Применение телесных наказаний в воспитании подростков - насилие или неприятная необходимость?

Детские годы Багрова-внука

Аксаков С. Т.

Я и теперь не могу понять, какие причины заставили мою мать послать
меня один раз в народное училище, вместе с Андрюшей. Вероятно, это был
чей-нибудь совет, и всего скорее М. Д. Княжевича, но, кажется, его дети
в училище не ходили. Как ни была умна моя мать, но, по ее недостаточному
образованию, не могла ей войти в голову дикая тогда мысль спосылать сына
в народное училище, - мысль, которая теперь могла бы быть для всех
понятною и служить объяснением такого поступка. Как бы то ни было,
только в один очень памятный для меня день отвезли нас с Андрюшей в
санях, под надзором Евсеича, в народное училище, находившееся на другом
краю города и помещавшееся в небольшом деревянном домишке. Евсеич отдал
нас с рук на руки Матвею Васильичу, который взял меня за руку и ввел в
большую неопрятную комнату, из которой несся шум и крик, мгновенно
утихнувший при нашем появлении, - комнату, всю установленную рядами
столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом
стояла, утвержденная на каких-то подставках, большая черная
четвероугольная доска; у доски стоял мальчик с обвостренным мелом в
одной руке и с грязной тряпицей в другой. Половина скамеек была занята
мальчиками разных возрастов; перед ними лежали на столах тетрадки,
книжки и аспидные доски; ученики были пребольшие, превысокие и очень
маленькие, многие в одних рубашках, а многие одетые, как нищие. Матвей
Васильич подвел меня к первому столу, велел ученикам потесниться и
посадил с края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от
черной доски; все это было для меня совершенно новым зрелищем, на
которое я смотрел с жадным любопытством. При входе в класс Андрюша
пропал. Вдруг Матвей Васильич заговорил таким сердитым голосом, какого у
него никогда не бывало, и с каким-то напевом: "Не знаешь? На колени!", и
мальчик, стоявший у доски, очень спокойно положил на стол мел и грязную
тряпицу и стал на колени позади доски, где уже стояло трое мальчиков,
которых я сначала не заметил и которые были очень веселы; когда учитель
оборачивался к ним спиной, они начинали возиться и драться. Класс был
арифметический. Учитель продолжал громко вызывать учеников по списку,
одного за другим; это была в то же время перекличка: оказалось, что
половины учеников не было в классе. Матвей Васильич отмечал в списке,
кого нет, приговаривая иногда: "В третий раз нет, в четвертый нет - так
розги!" Я оцепенел от страха. Вызываемые мальчики подходили к доске и
должны были писать мелом требуемые цифры и считать их как-то от правой
руки к левой, повторяя: "Единицы, десятки, сотни". При этом счете многие
сбивались, и мне самому казался он непонятным и мудреным, хотя я давно
уже выучился самоучкой писать цифры. Некоторые ученики оказались
знающими; учитель хвалил их, но и самые похвалы сопровождались бранными
словами, по большей части неизвестными мне. Иногда бранное слово
возбуждало общий смех, который вдруг вырывался и вдруг утихал.
Перекликав всех по списку и испытав в степени знания, Матвей Васильич
задал урок на следующий раз: дело шло тоже о цифрах, об их местах и о
значении нуля. Я ничего не понял сколько потому, что вовсе не знал, о
чем шло дело, столько и потому, что сидел, как говорится, ни жив ни
мертв, пораженный всем, мною виденным. Задав урок, Матвей Васильич
позвал сторожей; пришли трое, вооруженные пучками прутьев, и принялись
сечь мальчиков, стоявших на коленях. При самом начале этого страшного и
отвратительного для меня зрелища я зажмурился и заткнул пальцами уши.
Первым моим движением было убежать, но я дрожал всем телом и не смел
пошевелиться. Когда утихли крики и зверские восклицания учителя,
долетавшие до моего слуха, несмотря на заткнутые пальцами уши, я открыл
глаза и увидел живую и шумную около меня суматоху; забирая свои вещи,
все мальчики выбегали из класса и вместе с ними наказанные, так же
веселые и резвые, как и другие. Матвей Васильич подошел ко мне с
обыкновенным ласковым видом, взял меня за руку и прежним тихим голосом
просил "засвидетельствовать его нижайшее почтение батюшке и матушке". Он
вывел меня из опустевшего класса и отдал Евсеичу, который проворно
укутал меня в шубу и посадил в сани, где уже сидел Андрюша. "Что,
понравилось ли вам училище? - спросил он, заглядывая мне в лицо. И, не
получая от меня ответа, прибавил: - Никак, напугались? У нас это всякий
день". Приехав домой, я ужасно встревожил свою мать сначала безмолвным
волнением и слезами, а потом исступленным гневом на злодейские поступки
Матвея Васильича. Мать ничего не знала о том, что обыкновенно происходит
в народных училищах, и, конечно, ни за что на свете не подвергла бы
моего сердца такому жестокому потрясению. Успокоить и утешить меня
сначала не было никакой возможности; в эту минуту даже власть матери
была бессильна надо мной. Наконец, рассказав все до малейшей подробности
мною виденное и слышанное, излив мое негодованье в самых сильных
выражениях, какие только знал из книг и разговоров, и осудив Матвея
Васильича на все известные мне казни, я поутих и получил способность
слушать и понимать разумные речи моей матери. Долго она говорила со мной
и для моего успокоения должна была коснуться многого, еще мне не
известного и не вполне мною тогда понятого. Трудно было примириться
детскому уму и чувству с мыслию, что виденное мною зрелище не было
исключительным злодейством, разбоем на большой дороге, за которое
следовало бы казнить Матвея Васильича, как преступника, что такие
поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его
должности; что самые родители высеченных мальчиков благодарят учителя за
строгость, а мальчики будут благодарить со временем; что Матвей Васильич
мог браниться зверским голосом, сечь своих учеников и оставаться в то же
время честным, добрым и тихим человеком. Слишком рано получил я это
раздирающее впечатление и этот страшный урок! Он возмутил ясную тишину
моей души. Я долго не мог успокоиться, а от Матвея Васильича получил
такое непреодолимое отвращение, что через месяц должны были ему
отказать. Чистописанье продолжал я один, а иногда вместе с Андрюшей.