Игорь Померанцев
Школа порки
Есть такая английская пословица: "Пожалеешь палку – испортишь дитя". Палок на детей в Англии и впрямь никогда не жалели. У каждого народа своя национальная школа порки: в Китае любят бамбук, в Персии – плеть, в России – кнут, а в Англии – палку. Шотландские педагоги, должно быть в пику английским, отдавали предпочтение ремню, а в прибрежных районах – угревой коже.
Я говорю не только о давно минувших временах. Телесные наказания в государственных школах Великобритании были запрещены только в 1987 году, причем запрещены Европейским судом в Страсбурге. Частным школам понадобилось еще 6 с лишним лет, чтобы отказаться от «мечей», якобы врученных Богом. Так что тема наша почти актуальная. Вспоминать есть о чём и есть кому.
О своем личном опыте рассказывает доктор Иен Элиот:
– К сожалению, у меня есть личный опыт. Я пошёл в школу в 1949 году и страдал там довольно долго. Помню, это было и страшно, и почему-то привлекательно. Это дало нам, маленьким шотландским мальчишкам, возможность показать друзьям и, конечно, девочкам-одноклассницам, какие мы храбрые. Инструментом средневековой пытки были ремни. Не знаю, сколько у нас в Шотландии учителей, но если учесть, что у каждого был свой ремень, то, наверное, этой кожи хватило бы, чтобы сшить сапоги для целого полка эсесовцев. Самое интересное явление – это сексуальные аспекты. Помню одну учительницу, красавицу с типичными для кельтов рыжими волосами. Когда она на минутку отлучалась, мы, конечно, не зубрили, а болтали. Вернувшись, она всегда задавала один и тот же вопрос – кто не работал, а болтал? И мы, послушные мальчишки, поднимали руки, хорошо зная, что нас ждёт телесное наказание от красавицы-шотландки. Не всегда это было приятно, однако. Никакого удовольствия я не получал от ремня директора школы. Он был настоящий псих. Чем страшнее было нам, тем большее удовольствие получал он. Как преподавательская методика, ремень оказался не особенно успешным. Даже спустя полвека правописание у меня не такое как в Оксфордском словаре английского языка.
– Почему именно у шотландских школ репутация самых свирепых в Великобритании?
– Мы, шотландцы, очень уважаем свои традиции, даже плохие. Мне лично, хотя правописание у меня неважное, совершенно не страшны ни КГБ, ни "Аэрофлот", ни пол-литра водки без закуски.
– Вы отец двоих детей. Ваши дети подвергались телесным наказаниям в школе?
-– В школе – нет. Они учились в Англии, а не в Шотландии. Но дома, как хороший шотландец, я попробовал прибегнуть к ним, но сын стал слишком сильным. Он дал мне сдачи.
Обычный урок в старой английской школе
Обычный урок в старой английской школе
Как относились к институту телесных наказаний прогрессивные деятели Великобритании? Процитирую светоча прогресса, выдающегося деятеля английского просвещения доктора Сэмюэля Джонсона: "Воспитание не может не быть жестоким; безрассудных детей усмиряет только страх. Внушать страх – одна из первейших обязанностей воспитателя".
Философ Джон Локк в "Трактате об образовании" с одобрением отзывается о матери, которая дала своему младенцу восемь шлепков: «Если бы она остановилась на седьмом, то младенец вырос бы пропащим человеком...».
Но вот те, кого воспитывали палкой, относились к ней не столь прогрессивно. В 1792 году юный автор рукописного школьного журнала "Флагеллант" писал: "У меня нет сомнений, что рука учителя не потянется к розге, если он уразумеет, что она изобретена дьяволом! Я взываю к вам, профессора порки!"
Вернемся в наше время. Элизабет Робсон, британская журналистка:
– Мне было, по-моему, 6 лет. Это первый случай и даже единственный случай, который я помню. Тогда я впервые поняла, что такое несправедливость, потому что я считала себя несправедливо наказанной. Что может делать ребенок в классе? Он шепчет, он разговаривает, он не сидит на месте. Рядом со мной сидела девочка, которая постоянно шептала мне в ухо. Я пыталась ее оттолкнуть, потому что я была скучной девочкой, хотела вести себя хорошо. Хотела понравиться учительнице. И вот она мешала мне. А учительница взглянула и только увидела, как я толкнула свою соседку. Она сказала: "Нет, нет, нет, так нельзя, иди сюда". И прямо линейкой по руке. Было очень больно, оттого что она так строго отреагировала. Сейчас, как взрослый человек, я могу себе представить, что целый класс вел себя ужасно несколько часов. Мне было очень больно не столько физически, мне было психологически очень больно. Потому что я считала, что я не виновата. Виновата соседка, которую не наказали. С тех пор я возненавидела эту учительницу. Я ее никогда не простила. И по сей день я помню это чувство.
– Как звали эту учительницу?
– Мисс Хорна.
– А вы пожаловались родителям?
– Да, конечно! Мама мне сказала: "Мне кажется, что ты тоже не очень хорошо вела себя".
Дирекция Вестминстерской школы в Лондоне любезно позволила мне поработать в архивах школьной библиотеки.
Там-то я и нашел толстенный рукописный гроссбух "Книга наказаний". Вели его старосты-старшеклассники. Вот несколько записей 1941, 1942 и 1943 годов. "Дверь в общежитии младшеклассников сломана. Провёл расследование. Выяснил, что Дикинсон мешал закрыть дверь ногой. Джонсон попробовал захлопнуть дверь с другой стороны. В итоге дверь треснула. Тогда Дикинсон хрястнул дверью так, что она окончательно раскололась, причём тут же пытался свалить вину на Джонсона (есть свидетели). Четыре удара Дикинсону и три Джонсону. Оба опротестовали решение, но безуспешно. К сожалению, удары Джонсону получились сильней...
Наказан (два удара) за то, что в ванной смешал два химиката, в результате чего завонял всё помещение. Он знал, что делает, хотя и не отдавал себе отчёта в масштабах последствий. Принял наказание, как обычно, не моргнув...
Трижды кряду забывал тетради. Всякий раз предупреждали. Пришлось наказать. Били в каморке для белья, потому что был вечер. Кончили в девять пятнадцать..."
Вспоминает валлийский помещик Фрэнк Уильямс:
– Это было в 1957 году, когда мне было 7 лет. Я провел в общем 10 лет в интернате.
– Вы хотели учиться в школе-интернате?
– Вопрос так не стоял - хочешь или не хочешь. Я просто помню, как однажды я сказал отцу, когда мы были в пути из дома в школу, что я не люблю эту школу. Папа посмотрел на меня и сказал: "У тебя там есть горячая вода по вечерам?". "Да, - ответил я. – Тогда у тебя все в порядке. У меня этого не было".
– Ваш дед, прадед, отец тоже учились в частных школах?
– Мой дед учился в частной школе, мой отец учился в частной школе. Я был третье поколение в моей семье, кто учился в частной школе Шрусбери.
– Вас наказывали дома?
– Да, конечно. Наказание в традиционной английской семье – это всегда какой-то ритуал, особый ритуал. Ты совершил грех, и тебя посылают в изолированное помещение. Тебя изолируют от всех на час, может быть, на два, пока готовится наказание. Ты не знаешь, какое это будет наказание. Но в какой-то определенный момент ты слышишь крик отца снизу, потому что тебя послали наверх, в спальню. Да, слышишь крик снизу. Мое полное имя Фрэнсис, и меня называли так только тогда, когда я влипал во что-то серьезное. И стоило мне услышать моё полное имя, как я тотчас понимал, что сейчас меня будут бить. Били палкой, конечно.
– Это делал отец?
– Конечно, это делал отец, а кто еще?!
– Дедушка.
– Нет. У меня не было дедушки под рукой. Это английская семья, а не русская. Дедушка с бабушкой жили отдельно.
– Фрэнк, вы были совсем крохой, когда ваш отец привез вас в частную школу-интернат. Вы знали, что закон позволяет физически наказывать английских школьников?
– Я не знал закона. Закон – это семейный закон. Меня били в семье, хотя не очень часто. Отец не был садистом. Я просто знал, что мальчики заведомо плохие, и их надо бить. Это закон жизни, а не страны. Значит, если ты нарушаешь правила игры, тебя будут бить. Это было естественно, что в зависимости от степени греха тебя будут бить больше или меньше. В школе, конечно, существовал особый ритуал. Мы ложились спать (где-то в 20:30), а накануне тебя уже уведомляли, что директор тебя вызовет. Он стоял у подножия лестницы и вечером выкрикивал фамилии тех, кого он будет бить. Я слышал свою фамилию: «Уильямс!». Я спускался по лестнице. Это случалось не очень часто, потому что ты очень быстро понимаешь, как можно избежать телесного наказания. Это же больно! Я спускался по лестнице в халате и пижаме и стоял у двери кабинета директора школы. Он всегда заставлял тебя ждать. Потому что ожидание телесного наказания – это самое неприятное – стоять и ждать 5 минут. Эти 5 минут казались очень долгими, почти вечностью. Потом дверь открывалась, и он приглашал в кабинет. Я очень хорошо помню этот кабинет, потому что там стоял запах собаки лабрадор. У нас дома были спаниели, а у него был лабрадор. Запах лабрадора отличается от запаха спаниеля. Я с тех пор терпеть не могу собак породы лабрадор. Для меня этот запах – запах телесного наказания. Директор всегда спрашивал: "Ты знаешь, почему ты здесь?". Не ожидая ответа, он перечислял все твои грехи и недостатки. Так что я очень быстро узнал о своих личных дефектах – тщеславный, хитрый, всякие такие персональные дефекты. К тому же он перечислял вообще, какие грехи я совершил в тот день. В конце этого перечня всегда надо было говорить: "Прошу прощения". Затем следовал определенный ритуал, определенная словесная формулировка: « Нагнись, дотронься до пальцев ноги». Ты нагибался, он забрасывал халат на твою спину, чтобы защиты не было, и ты ждал. Он делал шаг назад, палочка свистела в воздухе и – раз! – по попке. Раз или два, или три – ты не знал сколько. Раз-з-з! Ждёшь. Еще шаг назад – значит снова удар. Еще раз. Свист и – два! Еще шаг назад и – три! Будет ли снова - ты не знаешь. Но уже больно. Всё – кончено. Только три удара сегодня. Иногда было больше, но максимум – шесть. Потому что таков ритуал. За очень маленький грех - один. Обычно 2-3. Ты не имел права заплакать. Это был бы самый серьёзный грех в глазах соучеников. Они всегда глядели тебе в лицо, когда ты возвращался, очень пристально глядели: плачешь или нет? Если плачешь, значит ты трус…А после порки надо было встать и сказать «спасибо» – это обязательно. Не скажешь «спасибо» – всё по новой. Ну и наверх, спать. В постели можно было заплакать, но в присутствии директора – ни в коем случае. Таков был маленький ритуал. А я всегда вот над чем думал: « До чего дошло человечество! Это же надо придумать такой идиотский ритуал избиения мальчика. И за что? За какие грехи? За то, что я где-то забыл свою кроссовку? Что я плохо учил древнегреческую грамматику? Не перевёл сорока пяти строк из Вергилия? У меня всегда было ощущение абсурдности и несправедливости. Абсурдности власти. И не только директорской. Да, директор был для нас воплощением власти вообще, вездесущей, громадной власти. Эта порка привила презрение к любой власти – политической, бюрократической. С того времени у меня нет уважения ни к какой власти.
– Фрэнк, вы хоть раз взбунтовались, хоть раз не сказали «Thank you”?
– Нет. Это был ритуал со своими правилами игры. Я имел право презирать директора, а он имел право меня бить. Борьба неравных. Но я как любой человек, хоть и неравный, имею право на внутренний бунт, на презрение.
– У вас трое детей: девочка и двое мальчиков. Мальчики уже взрослые. Вы наказывали их в детстве?
– Нет. Я не хотел, чтобы меня презирали.
– Вы отдали их в школу, где позволялись телесные наказания?
– Нет, я отдал их в государственные школы, где нет телесных наказаний.
– Но вы прервали семейную традицию. Мальчики не пошли в школу, где учились прадед, дед и отец.
– Да, но есть традиции, достойные уважения, и традиции, которые уважать не стоит.
Игорь Померанцев,
Ноябрь 22, 2012 Радио Свобода
https://rus.azatutyun.am/a/24778520.html
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
