Энциклопедический словарь русского детства. О конце 1890-х гг.: «Откусив от всех ягод по кусочку, я спускаюсь со стула и хожу вокруг стола. Приходят отец и мать. “Я не ел винные ягоды, – говорю я им тотчас. – Я только откусил по кусочку”. Взглянув на тарелку, мать всплескивает руками. Отец смеется. Но он хмурится, когда я гляжу на него. “Пойдем, я тебя немножко попорю, – говорит мать,– чтоб ты лучше помнил о том, что не следует делать. Она тащит меня к кровати. И берет тонкий поясок. Плача и рыдая, я кричу: “Я больше не буду” (Зощенко, 1994–3).
О нач. 1900-х гг.: «Мама воскликнула: “Что я слышу! Их надо наказать”… Бабушка, сорвав ветку, сказала: “Я предлагаю выпороть детей. Миньку пусть выпорет мама. А Лелю я беру на себя”. Папа сказал: “Порка – это старый метод воспитания детей. И это не приносит пользы. Дети небось и без порки поняли, какую глупость они совершили”» (Зощенко, [1939]).
О 1902 годе: «Мать вызвали в школу. Скоро она должна вернуться. В ожидании порки я смирно сижу у окна и посматриваю на улицу… Мать входит в каморку угрюмая, чужая. Она не спеша стаскивает с головы шаль и сбрасывает на кровать жакетку. Потом сняв со стены ремень, подходит ко мне. Зная характер матери, я даже не пробую защищаться. Мое молчание раздражает её ещё больше. Хотя мне и больно, но я не кричу. Мне жаль мать. “Да ты что, каменная, что ли?” – наконец, плача, говорит она и бессильно опускает руку… Вечером меня будит отец. Он присаживается на край постели и виновато спрашивает: “Болит?” “Не очень”, – отвечаю я, боясь его огорчить» (Молчанова, 1958).
О середине 1910-х гг.: «Маня Мудрецова отличалась от всех ребят нашего двора: её никогда не пороли, ни разу за все четырнадцать лет жизни» (Васильева, [1932] 1971).
О 1941 годе: «Когда Коршун проснулся, … то увидел мать. Она держала в руках ремень, на котором тятька правил бритву… “Пороть будешь?” – спросил Стёпка и прочувствовал, как на затылке зашевелились волосы… “Ладно уж, пори”, – Стёпка вздохнул, перевернулся на живот, уткнулся носом в подушку и вытянулся. Ремень свистнул, и Стёпка двинул ногами. После второго удара ему показалось, что его ошпарили кипятком. “За что?” – закричал Стёпка. “За старое, за новое и за два года вперёд”, – сказала мать и так стеганула, что у Стёпки покатились из глаз жёлтые кольца. “Хоть до смерти запори, не пикну, – заявил Стёпка и вцепился зубами в подушку. Но мать бросила ремень и сказала: “Вставай завтракать, поросёнок“» (Курочкин, 1967)
О перв. пол. 1940-х гг.: «Да, расплата за загул ожидалась порядочная! Тогда дружки взяли да и доели хлеб, предназначавшийся домашним очагам. Все равно ведь эти взрослые наказание придумают – в углу там стоять или гулять два дня не ходить (пороть обоих матери никогда не пороли, хоть Аполлинария Ивановна и порывалась к порке), так тут и хлебом не откупишься» (Холопов, 1995).
О 1947 годе: «Потом взрослые обоих домов передрались. Да и начали пороть своих сыновей. Почти из-за каждой двери рев неся, дом зычно вопил ста глотками, шлепанье ремней сливалось в какой-то барабанный гул – люди на улице останавливались. Саньку тогда пороть не стали, но бабушка сказала: “Ты тоже ори, от соседей неудобно…”» (Иванов, 1985).
О мальчике 1948 г. р. в Москве в 1950-е гг.: «После войны нравы были суровыми. Отец закалил меня бельевой верёвкой. Брючный ремень всякий раз снимать было не с руки, а веревка – она всегда рядом… Бил за воровство колхозных яблок, за разбитые у соседей стёкла во время футбола с соседскими пацанами. За двойки руку прикладывал. Доставалось мне и за грубость по отношению к старшим» (Жарков, 2004, 24).
О мальчике 3 лет и девочке 14 лет в Ленинграде в 1951 г.: «Августа сняла свой сатиновый пионерский галстук…, сняла черный фартук, стащила через голову темно-коричневое форменное платье; и Александр увидел, что розовые её трусы, только недавно заштопанные мамой на шляпке деревянного грибка, опять просвечивают попой и к тому же в рыжих пятнах мастики. Августа ходит в среднюю школу девочек – напротив Театра Ленинского Комсомола. На переменах там шайка девочек сбивает Августу на пол и, схватив за ноги, возит из конца в конец по скользкому коридору. Сколько раз ей говорили: защищайся, не давай себя в обиду. А она опять дала. “Это что у тебя с трусами?” Августа захлопнула ладонями свои дырки и повернулась к нему, бледная. “Только маме не говори!..” Александр, однако, накопил зла… Мама стирала в ванной… “А Августа трусы порвала!” – осведомил Александр… Страшной ведьмой – волосы во все стороны – мама влетела в комнату. В правом углу была печь… В угол между боком этой печи и стеной и забилась Августа… ...“Врёт он всё”. “Ах, врет?!” – Рывком мама вытащила Августу из-за печи, рывком задрала ей подол и своими глазами увидела, что Александр сказал правду… Мама присела на корточки и, царапаясь, как кошка, спустила с Августы трусы… Мама… растянула под глазами дыры на трусах Августы. Крикнула: “Ну, погоди у меня, дрянь!..” И хлопнула дверью, оставив их наедине. Августа только и спросила, не обернувшись: “Рад, да? Стукач малолетний!”… Чтобы избить Августу, маме приходится дожидаться ночи, когда с кухни все разойдутся и запрутся у себя в комнатах. Тогда мама приоткрывает дверь: “А ну пошли!” Августа… выходит. Она закрывает за собой дверь комнаты, а мама закрывает дверь из кухни в коридор. Но удары – мотком бельевых веревок – всё равно просачиваются. …Сор из избы выносить нельзя, поэтому сначала они обе – мама и Августа – молчат, но удары всё сильней слышны, и Августа начинает взвизгивать… “Ой, мамочка! – доносится с кухни. – Ой, миленькая! Ой, больше в обиду не дамся! Это же все они, девчонки!..” “Не оправдывайся, дрянь! Будешь оправдываться, насмерть запорю! Вот тебе за трусы! Вот тебе – что ногти изгрызла! Вот тебе за “уд” твой по родной литературе...” Так кричит мама…» (Юрьенен, [1983] 1992).
О мальчике 3–4-х лет в дер. Тюменской обл. в нач. 1950-х гг.: «Уже через мгновение я был до нитки раздет, вытащен на улицу и публично порот самым безжалостным образом… В общем, так выходило, что пороли меня довольно часто. В среднем, еженедельно. И почти всегда это делала мама. А бабушка, то есть ее мама, пыталась, хотя в основном и безрезультатно, заступаться за меня, непутевого, причем в непутевые меня зачислили лет, наверное, с трех…» (Чуманов, 2002).
О середине 1950-х гг. в пригороде Москвы – Химках: «Витька был семилетним крепышом, сыном столяра, служившего в молодости моряком, а потому всегда ходившего в тельняшке. Своими огромными ручищами с синими якорями отец Витьки…, выпивши, порол сына флотским ремнем с тяжелой золотой пряжкой» (Климонтович, 2005).
О конце 1950-х гг.: «“Я вот тебе покажу “не буду”! – прикрикнул папа. – Ему покупают, а он ещё ломается…”. Юрка замолчал, потому что знал…: когда папа сердится, – он и выпороть может. Собираясь на улицу, он попробовал было надеть старое пальтишко. Орловский приказал: “Надевай новое, – слышишь? Смотри, выпорю”. “И выпори, – подумал Юрка. – А носить всё равно не буду“. Выйдя во двор, он нарочно полез с ребятами на забор, на крышу, чтобы поскорее завозить свою обновку. Ползя “в разведку”, Юрка зацепился правым карманом за гвоздь и вырвал большой клок “с мясом”. В первую секунду он напугался, а потом вскочил и сказал ребятам, подчёркнуто храбро: “Пошли к нам! Отец меня пороть будет”. Однако порка не состоялась. Орловский велел Юрке снять пальто и надеть старое» (Дягилев, 1961).
О 1958 г.: «Но вот отец вошел в дом… “А ну слазь!” – приказал отец. Юлий поспешно слез… “Спалили со своим дружком курятник у Мартемьянихи?...” Юлька молча пожал плечами: что же поделаешь, спалили… И как-то очень быстро в руках отца оказался старый солдатский ремень с порезами – на нём он всегда правил бритву – и звучно зашлёпал по спине, ниже спины... Юлька не заорал, как обычно, во всё горло, даже не вскрикнул ни разу. С мрачным лицом..., с глазами, сухими и полными боли, залез он после наказания на полати…» (Сластников, 1963).
О перв. пол. 1960-х гг.: «“А потом получилось как-то раз, что я не успел выучить правило и еще отрывок наизусть. Учительница мне пару и кол сразу поставила. Отец, как увидел это, выпорол меня ремнем до бесчувствия и все приговаривал: “Запомни с первого раза урок на всю жизнь. Мы с матерью на тебя работаем, а ты эдакий-переэдакий позорить нашу трудовую честь вздумал! Не расти лентяем, а расти трудягой”. Больно было очень, но я стерпел”» (Низова, 1967).
О 13-летней девочке в Каргаполье в 1998 г.: «В 6 классе [мы] вместе с подружкой неделю в школу не ходили… Мы ходили по магазинам, покупали, что хотели, были обе довольны… После родительского собрания мама пришла вся заплаканная… Она молча зашла в комнату, взяла ремень и выпорола меня. Я знала, за что, и просила прощения: “Не бей меня, я больше не буду”…» (Шахматова, 2003).
О 1980-х гг.: «При анонимном анкетировании детей разного возраста из 15 городов страны выяснилось, что 60 процентов родителей используют физ. наказания; среди них 85 процентов – порка, 9 процентов – стояние в углу (иногда на коленях на горохе, соли или кирпичах), 5 процентов – удары по голове и лицу и т. д.» (Кон, 1989, 119).
https://didacts.ru/termin/fizicheskie-nakazanija-detei-v-seme.html
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
