Отправлено: 24.09.18 22:35. Заголовок: Наум Лещинский. "Старый кантонист".

Старый кантонист

Наум Лещинский

Глава VI. Во имя бога

<...>

По прибытии на место мы поступили в ведение начальника Чугуевского
отделения кантонистских рот. Тут собралось нас около четырехсот человек
еврейских мальчиков. Был образован батальон, и мы стали заниматься.

Каждый день к нам в казарму приходили два попа; один низенький старичок,
с жиденькой седой бородкой, о. Никодим. Другой высокий, красивый,
средних лет, с черной подстриженной бородой и черными, быстрыми глазами,
о. Иоанн. Они занимались с нами законом божьим.

В конце длинной казармы с одной группой занимался о. Иоанн. Во время урока
он ходил взад и вперед, заложив одну руку за борт коричневого подрясника и
говорил громовым басом, от которого становилось холодно и пусто в душе.

На другом конце казармы, с другой группой, в которой был я, занимался о.
Никодим. Он сидел на стуле и говорил слабым, немного сиплым голосом
смиренного и любвеобильного пастыря:

- Итак, маленькие израильтяне, - говорил он, заканчивая беседу, -
сегодня мы с вами пойдем в церковь господню и помолимся господу богу
нашему Иисусу Христу...

Это было в воскресенье. Некоторые из нас говорили хорошо по-русски.
Пятнадцатилетний Шимон Бобров даже знал грамоту. Некоторые младшие
говорили плохо. Были и такие, которые совсем не понимали по-русски, как
мой маленький друг Иося. Речь о. Никодима убаюкала его, он сидел,
прикорнув ко мне, и дремал.

- Ты будешь креститься? - спросил у меня Шимон, когда мы стали
собираться в церковь.

- Что ты, с ума сошел? Конечно, нет, - ответил я.

- Смотри же, - погрозил он мне пальцем. - А то я напишу твоему отцу...

- Ты заботься лучше о других, - говорил я, - а обо мне не беспокойся...
Другим говори, чтобы не крестились...

- Ребята, - обратился Шимон ко всем, - сегодня нас хотят окрестить... Вы
будете креститься?

- Нет, - единогласно ответили все.

- Ну так вот: если вас спросят, хотите ли креститься, скажите: никак
нет. Слышите.

- Хорошо!.. Хорошо!.. - кричали все. - Не будем креститься!

- Эй, вы, жиденята, - крикнул седоусый дядька. - Чего вы тут завели
жидовский кагал: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр. Собирайтесь живей в церковь!

Мы выстроились и отправились в церковь.

Церковь была небольшая, молящихся было много. Нас провели вглубь,
поближе к алтарю, где для нас было приготовлено место. От множества
сверкающей позолоты я зажмурился. Когда я открыл глаза, передо мной
точно в тумане далеко впереди, за горящими свечами двое или трое людей
что-то делали, что-то читали и пели. По громовому голосу я узнал о.
Иоанна, но самого его не видел. Его громовой голос страшно пугал меня,
звучал роковым приговором, который вот-вот будет приведен в исполнение.

От духоты, дыма кадил и испытываемого волнения, страха я задыхался.
Сильно разболелась голова, дрожали ноги, я еле стоял...

- После обедни нас наверное будут крестить... - шепнул мне стоящий подле
Шимон.

Я молчал, словно окаменел. Я только посмотрел на него и заметил, что его
лицо страшно бледно, черные глаза ввалились и лихорадочно блестят. Такое
же лицо было, верно, тогда и у меня...

Но вот церковная служба окончилась. Нас вывели на площадь, выстроили.
Тут было все начальство, военное и гражданское, была масса народа:
пришли смотреть, как будут крестить сразу целый батальон еврейских
мальчиков. Обстановка была торжественная.

О. Никодим стал говорить нам речь о значении православного богослужения
и о ненужности других вероисповеданий. Особенно подробно он критиковал
иудейство, уничтожая его. Он старался выражать свои мысли просто,
удобопонятно, чтобы всякий мог его понять. И я его хорошо понимал. Он
выражался елейно, благочестиво и лицемерно скорбел о заблудших евреях.
Несмотря на это, я все время чувствовал обиду...

- Итак, дети мои, - закончил речь поп Никодим, - вы должны благодарить
бога, что он вас вводит в лоно православной церкви, в которой вы будете
спасены, унаследуете царство небесное. Вы заблуждались; теперь вы
пребудете на истинном пути господнем. Благословляю вас, - поднял он обе
руки. - Аминь.

После него заговорил Иоанн. Его голос гремел недолго. Краткая речь его
являлась дополнением речи Никодима.

- Чтобы войти в лоно православной церкви, - сказал он между прочим, -
надо принять ее святое крещение. Святое крещение очищает духовно и
телесно. Оно очистит дух ваш и ваше тело от той скверны, в которой вы
пребывали доселе. Аминь.

- Ну, жиденята, хотите креститься? - обратился к нам наш начальник
полковник Барков, высокий, толстый человек средних лет, с редкой, словно
выщипанной бородкой.

После лицемерно елейных речей священников откровенно грубое обращение
полковника звучало дико и нелепо. Никодим в смущении затеребил двумя
пальцами бородку и, опустив глаза, сконфуженно заулыбался.

И даже Иоанн, который своим осанистым и надменным видом походил больше
на начальника, нежели на пастыря церкви, и он в неловкости заложил руку
за борт черной шелковой рясы и замурлыкал что-то под нос.

Из кантонистов никто не отзывался.

- Ну, чего же вы молчите: гаркнул полковник, обходя шеренги. - Онемели,
что ли.

Снова гробовое молчание.

- Кто по-русски разумеет, отвечай! - приказал он. - Хотите?

Несколько мгновений стояла напряженная тишина. Вдруг:

- Не хотим, - раздался голос Шимона.

Все были огорошены. А Никодим так и застыл с пальцем в бородке. Иоанн
вынул руку из-за рясы и начальническим взглядом уперся в Шимона.

- Это кто сказал: "Не хотим"? - спросил полковник, побагровев от злости.

- Я, - ответил Шимон.

- А, это ты, жид, так ответил своему начальнику?! - и, подойдя к Шимону,
Барков ударил его по лицу так, что с его головы слетела шапка. - Погоди,
я с тобой разделаюсь!

Он сел в экипаж, с ним вместе сели и попы, и махнул рукой командиру
батальона.

Мы пошли.

Минут пятнадцать спустя мы пришли к реке. Барков и попы уже были тут.

- Раздевайся! - скомандовал батальонный. - И иди в речку.

Мы разделись и полезли в воду. В это время попы громко читали молитвы.

Потом нас построили, и майор Бочаров, человек среднего роста, с сизым лицом
алкоголика, держа перед собой список, объявил каждому из нас в отдельности:

- Отныне тебя зовут не Хаим, а Филипп Михайлов. Понял?

Крещеный безмолвствовал.

- Тебя зовут не Борух, а Никифор Николаев. Понял?

Так он обошел всех.

После этого Иоанн объявил нам, что мы приняли "святое крещение" и отныне
мы уже не евреи, а православные.

Я твердо решил не признавать крещения. А когда мы вернулись в казарму, я
узнал, что и другие товарищи решили также.

На следующий день нас стали разбивать по ротам. Седоусый унтер вызывал
по списку:

- Степан Андреев, выходи!

Никто не трогался с места.

- Где Степан Андреев? Почему не выходит?

Никто не отвечал.

- Иван Миронов, выходи!

Опять никто не отозвался.

Унтер вызвал еще несколько человек. Результат был тот же. Унтер матерно
выругался.

- Тебя как зовут? - спросил он, подойдя к одному из кантонистов.

- Залмон, - ответил тот.

- Какой чорт Галмон! - крикнул дядька. - Никаких Галмонов тут нет. Ты
скажи, каким именем тебя окрестили?

- Не знаю. Я некрещенный... - ответил тот. - Я еврей.

- А тебя как зовут? - обратился он к следующему.

- Нахмон.

- Тьфу! - плюнул он. - Шоб вы сказились. Бисово отродье. Ты его крести,
а он кричит: пусти.

Вскоре об этом узнало начальство: появился майор, потом полковник.

- Тебя как зовут? - багровея, обратился полковник к Шимону.

- Шимон...

- Вот тебе Шимон! - ударил он Шимона по лицу. - Вот тебе, жидовская
морда! - еще раз ударил он его. - Как ты смеешь так отвечать
начальству?! - в исступлении кричал он: - Тебя зовут Степан Захаров. - И
он опять ударил Шимона два раза.

Лицо Шимона было окровавлено. Он еле держался на ногах.

- Выходи вон! - крикнул полковник.

Шимон вышел из строя.

- Как тебя зовут? - обратился полковник ко мне.

- Эфраим...

Я покачнулся от сильного удара по лицу. В глазах потемнело, голова
закружилась.

- Тебя зовут Павел Иванов! - и на меня посыпались удары. - Жидовская
морда! Выходи вон!

Я, шатаясь, как пьяный, отошел в сторону. По моему лицу текло что-то
теплое и липкое.

Та же участь постигла еще шесть человек.

- Отправить их в карцер! - приказал полковник.

Нас отвели в темное помещение и заперли.

Некоторое время мы, оглушенные, стояли молча, не двигаясь с места. Потом
кто-то в изнеможении опустился на пол.

- Ой... - простонал мой земляк Исаак, - не могу стоять...

- Надо поискать, может, здесь есть на чем присесть, - сказал Шимон.

Стали шарить. Кругом только стены.

- Шимон, давай в углу каком-нибудь примостимся, - сказал я.

...

- И я с вами, - просил Исаак.

- Хорошо, - сказал я, двинулся в угол и на кого-то наступил.

- Кто это лезет прямо на голову? - обиделся тот.

- Это я... Я же ничего не вижу. Тут темно, как в мешке...

- А черт его знает!..

- Воняет дохлятиной, - сказал Шимон.

- Дышать невозможно...

- Здесь что-то дохлое... Дохлая кошка...

- Где?

- Вот тут, - сказал Шимон. - Да, дохлая крыса, - нащупал он. - Тьфу!

- Ой, как страшно воняет... - простонал Исаак. - Я здесь умру...

- Да не ворочайте крысу, не будет вонять, - посоветовал я.

- Как же не ворочать, - сказал чей-то голос, - надо же мне где-то сесть.
И спать тоже, думаю, придется тут же. Не на нее же лечь. Фу, я руки
запачкал, - он отплевывался. - Ой, как мне тошно. Ой!..!

- Ну, подвинься ко мне сюда, - предложил я, - Шимон, двинься ко мне
поближе, а он на твое место, поближе к тебе... Ну, вот так. - Еще теснее
можно... Вот так...

- Ой, братики мои, я умру здесь... - стонал Исаак.

- Ну, ну, погоди еще малость, не умирай, тут нет еврейского кладбища,
негде тебя хоронить, - шутя сказал Шимон.

- Нет, я серьезно говорю, - сказал Исаак, мне очень плохо... а ты шутишь...

- А если я не буду шутить, тебе будет легче?

- Приляг, - посоветовал я, - положи голову ко мне на колени. Вот так...
Тебе удобно?

- Не совсем...

- Ложись, как тебе удобнее...

Исаак ворочался и все никак не мог удобно поместиться. Мы все были сжаты
в одну кучу, как сельди в бочке. Эта темная маленькая клетка была
очевидно предназначена не более чем для двух-трех человек...

Прошло много времени. Стало тихо. Ребята стали засыпать. Неизвестно
было, что теперь - ночь или день. Времени невозможно было определить.
Вдруг что-то влезло мне на ногу. Я невольно вскрикнул:

- Ой, что-то лезет на меня!..

- Ой, что-то укусило меня! - вскочил Бобров.

- Наверно, крысы, - сказал Исаак. - Они нас здесь насмерть загрызут.

Все всполошились, повскакали, сбились в кучу. Мы долго стояли так...

Но усталость взяла свое, и мы постепенно опускались на пол... Опять стало
тихо...

Не помню, как я заснул... Снилось мне, будто я летаю. Лечу, лечу, все
вверх, ввысь, а небо все так же далеко, ему конца не видно... Но вдруг я
начал падать и... упал на землю. Удивительно, что я не расшибся...
Спохватился, раскрыл глаза, дневной свет ударил мне в глаза, и я
зажмурился. Когда я снова раскрыл глаза, кругом была прежняя тьма.

- Снилось мне или я в самом деле видел свет?.. - спросил я.

- Нет, это тебе не снилось, - сказал Шимон, - дверь действительно на
минутку раскрылась.

- Что же это было?

- Не знаю... как будто кто-то просовывал сюда руку.

- Да, да, - отозвался Исаак, - и я тоже видел...

- Ребята, ну, как, никто не думает креститься? - спросил Гитин.

- А что? - спросил Шимон. - Ты хочешь креститься?

- Нет... я так спросил... Я есть очень хочу. Мы наверно сидим тут уж третий
день.

- Мы все голодны, - сказал я, - что ж делать...

Голод давно мучил меня. Становилось невмоготу...

- А если нас будут держать здесь, пока мы не умрем с голоду? - сказал Гитин.

- Ну и умрем... Что ж делать...

- Я бы не хотел так рано умереть...

Водворилось молчание. В этом молчании чувствовалось, что каждый думает
крепкую думу, о которой не хочет поведать другому. В тайнике души каждый
решал для себя вопрос жизни и смерти... Я решил так: если приходится
умирать, то только бы скорее, поменьше мук...

- Что это тут опять шуршит?.. - навострил уши Гитин. - Слышите?..

- Крысы! - вскочил Шимон.

- Через меня перескочила!..

- Тут почему-то мокро... - сказал Гитин. - Вода... Вот и чашка... И хлеб... и
хлеб!.. Ребята, хлеб!..

- Хлеб, хлеб, хлеб! - радовались все.

Все бросились к нему.

Я тоже нащупал кусок хлеба и положил в рот.

- Не хватайте, ребята, - сказал Шимон, - надо разделить всем поровну...
Тут вот один кусок. Ищите, может быть, еще есть.

Все бросились искать.

- Крошки, одни крошки только: крысы поели хлеб!

- Мы все спали и не видели, когда нам принесли хлеба.

В несколько мгновений остатки хлеба были разделены, каждому досталось
понемножку - лишь червяка заморить. Но о смерти мы пока перестали думать...

Несколько времени спустя звякнул замок, дверь раскрылась, полоса яркого
дневного света больно ударила в глаза.

- Ну, жидки, говори, кто хочет быть православным? Того выпущу, - сказал
Бочаров.

Все молчали.

- Не хотите! - злобно прошипел он. - Так сдыхайте тут, проклятое племя...

К нам втолкнули еще кого-то и дверь закрылась.

- Братцы, - послышался новый, надтреснутый голос. - Здесь такая страшная
вонь, что невозможно дышать...

- Мы уже привыкли... - сказал я.

- А вы кто такой? - спросил Шимон.

- Я - Лейзер Белый и еще один товарищ со мной, Айзик Вайнберг.

- Братцы мои дорогие, - продолжал Лейзер тоном взрослого. - Вы здесь
мучаетесь. А там не лучше: еще хуже... Ой, что делают с нами, с нашими
товарищами... Я не в состоянии даже передать вам... Двоих запороли
насмерть... Двое выбросились из окна верхнего этажа... Один насмерть
разбился, другой еще жил часа два...

- Им лучше, чем нам... - сказал, я.

- Ах, боже мой, - продолжал Лейзер. - Двое бросились в отхожее место и
там погибли... Один из них мой сосед, Мейер, вместе мы выросли в одном
дворе, как братья жили мы с ним... Другой Авраам, тоже близкий мой
товарищ... Один повесился... Пять человек убежали...

- И их не поймали? - опросил я.

- Нет. Но наверное поймают... Малышей разослали по полкам... Мы двое
сказали, что дадим ответ завтра.

- Сколько дней мы здесь? - спросил Шимон. - Не помните?

- Сегодня четвертый день... И неизвестно, как долго нас еще будут мучить.

- Значит, так суждено, - сказал я. - Не только нас одних мучают...

- Да, хорошо говорить, - сказал Гитин, - а когда начнут с тебя кожу
сдирать, тогда иначе заговоришь...

Все умолкли...

- А что для меня значит их крещение? - опять заговорил Гитин. - Ерунда.
Я могу сказать им, что я православный, а останусь тем же евреем... От меня
ничего не убудет... И не будут мучить меня...

"Ага, - подумал я, - сдается..."

- Но в бумагах ты же будешь записан православным, - возразил Шимон, - ты
должен будешь ходить в церковь, молиться и всякую ерунду проделывать. И
жениться тебе надо будет в церкви...

- О, когда еще жениться придется, - сказал Гитин, - до тех пор еще долго...

"Как только его спросят, - подумал я, - он согласится..."

И я не ошибся: когда нас ввели в казарму, где была приготовлена огромная
куча дубовых розог, он на вопрос майора о крещении ответил согласием.
Его примеру последовало еще несколько человек. Нас осталось четверо:
Шимон, Лейзер, Исаак и я.

Первым взяли Шимона: его раздели догола, связали и положили на пол. Двое
дядек, стоя по обе стороны, стали его хлестать. Мокрые розги, изгибаясь,
словно змеи, со свистом прорезывали воздух и полосовали тело Шимона... У
меня дрожали ноги, голова кружилась... Я еле стоял на ногах... Хотелось
рыдать, кричать, но я не мог...

Майор сидел на табуретке и, покуривая трубку, приговаривал:

- Так... Так... Веселей ребятки... Так, горячей.

Красные полосы от первых ударов на теле Шимона стали темно-фиолетовыми.
Он не издавал ни звука. Только от каждого удара он весь трепыхался,
вздрагивал, словно хотел подняться... Брызнула кровь!.. И скоро
заструилась по всему телу. Теперь Шимон лежал в луже крови...

- О-о-о-о!.. - вырвался из груди его протяжный вопль.

У меня помутилось в глазах...

- Согласен!.. - крикнул он нечеловеческим голосом и разразился
рыданием, похожим на хохот сумасшедшего.

- Окрестили... - буркнул седоусый унтер.

- Ну вот то-то ж, - сказал майор. - Смотри у меня.

В это время Исаак пронзительно вскрикнул и как сноп и грохнулся на пол.

Шимон лежал без сознания. Его тело конвульсивно вздрагивало. Его унесли.

Исаака перевернули вверх лицом и стали теребить.

- Ну, вставай, - ткнул его ногой майор. - Ты, жид. Нечего притворяться.

Исаак не шевелился.

- Окрестить его надо, - сказал майор, - когда он очухается.

Его раздели и начали сечь... Исаак стал корчиться и стонать.

- Ага, я говорил, очухается, - сказал майор. Но Исаак опять потерял
сознание и лежал под ударами, словно мертвый.

- Стой, - остановил майор. - Он может быть в самом деле сдох, тогда его
и крестить нечего.

Исаака вынесли.

Очередь дошла до меня. При первом же ударе я потерял сознание... Потом я
открыл глаза. Все вокруг меня было в красно-кровавом тумане, и я чувствовал,
что меня режут на части. "Вот разрежут сейчас на кусочки, - промелькнуло у
меня в голове, - и я умру... скорей бы уж..." Я опять потерял сознание...

Когда я очнулся, кровавого тумана не было, и я заметил, что лежу на
сене, подле меня стоит кружка с водой и лежит кусок хлеба... Хотелось
испить воды, но я не в силах был подняться.

- Ну, ты, жидовское отродье, - услышал я грубый окрик, - принимаешь
православие?!

Слово "православие" полоснуло меня по сердцу хуже розги. Я зажмурил
глаза и притворился спящим.

- Говори! - ударил меня ногой полковник.

Мне казалось, что сейчас он меня раздавит своим тяжелым со шпорой
сапогом, как давят пресмыкающееся.

- В карцер! - приказал полковник.

Меня понесли, бросили на пол. Я снова потерял сознание...

- Что, очнулся? - окликнул меня кто-то.

- Кто это? - спросил я.

- Это я, Лейзер. Я тебя приводил в чувство... Я нашел у тебя в кармане
кусочек сахару, влил тебе воды в рот и положил сахару. Тебе лучше?..

...

- У меня сладко во рту...

- А тебе, Исаак, не лучше? - спросил Лейзер.

Исаак застонал в ответ.

- Скоро будет... мне будет лучше... да... - Он затих.

Несколько минут спустя он опять забормотал, часто и тяжело дыша:

- ...Сейчас я был дома... маленькая сестричка Песя очень радовалась...
бедненькая, давно ты меня не видела... глупенькая... чего же ты плачешь... я
же тут... я же скоро приеду... да, да... вот он пришел за мной... ну едем,
едем, некогда болтать зря... садись... - он дышал все чаще и тяжелее.

- Исаак, что с тобою? - испуганно спросил Лейзер.

- Дай ему скорее воды и кусочек сахару, - советовал я.

- Сахару у меня больше нет, - с горьким сожалением сказал Лейзер, -
хочешь воды, Исаак?..

Исаак не отвечал. Он метнулся еще раз, другой и затих.

- Не знаю, чем ему помочь... - беспокоился Лейзер. - А где же вода?.. -
искал он. - Ах, вот, наконец нащупал.

- Он еще дома хворал, - сказал я, - мы взяты вместе.

Лейзер лил в рот Исааку воду, но она выливались обратно.

- Он в обмороке... - сказал Лейзер. - Что делать?.. Я ведь сам еле
двигаюсь. Знаешь, когда меня после тебя стали пороть, я сказал, что
согласен. Они меня отпустили. Я пошел в сад и повесился на дереве... Из
пояса я сделал себе петлю... Но меня снял с петли лазаретный доктор... Он
стал меня расспрашивать, я ему все рассказал... "Хорошо, - сказал он, -
больше тебя не будут сечь". - А на следующий день мне дали еще розог и
бросили сюда...

- Исаак, Исаак!.. - тормошил он Исаака. - Он, кажется, не дышит... Боже
мой, что ж делать?.. Он наверно умрет... Нос и лоб у него холодные. И весь
он холодный, как лед...

- Ой, ой, ой... он уже умер!.. - Голос Лейзера дрожал, он плакал.

- Не может быть!.. - сказал я, хотел подняться, но не мог, - не может
быть!.. Это глубокий обморок...

- Какой обморок... - плакал Лейзер. - Это смертельный обморок. Вечный
обморок...

Слезы хлынули из моих глаз...

- Ему теперь лучше, чем нам... - сказал Лейзер. - Он уже избавился от
мучений, а нам еще сколько предстоит... Блажен ты, дорогой товарищ, Исаак.
Святая душа. Прости нас, что мы не помогли тебе. Не в силах были...

Глава VII. На новом положении

...Физические силы наши убывали с каждым часом.

Я лежал, как пласт, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лейзер был старше
меня и крепче, но и он свалился, задыхались в нашей клетке от смрада. К
зловонию собственных испражнений прибавилось теперь такое, с которым
никогда человеческое обояние свыкнуться не может, - труп Исаака стал
разлагаться и смердить.

Не могу сказать точно, когда и каким образом это произошло, - когда я
открыл глаза, я увидел свет, на который не мог смотреть без боли. Я
лежал на чистой и мягкой постели, в большой, светлой комнате. Мне
сказали, что я лежу в госпитале.

Здесь я быстро стал возвращаться к жизни. От Лейзера, который также был
тут, я узнал, что приезжал какой-то важный начальник, какой-то инспектор
и, узнав обо всех ужасах, творившихся над еврейскими мальчиками,
приказал все это прекратить. Все мальчики, признавшие себя крещеными,
теперь от крещения отказались.

<...>