Отправлено: 14.02.18 22:33. Заголовок: Элизабет Бортон де Тревиньо. "Я, Хуан де Пареха".

Я, Хуан де Пареха

Элизабет Бортон де Тревино

История юного чернокожего раба, проданного художнику Диего Веласкесу.
Испания, XVII век.

Глава третья, в которой я знакомлюсь с доном Кармело

Когда на небе еще не погасли звезды, кто-то разбудил меня, плеснув в глаза
ледяной водой. В предрассветном сураке я увидел над собой темное, обезображенное
шрамами лицо. Этому человеку, цыгану, сильному, бвстрому и гибкому, как пантера,
было лет тридцать. Широкий в плечах, по-звериному красивый, черноокий,
белозубый. Зубы он все время показывал - то скалился, то ухмылялся. По его
одежде и громким отрывистым приказаниям я вскоре догадался, что он и есть тот
самый погонщик мулов, с которым мне предстоит отправиться в Мадрид. Я вскочил и,
как умел, начал помогать ему готовиться в путь.

<...>

Как и все его соплеменники, дон Кармело умел разбить лагерь где угодно: всегда
находил укромное местечко вблизи воды, защищенное от ветра пригорком или
перелеском. Но когда рядом не случалось табора и ему не с кем было устраивать
дикие цыганские пляски, он находил себе иное развлечение: он меня бил.

Я терпел побои, пока мы не добрались до какого-то большого города. Там я решил
спрятаться от моего истязателя и добираться в Мадрид в одиночку.

<...>

В темноте, когда я крепко спал возле лошади молодого господина, тяжелая рука
схватила меня за плечо и рывком подняла на ноги. Лампа едва мерцала, и в этом
мерцании я разглядел над собой свирепый оскал - белые зубы дона Кармело. Он
принялся стегать меня кожаным кнутом, приговаривая:

- Ишь, чего удумал... сбежать от меня... жабеныш черномазый... чтоб я в Мадрид
без тебя пришел... Дон Диего сказал: пока тебя не найду, он ничего мне не
заплатит! Все мои труды, столько дней, псу под хвост! Еще искать тебя, змееныша!
Теперь уж никуда ты не денешься, доставлю! К седлу приторочу и проволоку в пыли
до самого Мадрида!

Он стегал меня немилосердно, пока я не потерял сознание от боли. Что случилось
потом, я толком не помню, все было как в тумане: дорога... я бегу на веревке за
лошадью... одежда намертво приклеилась к кровавым струпьям у меня на спине и
руках... на лице горят жгучие рубцы... нестерпимая жажда, жар, пульсирующая
боль... Как добрались до Мадрида - не помню. В памяти осталась только одна сцена
- как я очнулся.

Я - во внутреннем дворике, меж каких-то тюков, ящиков и разного домашнего
скарба. Темно. Малейшее движение вызывает такую боль, что я с трудом соображаю.
Знаю только, что надо прятаться и лежать тихо. На большее меня уже не хватает.

Потом слышатся шаги, световое пятно от лампы покачивается, продвигаясь ко мне
меж коробок. Я в ужасе: меня снова нашли, снова будут бить! Но тут раздается
голос:

- Хуанико! Выходи, не бойся. Пожалуйста, выходи. Цыгана, который тебя мучил, уже
выгнали вон.

Я не верю, я уже ничему не верю, но тут лампа освещает меня - съежившегося,
насмерть перепуганного зверька.

- Бедный ребенок. Ну, пойдем! Пойдем в дом. Тебе надо поесть, и надо промыть
твои раны.

Меня поднимают, ведут на теплую кухню. И сразу дают миску с рубленым мясом и
луком. Как же благодарен я за эту еду! Какой вкусной она мне кажется! В эту
минуту я не могу думать дальше кончика своей ложки. Другие мысли поглощает
страх. Я все еще дрожу, икаю и всхлипываю. и в какой-то момент замечаю, что
рядом со мной тихо, молча стоит человек. Взглянув вверх, я вижу молодого мужчину
с ореолом пышных черных волос и глубоко посаженными черными глазами. Он смотрит
на меня очень серьезно. Мужчина невысок, худощав, в добротном черном костюме без
единого украшения. Я решаю, что он - хозяйский секретарь или писарь.

- Ска... скажите, - запинаясь, произношу я. - Каков здешний хозяин? Он хороший?
Добрый? Он будет меня бить? Господи, что со мной будет?

- Тебя вылечат, отмоют, дадут новую одежду. Никто тебя пальцем не тронет.
Никогда.

- А хозяин? Что он со мной сделает?

- Я твой хозяин, Хуанико. Я буду о тебе заботиться. А ты научишься мне помогать.
Ты будешь жить в этом доме, будешь выполнять разные поручения. Ничего
обременительного...

Позже я пойму, что такая длинная речь для моего хозяина - дело почти небывалое.
Обычно он и полстолько не говорил.

Конечно, я снова дрожал и кричал от боли, когда с меня снимали присохшую,
окровавленную одежду и раны мои открывались вновь. Их промазали домашним
снадобьем - уксусом, смешанным с говяжьим нутряным жиром, - и я всю ночь мучился
от жгучей боли. Но я, чисто вымытый, лежал в кухне за занавеской на свежем
соломенном тюфяке, застеленном белыми простынями. И мог никого и ничего не
бояться.