней дружили, даже один раз на концерт ходили вдвоем. Жили, как говорится, душа в душу: я в большой комнате, она – в маленькой. Маленькая запиралась на ключ. В большой стоял телевизор, диван и два кресла. Мы с Валентиной вечерами смотрели кино. Если в фильме попадалась откровенная сцена, она закрывала глаза ладонью, вздыхала и сокрушалась:

– Че показывают-то, Господи...

Были у Валентины дочь, зять да внук. Дочь – обычная хабалка с торговлей на рынке в анамнезе. После поднялась до кабака где-то на окраине. Курила, говорила хрипло, носила декольте, волосы себе выжигала до белизны. Такие вялые, слабые волосы. Резкая была, как щи. И глупая, как пустое ведро. Даже странно, что она – дочь Валентины... Зять умный, угрюмый, зловещий. Все отмалчивался. Он реже являлся. Да, впрочем, и дочь – Ирка – появлялась нечасто.

А вот внука Артемку я видел почти каждый день. Тогда ему было лет 18–19. Всего на год или два моложе меня.

Норов у Артемки был еще тот. Шлялся по ночам. Курил. Иногда напивался. Часто ночевал у бабки. Родители не очень им занимались – то закупка продуктов у них, то ремонт в кабаке, то менты, то драки пьяные. Такая работа. Девяностые.

Валентина пыталась Артемку как-то наставлять: читала нотации, умоляла не пропускать техникум, где он изучал что-то нефте-газо-геологическое, плакала даже. Артемка и ухом не вел. Упущено было время.

*

Уже подходила к концу летняя сессия. Мне оставалось два экзамена. Учился я всегда хорошо, поэтому не беспокоился. Вяло листал конспекты, погружаясь на часок-другой в сладкие грезы о речке, рыбалке и пр. Просыпался и снова читал.

Валентина вошла растерянная, без стука. Упала на диван, рядом с моими ногами, прошептала:

– Что же делать, Андрюша...

Такой я ее никогда не видел. Подхватился, сел рядом.

– Они эти деньги на квартиру копили. Хотели побольше. Работали день и ночь...

– Какие деньги, Валентина Григорьевна? – переспросил я участливо, – Что случилось?

– Да Артем... Они уехали на три дня за товаром каким-то... я почем знаю... А он нашел деньги спрятанные. Очень много...

Плечи ее мелко задрожали.

– Он что – у Ирки деньги украл?? – уточнил я.

– Да... у них... Теперь вот не знаю че... вот прямо не знаю че... Это такой ужас, такой ужас...

Оказывается, Артемка, скучая в одиночестве родного дома, принялся рыскать в поисках денег. И нашел. Я не помню точно суммы, да и количества нулей не представляю – это ж девяностые – но по словам Валентины этих денег бы вполне хватило если не на малосемейку однокомнатную, то на комнату в общаге точно. Артемка за три дня спустил все. Накупил какой-то несусветной хрени – магнитофон дисковый, роликовые коньки, какие-то часы, шмотки. Ну и кутил три дня напропалую с друзьями в самых фешенебельных заведениях. Пропажа обнаружилась не сразу. Примерно через неделю Ирка полезла в тайник, чтобы пополнить его новыми банкнотами, и обмерла. Денег не было. Ни рубля.

– Боже... она так кричала на меня по телефону. Такая злая. Фурия... Что делать? Свои пойти снять? Дак у меня нету столько... Вот скажи, Андрюша, что мне делать?

Я сочувственно пожимал плечами и молчал.

Артемка явился ближе к ночи. В этот раз не наглый, не ухмыляющийся, а какой-то потухший. Долго разувался в прихожей, долго не мог решить, куда положить сумку. Со мной поздоровался печальным кивком – как на похоронах...

Валентина молча доставала из холодильника какие-то лотки, выкладывала на тарелки еду, без единого слова ставила на стол перед Артемом, отворачивалась вымыть чашку, поставить в холодильник кастрюлю. Артемка то ли ел, то ли так сидел, потупив голову. Щеки у него были красные, а глаза тревожные и робкие.

Я ушел в свою комнату и дальше слышал только обрывки фраз.

– Ну как у тебя рука поднялась!..

– Украсть у родителей!..

– Этот Валерка знаешь че тебе сделает...

– Да ночуй хоть и каждый день, но навсегда ж ты здесь не спрячешься...

– Боже-Боже, Артемка-Артемка...

Этой ночью Артемка спал тихо. Или вовсе не спал, я не знаю. Пару раз я ловил на себе его странно печальные взгляды... А, может, сквозь меня смотрел. Мне стало его почти жалко...

*
Утром, не успел я еще выкурить свою первую сигарету на балконе, послышался настойчивый многократный звонок. Валентина ахнула, схватилась за сердце и глазами раненого оленя смотрела то на меня, то на сгорбившегося в кресле Артемку. Пока я плотно закрывал балконную дверь, а Артемка механически тыкал кнопки своего тетриса, Валентина пошла открывать.

– Где эта гадина?!!

Они не вошли, а ввалились. Громко хлопали дверью, стучали обувью, орали, перебивали друг друга.

Ирка вошла в комнату и я обомлел от нахлынувшего на меня сильнейшего смешанного чувства – у нее в руках подрагивал длинный, толстый кленовый прут. Нежно-зеленый. С белой поволокой. Без листьев.

Валерка загораживал дверной проем своим необъятным спортивным костюмом.

– Ты че, мразина, думал не попадешься мне?!

Ирка подскочила к Артему, уже пунцовому и потерянному, и наотмашь хлестнула его по лицу. Ноготь расцарапал ему щеку. Мальчишка слюнявил палец, вытирал кровь и снова слюнявил. Молча. Он почему-то иногда бросал на меня жалобные беспомощные взгляды. Но чем я мог тут помочь...

Валентина – я это просто слышал, не видел – достала из шкафчика в прихожей лекарство, медленно пошла в свою комнату, шаркая тапочками, и заперлась там на ключ. Валерка, мрачный как ночь, сидел в кресле и громко сопел.

– Ты хоть спросил, тварь ты подзаборная, сколько мы их копили?! Ты хоть представляешь себе, сколько надо вкалывать, чтоб заработать такие деньги?! Б…, почему я тебя, с…, в детдом не сплавила! Такое наглое у…ще! Мразь такая! Папа вылитый! Папа родной! Гниет на нарах – и ты будешь гнить! Я говорила этой, – Ирка прутом показала на стену, за которой пила лекарства Валентина, – не сюсюкай с ним. Так нет! Педагогша, б…ь! Вот и вырастила ворюгу гребаного!

Я так и стоял, опершись на подоконник, у балконной двери. Меня никто не замечал. Происходящее слишком уж походило на волнительное шизоидное кино, чтобы быть правдой – белые носочки Артема, прижатые к креслу, дрожащий прут в Иркиных руках и сопение амбала Валерки. Меня там не было. Или почти не было. Я был где-то по ту сторону экрана.

Ирка еще какое-то время орала, материлась, хватала сына за волосы, била по лицу. Прическа ее растрепалась, изо рта летела слюна. Артемка сидел недвижно. Глаза его не выражали ровно ничего. Ни огонька, ни искорки, ни вспышки не пробивалось сквозь ровный синий туман. В соседней комнате тоже было тихо. Часы показывали без десяти одиннадцать. Я навсегда запомню этот час...

*
Когда Ирка выдохлась и упала на диван, положив прут на журнальный столик, когда она нервно закурила, не соображая, что стряхивает пепел прямо на ковер, поднялся со своего места отчим. Он со вздохом подошел к Артемке и стал вплотную к нему.

– Мне на…ать на тебя и на твое воспитание, понял? Если б не она, – он кивнул в сторону Ирки, – я бы тебя в колонию отправил. За папкой твоим следом. Но не могу...

Он говорил таким низким спокойным голосом, что у меня все замерло в животе. Ирка дышала жадно, как рыба.

– Взять мне с тебя, говнюка, нечего. Денег у тебя нет, так как ты ссыкун. Значит, и спрос будет, как со ссыкуна. Вставай давай.

Артем тяжело, как зомби, поднялся с кресла. Стоял навытяжку, руки по швам. Они почти касались друг друга, так близко подошел Валерка к креслу. Мальчишка не решался отойти.

– Раздевайся, давай, ты что – не понял еще?

Артем стоял красный, уголки рта у него подергивались. Я не смел пошевелиться, я не верил в происходящее...

– А ты – давай, пойди на улицу, погуляй пока, давай-давай, че ты встал тут?! – вдруг заметив меня, затараторила Ирка, – тут у нас семейный разговор.

Я не смог сдержать вздох разочарования, мои щеки, наверное, были тоже пунцовые. Не успел я сделать и пары шагов к двери, как Валерка спокойно возразил, не глядя на жену:

– Он остается. Как там тебя – Андрюха? Стой, где стоишь!

– Валера! Зачем при посторонних?! Ты что – совсем уже рехнулся?! Ему 18 лет, он же стесняться будет.

– Воровать он не стеснялся? Посторонних бухлом угощать не стеснялся? – властно чеканил отчим.

– Нет, пусть он уходит! Ну что эта за фигня такая!

– Я так сказал! Или он остается – или я иду в милицию. Мне не жалко такую гнусь. Пусть отсидит.

Ирка махнула рукой и откинулась на спинку кресла.

– А ты не тяни, штаны начинай снимать. Шуток тут больше не будет.

Артем то ли не слышал, то ли не осознавал. Похоже, это его первая порка. В таком-то возрасте...

Валерка, видимо, понял, что так просто до него не достучишься. Резко схватил парня за руку, вывернул ее за спиной и с силой потянул вверх.

– Аййй, аййй, пусти, – вдруг зашептал Артем откуда-то появившимся голосом, – Пусти...

– Если ты щас не разденешься, я тебя изуродую!

Артем, мало что соображая, дрожащими руками стянул футболку. Стоял с ней в руках, не зная, куда положить. Валерка со вздохом отобрал черный комочек ткани и бросил прямо на пол.

– Штаны.

Артемка расстегнул ремень и потянул штаны вниз. Узкие голубые джинсы запутались где-то ниже колен и парнишка никак не мог с ними справиться.

– Давай-давай-давай! Не тяни! Как солдат – сорок пять секунд и раздетый! Что ты их комкаешь там!

Артемка наконец справился с джинсами. Стянул, обвел комнату непонимающим взглядом и наконец вышагнул из них. Стоял на ковре в белых носках и трусах. Он все еще не осознавал. Не мог. Это было слишком, я понимаю.

– Трусы, – спокойно проговорил Валерка, горой возвышаясь посреди комнаты.

Артем начал ловить ртом воздух. Светлые волосы просто на глазах взмокли.

– Не надо... трусы не надо... пожалуйста, – прошептал он едва слышно, но тишина стояла такая, что можно было различить все до последнего звука.

– Я сказал – трусы, – повторил отчим, не теряя выдержки.

– Дядь Валера, ну не надо...

Откуда взялось на его лице столько слез сразу, я не знаю. Они катились градом, орошали щеки, скатывались с кончика носа на подбородок. Он ловил их ртом, сглатывал, захлебывался, но почти беззвучно.

– Да не надо, Валера, не надо. Прямо устроил тут! Пусть в трусах будет. При чужом, тем более. При мне! Он же взрослый! – Ирка взяла со стола прут и с готовностью протянула мужу.

Валерка выхватил у нее инструмент, саму ее толкнул обратно в кресло, повернулся к Артему и наотмашь хлестнул его прутом прямо по груди. Парень от неожиданности задохнулся, охнул и с ужасом смотрел, как на загорелой коже просто за считанные секунды вспыхивает красный глубокий рубец. Прут и правда был очень уж страшный. Меня бы таким – не дай боже...

– Что ты ойкаешь, че ты вздыхаешь тут?! – в Валеркином голосе внезапно послышался металл, – Снимай трусы!! Сопляков порют по голой жопе!! Трусы снимай, я кому сказал!!! Снимай трусы!!!!

Он достучался.

Артем – как из какого-то обморока – резко потянул одной рукой трусы до середины бедер, но потом взглянул на мать, зажмурился и натянул обратно – обеими.

– Пожалуйста, ну пожалуйста... – шептал мальчишка, не открывая глаз, с трудом выплевывая слова.

Валерка опустился перед ним на корточки, взялся за резинку и потянул плавки вниз, до самых щиколоток. У Артема внутри что-то застонало, он чуть не задохнулся от нахлынувшего ужаса, закашлялся, закрыл ладонями рот, но потом опомнился и плотно обхватил свое хозяйство, заслоняя от матери, от нас всех.

Отчим так и оставался сидеть на корточках, прижимая трусы к полу, пока парнишка, все еще ничего не соображая, тянулся за ними правой рукой, а левой прикрывал пах. При этом он не переставал реветь и что-то неслышно шептать. Между лопаток у него струились крупные капли пота. Голая попка резко контрастировала с загорелыми ногами и спиной, на ней то и дело подрагивали мышцы, образовывая неглубокие впадинки по бокам.

– Все, все, успокаивайся, вот так, молодец. Главное – еще впереди, – снова обрел властный тон Валерка, – давай-давай, будь пацаном, не стони тут.

Через пару минут Артемка уже стоял успокоенный. Только мышцы на заду все так же дрожали да струйки пота катились по спине вниз.

Отчим тем временем поднялся и взял Артема за руку.

– Давай – к дивану. Давай-давай, Тем, – он словно бы сочувствовал или уговаривал, так тихо и участливо звучал сейчас его голос.

Валерка обнял пасынка за спину и помог ему сделать три-четыре шага негнущимися ногами.

– Вот так. Теперь становись на колени. Вот сюда. Вот сюда. Да становись же, давай, – поторапливал он мальчишку, но тот, видимо, не слышал.

Пришлось надавить на плечи, с силой. Ноги паренька согнулись и он брякнулся коленями на ковер. Я не видел его лица, но думаю, что оно продолжало почти ничего не выражать.

– Так, все, хватит! Руки убирай оттуда и клади на диван! Хватит ломаться! Хватит, я сказал, не прикрывайся, клади руки сюда!

Он с силой оторвал Артемкины руки от паха и бросил его грудью на сиденье дивана, рядом с матерью, которая все курила и курила.

– Ноги шире! Колени шире расставь! Вот так! Еще! Еще! – командовал Валерка и сам толкал ноги паренька в стороны. – Выпяти жопу, выпяти, вот, вот так! Хорошо!

Валерка с силой вдавил спину пасынка в диван.

Артемка никак не хотел выпячивать зад, как следует. Сколько не нагибал его Валерка, он все равно привставал, не давая полушариям раздвинуться полностью.

– Ну что... – задумчиво произнес отчим, – как говорил мой батя: за бестолковую голову отвечать будет голая жопа!

И нагнулся за прутом.

Артемка ерзал грудью на диване. В соседней комнате было тихо. Во всем мире было тихо...

*
Валерка нагнулся за прутом.

Я знал, что через несколько секунд Артемка выйдет из своего тяжелого обморока. Прут быстро вернет его к сознанию.

Валерка размахнулся и широко, коротко и сильно стегнул Артема поперек ягодиц. Мальчишка выгнул спину и коротко ойкнул. Следующий удар впечатался ниже. Артем рванулся встать. Отчим вдавил его в диван и хлестнул еще раз, с самого верху, где ягодицы сходятся со спиной.

– Ай! – громко крикнул Артемка и сам удивился своему крику.

Удары Валерка наносил методично, сильно, но не слишком часто, давая пасынку то ли опомниться, то ли прочувствовать как следует.

– Не ерзай, Артем, не ерзай, стой как следует!

После каждого стежка Артем коротко кричал свое громкое "Ай!" и пытался увернуться. Но отчим не позволял.

– Магнитофоны на краденные деньги покупать – стежок! – "Айй!" – ты можешь, бухать с отбросами ты можешь, а – стежок! – "Аййй!" – полежать смирно у тебя не выходит! Ты себя – стежок! – "Ай-яйй!" – взрослым мужиком считаешь, а?! Ты думаешь, тебе можно пить, хамить и воровать?!!

Стежок.

– Айй-яя-яйй!!

– Артем, я тебя спрашиваю, ты сильно взрослый, или что, у нас?!

Стежок.

– Айййй! Нет!!! – Артем уже очнулся и отвечал на вопросы с полной готовностью. Даже иногда не дослушав вопроса.

Отчим совсем не менял ритма. Стегал точно и звонко, рассчитывая место удара, давая парнишке немного привыкнуть.

– За бестолковую голову отвечает голая жопа! – Стежок. – "Оййййй! Прости!" – За коньки роликовые, за рестораны, за куртки модные, за травку в кармане – Стежок – "Ой-ойойойй! Не бей!" – за прогулы, за мать, которая впахивала годами на тебя!

Выдержав пару десятков горячих, Артемка стал взвизгивать все громче, отвечать все бойче, высоким мальчишеским фальцетом. Его спина полностью взмокла, ягодицы были уже отчетливо красные, а руки, прижатые отчимом к сиденью дивана, непроизвольно перебирали пальцами, сжимались в кулаки, пытались что-то ухватить.

– Надо было не сегодня начинать! Надо было – Стежок. – "Аййй, папочка, отпусти!" – когда ты в садик ходил! Был бы... – Стежок. – "Айяййяйййй, ну хватит!" – как вот Андрей, – Валерка кивнул статуе, изображавшей меня, – учился бы, книжки читал, а не – Стежок. – "Папа, пожалуйста, не бей!"

– Папа... – с горечью проговорил отчим, – то Валеркой был, а тут, ты гляди, папа. Ничего – Стежок. – "Вай-я-яй!" – Поучу так малехо, глядишь и станешь еще кем-то. Хоть слесарем – Стежок. – "Аяяяяяяй! Уййй! Мне больноооо!" – хоть сантехником.

Артемка уже давно забыл о стыде. Нимало не стесняясь, он то выпячивал, то сжимал зад, судорожно ища положение, в котором будет не так больно. Жопа, по сути, была единственной частью тела, которой он мог беспрепятственно двигать. Остальное надежно фиксировал отчим. Захлебываясь слезами и клятвами, давясь обещаниями исправиться, парень осознавал только одно – его порют и это очень больно. Остальное волновало Артема мало.

– Ну и напоследок еще чуток крепеньких!

Стежок.

– Уйййй-юююййй! Папа, пусти, ну мне больно! Вааа-ааа-ааййй!! – выл Артемка во весь голос и тянулся задом вверх, открывая моему взору тугую, заросшую волосами звездочку ануса.

– Теперь буду пороть до свадьбы! – Сильный удар. – "Аййййййй! Айййй! Мамочка, ну скажи ему!" – Набедокурил – снимай штаны и становись в позу! Понимаешь, сынок?! – Удар. – "Дааа, папа, папочка, не бей!! Ай-яй!!"

Удар.

– За бестолковую голову кто отвечает, Артем? А?!

– Я, папа, я отвечаю, я не буду больше никогда, только не надо... Ай-яй!!!!

От сильного удара поперек ягодиц прут хрустнул и сломался, а Артемка взвыл.

– Еще раз – кто отвечает за бестолковую голову? – нагнувшись над пасынком, зловеще спросил отчим.

– Попа!!!! Голая попа!!!! – прокричал Артем , подергиваясь всем телом.

– Отлично. Еще десять ударов ремешком – и закончим на сегодня, – протянул отчим, – Принеси свой ремень.

В этот раз Артем не противился. То ли решив, что десять ударов это уже немного по сравнению с тем, что он выдержал, то ли не осмеливаясь спорить. Он встал на ноги и потянулся руками к своему заду.

– Руки убрал!

Артем дернулся и присел на корточки, чтобы достать из своих джинсов узенький ремень. На заду виднелись вспухшие красные рубцы. Из некоторых уже выступала кровь. Мальчик дрожал всем телом, никак не мог вытащить ремешок. Наконец справился.

– Становись на место.

Артем молча бухнулся на колени, лег животом на диван и выпятил зад. Он уже чувствовал, что все близится к концу. Но он еще не знал, что значит ремень после прута.

Валерка схватил пасынка за шею и вдавил подбородком в сиденье.

– Стой смирно, Артем. Щас будет больно.

Он стегнул парня так сильно, что, казалось, в серванте зазвенел хрусталь.

– ААААААААйййййй!!!!!!!!!!!! Пусти!!!! – уже почти хрипел паренек.

Широкая полоса от удара перекрыла борозды и то ли синела, то ли зеленела.

Валерка примерился и стегнул еще сильнее. Артем забился грудью о диван, ерзая руками, пытаясь ухватить отчима за ноги, громко воя. Зад имел такой вид, что смотреть на него без дрожи было невозможно: красные и синие полосы, царапины, подтеки, размазанная кровь вперемешку с потом.

– Нет, врешь, сынок. Я хочу, чтобы ты по-настоящему запомнил.

И он ударил настолько сильно, что Артем вырвался из его рук, и с вытаращенными глазами, задыхаясь, ловя губами воздух, стал кататься по полу. Он весь дрожал, его мышцы непроизвольно дергались, он то и дело менял позу, извивался, переворачиваясь со спины на живот, хватал бедра руками, цеплялся за ковер, ударялся головой то о ножку кресла, то о дверцу шкафа. Мальчик уже не рыдал, а только глухо мычал, и глаза у него были совсем шальные. Наконец, словно что-то сообразив, он двинулся на карачках к двери.

– Еще семь, сынок... еще семь... – твердо проговорил Валерка и, словно сжалившись, предложил, – ложись на диван.

– А он выдержит? – очнувшись от дыма, как-то безучастно спросила Ирка.

– Да. Выдержит. Вполне. Этого для его возраста еще и мало. Но на первый раз..., – уверенно ответил Валерка, укладывая Артемку животом на диван, – встань, Ира.

Ирка встала и стояла, как и я, без движения.

Артем было обмяк и притих, но первый же стежок оторвал его от дивана. Он попытался встать, странно растопыривая пальцы на руках, изо всей силы сжимая ягодицы. Лицо исказила мучительная гримаса. Слез уже давно не было.

– Не сжимай жопу, так в два раза больней тебе будет! – посоветовал отчим.

– Не сжимай попу, сынок, – эхом повторила мать. – Расслабься, Артемка...

Последних ударов я не могу припомнить толком. Помню, что Артем уже не плакал, а просто громко мычал, сжимая зубы, как годовалый бычок. По-моему, это мычание уже перешло в глухой хрип, когда отчим наконец бросил ремень на пол, отошел от дивана и плюхнулся в кресло. Он был взъерошенный и потный. Я поймал себя на том, что уже сижу на полу, уткнув голову в колени. Наверное, и взгляд у меня был стеклянный. Ирка стояла над сыном, тяжело дыша. В соседней комнате было по-прежнему тихо.

– Сынок, одевайся, домой поедем, – еле слышно проговорила Ирка.

– Куда его щас? Ты что? Пусть у бабки останется. Как он тебе пойдет щас?

– Что с ним? Почему он так смотрит?

– Он в шоке. Ему 18 лет. И его выпороли. Он просто в шоке. Отойдет...

– Ладно...

*

Они обувались так тихо, что я и не слышал. Услышал только звук запираемого замка. Стало совсем тихо.

Я продолжал сидеть на полу, обхватив руками щиколотки. У меня совсем не было сил. На часах стояло какое-то немое без пяти два, когда скрипнула дверь соседней комнаты. Валентина вышла чернее, седее обычного. Она ступала тяжело и робко, распространяя сильный запах лекарства. Она подошла к открытой двери, но войти не решилась. Так и стояла, смотря куда-то поверх меня, в окно. Стояла и дышала своими лекарствами.

Артем спал.