Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Как-то принес я на рынок среди домашнего скарба старый отцовский поясной ремень военной поры, слишком знакомый мне с детства. Обычно он висел в шкафу — в дверце, на жердочке, где вешают галстуки. Висел он в закольцованном виде, с заправленным в тренчик концом и двумя штифтиками, продетыми в дырочки по сторонам ремня. Тугой на сгиб, он топорщился эллипсом, поскольку был из толстой свиной кожи. Кроме того, вобрал он в себя много ратного и трудового пота. Это еще добавляло ему жесткости.

Выведенный из терпения моей шалостью, отец, бывало, рванется к шкафу, чтоб меня наказать, но пока он там возился, расстегивая и извлекая ремень, я успевал умчаться на двор. Изредка доставалось все же. Странное дело, но отец ни разу в жизни не шлепнул меня рукой, хотя я давал много поводов, — только ремнем, воспитательной принадлежностью. Да и к ремню прибегал неохотно. Подозреваю, что, вешая его в шкаф, он намеренно застегивал его и даже продевал конец сквозь оба тренчика — пришитого у пряжки и подвижного, — чтобы дать мне время унести ноги от наказания. По существу, вся карательная акция заключалась в гневном рывке к дверце шкафа, в грохоте отодвигаемого стула. Если же я зазевался и не заметил рывка к ремню, он нарочито громко тряс им, снимая с жердочки, чтобы сильней стучала пряжка о дверцу. Этим он предупреждал меня — «иду на вы», давая моим ногам возможность унести меня от наказания. Ему и самому неприятно было подвергать меня экзекуции. Но иных воспитательных приемов он не знал. Надо сказать, его ремень плохо годился для этой акции вследствие упомянутой малой гибкости. Удар выходил не хлесткий, чуть ли ни палочный. С тем же успехом подошла бы планка, штакетина от забора или, скажем, мерный аршин, будь мой отец портным. Посему неправильным будет сказать, что отец стегнул меня ремнем, тем более хлестнул. Шлепнул — точнее. А лучше всего нейтральное ударил. Лучше даже стукнул — очень негибкий был ремень.

Так что не мог я питать теплых чувств к отцовскому ремню и, не колеблясь, захватил его на рынок среди прочего барахла. Тем паче, вещь, считай, антикварная, более чем полувековой давности, с военно-полевой пряжкой, из натуральной кожи — можно подороже продать.

Странно он выглядел в солнечный, морозный день на торговом столе среди натюрморта из обыденных наших предметов в их причудливом сочетании. Ремень выделялся значительностью и тянул за собой, кроме личных, связанных с неприятной для меня функцией, еще ряд каких-то новых, неожиданных напоминаний: попахивал историей страны, драматизмом эпохи, сталинским приказом «ни шагу назад», послевоенным недосчетом мужчин, надсадным отцовским трудом до седьмого, до семижды седьмого пота....