Отправлено: 28.05.19 22:17. Заголовок: Лев Давыдычев. "Руки вверх! или Враг N1".

Руки вверх! или Враг N1

Лев Иванович Давыдычев

Глава N 2

<...>

Однажды Влас связал бабушку. Да, да, свою родную бабушку, мою тещу
Валентину Ивановну, привязал бельевой веревкой к стулу, ходил вокруг и
спрашивал:

- Какое получили задание? Квадрат приземления? Явки? Быстро!

Я стою в дверях, от изумления и внутреннего негодования шевельнуться не
могу, а бабушка отвечает:

- Задание я получила такое. Как приземлюсь в квадрате, так кормить тебя
перестану.

А Влас размахивает пистолетом и несет уж совсем что-то несусветное:

- Поймите, запираться не имеет никакого смысла. Мы только зря потратим
время. Вы же опытная разведчица и должны понимать, что нечего играть с
нами в прятки. Ведь мы же встречались с вами в Париже осенью...

- Вла-а-а-ас! - испуганно позвал я. - Опомнись! Это же твоя родная
бабушка, мать твоей родной мамы! Какой Париж? Она же дальше Голованово
никогда никуда не ездила!

- Руки вверх! - крикнул он мне, родному отцу. - Ни с места! Одно
движение - и пуля в лоб! Я стреляю без промаха и без предупреждения!

Поднял я руки вверх, в одной - тяжелый портфель.

- Эх, по телевизору бы нас показать! - воскликнула бабушка. - Чтоб
увидели люди, что в нашей дружной семье творится!

- Молчать! - прямо-таки заорал Влас на нее. - Учтите, что я даю вам семь
минут на размышление! Дальше пеняйте на себя!

- Развяжи бабушку, - попросил я.

- Кругом! - прямо-таки заорал и на меня сын. - К стене! Стреляю без
промаха и без предупреждения!

- Да он сумасшедший, - сказала бабушка, - связал бы ты его, а меня
развязал. Я смирная. Да и мясо в духовке вот-вот сгорит.

"Если он сумасшедший, - подумал я, - то мне нужно вести себя предельно
разумно. А если он не сумасшедший, надо его наказать и - строго. Может
быть, и выпороть. Я, конечно, понимаю, что детей в принципе бить нельзя.
И то место у Власа, по которому придется бить, к нему, этому месту, еще
не прикасалась рука человека. Рука-то, правда, прикасалась, но не била,
а шлепала. Теперь же надо, по крайней мере, пороть... Надо ли?"

- Я скажу все, - сказал я. - В Париже осенью вы встречались со мной,
только я был переодет женщиной. Дайте мне стакан воды. Я очень устал,
пока приземлялся в квадрат.

Хитрость моя удалась. Влас приказал мне не двигаться, ушел на кухню, а я
спрятался за дверью, извините, с ремнем в руке. Рука у меня немного дрожала.

Как врач я хорошо знаю, что самые горькие лекарства часто бывают и
наиболее действенными. И когда Влас вернулся в комнату, я немедленно
приступил к наказанию его.

Я проводил это сложное для меня и неприятное для обоих мероприятие без
всякого энтузиазма и с трудом гасил в себе жалость.

Но бабушка Валентина Ивановна удовлетворенно приговаривала:

- Так ему! Пусть мясо в духовке горит! Так его! Пусть мясо в духовке
сгорит! Так ему! Так его!

- Ни слова не скажу! Ни слова не скажу! - исступленно повторял Влас. -
Никого не выдам! Никого не выдам!

Опытом по применению ремня в целях воспитания я не обладал, поэтому Влас
держался мужественно, а я вскоре выбился из сил. Тем более, что шляпа
налезла мне на глаза, и я вообще не уверен, попадал ли ремнем по сыну.

Внезапно мне подумалось, что я нахожусь в глупейшем положении: ведь
получалось, что и я сам играю в шпионов!

- Ни слова не скажу! - кричит Влас. - Никого не выдам!

Значит, он не воспринимает наказание в его прямом значении!

Хорошо еще, что я сумел быстро развязать бабушку.

- Отныне, - сказал я присмиревшему Власу, - за каждую шпионскую выходку
получишь.

- Да еще как, - добавила бабушка.

Не убежден, что я поступил педагогично, но Влас некоторое время явно старался
вернуться от шпионской жизни к нормальной. Однако длилось это недолго.

Снова по ночам он начал вопить:

- Руки вверх! Руки вверх!

Пришлось повторить процедуру применения ремня с целью воспитания. Влас
вел себя мужественно, даже с оттенком некоторого презрения ко мне.

- Больше не будешь? - неуверенно спросил я. - Вспомни, какой ты был
замечательный ребенок. Эталон ребенка. Тобой гордилась вся школа. Мне
завидовал отец Петра Пузырькова. Теперь же я вынужден завидовать ему.

- Хочу быть разведчиком, - твердо шептал Влас, - или шпионов ловить.

- Лови себе на здоровье, - согласилась бабушка. - Только зачем меня-то
связывать? Бабушки-то, слава богу, шпионами не бывают. И отец родной
шпионом быть не может.

- Хочу быть разведчиком, - уже громко и отчаянно проговорил Влас, - или
шпионов ловить.

- Да хоть водолазом, хоть парикмахером. Хоть репой на базаре торгуй.
Только с ума не сходи.

- Хочу быть разведчиком, - в третий раз сказал Влас, - или шпионов ловить.

И по ночам опять крики:

- Руки вверх! Ни с места! Руки вверх!

Было совершенно очевидно, что применение ремня с целью воспитания не
дает результатов.

<...>

 Отправлено: 29.05.19 22:31. Заголовок: Глава N 25 Три дня ..

Глава N 25

Три дня и три ночи не отходил психоневропатолог Моисей Григорьевич
Азбарагуз от постели больного Толика Прутикова.

Одиннадцать врачей уже семь раз обсуждали опасное заболевание мальчика и
не пришли ни к какому окончательному выводу.

И однажды, когда Моисей Григорьевич после очередного осмотра и изучения
всевозможнейших анализов в большом бессилии упал на диван в своем
кабинете, старший санитар Тимофей Игнатьевич посоветовал прямо-таки
загробным голосом:

- Воздух надо из выдающегося человека регулярно откачивать или - еще
даже лучше - выпороть его надо.

- Ненаучно это, - еле слышно ответил Моисей Григорьевич. - Притом
окончательный диагноз еще не поставлен.

- Но выпороть-то никогда не вредно! Это вроде санобработки будет. Отец
мой, ныне, правда, покойный, возьмет, бывало, ремень, позовет меня, а я
у него самый любимый, самый послушный сын был, и скажет: "Хорошо ты,
Тимофей, себя ведешь, просто приятно на тебя посмотреть моим
родительским глазам. Услада ты моему отцовскому сердцу. Но чтобы ты и
впредь не испортился, давай-ка мы тебе небольшое наказание организуем".
А слово отца - закон для сына. Получал я некоторую профилактическую
порцию. Это и с воспитательной точки зрения полезно, а с медицинской -
так тем более: кровь разгоняет, нервы успокаивает.

- Не могу же я в своем научном труде написать: рекомендуемый метод
лечения - порка?!

- А вы и напишите по-научному. Не порка, а специальная санитарная
обработка задней поверхности организма медицинским стерильным ремнем.
Ясно, понятно и научно!

- Я готов поверить в то, - сдерживая чисто научное раздражение, сказал
Моисей Григорьевич, - что рекомендуемая вами специальная санитарная
обработка задней поверхности организма изредка может быть и полезна для
здорового ребенка. Но Толик болен! Опасно болен! Наконец, загадочно болен!

- Потому и заболел, что, когда был здоров, его ни разу санитарно не
обработали! - убеждал старший санитар Тимофей Игнатьевич. - Сидит,
извините за ненаучное выражение, балбес на постели, в зеркало уставился,
сам собой любуется и всех дураками, даже меня, считает! А я бы зеркало у
него отобрал, кормить бы перестал и выпорол бы!.. То есть, виноват,
санитарно обработал... А почему воздух откачивать нельзя?

- Потому что деформируется кожа. Появятся глубокие морщины и складки.
Оставьте меня.

Старший санитар Тимофей Игнатьевич, с сожалением глядя на очень
взволнованного Моисея Григорьевича, проворчал:

- До того детей распустили, что не поймешь, где психическое заболевание,
а где - дурость обыкновенная. Все оттого, что не применяют методов
физического воздействия на организм. Вот смотрю я сейчас - после Толика
Прутикова - на толстых и думаю: не сумасшедшие ли?

 Отправлено: 23.06.19 22:22. Заголовок: Глава N 55 <.....

Глава N 55

<...>

И если полковник Егоров имел дело с планом операции "Братцы-тунеядцы" в
целом, то лейтенанту Василькову предстояло решить частную задачу -
воевать с младшим сержантом Стрекозой до победного конца.

Казалось, с каждым днем характер ее становился все злее и ожесточеннее;
дежурные отметили, что это особенно обнаружилось, когда у нее отобрали
таблетки балдина (одну из которых она в свое время подбросила в стакан
лейтенанта Василькова).

Из мешка агенточку выпускали только поесть, попить да еще кое для чего.
Фруктовки она пила много, а вот ела не чаще одного раза в два-три дня, и
только котлеты.

Лейтенант Васильков все ждал, когда же она устанет сидеть в мешке,
вернее, висеть, потому что, если мешок опускали на пол, она принималась
кататься, и тогда ее опять приходилось подвешивать. И еще лейтенант
Васильков надеялся, что если она и не устанет висеть в мешке целыми
сутками, то, по крайней мере, ей это когда-нибудь да надоест.

Кроме ругательств, от Стрекозы не слышали ни одного путного слова.
Купили ей куклу - агенточка разорвала ее тут же и еще долго грызла.

- Посадить тебя в клетку? - рассердившись, спрашивал лейтенант Васильков.

- Эфорт, билдинг! (Валяй, балда!)

Ну что тут будешь делать? Приказ, конечно, есть приказ, надо его
выполнять, но - как?!

И вот тут-то лейтенант Васильков, совершенно отчаявшись хоть немного
воздействовать на Стрекозу, предпринял невероятный шаг - решил
отказаться от задания. Возвращаясь после объяснения с полковником
Егоровым, он подумал, что еще дешево отделался. Могло бы попасть, и здорово.

В камеру к Стрекозе он вошел раздраженный, готовый на все, сказал:

- Так вот, госпожа Стрекоза, чтоб тебе пусто было! Давай окончательно
договоримся. Сколько это может продолжаться и какой от этого прок тебе?
На что ты рассчитываешь? На искривление позвоночника? Что за охота
висеть в мешке? Превращайся давай в человека!

- Гутто мурирэ! (Лучше умереть!)

- Ты пойми, что дела вашей "Гроб и молнии" - гроб без молнии. Какой
смысл тебе безобразничать?

- Рэхитиг амил! (Ругательство.)

"Вот и поговори с ней, - уныло подумал лейтенант Васильков. - Ее даже
припугнуть нечем. Голода она не боится. Холода она не боится.
Выносливости необыкновенной. Звереныш и звереныш. За что мне такое
наказание? Нет ничего хуже, когда тебе поручат дело, а ты и понятия не
имеешь, как его делать. Одно только и утешение, что никто вообще не
знает, на что эта агенточка годится. Даже полковник Егоров не знает.
Тогда получается, что я должен гордиться оказанным доверием? Ладно,
погоржусь. Но дело от этого с места не сдвинется".

Однако надо действовать.

Он сходил за бутылкой фруктовой воды, опустил мешок на пол, Стрекоза
сразу начала кататься.

- Фруктовку принес, не дергайся!

Младший сержант моментально притихла. Лейтенант Васильков выпустил ее из
мешка, предложил:

- Садись, потолкуем. Ты офицера Лахита знаешь?

- Он помощник шефа, - впервые на человеческом языке ответила Стрекоза,
не сводя глаз с бутылки.

- Хочешь его увидеть?

- Дерки! (Враки!)

- Он бы тебе объяснил обстановку. Сообщил бы, что мы знаем план операции
"Братцы-тунеядцы".

В глазах Стрекозы мелькнул испуг, она крикнула:

- Авэк провокт нон загер! (С предателями не разговариваю!)

- Он не предатель. Он просто нам попался. Он говорит, что генерал
Шито-Крыто отдал приказ, чтобы тебя, как предателишку, обезвредить.

И все десять пальцев обеих рук младшего сержанта Стрекозы едва не
вцепились в лицо лейтенанта Василькова. В сердцах он вывернул ей руку
так, чтобы агенточка не могла пошевелиться, и крепко отшлепал ее по тому
самому месту, по которому и наказывают провинившихся детей.

Старший санитар Тимофей Игнатьевич назвал бы эти действия санитарной
обработкой задней поверхности организма младшего сержанта при помощи
верхней правой конечности лейтенанта.

Но Стрекоза - вот чудеса! - притихла, не двигалась, хотя лейтенант
Васильков больше не держал ее, и вдруг разревелась во все горло,
разревелась совсем по-человечески, как обыкновенно ревут обиженные девчонки.

От величайшего удивления лейтенант Васильков стал гладить ее по голове,
растерянно приговаривая:

- Перестань, ну перестань... больше не буду... сама виновата... перестань...
больше не буду...

- Больше не буду! Больше не буду! - сквозь рыдания совсем по-человечески
выкрикивала Стрекоза. - Сама виновата! Сама виновата!

Совершенно обескураженный лейтенант Васильков не знал, что ему и делать,
забыл, что перед ним агенточка иностранной державы, пожалел ее (не
державу, конечно, а девочку) и поцеловал ее от этой жалости в лоб.

Зарыдав еще громче, Стрекоза обхватила его за шею руками, прижалась
мокрым от слез лицом к его лицу и бормотала, содрогаясь от рыданий:

- Сама виновата... больше не буду... сама виновата... больше не буду...

А не мешало бы эту сцену посмотреть генералу Шито-Крыто. Если бы он не
лопнул от дикой злости или с досады, то, по крайней мере, ему было бы о
чем подумать своей огромной, без единого волоска головой. Но ничего бы
он ею, похожей на арбуз, футбольный мяч или глобус, не понял! Не он
первый пытался из человека сделать зверя или болвана (вспомните хотя бы
гавриков фон Гадке), затратив на это мерзкое дело массу времени,
подлости, сил и умения. Все учел генерал Шито-Крыто, все, кроме того,
что его шпиончики родились людьми, что у них были папы и мамы, пусть
даже и плохие, но все-таки люди!

Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту
иностранной разведки, неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и
пришлось бы Стрекозу и на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было
искривления позвоночника, которое могло произойти, если бы оставить ее в
мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой,
убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить
себе этого она не могла.

Но лейтенант Васильков в сердцах отшлепал ее, как обыкновенную провинившуюся
девчонку, и по тому самому месту, по которому шлепают именно детей.

Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться, и дралась жестоко, и ее
били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое
специально предназначено для шлепанья. И обратите внимание: шлепанья, а
не битья. Ударь лейтенант Васильков младшего сержанта (чего, конечно,
быть не могло!) - и никакого воспитательного эффекта, разве что сдачи,
не получил бы в виде укусов и царапин.

К тому же у детей, как известно, место для шлепанья имеет прямую
внутреннюю связь с глазами, единственным местом, где вырабатываются и
откуда выделяются слезы во внешнюю среду. Шлепнешь по специальному
месту, а из глаз - слезы! Прямая внутренняя связь!

А начав плакать (чего шпиончики не умели), Стрекоза тем самым уже
совершила вполне человеческий поступок.

Когда же, пожалев агенточку, лейтенант Васильков поцеловал ее в лоб, она
разрыдалась еще громче: ведь впервые в жизни ее пожалели и впервые в
жизни поцеловали.

<...>