Отправлено: 17.09.16 07:14. Заголовок: Петр Столповский. "Дай доброты его сердечку".

Дай доброты его сердечку

Петр Столповский

За плетнем, в соседнем дворе опять поднялась буча. Борька выл там дурным
голосом, с какими-то кошачьими взвизгами.

Когда Борьку драли как сидорову козу, а случалось это не так уж редко, то о
расправе знала вся наша сельская улица - только он и умел так истошно орать. Но
улица не судила тетку Настю, Борькину мать. Потому как о прокудливом приятеле
моем - обо мне, стало быть, тоже - нехорошая молва ходила. Большими мы были
любителями отряхивать чужие сады. А случалось, с голодухи и погреб чей-нибудь
проведывали. За Борькиными воплями непросто расслышать тетку Настю:

- На-ка, изверг, съешь-ка!..

Борьке, поди, было отчего надрываться: умела тетка Настя выбрать подходящую
хворостину. Да и рука ее вдовья жилиста, жестка, на расправу скора.

- На-ка, душегубец треклятый! - неслось из-за плетня. - В кого ж ты, изверг,
уродился такой? На-кось тебе!..

Что будет после, я уж наперед знал. Пообломав хворостину о Борькину худобу,
тетка Настя сама заголосит, запричитает: моченьки больше нету с шалопутом этим
управляться, изведет, в гроб, мол, загонит изводчик бессердечный. Потом начнет
жалиться на вдовью свою судьбину, а заодно клясть войну проклятущую, да звать на
подмогу силы небесные. Каждый раз так.

Влез я на плетень, заглянул в тетьнастин двор, и мне чудно стало: Борька в этот
раз бесстыдно представлялся. Впопыхах тетка Настя не ту хворостину ухватила -
жидковата больно, не влипчива. Борьку не то проймешь этакой? А уж хитер он,
бесенок: вопит резаным, чтоб мать оплошку не исправила.

Разинул я рот на представление и не заметил, как воротилась с фермы моя вечно
усталая мать.

- Эт за что ж она его? - услышал за спиной и с поспешностью сиганул наземь.

- Почем мне знать.

- Так уж и не знаешь? - не поверила мать. - Днями целыми вместе гоняете, и не
знаешь? Небось, вдвоем что-нибудь напроказили. Ну-к, сказывай!

Не в духе мамка, сразу видать.

- Я-то что... Борька вон голову воробью оторвал, а тетка Настя увидала.

- Ну и поделом ему, мучителю! - отрезала мать. - Это что ж за дети такие
бессердечные растут?.. Воробья-то он где взял? Поди, из рогатки подбил?

- Не видал я.

- Не видал, - передразнила мать. - Вам бы заместо воробья головы дурные
поотрывать. Изверги, вы и есть изверги.

Мать распалялась не на шутку. Счастье мое, что она не знает, кто воробья подбил.
Не то и в нашем дворе сыскалась бы подходящая хворостина - про мою-то худобу. А
мне вовсе не улыбалось орать благим матом на пару с Борькой.

По совести сказать, я не понимал, почему мать злобится из-за какого-то там
воробья. Сама ж ругалась, что они подсолнухи в огороде выклевывают. Говорит,
пропасти на них никакой нет.

А тут еще бабка вылезла с клюкой из избы на солнышке греться. Услыхала про
воробья и, как водится, встряла со своими охами-вздохами.

- Милосердия в них нету, - заскрипела, тяжело опускаясь на завалинку. - Господь
доброте учит, грех изуверствовать. О-ох... Воробья порешили, антихристы, прости
мя...

Всегда так: заведутся обе, конца краю не видать.

- Небось, и ты из рогатки постреливаешь? - строго спросила мать. - Да гнезда
дерешь. Забыл, что за это бывает?

Как забыть! Прошлым летом разорил я в колхозном коровнике ласточкино гнездо, так
мне за это досталось куда больше, чем нынче Борьке. Отец солдатским своим ремнем
знатно разрисовал мне мягкое место - два дня гвоздем торчал, сесть не мог. А
сторож, однорукий Антон Рябоватых, пригрозил, что быть нам теперь погорельцами.
Кто, мол, разорит ластку да птенчиков порешит, у того изба ярким полымем
займется. Я, понятно, струсил, все лето пожара дожидался. Но ничего с нашей
избой не сделалось, кровля только течь стала.

- Божья птаха - воробушек-то... - бормотала на завалинке бабка.

Мать решила не тратить на меня слова. Она вдруг подошла ко мне и молча сунула
руку за рубашонку. А за пазухой-то у меня рогатка! Я и мигнуть не успел, как
огреб такой подзатыльник, что искры из глаз посыпались.

- Еще раз увижу, будешь визжать почище Борькиного! - пообещала мать. - Погоди, я
еще отцу доложу, он тебе ума-то даст.

Плакала моя рогатка. Мать швырнула ее к летней плите, что стоит средь двора под
навесом, и ушла в избу.

- Пращами балуются, антихристы, прости мя... - горестно бубнила бабка. - Руки б
у них поотсыхали, у идолов. Птицам житья не дают...

Стянуть рогатку никак невозможно: память у матери такая, что дай Бог каждому.
Сама рогулька - тьфу. Я таких двадцать вырежу в лозиннике. В резине все дело -
от немецкого противогаза она. Я ее у Ваньки Рогозина за капсюль от снаряда
выменял. Второй раз мне этакую не добыть.

Смолк Борька так, как если бы выключили патефон. Значит, в самом деле
представлялся. Запричитав, тетка Настя удалилась в избу долю свою слезами
омывать. Слезлива она.

Через минуту рыжая вихрастая головенка с оттопыренными ушами вынырнула из-за
плетня.

- Шурка, айда за козликами!

Борька позвал меня таким голосом, словно только что песенки пел, а не орал
истошно.

- Ну тебя, - буркнул я, - не хочу.

Надо обождать немного, может, еще удастся рогатку спасти, покуда плиту не
затопили.

- Пойдем, Шурк, трескать охота, - стал нудить Борька. - Мать грозилась: не будет
нынче кормить меня.

- За воробья?

- А то за что ж.

- Больно драла?

- Меня?! - хмыкнул Борька. - Хворостина-то видал какая - раз порскнула, и
переломилась.

- А визготню-то поднял - на всю улицу!

- Балда! Визжал-то я, чтоб больно не секла, понимать надо. - Борька боязливо
обернулся - нет ли во дворе матери, и снова заканючил: - Шурка, пойдем за
козликами.

- Ну, чего заладил? - озлился я. - У меня мать рогатку отняла... да еще оплеуху
отвесила.

- У-у, разиня! - скривился Борька. - Такая рогатка была!