Из преподавательского синклита мне, к сожалению, запомнился только один преподаватель французского языка Делеско, и только по тому, что по его милости я был первый раз выпорот. Розга тогда употреблялась как мера педагогического воздействия в очень широких размерах иногда из-за пустяка. Так было и со мной на этот раз. Дело было в субботу, в тот день, когда по всему институту шла общая порка за неделю. Был урок французского языка. Мимо классов проводили детей, которым была назначена экзекуция, и они уже в предвкушении березовой каши плакали хором, на все лады. Я еще не знал тогда о мудром установлении пороть по субботам и, вообразив, что началась перемена, вскочил со своей парты и весело закричал что-то, размахивая учебником.
Делеско с минуту изумленно смотрел на меня, а затем рассердился, больно схватив за ухо, потащил с парты к двери.
- Что, и тебе, негодяй, захотелось? – кричал он.
В это время толпа ведомых на заклание поравнялась с классом. Делеско толкнул в середину толпы и сказал воспитателю:
- Всыпать и ему две розги.
До сих пор памятны боль и стыд этой первой порки, и хотя за свое время пребывания в институте я вынес не мало порок, но ни одна не запомнилась мне так ярко. Было страшно не то, что вот сейчас, сию минуту будут тебя бить, а был страшен стыд этого наказания, было стыдно своего обнаженного тела, и вся душа противилась и возмущалась протии грубости и насилия.
Всеобщая порка всегда происходила по субботам. Все, кто совершал за неделю «тяжкие» преступления, в этот день получали свою мзду. В числе детей были и такие, которых пороли аккуратно каждую неделю. Порка применялась как лекарственное средство, например, к отверженцам института, детям, страдавшим болезнью, которая нередка в детском возрасте. Для этих детей был даже устроен особый дортуар. Спали эти страдальцы на голых железных прутьях кровати, прикрытых только тонкою простынею. Постоянная порка не излечивала их, как надеялось начальство, а только еще сильнее расстраивала болезненную нервную организацию.
.................
В один из приездов принца [Ольденбургского] в 1867-1868 году произошел случай, сильно взволновавший весь институт. Один из воспитанников, Свиридов, допустил довольно невинного свойства шалость, которая превратилась, однако, в целую трагедию.
Когда инспектор шел за принцем по коридору, Свиридов изловчился и привесил инспектору на пуговицу его фрака фунтик, сделанный из бумаги и наполненный предварительно плевками. Инспектор ничего не заметил и продолжал шествовать по коридору, не подозревая о придатке, болтавшемся на фалде, и Свиридов весело смеялся своей шутке. Однако директор заметил фунтик на инспекторе и, желая снять, схватил бумагу рукой. Плевки запачкали руку Доливо-Добровольского, но директор сохранил полное присутствие духа. Он брезгливо бросил клочок бумаги и вытер руки платком. Его лицо несколько побледнело, а загоревшиеся глаза не предвещали ничего доброго. Тотчас после отъезда принца началась гроза и расправа.
Все воспитанники немедленно были собраны в актовом зале.
- Дети, - обратился к нам Доливо-Добровольски, - кто из вас сделал эту шалость? Пусть шалун чистосердечно сознается, я ему ничего не сделаю!
Несмотря на все доводы, шалун и не думал сознаваться; над толпой воспитанников нависла недобрая тишина; у многих в тяжелом предчувствии забилось сердце. Директор подождал немного и закончил свою речь словами:
- Я вижу, что мои убеждения не действуют на шалуна. Пусть же он знает, что из-за него могут невинно пострадать его товарищи. Подумайте, что бы было, если бы эту гадкую бумажку схватил его высочество?
Фамилию шалуна мы знали раньше, но решили не выдавать своего товарища, памятуя крутой нрав Доливо-Добровольского.
- Ну что же, дети, кто же из вас сделал это?
Полное молчание было ответом на этот вопрос. Директор побагровел.
- Не желаете открыть? Прекрасно. Розог сюда!
Появились сторожа с пучками розог, внесли с собой скамью.
- Сечь через одного, - указа Доливо-Добровольский на шеренгу воспитанников.
Все мы побледнели. Поголовная порка была что-то невиданное до сих пор в институте. Маленькие, стоявшие в самом начале, которым первым предстояло вкусить эту прелесть, заплакали. Засвистали розги. Каждому отсчитывали по десяти ударов. Свиридов, бледнее всех окружающих, с ужасом смотрел на экзекуцию. Что шевелилось в его бедной, измученной душе, знал только один Бог. Сосчитав воспитанников, стоявших до него, Свиридов сообразил, что ему все равно не избежать порки, что десять розог он все равно получит. Думая, что число розог ему не будет увеличено, и желая прекратить мучения товарищей, Свиридов решил чистосердечно сознаться.
Бледный, с обкусанными до крови губами, трясущийся от страха, он вышел из ряда воспитанников и дрожащим голосом сказал директору:
- Это сделал я!
- А, вот кто герой? Почему же ты раньше не сознался? Теперь поздно, голубчик! Дайте ему сто розог!
Это было неожиданно. Мы стояли и смотрели на бедного, извивавшегося на лавке товарища. К нему была применена очень строгая мера наказания; розги предварительно мочились в соленой воде и, разъедая ссадины на нежном детском теле, производили неописуемую боль. Пятьдесят ударов Свиридов вынес; вначале слышались громкие крики от боли и унижения; с несчастным даже случился “excrementum fecit”, но его все-таки продолжали сечь. Наконец его рыдания затихли. Мальчик лежал в обмороке, но розги неумолимо продолжали бить его окровавленное тело. После сотого удара, Свиридов на простыне был унесен в госпиталь. Несчастный мальчик, несмотря на вынесенное им наказание, был исключен из института. Это обстоятельство сильно испортило обострившиеся и без того отношения между детьми и Доливо-Добровольским. Час возмездия наступил и для этого гордого и жестокого человека. Воспитанники расправились с ним самосудом.
https://runivers.ru/bookreader/book485444/#page/1054/mode/1up
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
